ГЛАВА 17

За время работы в салоне курсы английского я забросил: днём стало не до занятий, но самой мысли не оставлял. В результате поступил на вечерние: три раза в неделю по три часа. В нашей группе было двенадцать человек, пятеро – явные евреи. Зачем им английский – было понятно, да они и не скрывали. Все собирались в Америку, у многих, если не у всех, там были родственники. Один из них, молодой весёлый парень, понравился мне сразу. Через два месяца занятий он уже ухитрялся острить по-английски, что неизменно вызывало смех у всех сокурсников. Ярко-рыжие кудри и усыпанное веснушками лицо не только не портили, но, кажется, даже усиливали его обаяние. С ним мы не то чтобы подружились, но можно сказать, стали приятелями. Иногда после занятий пили пиво в находящемся по соседству баре и пикировались, практикуясь таким образом в языке. Сеня, так он представился, тоже собирался в Америку.

– Сегодня в России нет государственного антисемитизма, – сказал он мне как-то, – но боюсь, что снова появится, уж больно сильна традиция. Эйнштейн вообще считал, что антисемитизм – тень нашего народа. А от тени – сам понимаешь…

– Значит, и в Америке он есть, – возразил я, – так стоит ли менять?…

– В Америке он, конечно, тоже есть, – согласился Сеня. И после паузы спросил:

– Ты знаешь, сколько русских слов вошло в английский язык?

– Не знаю, – признался я.

– Три, – сказал Сеня, – «спутник», «перестройка» и «погром». Такое вот русское слово.

– Ну ты вспомнил, – сказал я. – Это когда было… Сейчас другое время.

– Время всегда другое, – сказал Сеня. – Евреи в Германии тоже думали, что время другое И вылетели через трубу. В Освенциме. Я хоть по образованию и математик, но книжек по русской истории прочитал тьму. И философов русских тоже. В семнадцатом году большевики истребляли богатых и через некоторое время сами стали богатыми. Не все, конечно. Только верхушка. Сейчас их скинули. Да и то – скинули ли? Теперь новые богачи, этих побольше, всяким там ушлым дали урвать… А у народа опять шиш. Когда эти, новые, всё разворуют, русский человек опять начнёт искать виноватых. А кто всегда виноват? – Америка да евреи. Евреи тут, под боком, а Америка далеко. Вот я и хочу быть не под боком. А там…

Не очень он меня убедил, но я решил, хочет человек уехать, пусть уезжает, может, и впрямь будет ему там лучше. Я бы тоже, может быть, куда-нибудь свалил бы. Деньги есть, купил бы домик где-нибудь у моря или речки какой… Цветы возле дома. Жена, дети, всё, как у людей. Дашка любовница потрясающая, может, и женой бы была не хуже. Обслуживал я себя сам: стирал в стиральной машине, ел в ресторанах. Какова Дашка как хозяйка не знал, но – научилась бы, не больно хитрое дело. Мысли такие у меня время от времени возникали, но обычно воли я им не давал, и почти сразу прихлопывал. Какой отъезд при моей «работе»? Кто мне его позволит? И жена, дети – всё это, элементарное для всех людей, не для таких, как я. Помечтать – и то чуть-чуть – ещё ладно, а серьёзно – не о чем говорить.

В салоне я в основном сачковал, но что начальство смотрело сквозь пальцы, но временами случалась основная «работа». Причём, география её расширялась. В этот раз на юг. В Новгородской губернии намечались выборы губернатора, и как сказал после моего возвращения Вадим Сергеевич, «мы внесли некоторые коррективы в список кандидатов». Родина Российской демократии. Иван Грозный не додушил, и на нашу долю осталось. Мать её…».

Через пару дней, вернувшись от Вадьки, где мы опять повеселились вчетвером, я ещё три часика поспал, принял сотку, закинул грязное бельё в стиральную машину, сходил перекусить, два часа, как прилежный ученик, подолбил английский, и уже ближе к вечеру с бутылкой Будвайзера устроился перед телевизором. Включил семичасовые новости… и бутылка чуть не выпала у меня из рук.

– Вчера ночью, – сказал ведущий «Сегодня», – в Праге в номере гостиницы был застрелен российский бизнесмен Вадим Сергеевич Стороженко, по некоторым сведениям из независимых источников, бывший генерал КГБ. Чешская полиция начала расследование. Сегодня ещё нельзя сказать, с чем связано убийство, с деловыми интересами покойного или его служебным прошлым.

Новость следовало переварить. Но как ни переваривай, ясно одно: у меня произошла очередная смена начальства. Уже во второй раз, хотя на этот – без моего участия. И то, что я перейду под руку нового шефа, а не получу отставку, было мне ясно. Следовало позвонить Вадьке. Раз за разом я набирал номер, телефон был прочно занят.

Я позвонил Дашке:

– Слушала?

– Слышала.

– У Вадьки всё время занято. Поедешь со мной?

– Поезжай один, Андрюша, у меня что-то голова… Ну, там, скажешь от меня тоже.

Через полчаса я был в квартире Вадима Сергеевича. Вадька сидел за столом, где стояла на треть пустая бутылка «Абсолюта» и какая-то закусь. Трубка с телефона была снята.

– Я думал, тебе звонят, – сказал я.

– Да уж звонили. Сто раз, наверное. Соболезнуют, ссуки. Сами, небось, и завалили, волчары.

«А что, – подумал я, – очень может быть. Вадим Сергеевич и сам был волчара хороший, вспомнить хотя бы Виктора Семёновича».

– Помянем, – сказал Вадька, и мы, не чокаясь, выпили по полному стакану.

– Как ты теперь? – Сказал я, – За Вадим Сергеевичем ты был как за каменной стеной.

– В этом смысле всё путём, – сказал Вадька, – отец позаботился. Есть счёт на моё имя, о котором никто не знает, там мне до старости хватит. Можно ещё и квартиру продать, на что мне одному пятикомнатная. Куплю двушку или трёшку, на разницу можно лет пять прожить не хило.

– Ты из новостей узнал? – Спросил я.

– Утром позвонили, – сказал Вадька, – в одиннадцать. Его оказывается в три часа ночи… как раз, когда вы с Дашкой трахаться пошли.

Что меня «система» не забудет, я не сомневался. Мне оставалось только ждать. И ждать пришлось недолго. Меньше, чем через неделю утром раздался звонок:

– Андрей?

– Слушаю, – отозвался я, голос показался мне знакомым.

– Это Иван Карлович, помнишь такого?

– Конечно, – сказал я.

– Вот и прекрасно. Значит, так: запоминай пока адрес. Я здесь ненадолго, – голос казался озабоченным, – пока не подберут замену Вадиму Сергеевичу. Когда подберут, я тебя познакомлю. Пока побездельничай.

И вздохнул:

– Завидую тебе от души.

Квартиру Вадька пока не продавал, и мы с Дашкой частенько у него отмечались. Я подозревал, что он квасит и без нас, отец его всё же как-то сдерживал. При всей своей, как Вадька говорил, занудности, для сына он был и отцом и матерью, которая умерла, когда Вадьке было восемнадцать. Свою работу Вадька бросил. – Денег хватает, – пояснил он, – а в смысле карьеры мне теперь, без фазера, ничего не светит. У них в системе друзья – до тех пор, пока ты нужен…

Через месяц он мне позвонил, явно чем-то взволнованный: Андрюха, приезжай прямо сейчас. Один. Скорее.

– Что случилось? – спросил я, – я только что бельё в машину загрузил…

– На хрен бельё! – заорал он, – Я тебя жду, – и бросил трубку. – Через двадцать минут я был у него. Открыл он не сразу – долго смотрел в дверной глазок. На столе, как обычно, стояла бутылка «Абсолюта».

– Андрюха, – сказал он, налив себе и забыв налить мне, – я пропал. Я не знаю, что делать. Вчера вечером ко мне приходил человек. Он сказал, что «от них». Сказал, что мой фазер должен им кучу денег. Такую кучу, что ты даже представить себе не можешь. Если я отдам всё, что отец мне оставил плюс квартиру – еле-еле хватит. А мне куда – в бомжи?

– Подожди, Вадька. Спокойнее. Давай разберёмся. Ты уверен, что это от них? От тех, кто работал с твоим отцом.

– Хрен его знает, – сказал Вадька, – я его раньше никогда не видел, но он назвал несколько имён… Да ты понимаешь, я на эти морды с детства нагляделся, в любой толпе разгляжу. Причём, эти суки не шутят. Господи, – на моей памяти мой одноклассник вспомнил бога впервые, – что мне теперь делать? Он ведь и сроку дал мне месяц…

Ситуация, понял я, серьёзная. Серьёзней некуда. Что в «системе» люди жёсткие, я понял давно. Не ожидал, правда, что настолько даже со своими, хотя пример с Виктором Семёновичем говорил о многом. А не для того ли, – мелькнула у меня мысль, – и Вадим Сергеевича грохнули, чтобы хапнуть у него то, что он сам нахапал у других? Если так. То эта «система» мало чем отличается от того же «Папы». Вадьку явно надо было спасать. Но как? – и я стал над этим думать.

«Допустим, – размышлял я, – я выслежу того типа, что приходил к Вадьке. Допустим, даже его грохну. И что это даст? Ничего, потому что придёт второй. Представим себе, что я грохну и того. Это представить уже трудно, потому что меня элементарно вычислят уже после первого – и устранят без разговоров. Говоря словами покойного Вадима Сергеевича «произведут корректировку списка своих кадров». Что из всего этого следует? Следует одно: что Вадьке нужно линять и линять как можно быстрее. Спрашивается, куда линять, но это уже другой вопрос».

Через три недели на мой звонов Вадька заорал в трубку:

– Андрюха! Нашёл покупателя! Из Сибири, нефтяник, денег, как грязи, даёт двадцать штук наличманом, остальное на мой счёт, ну, я тебе говорил… Собираю бумажки. Когда всё оптяпаю – отметим.

Следующие три недели я неизменно слышал:

– Андрюха! Не могу говорить, убегаю. Бумажек херова туча. Звони завтра.

Потом телефон замолчал, а ещё через неделю незнакомый голос ответил: – Вадим Стороженко здесь больше не живёт. И после маленькой паузы: – Это Андрей? И на мой утвердительный ответ:– Тут для вас сувенирчик и письмо.

– Сегодня можно, – спросил я.

– Сегодня? В семь вечера вас устроит? Я буду дома.

В семь я звонил в бывшую Вадькину квартиру. Мне открыл человек лет тридцати, среднего роста, плотный.

– Заходите. Вот вам сувенир, – сказал он, протягивая мне прозрачный пакет, в котором сразу угадывалась бутылка «Абсолюта» и конверт.

– Серёжа, кто там? – позвучал голос из соседней комнаты. Голос показался мне знакомым, но сразу определить, чей, я не сумел.

По дороге домой, в пробке, я вскрыл конверт и прочитал:

«Андрюха! Убываю в Штаты за отцовскими манями (а также прочими герлами). Может, уже и не свидимся. Будь здоров. Всегда твой Вад Вадыч».

Почерк был Вадькин. Мне ли его не знать, всё же не один год сидели на одной парте. Смутило меня только одно: ни разу на моей памяти Вадька не называл себя Вад Вадыч. Машина впереди поползла вперёд, я отложил конверт и на ходу стал вспоминать, кого же мне напомнил голос из соседней комнаты. И вдруг вспомнил: Александр Петрович, мой знакомый, вернее, шеф из Вильнюса. И когда я его вспомнил, так же вдруг, неожиданно, перед глазами встала квартира Лёхи и он сам – в тот момент, когда я его видел в последний раз.