Глава двадцатая
Жилище Яшки Косого оказалось таким, каким я и ожидал его увидеть — неказистым и запущенным.
Каков хозяин — таков и дом. Не знаю, как у кого, а у меня ещё ни разу не было повода усомниться в верности этого суждения. Если глаза — это зеркало души, то дом — это отражение личности.
Давно не крашеные стены, облупившиеся и потрескавшиеся оконные рамы, сплошь заросший сорняками огород — всё это недвусмысленно свидетельствовало о том, что заниматься хозяйством здесь было некому.
— А зачем вам Яша? — с тревогой спросила выглянувшая на стук дряхлая, сгорбленная старушка, очевидно его мать, глаза которой светились затравленностью.
— Да так, нужно кое о чём спросить, — уклончиво ответил я.
— Вы из милиции?
— Нет.
— С работы?
— Нет.
— А откуда?
— У меня личное дело.
Старушка почему-то боязливо покосилась на мой карман и прикрыла дверь. Зинкин «бойфрэнд» появился через минуту.
— Чего тебе? — грубо бросил он.
Его скрипучий голос был под стать его внешности — неприятный и зловещий.
На этот визит я решился не сразу. Молва о Яшкиной неадекватности ходила по всему Навалинску. И если бы не вспыхнувшие во мне подозрения, что он каким-то образом может быть причастен к событиям, тайну которых я стремился раскрыть, я бы ни за что не стал подвергать себя такому риску.
Разве не мог Яшка, учитывая его буйный нрав и криминальное прошлое, подпалить Зинкин дом? Безусловно, мог. Разве стал бы он брезговать столь неприглядным делом, как продажа ребёнка, если оно сулило хорошие барыши? Разумеется бы не стал. Как знать, может именно с его помощью Зинке и удалось найти покупателя на спрятанного в лесу мальчика. Провернул сделку, а после убрал подельницу, чтобы некому было выдать.
Мои предположения смотрелись вполне вероятными, но имели одну слабость — они были субъективны. Они базировались чисто на интуиции. А интуиция — штука ненадёжная, ибо она есть всего лишь подсознательный импульс, основанный на внешнем впечатлении, которое не всегда бывает верным. Для поиска же объективных доводов требовался личный контакт.
Говорить с Яшкой откровенно было, конечно, нельзя. Если он действительно «в деле» — последствия могут быть непредсказуемы. Поэтому я решил действовать хитро и в обход.
Состроив дружелюбную мину, я мягко произнёс:
— Разговор есть.
Зинкин приятель ощетинился и хищно выпятил челюсть.
— Какой у тебя ко мне может быть разговор?
— Тут понимаешь, какая штука, — продолжил я, игнорируя его враждебность. — Твоя Зинка за день до пожара брала у меня деньги в долг. Обещала вскоре вернуть. А оно, видишь, как получилось. Деньги, конечно, не бог весть какие, но всё равно…
Придуманный мною повод сработал. Яшка встал в позу.
— А я тут причём?
— Ну, как причём? Вы же с ней, вроде, как вместе были.
— Ну и что? Она брала — к ней и обращайся. А я к её долгам отношения не имею. Понял?
Я изобразил тяжёлый вздох.
— Вот и доверяй после этого людям. Дурак я, дурак! И зачем я на её просьбу повёлся? Ведь видел же, что она не в себе. Несла какую-то околесицу про болото, про пацана, про выгодную сделку. Хвастала, что у неё скоро будет море денег. Тебя приплела. Мол, если что — к нему обращайся. А оно видишь как. Эх, ладно, бывай!
Я сделал вид, что собираюсь уходить, но Зинкин приятель решительно преградил мне путь.
— Постой! Что она там тебе про меня наговорила?
Его глаза сверкали бешенством. Но в этом бешенстве явственно проскальзывал страх.
Я отступил на шаг и, как бы извиняясь, выставил перед собой ладони:
— Говорю же, что не разобрал. Околесица — она и есть околесица: «Бу-бу, бу-бу, бу-бу… Если не веришь — спроси у Яшки. Он знает, он подтвердит». А что знает, что подтвердит — непонятно. Надеялся, что ты прояснишь. Но ты, видать, тоже не в курсах.
На скулах моего собеседника продолжали играть желваки.
— Ну и что? — невпопад спросил он.
— Ничего, — миролюбиво ответил я. — Извини, что побеспокоил. Позволь пройти.
Обогнув Яшку, я открыл калитку и вышел на улицу. Пройдя немного вперёд, я оглянулся. Зинкин приятель стоял у забора и настороженно смотрел мне вслед.
«Так-так, — подумалось мне. — Зацепило»…
«… В Центральном районе до конца недели сохранится прохладная, ветреная погода. Пройдут дожди. Местами с грозами. Температура воздуха 15–18 градусов…»
«Опять дожди, — мысленно посетовал я, косясь на приоткрытую форточку, из которой доносился голос диктора. — Куда ни глянь — везде пасмурно. Что на душе, что в природе».
Я вежливо постучал в окно. Никто не отозвался. Очевидно, мой стук потонул в звуке работавшего телевизора. Я постучал сильнее. Реакции опять не последовало. Я уже было протянул руку, чтобы отбить по стеклу третью дробь, как тюль за окном колыхнулась, телевизор умолк, и до моих ушей донеслись натужные, хромающие шаги. В дверном проёме возникла бабка Евдокия.
— А, это вы! Проходите, проходите! — приветливо воскликнула она. — А я тут с ногой мучаюсь. Проклятый артроз. Как дожди — так адская боль, прямо спасу нет. Вот, погоду слушаю, чтобы узнать, когда же мне полегчает.
— Судя по новостям, только на следующей неделе, — поздоровавшись, сочувственно заметил я и переступил через порог.
— Да, похоже, что так, — горько усмехнулась хозяйка. — Проходите в комнату. Чай будете?
— Нет, спасибо.
— Напрасно, — покачала головой бабка Евдокия. — Такого чая вы ещё не пробовали. Крапивный, с тысячелистником, с подорожником. Очень вкусный и очень полезный. Он жизнь продлевает.
— Да? Ну, коли так, то, пожалуй, не откажусь, — согласился я, усаживаясь на диван.
Старушка засуетилась.
— Всё разузнала, всё выяснила, — гордо сообщила она.
Бабка Евдокия поставила передо мной дымящуюся чашку, жестом пригласила отведать лежащих на тарелочке сушек, уселась на кушетку и приступила к рассказу.
— Говорила я с Колесниковыми. Зашла к ним вчера вечером. Дайте, говорю, спичек, а то кончились, а магазин закрыт. Насчёт спичек я, конечно, схитрила. Без повода идти неловко, вот и выдумала причину. Сели, как водится, погутарить, ну и речь, естественно, зашла о пожаре. Жалко, говорю, что огонь так поздно заметили. Увидели бы его пораньше — глядишь, и успели бы потушить. Пётр мне в ответ: ничего не поздно; я, мол, сразу его заметил, как только он возник. Ему в ту ночь не спалось. Ворочался, ворочался, и вдруг видит, как в окне блики заиграли. Голову поднял — из Зинкиного окна язычки пламени вырываются. Но особо разгореться ещё не успело. Он Варвару растолкал и бегом на улицу. А Зинкина хибара уже вовсю полыхает. И двух минут не прошло. Пётр хвать ведро — и к колодцу. Варвара — в дом пожарным звонить. Я, как бы невзначай, их спрашиваю: неужели на улице больше никого не было? Пётр в смех: кому, мол, на улице быть в три часа ночи? А Варвара — та лоб нахмурила и говорит: я, мол, конечно не уверена, но мне показалось, что вдали кто-то мелькнул. Кто, спрашиваю, мелькнул? Какая-то, говорит, фигура. Я, мол, её хорошо не рассмотрела, — не до этого было, — но успела заметить, что она была в длинном чёрном плаще и с поднятым капюшоном, хотя никакого дождя на улице не было. Я сразу смекнула, что здесь может быть нечисто… Да вы пейте чай, а то он совсем остынет.
Я благодарственно кивнул и отхлебнул глоток. Вкус крапивного чая оказался весьма специфическим, с горчинкой, но всё же довольно приятным. Опустошив чашку наполовину, я жестом попросил хозяйку продолжать. Но продолжать ей было уже нечего.
— Сколько я Варвару ни пытала, она так больше ничего и не вспомнила. Человек в чёрном плаще с накинутым капюшоном, на охотника чем-то похож, и всё. Как там Наташенька?
— Плохо, — признался я.
— А как поиски? Есть какие-нибудь результаты?
— Пока никаких.
Из меня вырвался тяжёлый вздох. Старушка сощурила глаза.
— Мне кажется, вы чего-то не договариваете.
Я опустил голову. Хозяйка откинулась назад и доверительно произнесла:
— Напрасно. Вы здесь человек новый, а я живу всю жизнь. И места знаю, и всё, что с ними связано, и людей. Вы не таитесь. Говорите. Может я в чём и помогу.
— Есть тут кое-что, — неуверенно пробормотал я, гадая, стоит ли посвящать мою собеседницу в столь таинственные подробности. — Слишком уж необычными выглядят некоторые происходящие у нас вещи.
Бабка Евдокия подалась вперёд.
— Рассказывайте, не стесняйтесь.
— В общем, так, — решился я, и поведал старушке о событиях последней ночи.
Внимательно выслушав мой рассказ, хозяйка погрузилась в раздумья. Её глаза словно затянуло пеленой, брови сместились к переносице, а на лбу явственно выступила сеть морщин.
Я терпеливо ждал. В горле запершило. Я слегка кашлянул. Бабка Евдокия вздрогнула, отвлеклась от своих мыслей и перевела взгляд на меня.
— Что, не понравился чай? — спросила она.
— Почему не понравился? — возразил я. — Очень понравился.
— А чего вы тогда его не допиваете? Он, небось, уже холодный.
Я сделал вид, что спохватился, взял стоявшую подле меня чашку и осушил её до дна.
Старушка сдвинулась на самый край кушетки и, понизив голос почти до шёпота, заговорщически произнесла:
— Серёжа, нам с тобой обязательно нужно сходить к Лукерье Агаповне.
Я поставил пустую чашку на стол и недоумённо выпятил губу.
— А кто это такая?
— Медиум, — пояснила бабка Евдокия. — Или, говоря современным языком, экстрасенс.
— А может это просто обычная аферистка? — недоверчиво усмехнулся я. — Знаете, сколько сейчас таких развелось? Колдуны, вещуны, прорицатели. Рекламные газеты ими просто кишат.
Моя собеседница осуждающе посмотрела на меня.
— Зачем ты так говоришь? Ты же её совершенно не знаешь. Лукерья Агаповна себя в газетах не рекламирует, и денег ни с кого не берёт. Она использует свой дар только в том случае, если в её помощи действительно есть необходимость. А наш с тобой случай именно такой.
Я хмыкнул. Меня продолжали одолевать сомнения.
— Если она и в самом деле умеет общаться с мёртвыми, почему же она на этом не зарабатывает? Она могла бы сколотить целый капитал.
— Потому, что она такой человек. У неё другие жизненные ценности. Она считает кощунством делать деньги на человеческом горе. Но это не единственная причина. Есть ещё и другая — здоровье. Знаешь, сколько сил отнимает один-единственный спиритический сеанс? Ты даже представить себе не можешь. Ты думаешь, это так легко — выйти на контакт с усопшими? Это не провернуть как бы между прочим. Здесь требуется полная отдача энергии. А Лукерья Агаповна уже в годах.
— Вы хорошо с ней знакомы?
— Она моя однокашница. Мы с ней вместе учились. Ты бы видел, какая она была в юности! О-о-о! Её красоте завидовали все. Другие девчонки, в том числе и я, — что уж тут скрывать, — просто сгорали от бешенства. Мы понимали, что собой просто оттеняем её великолепие. Но потом её красота угасла. Несчастье, жизненные невзгоды. А-а-а…
Бабка Евдокия горестно махнула рукой.
— Она ведь и мне как-то помогла. Когда у меня возникли трудности, серьёзные трудности, — позволь я не буду тебя в них посвящать, — мне остро потребовался совет моего умершего мужа. Я обратилась к ней. И в том, что она передала мне от его имени, были такие детали, о которых, кроме меня и него, больше никто не знал. Его рекомендации мне тогда очень пригодились. Так что, если ты думаешь, что она шарлатанка — выбрось это из головы. Это не так. Впрочем, ты и сам сможешь в этом убедиться, если Лукерья Агаповна, конечно, согласится нам помочь.
Я капитулирующе поднял руки.
— А где она живёт? Далеко отсюда?
— Нет, недалеко, а от вашего дома и вовсе близко. Её хата стоит на самом краю вашей улицы.
Я опешил.
— Постойте, это, часом, не Гоманчиха?
— Многие называют её именно так. Но я предпочитаю более уважительное обращение. Лукерья Агаповна того достойна.
Я изумлённо присвистнул. Вот так поворот!
— Откровенно говоря, идти к ней меня что-то не тянет.
— Да ты её не бойся, — заулыбалась хозяйка. — Это она с виду такая страшная. На самом деле она очень спокойная и мирная.
«Мирная!», — содрогнулся я, вспомнив её пронзающий взгляд.
— Почему же от вашей Лукерьи Агаповны тогда все шарахаются?
На меня хлынул поток возмущений.
— А потому, что дураки! Сплетней наслушались — вот и шарахаются. Колдунья, ведьма! Чушь! Бред! Кому это только пришло на ум? Она сроду не причинила никому зла!
— Наталья рассказывала совсем другое.
— А что твоя Наталья знает? Что она, вообще, может знать? Только то, что ей передали другие. Она с ней когда-нибудь общалась? Она знает её историю, её судьбу?
— Вроде, знает…
— Вот именно, что вроде. Знать — это еще не всё. Знания надо прочувствовать, пропустить через сердце, а не сразу гнать на язык. Того, что пережила Лукерья Агаповна, ни дай бог пережить никому.
— Наталья говорила, что она как-то ни с того, ни с сего обвинила колхозного парторга в краже лошадей, — стал оправдываться я, чувствуя, что начинаю пасовать перед напором старушки.
— Ни с того, ни с сего?! — иронично воскликнула она. — Лошадей тех как раз парторг и свёл. Цыганам продал. Ему деньги понадобились, чтобы грех свой скрыть. Оплатить аборт одной курве. Плюс «компенсация», чтобы молчала. Он сам в этом перед смертью признался. Только об этом распространяться не стали. Всё-таки, уважаемый человек. О мёртвых, сам знаешь, — либо хорошее, либо ничего.
— А вы откуда об этом знаете?
— Мне его жена рассказала. Царствие ей небесное.
— А насчёт мальчиков, которые утонули в озере после её угроз?
— Это были не угрозы. Это было предсказание. И оно, как известно, сбылось.
— Ладно, — сдался я. — Пусть будет по-вашему. Когда мы к ней пойдём?
— Не сегодня, — ответила бабка Евдокия. — С бухты-барахты такие вопросы не решаются. Давай сделаем так. Я к ней завтра вечерком загляну, поговорю и, если она согласится, зайду за тобой. Часиков так в одиннадцать-двенадцать.
— Это вечера?
— Вечера.
— Но почему так поздно? — изумился я.
— А потому, что души умерших проявляют себя только после полуночи, — разъяснила хозяйка. — Попробуем вступить в контакт с Зинкой. Но для этого нам понадобится какая-нибудь её личная вещь. Желательно та, которой она долго пользовалась, которая как бы с ней срослась. Хотя все её вещи сгорели в огне, кое-что, всё же, осталось. Что-нибудь найду. Ну а ты захвати ту игрушку, которую нашёл в траве. Может удастся пообщаться ещё и с её хозяином.
— Вы считаете, что Димка мёртв? — тихо спросил я.
Старушка потупила взор.
— Серёжа, ты говоришь, что призрачный силуэт, который видел ночью во дворе, принадлежал ребёнку?
— Да.
— А странные звуки, которые раздавались в вашем доме, исходили из «детской»?
— Да.
— Так вот, существует поверье, что когда человек умирает, его душа бродит там, где он жил. Я не утверждаю, что Наташин мальчик мёртв. Но по тому, что ты рассказал, подозрение такое есть.
Я поднялся. Мы начали прощаться.
— Евдокия Ивановна, — спросил я, выходя из комнаты. — А вы, часом, не знаете кого-нибудь из Яшкиных соседей?
— Визуально знаю, — ответила она. — Но так, чтобы по-приятельски, нет. А что?
— Да так, ничего, — с сожалением вздохнул я. — До свидания, и спасибо ещё раз за помощь.
Старушка хитро посмотрела на меня и поманила к себе. Я нагнулся.
— Серёжа, — прошептала она. — Со мной ты можешь быть полностью откровенен. Ты тоже подозреваешь, что пожар у Зинки мог устроить этот идиот?
Я смущённо опустил глаза, не решаясь дать прямой ответ.
— Вижу, что это так, — закивала головой бабка Евдокия. — Я ведь тоже об этом думала.
— Неплохо было бы узнать, что он делал все эти дни, — решил довериться ей я. — Где был, с кем встречался, во сколько возвращался домой, не отлучался ли куда по ночам, и всё такое прочее. Но выяснить это нужно по-тихому.
— Ясное дело, — согласилась старушка. — Давай так. Рядом с ним, в соседнем доме, живёт Аркадьева Валя. Она работает кассиршей в домоуправлении. Ко мне как раз пришли «жировки», так что есть повод туда наведаться. Завтра утром я к ней схожу — авось, что и выведаю. Валька — болтушка страшная. Её разговорить ничего не стоит. Ну а ты не забудь про вечер…
Мой сон внезапно прервался в четвёртом часу утра.
Сначала я подумал, что меня разбудила Наталья. Но, взглянув на свою сожительницу, понял, что это не так. Моя курортная знакомая крепко спала.
Я опёрся на локоть и стал водить глазами по сторонам. В доме царила мёртвая тишина. Но меня, тем не менее, настойчиво атаковало ощущение, что невдалеке кто-то есть, и что меня кто-то зовёт.
Я осторожно поднялся с кровати и вышел в коридор. Мой взор устилал непроглядный мрак. Я нащупал дверь «детской», открыл её и переступил через порог. В меня дохнуло сыростью. Я поёжился, протянул руку к выключателю и зажмурился. Подождав, пока привыкшие к темноте зрачки адаптируются к свету, я разомкнул веки и осмотрелся. Моё сердце едва не выскочило из груди. На полу передо мной сами по себе вдруг возникли отпечатки босых ног. Следы были совсем крохотными, явно детскими. Они исчезли столь же быстро, сколь и появились. Сверху повеяло холодком. По моей спине забегали мурашки. Раздался слабый шелест. Со шкафа слетел лист бумаги с уже знакомым мне рисунком мамы.
Что всё это может означать?
Я поднял рисунок с пола, вернул его на место, провёл глазами по потолку, после чего погасил люстру и вернулся обратно в постель.
Наталья продолжала спокойно спать…
