Когда мы были на полпути к дому моих родителей, неожиданно зазвонил мой мобильный телефон. Мама обычно всегда считалась спокойной, невозмутимой женщиной, устойчивой точкой опоры в нашей семье. Но сегодня с ней что-то произошло.

– Гарри!

– Что случилось?

– Твой папа…

«Господи! – в ужасе подумал я, – он умер. Именно на мое тридцатилетие. Даже сегодня ему нужно быть в центре внимания».

– Что случилось?

– Нас ограбили.

Боже! Даже в такой глуши! Теперь, получается, уже нигде нельзя чувствовать себя в безопасности.

– У него все в порядке? Ты не пострадала?

– Пожалуйста, Гарри… приезжай скорее… полиция уже в пути… пожалуйста… я даже не могу с ним как следует поговорить…

– Держись, ладно? Держись, мама! Я уже близко.

Я выключил телефон, вырулил на скоростную полосу дороги и с силой надавил на педаль газа. «Эм-Джи-Эф» рванулась вперед, как будто именно этого момента она и ждала всю жизнь.

На пассажирском сиденье рядом со мной громко засмеялся Пэт.

– Классно, – высказался он.

Интересно, где он это слышал?

Мама открыла дверь. Она стояла в своем лучшем платье, вся принаряженная ко дню рождения своего единственного сына. Но красота вечернего наряда терялась из-за ее неестественной бледности и потрясенного выражения лица.

– Ужасно, Гарри! Нас ограбили. В гостиной. Сам посмотри.

Она отвела Пэта в кухню, мягко отклоняя его вопросы о дедушке, а я прошел в гостиную, мысленно готовясь к тому, что увижу отца полумертвым в темной луже крови. Но старик спокойно стоял у камина, и его загорелое лицо прямо-таки лучилось от удовольствия. Я в жизни не видел его более счастливым.

– Привет, Гарри. С днем рождения, сынок. Ты уже видел наших гостей?

У его ног, уткнувшись носами в ковер, лежали два юнца, руки у них были связаны за спиной.

Сперва мне показалось, что я узнал их. От них шло то же самое неясное ощущение опасности, что и от того парнишки в квартире Гленна, хотя сейчас они выглядели совсем не угрожающе. Я просто узнал этот тип: дорогие кроссовки, модные джинсы, волосы так густо намазаны гелем, что кажутся липкими, как ириска. Папа скрутил их парой шелковых галстуков, которые я подарил ему на прошлое Рождество.

– Я увидел их еще раньше, на улице. Они потешались и куражились. Но позже выяснилось, что это не просто выпендрёж.

Иногда мне казалось, что мой отец назначен куратором использования английского языка. Он презирал условности, любил жаргонные слова и частенько употреблял выражения времен своей молодости, которые все остальные давным-давно выбросили вон вместе с продовольственными книжками.

Он постоянно употреблял слова типа «потеха» (его излюбленное обозначение озорства, дурачества и вообще праздного времяпрепровождения) и тому подобные, вышедшие из употребления одновременно с понятием Британской империи.

– Они забрались сюда через окно. Герои! Думали, дома никого нет. Твоя мать ушла за покупками тебе на день рождения. Кстати, ей удалось раздобыть отличное мясо для жаркого, – а я был наверху, чистил перышки.

«Чистить перышки»… Вот вам еще один перл из его архивов.

– Когда я вошел, они пытались вытащить видео из розетки. У этого вот хватило наглости наброситься на меня. – Отец осторожно ткнул тапочкой одного из юнцов, более тощего и мерзкого. – Правду я говорю, старина?

– Мой брат, твою мать, тебя замочит, твою мать, – пробурчал мальчишка, и его голос прозвучал в этой комнате, где я вырос, так же резко и неуместно, как если бы кто-нибудь громко выпустил газы в церкви. На прыщавой скуле грабителя уже нарисовался желтовато-багровый кровоподтек. – Он тебя замочит, старая развалина. Он у меня крутой.

Отец тихонько засмеялся, будто все случившееся его действительно забавляло.

– Пришлось врезать ему разок. – Он коротко и смачно махнул в воздухе левой рукой, демонстрируя отчаянный хук. – Поверь, ему неплохо досталось. Отключился, как электричество при коротком замыкании. Второй попытался улизнуть, но я вовремя ухватил его за шиворот.

Мускулы на татуированных руках моего отца заходили ходуном под рубашкой с коротким рукавом, когда он наглядно показал, как нужно брать грабителя-тинэйджера. На одной руке у него было выколото сердце с маминым именем, на другой – крылатый кинжал морского пехотинца. Обе татуировки были чуть размыты от времени.

– Я его сразу же повалил на пол. Хорошо, что, когда они явились, я как раз выбирал, какой галстук надеть. Видишь, как пригодились мне эти галстуки. Ну, те самые, которые ты подарил.

– Господи, папа, ведь у них могли быть и ножи! – взорвался я. – Все газеты полны заметками о горе-героях, пострадавших как раз при попытке задержать грабителя! Ну почему бы просто не позвонить в полицию?!

Отец добродушно рассмеялся. Обычного спора не получалось. Он был слишком доволен собой.

– Времени не оставалось, Гарри. Я спустился, а они тут как тут. Во всей своей красе, причем у меня в доме. Это ведь не очень хорошо с их стороны, правда?

Я разозлился на него за то, что он схватился с этими идиотами, хотя и понимал, что сил для того, чтобы справиться с ними, у него более чем достаточно. Кроме того, я испытал громадное облегчение – примерно так себя чувствуешь, когда наконец отыскиваешь запропастившегося куда-то ребенка. Но было здесь и еще одно ощущение, очень напоминавшее зависть.

Что бы сделал я, если бы увидел этих двух сопляков или любых других таких же из миллиона им подобных у себя дома? Хватило бы у меня духу или даже дури накинуться на них? Или я бы тут же смотался куда подальше?

Как бы я ни поступил, я понимал, что в моих действиях не было бы мужественной уверенности моего отца. Я не смог бы защитить свой дом и семью так, как он защищал свой дом и свою семью. Я не был похож на него. Но я всем сердцем хотел походить на него.

Наконец появилась полиция. Машина остановилась возле дома с воющей сиреной и синими мигалками. Пэт выбежал их встречать, вытаращив от удивления глаза.

Приехали двое: накачанный молодой полицейский примерно моего возраста, отнесшийся к героическому поступку моего отца с молчаливым недовольством, и офицер постарше и потяжелее, который тут же завязал знакомство с моим стариком.

По правде сказать, мой отец никогда особо не уважал полицию. Я помню, как его несколько раз останавливали за превышение скорости, когда я был маленьким, и он отвечал с неизменной дерзостью, никогда не выказывал почтения и не собирался лизать им задницы. Даже если это гарантировало ему спокойную жизнь. Каждый раз, когда он видел, как полицейская машина с воем несется по улицам, он с презрением говорил: «Видать, запаздывают домой на ужин». Но теперь он прихлебывал горячий сладкий чай вместе со старшим полицейским. Два заядлых читателя воскресных выпусков местной газеты, два невозмутимых настоящих мужчины неспешно рассуждали о том, до чего докатился мир, поглядывая на связанных паршивцев у своих ног.

– Легко можно представить себе, из каких они семей, – сказал отец.

– Мать, скорее всего, живет на пособие, – попытался угадать старый полицейский. – Отец смылся много лет назад. Если когда-нибудь таковой вообще был. Вот поэтому платить за воспитание этих очаровашек приходится государству. То есть конкретно вам и мне.

– Совершенно верно. Но вряд ли они благодарны за это налогоплательщикам. В наши дни все только и говорят, что о своих правах. Одни права и никаких обязанностей.

– Таких семей полно в этих жилых массивах. Женщины с целым выводком орущих ребятишек и при этом без обручального кольца на пальце.

– Удивительно, не правда ли? Для того чтобы водить машину, нужно иметь права, чтобы завести сторожевую собаку, нужно приобрести лицензию. Но ребенка может родить кто угодно…

Я вышел на кухню вместе с мамой и Пэтом, удивляясь, почему все добропорядочные граждане на свете имеют что-то против матерей-одиночек. В конце концов, думал я, ведь мать-одиночка – это как раз тот родитель, который остался с ребенком.

Хотя мой отец мог съесть на завтрак парочку грабителей со всеми их потрохами, он не был жестоким человеком. Он не был закаленным в боях ветераном войны, какими мы знаем их по книгам и кинофильмам. Он был самым мягким человеком из всех, с кем мне приходилось встречаться в жизни.

Правда, за то время, что я рос, я несколько раз видел, как он взрывался. Мне было примерно столько же лет, сколько сейчас Пэту, и в кондитерской, где работала на полставки моя мама, урод-менеджер не дал ей поговорить по телефону с больницей, когда ее отец, мой дедушка, умирал от рака. Я увидел, как мой папа схватил этого менеджера за горло – за загривок, как он это назвал бы – и приподнял его. Тот, должно быть, решил, что отец собирается убить его. Я тоже почему-то так подумал.

Были и другие случаи: наглый служитель в бассейне, придравшийся к тому, что на мне слишком яркие надувные нарукавники, еще один водитель, подрезавший машину отца в праздничный день… Он не прощал ошибок никому и разделывался с обидчиками с той же легкостью, с какой связал и этих двух прыщавых грабителей Но при всем том он в жизни пальцем не тронул ни меня, ни маму.

Война навсегда осталась в жизни отца, как те крошечные зазубренные кусочки шрапнели, что в течение многих лет медленно выползали из его крепкого старого тела. Но настоящая драма его жизни – друзья, умершие раньше, чем достигли совершеннолетия, люди, которых он убивал, и все то невообразимое, что ему пришлось видеть и делать, – закончилась к тому моменту, когда отцу исполнилось двадцать. Хотя я всегда думал о нем как о воине, бойце десантного отряда Военно-морских сил Великобритании с серебряной медалью на груди, в течение пятидесяти лет мой папа, как оказалось, был кем-то совсем другим.

После войны он пять лет проработал за прилавком, продавая овощи и фрукты. Потом женился на моей матери и заведовал овощным магазином прямо под окнами квартиры, где они жили, и более десяти лет им не удавалось завести ребенка.

В конце концов, когда уже казалось, что это никогда не произойдет, на свет появился я. С того дня, как мы переехали из маленькой квартирки над магазином в собственный дом, и до самого выхода на пенсию отец работал инспектором в сети супермаркетов. Он много путешествовал по Кенту и Эссексу, по всем восточным графствам, чтобы убедиться, что овощи и фрукты, которые там продаются, соответствуют самым высоким требованиям.

Так что для мира он не был воином. А для меня оставался именно таковым. Хотя он в жизни мухи не обидел. В буквальном смысле. Из-за того, что он вдоволь насмотрелся на кровь в начале своей жизни, когда кто-нибудь залетал или заползал из его ухоженного садика в наш маленький дом на окраине, отец запрещал мне и матери дотрагиваться до него.

Он склонялся перед помятой бабочкой, или заблудшим муравьем, или осой, или мухой, или даже мышью – ни одно создание не было слишком ничтожным или грязным, чтобы его не стоило спасать, – сажал на ладонь, или в спичечный коробок, или в баночку от варенья, сопровождал к двери черного хода и с трепетом выпускал. А мы с мамой поддразнивали отца и пели хором «Рожденная свободной».

Но хотя мы над ним и подтрунивали, мое детское сердце замирало от восхищения.

Мой отец был сильным человеком, который научился быть мягким: он видел столько смертей, что умел по-настоящему ценить жизнь. И я не мог с ним соперничать, я просто не мог с ним соперничать.

Пэт отказывался ужинать. То ли из-за звонка матери, то ли из-за попытки ограбления. Но вряд ли. Мне кажется, просто из-за того, что я паршиво готовлю.

Я начал волноваться о его рационе. Ну, сколько питательных веществ содержится в пиццах и блюдах для микроволновки, которыми я его все время потчевал? Немного. Здоровую еду он ел, только когда мы ездили к родителям или обедали в каком-нибудь кафе. Так что однажды я сварил овощи и незаметно засунул их в макароны из микроволновки.

– Фу! – сказал он, изучая оранжевую кляксу у себя па ложке. – Это что?

– Это называется морковка, Пэт. Ты должен знать, как выглядит морковка. Она полезна. Давай, быстренько подъедай все это.

Он с омерзением оттолкнул тарелку.

– Не хочу есть, – сказал он, пытаясь выбраться из-за кухонного стола.

– Подожди-ка, – сказал я. – Ты не пойдешь никуда, пока не съешь ужин.

– Не хочу я никакого ужина. – Он посмотрел на оранжевую кляксу, плавающую в пузырящейся кашице. – Он невкусный. Гадость какая-то.

– Съешь ужин.

– Нет.

– Пожалуйста, съешь ужин.

– Нет.

– Так ты будешь есть ужин или нет?

– Нет.

– Тогда ложись спать.

– Но еще рано!

– Правильно, сейчас время ужина. А если ты не хочешь ужинать, то должен идти спать.

– Это нечестно.

– Жизнь нечестная штука. Ложись спать.

– Я тебя не люблю!

– Нет, не меня! Ты не любишь, как я готовлю. А теперь иди и надень пижаму.

Как только он вырвался из кухни, я схватил его тарелку и выбросил в помойное ведро всю эту микроволновую дрянь, смешанную с переваренными овощами. Я не особо осуждал Пэта за то, что он отказался этим питаться. Вероятно, эта дрянь и на самом деле была совершенно несъедобной.

Когда я вошел в спальню Пэта, он лежал на кровати полностью одетый и тихонько всхлипывал. Я посадил его, вытер ему глаза и помог надеть пижаму. Он уже клевал носом, глаза были полузакрыты, рот припух, голова моталась, как у игрушечной собачонки, которую возят в автомобилях на приборной доске, так что вполне мог пораньше лечь спать. Но я не хотел, чтобы он засыпал с ненавистью ко мне.

– Пэт, я знаю, что я не очень хороший повар. Не такой, как мама и бабушка. Но я постараюсь исправиться, ладно?

– Папы не умеют готовить.

– Неправда.

– Ты не умеешь готовить.

– А вот это правда. Твой папа не умеет готовить. Но множество мужчин прекрасно готовят. Самые знаменитые шеф-повара – это мужчины. И обычные мужчины, которые живут одни, – тоже умеют. Например, папы с маленькими мальчиками и девочками. Я постараюсь стать таким же, как они, ладно? Я постараюсь готовить тебе вкусные вещички, которые тебе понравятся. Ладно, дорогой мой?

Он отвернулся и недоверчиво фыркнул, словно услышал что-то заведомо несбыточное. Я прекрасно его понимал. Я и сам не мог в это поверить и подозревал, что нам обоим в самое ближайшее время придется выработать у себя истинную любовь к сэндвичам.

Я отвел Пэта в ванную почистить зубы, а когда мы вернулись, он, хотя и неохотно, поцеловал меня на ночь. Видимо, Пэт был не слишком заинтересован в том, чтобы мириться. Мысленно сказав себе, что к утру он забудет об этой дурацкой морковке, я укутал его одеялом и выключил свет.

Вернувшись в гостиную, я плюхнулся на софу и серьезно задумался о том, что пора устраиваться на работу. Утром пришло банковское извещение. У меня не хватило духу открыть конверт.

Уволили меня по-современному – дождавшись, пока закончится контракт, и швырнув мне под нос всего лишь месячную зарплату. Она уже закончилась. Мне необходимо было работать, потому что положение с деньгами становилось критическим. Мне это нужно было еще и потому, что работа – единственный вид деятельности, где у меня хоть что-то неплохо получалось.

Я взял газету с объявлениями и открыл ее на странице «требуются», обводя продюсерские вакансии на радио и телевидении, которые казались привлекательными. Но через несколько минут отложил газету в сторону и принялся отчаянно тереть глаза. Я слишком устал, чтобы заниматься этим прямо сейчас.

На видео по-прежнему крутился фильм «Империя наносит ответный удар» – битва между силами добра и зла в снегу какой-то далекой планеты. Хотя этот бред был постоянным фоном нашей жизни и иногда я начинал сходить от него с ума, теперь я был слишком измучен, чтобы подняться и выключить его.

Действие переместилось с замерзшей пустоши на какое-то темное булькающее болото, где мудрый старый учитель рассказывал Люку Скайуокеру о его судьбе. И я вдруг осознал, как много отцовских фигур окружает Люка – они, похоже, заполняют все возможные образы родителя.

Есть Йода, морщинистый старец, у которого из зеленых остроконечных ушей лезут добрые советы. Потом есть Оби Ван-Кеноби, сочетающий домотканые проповеди с надежной старомодной любовью.

В довершение всего Дарт Вейдер, зловещий повелитель ситхов, возможно, лучше всех отражающий дух нашего времени. Этот долгое время отсутствующий отец, нерадивый папочка, эгоистичный старик, для которого его собственные желания, например, стремление покорить вселенную, стоят превыше родительских обязанностей.

Мой старик определенно был того же типа, что Оби Ван-Кеноби. И я тоже хотел бы стать именно таким отцом.

Но я заснул на софе, окруженный рабочими вакансиями, подозревая, что всегда буду больше похож на человека в черном – отца, у которого недостает терпения и не хватает времени, отца, навеки отдавшегося во власть темным силам.