НАГОТА
1
И все же странно, что ни в одном из своих писем она полсловом не обмолвилась о доме, в котором живет, ну хотя бы этаж назвала, мимоходом помянула, какой вид из окна открывается... Мысль эта поразила его, но пришла она так, между прочим. Не удивительно: он волновался, оттого и мысли являлись бессвязные, бестолковые.
На каждую площадку выходило по четыре двери, значит, квартира пятнадцать на четвертом этаже. Спокойствие, незачем лететь, как угорелому, подниматься надо медленно. Досадней всего было то, что при малейшем смущении он мучительно краснел, ему начинало казаться, что его и без того огромные уши становятся еще больше, тяжелее и отвисают, словно портьеры. А представив свой потешный вид, он окончательно терялся, превращаясь в полное посмешище. Так осрамиться при первой же встрече было бы непозволительно.
Удивительно, что Марика, чей образ ему рисовался совершенно отчетливо, эта Марика в его воображении обитала в некой умозрительной среде, выступая и действуя как бы на условной сцене с затемненными кулисами. Например, он не имел понятия об этой лестнице, а ведь Марика изо дня в день поднималась и спускалась по ней. Точно так же ничего он не знал о пятнадцатой квартире на четвертом этаже, где по утрам она просыпалась, а вечерами ложилась спать, где гладила свои платья, смотрелась в зеркало, читала письма. Лишь в одном из писем она вскользь упомянула, что, кроме нее, в комнате живут еще три девушки, и все.
Откровенно говоря, общежитие он представлял себе несколько иначе — с длинным коридором, со множеством белых дверей по обе стороны, со сварливой старухой дежурной, с неизменным шкафчиком для ключей у входа. А тут был обычный многоквартирный дом, являющий собой блестящий образец оскудения современной архитектуры. Ну, конечно, стоит ли описывать подобный дом. Впрочем, сейчас все разъяснится. Главное, не выпадать из роли.
Смирив волнение, он попытался вспомнить последнее письмо Марики, полученное им накануне долгого путешествия домой. Письмо он выучил наизусть, по многу раз его перечитывая в поезде и стараясь себя убедить, что это так, скуки ради, а на самом деле он сгорал от нетерпения, был сам не свой от свободы, от счастья и окрылявших его надежд.
«Милый Сандр, ты спрашиваешь, что я делаю. Как всегда — жду. То, что со мной сейчас происходит, маловажно и незначительно. Когда мне бывает трудно, я думаю о тебе, перечитываю твои письма и опять обретаю силы».
«Над Гауей расцвела черемуха, оба берега точно снегом осыпаны, маленькую веточку вложила в конверт, не знаю, сохранит ли аромат, когда получишь. Дни стоят теплые, лепестки начинают уже осыпаться. Воскресный день был особенно жарким, продавец кваса на вокзале, старый Мартынь, никак не мог отдышаться, все ворчал — ну и пекло, ну и жара, хоть штанины закатывай».
«Работала в вечернюю смену, потом профсоюзное собрание, а по дороге домой забежала узнать, нет ли от тебя письма. Не было. И грустно стало, долго не могла заснуть, потом задремала, а ночью проснулась от страшной мысли: вот уж вторую неделю от тебя ни строчки. Но я продолжаю писать, как обычно, тогда и время летит быстрее, приближая миг, которого жду со страхом и надеждой».
Он, конечно, находился в более выгодном положении, заранее мог подготовиться, все обдумать. А Марика о его визите не имела ни малейшего представления. Вдруг застанет ее неодетой, или, скажем, с бигуди в волосах. Может, это и не совсем прилично вот так свалиться как снег на голову? Может, стоило из Риги послать телеграмму, предупредить, дать возможность хотя бы выстоять очередь к парикмахеру, на худой конец просто подкрасить губы.
А если ее не окажется дома? Вполне вероятно — первая смена с семи до двух.
Он придирчиво оглядел свое отражение в оконном стекле, провел ладонью по лицу. Щеки гладко выбриты, еще попахивают одеколоном, вот только волосы топорщатся, но тут уж ничего не поделаешь, придется подождать, пока отрастут. И костюм сидел сносно, хотя ему, привыкшему к военной форме, казалось, что все на нем болтается, провисает — пуговицы, что ли, слишком свободны.
На лестничной площадке третьего этажа сидела девушка в ситцевом платьице — щеки круглые, груди круглые и коленки круглые. Посасывала конфету, читала книжку. Он хотел ее обойти, но девушка неожиданно встала, устремив на него холодный и пристальный взгляд.
— Простите... — пробормотал он.
Девушка молчала.
— ...пятнадцатая, должно быть, выше?
— Да.
— Спасибо.
— А тебе, что, нужна пятнадцатая?
— Да.
Глянув через плечо, он заметил, что девушка продолжает за ним наблюдать. Где-то пахло жареной рыбой. В луче света, проникавшем на площадку, роились золотистые пылинки, жужжали мухи.
Здесь... Притолока ссохлась, между стеной и дверью образовалась щель.
Он постучал, наверно, слишком громко, эхо прокатилось по лестнице до самого низа. За дверью ни малейшего шороха, никто не спешит открывать.
— Напрасно стараешься, — крикнула девушка с третьего этажа. — Никого там нет. Я кулак отбила, не достучалась.
— В пятнадцатую?
— Ну! Кто в такой день сидит взаперти. Девчонки на речку убежали. У тебя случайно нет ключа?
— Какого ключа?
— А все равно какого. К себе не попаду.
— Нет.
— Ну хотя бы ножа? Может, отомкнули бы.
— Очень сожалею, по этой части я не специалист.
— Зато я специалистка. Был бы только ножик.
В дверной щели чуть посветлело, видимо, отворили какую-то внутреннюю дверь. Вроде и шаги послышались, Он снова постучал.
— Кто там?
Вопрос прозвучал не слишком учтиво, но голос приятный. Возможно, это Марика. Он чуть было не назвал себя, но в последний миг удержался. Разве так на сцене должен появиться Александр Драйска, поэт и повеса, тяжелым танком проходивший огонь и воду и любые стены.
— Кто там?
— Стоит ли говорить, все равно не поверите.
— Послушайте, перестаньте валять дурака.
— А я и не думал валять дурака.
— Что вам нужно?
— Немного внимания с вашей стороны. Здесь проживает Марика Витыня?
— Обождите.
Он узнал ее сразу, едва увидел в полутьме прихожей. Сходство с фотографией поразительное: прямой нос, высокий лоб, тонко очерченный подбородок. Лишь цвет волос обманул ожидания, он был готов к чему угодно, только не к этой пшеничной желтизне. Застегивая свой легкий халатик, она смотрела на него с настороженным любопытством, босой ногой норовя угодить в тапок, — впопыхах не успела надеть.
Неужели она все еще не догадалась? Самонадеянность Марики, казалось, растет на глазах, в то время как его наигранная смелость с такой же быстротою улетучивалась.
— Разрешите представиться: Сандр Драйска, демобилизованный ефрейтор десантных войск.
Теперь в мгновение ока все должно преобразиться!
«Сандр! Так это ты! С ума сойти! Боже мой! А я-то, дурочка, тебя не узнала, и во сне не снилось, что явишься в штатском. А я, на кого я похожа! Погоди, сейчас! Одну минутку. Да нет же, не за дверью. Заходи, прошу тебя, заходи».
Не исключено, в наплыве чувств она ему бросится на шею. Вполне возможно.
«Сандр, непутевый, ты что же не известил? Это нечестно. Ничего не соображаю. Сердце так и скачет».
— Что вам угодно?
— Вот я приехал.
— Очень приятно. И все?
Здесь какая-то ошибка, досадное недоразумение. Должно быть, они очень похожи, контрастная, отретушированная фотография могла и подвести. Может, у Марики есть сестра, иногда бывает так трудно отличить...
— Я бы хотел видеть Марику Витыню.
— В таком случае смотрите быстрее, я тороплюсь на работу.
На шутку вроде не похоже. Тон вполне серьезный.
— Марика Витыня — это вы?
— А вы, что, из милиции? Могу предъявить паспорт.
— Нет, я же сказал — из армии.
— Очень интересно.
— Еще интереснее то, что нам бы с вами полагалось быть знакомыми. Вы мне прислали сорок девять писем. Примерно столько же вами получено от меня,
— Писем? Каких писем?
— Да самых обыкновенных.
— И куда же я их посылала, позволено будет узнать?
— В воинскую часть...
На ходу застегивая сорочку, в передней появился молодой человек, высокий, широкий в плечах, узкий в талии, вроде на него похож и чертами лица, и походкой — что-то в них было общее.
— В чем дело? — спросил молодой человек. По всему было видно, ему немного не по себе.
— Иди сюда, Варис, тебя интересует научная фантастика?
— Может, пригласить человека в комнату? Сдается мне, ваш разговор затянется. — И молодой человек улыбнулся, лукаво прищурив глаз.
Она тотчас отступила в глубину прихожей, и это движение, видимо, означало приглашение пройти. Молодой человек по имени Варис, засунув руки в карманы черных в обтяжку брюк, пропустил обоих вперед, всем видом давая понять, что его дело сторона, и он в их разговор встревать не собирается.
Действительно, в комнате было четыре кровати. Одна из них наспех застелена пледом. У раскрытого окна трепыхались нарядные нейлоновые занавески, между трехстворчатым шкафом и сложенными горкой чемоданами затаилась радиола одного из последних выпусков.
— Прошу садиться, — сказала Марика. Тем не менее все остались стоять, — Итак, я написала вам сорок девять писем...
Досада ее прошла, Марика как будто даже повеселела. И по этой быстрой смене настроений можно было заключить, что характер у нее незлобивый и легкий.
— Да, журнал «Лиесма» напечатал мои стихи. После этого вы стали писать мне. Последнее ваше письмо я получил две недели назад.
— И вы могли бы показать эти письма?
— К сожалению, нет. Остались в Риге. Слишком толстая пачка, не носить же при себе. Но я могу показать фотографию, она была прислана с третьим письмом.
Раскрывая бумажник, он чувствовал, как взгляд Марики жжет ему пальцы и потому старался казаться непринужденным, даже небрежным. Разговор получался дурацкий. В известной мере оскорбительный. Сплошные оправдания — ему не верили, а он тут распинался, что-то доказывал.
— Вот, пожалуйста.
Марика оглядела фотографию с одной, с другой стороны, пожала плечами.
— В самом деле интересно. Ну, Варис, что скажешь?
Ухмылка на лице молодого человека как-то сразу поблекла.
— Снимочек в порядке. Как сказал бы мой пес: где-то вроде встречались.
— Значит, фотография ваша?
— За это ручаюсь, но я вам ее не посылала. Ничего я вам не посылала. Тут какая-то глупая шутка.
— Вполне возможно. Только кто же ради шутки станет писать сорок девять писем?
— Мистика. Варис, что скажешь?
— Простите, когда вами получена фотография? — Молодой человек долго и старательно прикуривал сигарету, прежде чем поднять на него глаза.
— Примерно год назад. Впрочем, нет, немного раньше. Стихи напечатали в прошлом году в феврале, ко дню Советской Армии.
— Стало быть, еще до нашей эры, — протянул парень. — Я точно такую же получил позже.
Марика метнула на Вариса хлесткий, как оплеуха, взгляд.
— Не валяй дурака, Варис. Ты же слышал. Последнее письмо пришло две недели назад.
— Значит, кто-то их пишет.
— И получает на мое имя? Ха-ха. А зачем?
Парень снова вынул из кармана пачку сигарет.
— Я, кажется, забыл предложить. Давайте уж вместе травиться, если не возражаете. Как сказал бы мой пес, у нас имеется повод взаимно представиться. Варис Тенисович Тенисон.
— Александр Драйска. Спасибо. Я не курю. Мне присущи другие пороки.
Глаза у Вариса блеснули недобрым блеском.
— Ого! Я не ослышался? Как вы сказали?
— Мне присущи другие пороки.
— Курение, Александр Драйска, не порок... Курение — слабость. Да, мир полон чудес. Иной раз, как цыгану, приходится удивляться. Отец белокурый, мать белокурая, откуда же взяться темным двойняшкам?
— Вот уж действительно порок — кичиться своими слабостями, — вмешалась Марика.
— Еще больший, по-моему, порок скрывать свои недостатки.
Слова Вариса прозвучали довольно прохладно, но холодность эта адресовалась одной Марике, — они в который раз между собой обменялись взглядами. Затем Тенисон продолжал подчеркнуто дружелюбным тоном.
— Я в армии не курил. И знаете, почему? Служил на бензоскладе. Пришел первый раз на дежурство, старшина без разговоров залез ко мне в карман, вынул спички и — в унитаз. С этой минуты вы некурящий, говорит. Не так-то просто бросить курить, пытаюсь ему возражать. Примерному солдату все просто, отвечает старшина, я, к слову будь сказано, бросал курить уже тридцать пять раз.
— Это из Марка Твена.
— Возможно. Наш старшина до книжек был большой любитель. А служба вещь удивительная. Пока считаешь поверки, свет не мил, а вернешься домой, поживешь на воле, и так приятно вспомнить былое, не правда ли?
— Вам лучше знать, я еще воли не видел.
— Тут главное форму снять. И сразу — будто тебя заново родили.
— Пока что-то не чувствуется...
Сомнений быть не могло, Тенисон нарочно перевел разговор на службу, давая ему возможность отступить, не слишком роняя достоинство. Первоначальное удивление перешло в досаду, и это трудно было скрыть. Он себя чувствовал не столько одураченным, сколько пристыженным. Сам себя на потеху выставил. Выход был эффектный. Одного он не предусмотрел — что на подмостках можно поскользнуться... И вот — растянулся, так опозорился, хуже не придумаешь. И все-таки уйти надо с поднятой головой. К счастью, Тенисон из солдатской солидарности всячески старался облегчить ему отступление, байками да шуточками скрашивая неприятный разговор. С другой стороны, это и подозрительно, ведь по теперешней ситуации выходит, они — соперники. Но, возможно, Тенисон для Марики разыгрывал этот спектакль, притворяясь, что ему все нипочем, что он выше всего этого и не чувствует ни малейшей склонности ревновать. Вообще, их роли переменились. Марика становилась все более учтивой, разговор поддерживал Тенисон, а подозрительным и настороженным был теперь он.
— Значит, вы из Риги? — спросил Тенисон.
— Да... В известной мере.
— Где остановились?
— Нигде. С ближайшим поездом уеду.
— Вот это напрасно. Я б на вашем месте задержался в Рандаве хотя бы до воскресного вечера.
— Зачем?
— По целому ряду причин. В пятницу вечером вернуться в душную Ригу было б непростительной глупостью — начнем хотя бы с этого. Во-вторых, из чистого любопытства. Вдруг отыщется сочинитель писем?
— Ты хочешь сказать «сочинительница», — поправила Марика.
— Ну хорошо, допустим, сочинительница. — Тенисон сохранял удивительное спокойствие. — В-третьих, никогда и ни в чем не надо торопиться. Особенно, когда речь идет о женщинах.
— И все-таки я уеду.
— На вашем месте я бы остался, Александр Драйска. Честное слово! По крайней мере, до воскресенья, до вечера. Верно, Марика?
— А почему бы и нет? Рандава — чудесный городок. За тонкой дверью на лестнице послышались голоса.
Немного погодя раздался громкий стук, и кто-то, просунув голову в прихожую, с преувеличенной вежливостью осведомился, можно ли войти. После чего в комнату ворвались три совершенно разнородные особы: кокетливая, стройная и, несомненно, миловидная брюнетка, словно сошедшая со страницы журнала мод; вторая — невысокая, угловатая, но довольно бойкая, этакая пацанка-переросток; и третья — нечто робкое, смущенное, с косичками на школьный лад.
— Ну вот и отлично, — сказала Марика, — боевой расчет каюты в полном составе.
— Дополненный кое-кем из посторонних. — Стройная брюнетка стрельнула подведенными глазами.
— Да, у нас гость. Знакомьтесь — Александр Драйска, демобилизованный ефрейтор десантных войск. Я правильно вас представила?
— Как по книге.
— Очень приятно. — Брюнетка театральным жестом протянула руку, словно для поцелуя. — К. К., Камита Канцане.
Школьница с косичками зарделась еще больше и тихо обронила:
— Бирута.
Пацанка-переросток глянула исподлобья и с хрипотцой выдавила:
— Цауне.
— Быть может, Александр кому-то уже знаком? — Тенисон усмехнулся своей плутоватой, котовской улыбкой.
— В каком смысле? — отозвалась Камита.
Тенисон ответил не сразу, продолжая сверлить глазами девушек. Все, казалось, были удивлены.
— Он пишет стихи. Печатается в журнале «Лиесма».
— Да что вы? Как здорово!
Камита, приосанившись, выпятив грудь, встала перед ним.
— Подумать только, в глаза не видела живого поэта. Прошлой осенью один выступал в Доме культуры, но как раз была моя смена. И знаете, как он о себе выразился? Я, говорит, цвет картофельный. Потрясающе, правда? Цвет картофельный с темными кудрями! Господи, да у нас в Рандаве и сорта такого нет. А скажите, вы очень своеобразны?
— С точки зрения агрономии?
— Ну такой, как Пушкин или Евтушенко? Со всеми слабостями, недостатками?
— Не думаю. Я типичный начинающий поэт.
— Что значит «типичный»? Поэт не может быть типичным. Тогда бы поэтами пруды прудили. Даже у нас в Рандаве.
— Ты, Камита, жутко заблуждаешься, если думаешь, что в Рандаве нет поэтов. — Цауне, присев на край кровати, машинально постукивала коленками друг о дружку. — В исполкоме работает Язеп Рускулис, а в Доме престарелых инвалидов уборщица сочиняет. Точно тебе говорю.
— Рускулис? — прыснула Камита. — Этот увалень, очкарик? Мамочки родные, держите меня, я падаю! Уж он-то, милая моя, и на картофельный цвет не потянет, втиснутый в брюки клубень, вот он кто.
— А я ваши стихи помню. — Бирута метнула в него взгляд и тотчас, смутившись, отвернулась, глянула еще раз, уже смелее, даже с этаким задором. — Первое стихотворение называлось «Полет на рассвете». Второе — про солдата на привале, он лежит в траве, смотрит на облака и видит фильм про дом родной. «Фильм старый, перевиданный, сейчас оборвется командой: «Встать!» А дальше про девушку, от которой вы ждете письма.
— Ну-ну, так что там дальше? Товарищ поэт, будьте человеком, — набросилась на него Камита.
— Не все ли равно? Не помню.
— Свои-то стихи?
— У меня исписано семь общих тетрадей.
— Это не самое страшное. — Тенисон скорчил скорбную мину. — Всего обидней то, что поэт досаднейшим образом намерен нас покинуть. С ближайшим поездом...
— Не бывать тому! — Голос Камиты был преисполнен гнева и непреклонной решимости. — Не позволим пренебречь нашей прекрасной Рандавой, тем более, что завтра день моего рождения. По сему случаю, считайте, расписание объявляется недействительным, все поезда из Рандавы отменяются.
— В этот день я в мыслях буду с вами.
— Боюсь, что в мыслях вы не сможете мне заменить хорошего партнера в танцах.
— Зато уж наверняка не отдавлю вам ноги.
Бирута как будто все еще старалась припомнить забытые строчки стихов.
— Нет, правда, вы уезжаете? — проговорила она. — Какая жалость! Вас в Рандаву привело какое-то важное дело? Должно быть, приехали познакомиться с нашим комбинатом?
— Нет, просто вздумалось прокатиться. Давно поездом не ездил.
— Неправду вы говорите. Стараетесь казаться веселым, а сами чем-то раздосадованы, по глазам вижу.
— А раз видишь, чего пристала к человеку! Ты что, прокурор? — презрительно бросила Цауне, уставившись в потолок. — Будто ты всегда правду говоришь. Значит, есть на то причина. И вообще, пошли вы все со своими расспросами. Что за провинциальная манера!
— Что бы там ни было, — стояла на своем Камита, — мы вас не отпустим. Запомните, завтра, в семь вечера, вам надлежит явиться на берег Гауи к спасательной станции. Торжество намечено провести под открытым небом, начнется точно в назначенное время. Придете?
— Нет.
— Спасибо. Все ясно. Мы ждем.
Выбравшись из квартиры, он вздохнул с облегчением и про себя подумал, что отделался сравнительно легко. Словно наглотавшийся воды утопающий, нетвердым шагом выбрался он на спасительный берег. Нечто похожее он испытал в школе после выпускного экзамена по химии. Теперь все позади. Теперь сам черт ему не страшен. Он вырвался. Дверь за ним затворилась. Как хорошо! А уши еще пылают.
Сбегать по лестнице было приятно, было в том даже какое-то упоение, ноги сами несли его, он ринулся вниз, словно вода в открытый шлюз. А может, он попросту убегал с позором?
У окна, на лестничной площадке, стояла девушка. Никак не попадет в квартиру. Тот миг, когда он поднимался вверх по лестнице — как давно это было! — он успел начисто забыть. А эта бедняжка все стоит. Так она, пожалуй, и состарится на лестнице.
— Ваши дамы еще загорают?
Пройти молча показалось неприличным хотя бы потому, что перед этим они перекинулись несколькими фразами. Нет, в самом деле, все в порядке. Вот он идет спортивным, бодрым шагом, он улыбается, он шутит... Конечно же, пустопорожнее начало его разговора с Марикой она слышала.
— Загорают. А я книжку дочитала. Ну, что, встретил?
— По крайней мере, разузнал.
— Видишь как, а я тебе наврала. Что никого в квартире нет. Иной раз и сама не знаешь, где соврешь...
— Э, пустяки, не имеет значения. Могу вам предложить газету с коротким рассказом.
— Спасибо. Читаю только детективы.
— Неужели?
— Увлекательно, а главное, конец всегда счастливый. Загадки разгаданы, виновные наказаны.
— В таком случае, ничем не смогу вам помочь,
— А хочешь попробовать?
— Читать детективы?
— Нет, помочь.
Она проворно распахнула створки рамы.
— Видишь, дверь на балконе открыта...
Он инстинктивно глянул вниз. Под окном заросший сорняком газон, посередине клумба, обложенная кирпичами. Высота не бог весть какая, но посмотришь — и мороз по коже.
— Ключ лежит на столе. Что, попробуешь? — она произнесла это с нарочитым безразличием, будто просила достать с полки чемодан или что-то еще более незначительное.
— Где? На балконе?
Неужто она всерьез? Ничего невозможного, конечно, нет. С виду карниз довольно широк. «О чем речь! Один момент, такие пустяки!» И как бы он себя великолепно чувствовал, небрежно перекинув ключ с балкона. Покрепче ухватиться за перила, перемахнуть через балюстраду, и ты в комнате... Ответить «нет» язык не поворачивался. Однако рисковать из-за такого пустяка... Другое дело, если б, скажем, речь шла о спасении человека.
— Все ясно, не полезешь...
— Да вот думаю, стоит ли?
— Уж я платить не собираюсь. А ты не здешний, сразу видно.
— Это почему же?
— Больно долго соображаешь. И не знаешь, как парни к девчатам в общежитие через балконы лазят. Смотри, как это делается.
Она высунулась из окна, перебросила на балкон книжку. Затем скинула босоножки, швырнула их туда же. Подтянула кверху ситцевое платьице, блеснули округлые ляжки, белые штанишки, и миг спустя она уже висела на карнизе. Все произошло настолько быстро, он и опомниться не успел. Хотел было удержать ее, да поздно. Снизу донесся сдавленный крик:
— Смотрите, где Либа! Держись ты, шальная!
Когда он снова поднял глаза, она уже собирала свои вещи на балконе.
— Ну, видишь, все просто, правда?
— Да... Как в цирке. У вас талант.
А про себя подумал: шальная, ей-богу, шальная.
И побежал вниз по лестнице, прислушиваясь к топоту собственных ног.
Назад: ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
Дальше: 2
