16
Автобус уехал, а он все еще сидел на скамейке, смутно сознавая, что, как только он встанет, надо будет куда-то идти, что-то делать, а куда идти и что делать, он не знал. Надо подумать, взять себя в руки, взвесить услышанное, разобраться во всем и тогда принять решение. Но он ни о чем по-настоящему не думал, просто убивал время. Чтобы оттянуть неминуемое посещение больницы. Ну не может он, честное слово, не может, это свыше его сил! По крайней мере, сейчас, когда в душе такая пустота.
Что он скажет Либе? Извините, уж так получилось, недоразумение вышло, но теперь я знаю правду. Смех! А правда заключалась в том, что он думал лишь о себе, не считаясь с другими. Я. Мне. Получая письма от Либы, думал лишь о себе. И сюда приехал, думая лишь о себе, о своей репутации, своей внешности, все воспринимая до дикости упрощенно, серьезнейшие человеческие отношения в себялюбивой слепоте сводил к голой схеме, сухой формуле, в которую великолепно укладывалась даже интрижка с Камитой.
Конечно, он не волшебник, сразу не смог разгадать, кто писал письма. Но разобраться в том, что в них написано, — это он мог! Так нет же: торопился, боялся, что поездка окажется бесплодной.
Досадно и грустно. С его стороны это просто предательство — Либы или той, которая могла оказаться на ее месте. Как легко он поверил легенде о тюремном прошлом Либы. Зато слова Гатыня пропустил мимо ушей. Человек верит тому, во что ему хочется верить. Впрочем, Либа слишком уж афишировала свои пороки. Выставляла их напоказ. Нет, все же ненормальная. Зачем ей понадобилась эта легенда?
С главной улицы на площадь свернуло такси и подъехало к автостанции. Сутулая спина и валкая походка пассажира показались знакомыми. Только непривычно было на нем видеть белую сорочку и яркий галстук.
Сделав несколько шагов, Апариод остановился, словно в раздумье, куда направиться. Нет, все-таки пошел в его сторону, на ходу подтягивая брюки, застегивая пиджак. Заметил его, опять остановился, нахмурился.
— А-а. Вы здесь? Когда приходит автобус?
— Какой автобус?
— Рижский.
— Рижский? Не знаю.
— Я думал, и вы...
— Нет, я тут случайно. А что, скоро приходит?
— По-моему, в двадцать ноль пять.
Апариод отошел к расписанию, долго изучал его, взглянул на часы.
— Через десять минут, — объявил он, опускаясь рядом на скамейку. — Очень удобный автобус, из Риги отходит через полчаса после поезда. Если к поезду опоздаешь...
— Да, автобус удобный.
Весной она писала, что поутру выходит на улицу и с радостью отмечает, как тень на тротуаре с каждым днем становится короче, и точно так же укорачивается время, отделяющее их от лета и встречи. С тех пор и он, шагая по асфальтовой дорожке в казарму, каждый день примерялся к своей тени. Она укорачивалась медленно. Иногда рядом со своей тенью он пытался представить ее тень, но контур получался расплывчатым и всякий раз другой...
— Комнату вам дали?
— Комнату?
— Ну да, в гостинице.
— А-а. Нет. Даже не спрашивал.
— Решили уехать?
— Нет. Не знаю. Возможно.
Находясь в бессознательном состоянии, она, по крайней мере, не чувствовала боли. Врач сказал: пока ничем не смогу утешить. Эта уклончивая отговорка, видимо, заключала в себе и самое худшее. Самое худшее... Возможно ли еще более худшее, чем то, что произошло.
Профессор сидел раскованно, пожалуй, несколько развязно, — раздвинув колени, выпятив живот, раскинув руки по спинке скамьи. Но взгляд был отрешенный, даже оторопелый.
— ...Сказать по правде, я не удивлюсь, если автобус запоздает. Воскресный вечер, на каждой остановке прорва народа, пока одни вылезут, другие влезут...
Рассуждать о движении автобусов ему показалось противоестественным, диким, и он вдруг почувствовал к профессору жгучую ненависть. Но, взглянув на него, убедился, что тот и не ждет ответа. Апариод говорил не столько с ним, сколько с самим собой. Вид у него был усталый, под глазами мешки, лицо, как обычно, лоснилось от пота, дыхание было хриплое, при каждом вдохе грудь и плечи вздымались и двигались.
— Может, не опоздает, дорога хорошая.
— При чем тут дорога, раз скорость ограничена расписанием.
В этот момент у автостанции показалась Марика с Тенисоном.
— Марика, смотри! Какой приятный сюрприз! Поэт собственной персоной. Так я и думал. Как сказал бы мой пес: Рандава не такой уж большой город.
Марика особой радости не проявила.
— Добрый вечер, мы вас искали в гостинице, — проговорила она, окинув его быстрым, ничего не выражающим взглядом.
— Что-нибудь о Либе?
— Говорят, вы были при этом.
— А сейчас как ее самочувствие?
Марика пожала плечами.
— Ничего не известно. Бирута пошла к ней.
— Далась вам эта Либа! — постреливая глазками, обронил Тенисон. — В ней бес сидит, как ей не беситься. Иначе и быть не могло.
Тенисон вел себя странно. Точнее говоря, загадочно. Улыбался во весь рот, но руки не подал.
— Вот прекрасно, что мы с вами здесь встретились. В самом деле, прекрасно...
Марика, нахмурившись, отвернулась.
— Извините, я должен уйти, — сказал он.
— Уйти? — Тенисон пронзил его взглядом. — Что за глупости! Сейчас подойдет автобус.
— Ну и что, пускай подходит.
— Пять минут — и автобус будет здесь.
— Вы кого-то ждете?
— Никого в особенности. Но, может, кое-кто и приедет.
Тенисон, потирая ладони, изучающим взглядом смерил Апариода. Профессор, казалось бы, не замечал Тенисона, сидел, уставившись на бензоколонку, не выражая желания участвовать в разговоре.
В голосе Тенисона таилась какая-то угроза. Что могло означать его «но, может, кое-кто и приедет»? Должно быть, Тенисон кого-то ждал, хотел, чтоб и он присутствовал при этой встрече.
— Чем вы занимались сегодня? — спросила Марика. — Разгадали, наконец, свою головоломку? И, наверно, очень удивились.
Он не мог себе представить Либу, пишущую письма. Он не мог себе представить Либу и на больничной койке.
Большие часы отставали. По его часам автобус запаздывал уже на две минуты.
— Как хорошо, что мы встретились. А то я забеспокоился, решил, что уехали.
— Мы у реки играли в волейбол, вдруг прибегает Валда, кричит: «Девочки, Либа разбилась. В окно выбросилась. Из ревности».
— Большие часы отстают.
— Ничего, минутой раньше, минутой позже... Вдруг возьмет и нагрянет какой-нибудь добрый знакомый, и случится, скажем, чудо. Добрый знакомый или...
— Варис, да перестань! Какой ты все-таки, прости, зануда. Не удивлюсь, если и ты когда-нибудь в окно выбросишься.
Улыбочка на лице Тенисона заметно покривилась.
— Спасибо, дорогая. На это можешь не рассчитывать. У нас в армии один с тригонометрической вышки свалился. В общем-то повезло, внизу был густой ельничек, отделался царапиной, только с тех пор заикаться стал.
— Пожалуйста, не обращайте на нас внимания, если вы торопитесь...
— Успокойся! Никуда он не уйдет.
Ничего хорошего это не сулило. Намеки Тенисона становились все более прозрачными.
Они переглянулись. Личину напускного добродушия на лице Тенисона теперь сменила этакая маска застывшего в боевой стойке боксера — трезвый, холодный, сосредоточенный взгляд.
У него дрогнуло сердце, даже в глазах помутилось, но он заставил себя выдержать этот взгляд. Тенисон ничего не должен прочесть на его лице. По крайней мере, того, чего ждал и надеялся прочитать.
— Давайте вот о чем условимся. Здесь проводится торжественная встреча с поэтом Александром Драйской. Идет?
— Варис, угомонись же! Письма писала Либа. Неужели тебе недостаточно?
— Как раз наоборот... А вот и автобус!
— Дурак... Надеюсь, ты хоть...
— Не волнуйся, мышонок. Все будет, как в лучших домах.
Такого оборота он не ожидал. Тенисон над ним открыто издевался, а он не знал, что ответить. Стоял истуканом. Но, может, так оно и лучше. Сейчас все разъяснится. Сейчас...
Автобус остановился, его окружила толпа встречающих. Раскрылись двери. Будто под напором, изнутри выскакивали пассажиры, раскрасневшиеся, помятые, измученные, с сумками, узлами, чемоданами. Детская коляска вылетела, точно гильза снаряда. С людским потоком плыли гитары, увядшие букеты, какие-то ветки.
— Подойдемте поближе, — сказал Тенисон. — Отсюда что-то не видать.
Толпа вскоре схлынула. Последней вылезла старушка с корзинкой, в ней, высунув голову, квохтала курица. Шофер ходил вокруг машины, проверяя покрышки. Кондукторша закрывала окна.
— Что-то не вижу, — разочарованно протянул Тенисон.
Марика стояла, демонстративно повернувшись спиной к автобусу. Тенисон все еще озирался.
— Нет... Что за черт!
Взгляды их встретились.
— Ваш пес, должно быть, ошибся...
— Ну, это как сказать.
— Пошли, — бросила Марика, — чего тут без толку торчать. Покривлялся, и будет. Вы тоже к центру?
— Нет, — сказал он, — на вокзал.
— Уезжаете?
Он не ответил.
— Пошли! — Марика дернула Тенисона за рукав.
— Одну минутку...
Тенисон, закурив сигарету, презрительно ухмыльнулся.
— Еще пару слов, дорогой поэт. Я вас разыскивал в гостинице.
— Да, вы говорили.
— Я спросил, не проживает ли у них некий Александр Драйска. Мне ответили, что нет.
— Все верно. В полдень я съехал.
— Это было не сегодня. Вчера утром,
— Забавно.
— Я тоже так думаю, — многозначительно протянул Тенисон. — И, несмотря на это, как помните, я разыскал вас. У моего пса отменный нюх. Не правда ли?
Они стояли лицом к лицу. Тенисон снова хмыкнул, помахал рукой.
— Счастливого пути, приятель. Куба си, янки ноу!
