ГЛАВА 18

Мой новый шеф – Дмитрий Павлович разительно отличался от предыдущих. Если бы у меня был большой армейский опыт, это отличие я сформулировал бы так: как боевой офицер отличается от штабного. Однажды он спросил меня: Как стреляют из «калаша» – не забыл? Или ты только из снайперской?

– Её мне выдавали изредка, – сказал я, – а с «калашом» два года не расставался.

– Ну, поедем, посмотрим, – сказал шеф.

Стрельбище было действующее, ничем не напоминающее то, которое я всеми силами старался забыть. Мне вручили десантный укороченный АК и я чуть ли не час стрелял стоя, лёжа и на бегу. Удовлетворённый моей стрельбой, шеф похвалил: «Молодец! Теперь посмотрим тебя в деле». В своём кабинете он пояснил: Завтра летим в Новокузнецк. Там местная гопота возомнила себя пупом земли. Придётся поставить их на место. Завтра в восемь ноль-ноль у меня. Форма одежды парадная, то есть, как всегда.

В Новокузнецк мы прилетели вечером, нас встретили и определили не в гостиницу. А на квартиру. В одной комнате я на диване читал детектив Чейза, а в другой Дмитрий Павлович разговаривал со сменяющими один другого посетителями. На следующий день в три часа дня мы с ним сидели в небольшом Уазике у ворот местного вещевого рынка. Справа и слева от нас находились два стареньких вагончика. Над дверями одного висела вывеска «ШАШЛЫЧНАЯ», а на другом – «НАПИТКИ. БЕЛЯШИ». На дверях обоих висели картонные таблички «Закрыто».

– Приготовься, – сказал Дмитрий Павлович.

Минут через десять к воротам рынка подъехали два джипа с тонированными стёклами, оттуда вышли человек десять качков, прочно закованных в турецкие кожанки.

– Пошли, – сказал Дмитрий Павлович в висевшую на шее рацию.

В тот же момент из закрытых пунктов питания высыпал десяток молодцов в камуфляже и чёрных, закрывающих всю голову шлемах и, не говоря худого слова, открыли густую стрельбу по не ожидавшим такого приёма качкам. Ещё через несколько секунд рядом с нами появился микроавтобус.

– Этот беляш наш, – сказал Дмитрий Павлович. Ты стреляешь по окнам, а я понизу.

Мы выскочили из Уазика и я выпустил весь рожок по окнам микроавтобуса, в то время как Дмитрий Павлович поливал его свинцом понизу. Мы вернулись на своё место, в то время как молодцы в касках принялись проверять состояние здоровья там и сям валяющихся качков. Судя по всему состояние было удручающим, о чём руководитель камуфляжей доложил Виктору Павловичу.

В самолёте на обратном пути шеф сказал мне:

– Ты был молодцом. Вот думаю, не дать ли тебе под начало команду…

– Таких, как те, в камуфляже? – Спросил я, ещё находясь под впечатлением вчерашних событий.

– Такие тебя к себе даже младшим поварёнком не возьмут, – сказал Дмитрий Павлович, – это же спецназ. Ладно, оставайся пока одиноким ковбоем, а дальше посмотрим, на что тебя употребить.

Через некоторое время я почувствовал, как мне стало недоставать Вадьки. Назвать нас закадычными друзьями, может, было нельзя, но с ним я был гораздо ближе, чем с другими, да и этих других у меня, по сути, не было. Дело не в совместных пьянках – только с ним я мог вспоминать, как, прихватив Машку Сафонову и Светку Рудой, мы поехали в Дюны, рассчитывая (было взято две палатки) если не на полноценные сексуальные радости, то хотя бы на обжиманцы по полной программе. А сами так надрались мерзким кубинским ромом (как только его пьют бравые барбудос!), что позорно вырубились, а Машка со Светкой свалили в город, оставив нам записку издевательского, обидного для мужского самолюбия, содержания. Или припомнить пакость, которую мы устроили нашему завучу по прозвищу Бергамот – за жёлтую лысину и общую закруглённость фигуры. Может, поэтому я ещё больше сблизился с Сеней. Мы по-прежнему иногда пили пиво после занятий и однажды он сказал мне: давай съездим в Царское, побродим по паркам, там есть такие места… Мы когда переехали в город, я места себе не находил, каждые выходные туда ездил. Вообще не представлял себе. Как можно гулять где-то в другом месте. Начали мы с Пушкина, который Сеня называл только Царским Селом, потом съездили в Павловск, Петергоф, Ломоносов. Когда-то я во всех этих местах бывал ещё школьником на экскурсиях, но толком их не видел, а с Сеней мы гуляли не спеша, в определённых местах, которые он называл «станциями», принимали по стаканчику портвейна, который у нас всегда был с собой.

Наша идиллия продолжалась до тех пор, пока Дмитрий Павлович не сказал как бы мимоходом:

– Этот твой Семён – что он вообще собой представляет?

– В каком смысле, – сказал я.

– Ну, что делает, какие планы?…

– Обычный инженер, – сказал я, – настроен, естественно, на Америку… родня у него там.

– Ну-ну, – сказал Дмитрий Павлович, – может, когда это нам и пригодится.

А вот этого в моих планах уже не было. И однажды, когда мы в Гатчине, на одной из Сениных «станций» принимали по стакану, я сказал ему:

– Знаешь что: уезжал бы ты поскорее.

Сеня посмотрел на меня удивлённо, но ничего не сказал. А ещё через месяц, в течение которого мы после курсов не встречались, подошёл и проговорил:

– Всё. Всё оформил. Сваливаю.

И, протянув руку, добавил:

– Будь здоров. И спасибо.

Как-то раз на улице встретил Люду. Хотел сделать вид. Что не заметил, но она подошла сама.

– Привет.

– Привет, – сказал я, – ты прекрасно выглядишь.

– Спасибо, – сказала она, – а о тебе этого не скажешь. Ты здоров?

– Как бык, – сказал я, – просто немного устал.

– Ладно, – сказала она, – мне надо бежать. И уже почти повернувшись, добавила: Если тебе нужна помощь, позвони. Телефон тот же.

– Дела, подумал я, – это что же: у меня на фейсе написано, как мне хреново? Давай, брат Андрей, поправляйся. Этак и начальство заметит, что ты раскис. А этого допускать нельзя ни в коем случае.

Поправлялся я тогда одним способом, который уже упоминал. Но сейчас, может быть, под воздействием встречи с Людой, он показался мне, ну, что ли, неудобным. Хотелось не бурной страсти, а скорее душевного разговора у камелька, которого, правда, я в своей жизни вообще не видел. Поэтому я, не раздумывая, направился к «плешке», где собирались дамы нужного мне калибра. Предварительно зашёл купить шампанского, водка в доме у меня всегда была, но для дамы требовалось что-нибудь понежнее. В магазине, уже затарившись и двигаясь к выходу, я услышал «добрый вечер», сказанное мне в спину. Сказавшая это девушка уже выходила из магазина. Выйдя и пройдя метров пять. Она остановилась, и хотя не смотрела на меня, я увидел, что боковым зрением она меня из виду не теряет. Проститутка, понял я, то есть, то, что мне нужно. Я подошёл. Девчушка была молода, лет шестнадцати, хорошо сложена, с хорошим милым лицом, не испорченным минимумом косметики.

– Как тебя зовут, – спросил я.

– Яна.

Ну да, Яна, Стелла, Изольда, – прямо как у моих чекистов, да хрен с ним, кому это важно в конце-то концов.

– Что-то мне грустно, – сказал я ей, – поможешь мне скоротать вечер?

– Только вечер: – сказала она, – тогда это будет… она замялась… двести.

– Да что нам с тобой вечер, – сказал я, изображая бравого гусара, – мы с тобой будем пировать всю ночь, что ты будешь пить, я имею в виду алкоголь?

– Тогда тысяча, – быстро вставила она, – не слишком дорого?

– Совсем не дорого, – успокоил я её, – так что ты будешь пить?

– Может, сладкого вина, и то немного. Мне от много плохо.

– Решили, – сказал я, – а что кроме? Конфеты? Ириски? Шоколад? Пирожные? Ты не стесняйся, я сегодня при деньгах.

– Тогда, – она помялась, – колбасы. Я сегодня ещё не…

– Замётано, – сказал я, – берём колбасы, варёной и копчёной, сыр, балык, маслины. Ты любишь маслины?

– Это такие чёрные, похожие на сливы? – сказала она. – Я однажды взяла в рот… Бр-р, противные ужасно. – Значит, маслины отпадают, – сказал я, – возьмём, в таком случае, обычных слив, ветчинки, грибочков и колы в ассортименте. Идёт?

– Идёт, – сказала она радостно.

– А это твоё… начальство… – сказал я, – ну, которое…

– Начальство завтра, – сказала она, – когда буду отдавать деньги.

– Строго между нами, – спросил я, когда, уже нагруженные покупками, мы ловили такси.

– Шестнадцать, – прошептала она тихо и испуганно посмотрела на меня, ну и что? Сейчас с шестнадцати можно…

– Не нервничай, – сказал я, – нас с тобой никто не арестует, а если арестует, есть у меня против них волшебное лапское слово.

– Как это лапское, – спросила она, снова повеселев.

– А это такое, которое в нужный момент произносит большой начальник с большой мохнатой лапой. После чего все низко кланяются и говорят, что они больше не будут.

У меня дома Яна первым делом воскликнула: – Господи! А пылищи-то! – Я, честно говоря, считал свою квартиру довольно ухоженной, но на пыль действительно как-то не обращал внимания: ну, лежит и лежит, есть не просит.

– Быстренько давайте тряпку, – скомандовала Яна, – в такой атмосфере можно заболеть. Знаете, сколько в пыли бактерий? На роль тряпки сгодилась старая майка. Выговор у Яны был явно не петербургский, но не раздражающий, а, наоборот, приятный. Не поручусь, что разобрался правильно, но казалось мне в нём что-то от центральной лесной России. Скажем, вместо «всё талдычит и талдычит» она говорила «всё долонит и долонит» – и мне чувствовалось в этом слове что-то от столярного долота, нежно долбящего какое-то мягкое дерево.

– Ладно, – сказал я, – если тебе так не терпится хозяйствовать, – вытирай пыль, а я пошёл на кухню готовить нам с тобой роскошный ужин.

Яна управилась, конечно, быстрее меня, и на стол мы накрывали вместе. Должен добавить, что включил торшер, плотно задвинул занавески и отключил телефон, на случай незапланированного Дашкиного наезда, она иногда, хотя и редко, откалывала такие штуки. Итак, водка «Абсолют», шампанское, кагор (учитывая вкусы и возраст моей гостьи), твердокопчёная колбаса, колбаса отдельная (по просьбе Яны), балык, ветчина. На десерт коробка шоколадных конфет и по тройке эклеров и заварных.

– Останешься до утра, – сказал я, когда мы разливали по первой. Себе – полную стопку Абсолюта, ей – полбокала шампанского. Она не возражала, но что-то тревожное мелькнуло у неё в глазах.

– Не беспокойся, – сказал я, правильно расценив её тревогу. – Я расплачусь сейчас.

Полез в карман и вытащил пять тысячных купюр.

– Это тебе, а своему шефу отдай только, сколько положено и не больше. Ну, за что пьём?

– За ваше здоровье, – сказала Яна, церемонно поднимая бокал, и, кажется, вполне искренно.

– Не пойдёт, сказал я, – с моим здоровьем всё в порядке. Мы выпьем за тебя, за то, чтобы тебя нашёл хороший порядочный человек, за то… как твоё настоящее имя, не для… а для мамы и папы?

– Люда, – сказала она, – я почувствовал мелкий укол. – Для мамы и сестры. Отца я даже не помню.

– Значит, – сказал я, – мы пьём за то, чтобы милая и красивая девочка Люда рано или поздно нашла своё счастье.

Ночью я притянул к себе её девичье, но уже хорошо развитое тело, и стол поглаживать и обцеловывать её груди, плечи, бёдра… Но когда дошёл до самых потаённых интимных мест, она вдруг вздрогнула. Это явно была реакция не стеснительности, а боли.

Что с тобой, – спросил я, – тебе больно?

– Нет-нет, ничего, – испуганно сказала она, – извините.

– Но я же вижу, что больно. Ну-ка рассказывай.

– Ничего страшного, – сказала она, – вы только не подумайте, что я больная. Просто позавчера у нас был субботник…

Что такое «субботник» я знал. Это когда менты, крышующие проституток, привозят их скопом в отделение, и всем наличным составом используют (естественно, бесплатно) их всех вместе и каждую в отдельности. С присущей этой жлобской публике деликатностью.

– Ладно, – сказал я, – не переживай, давай поспим, утро вечера мудренее.

И утром, когда мы проснулись, я со всей осторожностью сделал то, что не сделал вечером, и моя молодая гостья уже не вздрагивала, а принимала в нашем обоюдном действии самое активное участие.

В девять она заторопилась:

– Ой, мне пора.

– Подожди, позавтракаем.

– Нет, мне деньги сдавать. Гена не любит, когда мы опаздываем.

– Ну, хоть бутерброд.

Пока она одевалась, я сделал ей три бутерброда с ветчиной. Один она сжевала на ходу, два я положил ей, хорошо завернув, в сумочку, где уже лежали полученные от меня деньги, и ещё раз предупредил: деньги для своего мерзавца положи отдельно, а то лишишься всех. Ни адреса, ни телефона я не спрашивал – зачем? Она рассказала, что снимает трёхкомнатную квартиру на шестерых, по две девочки в комнате. Компаньонка у неё хорошая, не скандалит и даже заступается во время квартирных разборок, не то что у Нюрки: ту её сожительница бьёт и даже иногда отнимает деньги. Из окна я показал ей как пройти к автобусу и нежно поцеловал на прощанье. Мне было искренне жалко эту бедную шестнадцатилетнюю девочку, потому что, несмотря на свой тост, я не видел в её будущем ничего хорошего. Как, впрочем, и у себя самого.