5

На следующее утро, когда Катрин, по своему обыкновению, битый час торчала в ванной, меня черт какой-то дернул позвонить в Дармштадт. До смерти хотелось узнать, вернулись ли Кора с Феликсом. Кто бы сейчас ни подошел к телефону – брошу трубку.

После трех гудков усталый мужской голос произнес:

– Да?

Ну и кто это – Энди или Феликс? Положить трубку?.. Но тут я отчетливо узнала голос Феликса, ибо он взмолился:

– Майя, если это ты, скажи хоть что-нибудь, ради бога! Я тут с ума схожу от беспокойства!

Услышав слово «беспокойство», я забыла свой обет молчания. И призналась, что это и вправду я. Нарочито и преувеличенно, со слезами в голосе, я посетовала, что дела наши плохи. А где Кора?

– Я один приехал. Вернулся поездом, потому что Кора… – Он замялся, но внезапно его понесло: – В общем, в прошлые выходные мы ездили в Тоскану. Там кузина встретила одного старого знакомого по имени Дино, и с этого момента меня просто списали. Они говорили по-итальянски, и я ни черта не понимал. Прости меня, Майя, я так надолго исчез и бросил на тебя бабушку. Мне стыдно, но я был как заколдованный.

Кора как она есть, и в этом она вся, злобно подумала я и спросила:

– Надеюсь, она тоже беспокоится обо мне?

Зачем спросила? Знаю же, что ей на меня наплевать!

– С какой стати? – удивился Феликс. – Она же понятия не имеет, что тебя нет в Дармштадте. Она пыталась пару раз дозвониться вам из Кастеллины, но никто не подходил.

Ну, допустим. Ни Энди, ни Катрин, ни даже я не сидели дома. Оставила бы тогда сообщение на автоответчике.

А впрочем, ладно, упрекать Феликса без толку. Ему пришлось не легче, чем мне. Мы все нужны Коре для развлечения, но стоит ей найти новую игрушку, и она тут же выбросит нас прочь.

– А почему я не могла до вас дозвониться? – заныла я.

Оказывается, Кора потеряла на море свой телефон, а может, его украли.

– Ты скажешь, наконец, – упрашивал Феликс, – куда вы делись, ты и Ослиная Шкура? Я знаю только, что ты отвезла Бэлу к отцу, мне Энди сказал.

Я совсем не собиралась отвечать на его вопрос и оборвала разговор, кажется, довольно грубо.

Когда Катрин, чисто вымытая, причесанная и выбритая, вышла из ванной, завтрак был еще не готов, хотя мы и договаривались, что я его приготовлю. Я валялась у себя на кровати и плакала. Не жилось Коре ни в Дармштадте, ни во Флоренции, она болтается с Дино где-то в Кьянти. Что-то тут не так. Подозрительно как-то. Не может быть, чтобы она относилась к этому итальянскому парнишке всерьез. Сколько их таких уже было! Влюбиться она не могла. И все же общество Дино она предпочла моему.

– Э-эй, Майя! – Катрин помахала у меня перед носом мокрым полотенцем. – Ты что, уснула? А я надеялась, горячий кофе… – Но тут она увидела, что я в слезах. – Ну, ладно, ладно! Пойду сама поставлю чайник. Пожалуйста, привози сына хоть сегодня, если ты так по нему тоскуешь.

Я высморкалась. Конечно, я скучаю по сыну, но ему сейчас там лучше, чем со мной. Зато вот по мне ни один человек в этом мире не скучает, а Кора меньше всех.

Вода закипела, я поднялась, чтобы заварить кофе. И когда Катрин появилась в дверях с пакетом свежих рогаликов, я уже успокоилась и даже накрыла на стол. Утренние лучи заглянули к нам сквозь высокие окна, зеркальные блестки на восточных драпировках заиграли, заискрились, и чужой дом стал уютнее и роднее. Вокруг дома росли большие каштаны, под каждым окном шумела листва и меняла оттенки от светло– до темно-зеленого в зависимости от времени суток и освещения. Удивительно, даже в большом городе живут птицы: голуби, воробьи, черные дрозды, пара синиц, сорока. В кронах больших каштанов житье птицам не хуже, чем в лесу. Да и мы тоже могли бы здесь жить-поживать и горя не знать даже на самые скромные доходы. А Кора может проваливать к черту, Катрин куда приятнее!

– Мне через полчаса выходить на службу, – произнесла Катрин, – ты решила? Идешь со мной?

В метро ехали зайцем. У Катрин на сегодня было назначено два часа консультаций для иностранцев, которые хотели бы изучать и улучшить свой немецкий. У дверей ее кабинета уже ждал молодой турок. Он сносно изъяснялся на гессенском диалекте, но не мог определиться, как быть с грамматикой, – не записаться ли на нулевой уровень? Следом пришла веселая африканка с мелкими косичками до самой попки. Девушка бегло говорила по-французски и постоянно смеялась, из немецкого же словарного запаса могла выдать только «Genau!» и «Prost!». Потом явилась средних лет венгерка с треугольным лисьим лицом. Она изъяснялась по-немецки грамотно, но старомодно. И теперь желала освежить свои знания. Поступающих на курсы было немного, Катрин была со всеми обходительна, мила, подробно отвечала на все вопросы, смогла их основательно протестировать и решить, куда направить каждого учиться с сентября: на начальную, среднюю или продвинутую ступень. После собеседования каждый записывал свое имя и адрес в журнал.

Подозреваю, Катрин взяла меня с собой, чтобы продемонстрировать свой авторитет и компетентность. После пятой консультации я заскучала. Назойливая муха постоянно садилась мне на правую ногу. Противно пахло дезинфекционными средствами, кажется, здесь десятилетиями пытались вытравить студенческий дух.

Из-за жары дверь в коридор была открыта, и я глядела на лакированные ряды вешалок в гардеробе и на пол, на котором, разумеется, не было никаких разводов тосканского мрамора, зато на каждом квадратном метре коврового покрытия была размазана и утоптана до черноты жвачка. Я подошла к окну и посмотрела вниз: двор, где студенты тусуются на переменках, ржавый металлический крепеж для парковки великов и чудовищного вида помойка. Катрин рассказывала, что в этом бетонном колодце семидесятых годов до недавнего времени было реальное училище, которое закрыли из-за постоянного недобора учащихся.

У ворот, прислонившись к решетке, стоял незнакомец. Он явно чего-то с нетерпением ждал. Взгляд его встретился с моим. Кого-то караулит, не иначе. Катрин пока не скажу. Нет, пусть спокойно занимается своими учениками.

Под занавес перед нами возник толстяк лет пятидесяти. Он крепко держал за локоть тайку. Девушка была одета как примерная школьница и выглядела совсем как ребенок: еще тоньше и меньше, чем моя изящная Катрин. Совсем хрупкая, точно куколка. Тайка не отрываясь смотрела в пол. Когда же она единственный раз подняла взгляд, я увидала ее глаза: это были глаза до срока повзрослевшей, даже постаревшей женщины. Мужчина объявил, что его жена лишь немного говорит по-английски.

– Правда, овечка моя?

Овечка кивнула.

Катрин осторожно осведомилась, умеет ли барышня вообще писать и читать: для малограмотных предусмотрен отдельный курс.

– Ну вы загнули! – запротестовал супруг и погладил девушку по голове, как собачку. Ее от этого едва заметно передернуло.

Катрин разговаривала с ним холодно и корректно, как с хозяином птички, пойманной и запертой в клетку. Она сделала несколько попыток заговорить со своей будущей ученицей на английском. Но та так робела, что ни разу даже не улыбнулась в ответ, не говоря уже о том, чтобы выжать из себя хоть слово. В заключение толстяк с понтом достал пухлый бумажник и пожелал прямо здесь досрочно внесни двести марок за обучение. При этом он смерил Катрин оценивающим взглядом. Катрин покачала головой и послала его в кассу.

Когда пара удалилась, Катрин тяжело вздохнула:

– Я слышала от коллег, что такие типы тут нередко появляются. Купят полуребенка у бедной семьи и считают себя благодетелями. Даже представить себе страшно, что у них творится с сексом.

– У ворот стоит подозрительный субъект. Глянь-ка вниз!

Катрин вскочила, выглянула в окно на секунду, побелела и снова опустилась на свой шаткий вертящийся стул.

– Я его знаю. Это сутенер из Гросс-Герау. Он был однажды клиентом Эрика.

– И что?.. – мрачно спросила я.

– Он тут не просто так околачивается. Он меня ждет! – запаниковала Катрин. – Он меня заметил, как думаешь? Что нам теперь делать? – она тряслась от страха.

Ничего! Где наша не пропадала. Спокойно, выкрутимся!

Сутенер караулил единственный выход. Придется проскользнуть мимо него. Может, с группой студентов?

Катрин в отчаянии затрясла головой. Вот что: отправляйся-ка ты пока в женский туалет, говорю я ей, и сиди там. А я пройдусь по зданию, разведаю, что да как.

На втором этаже, за дверями одного из классов, я услышала звериный рев и веселые детские голоса. На двери класса – плакат, яркие буквы:

Я приоткрыла дверь и уставилась в щелочку: посреди комнаты с маленького трамплина на старые наваленные матрасы скакали дети, ровесники моего Бэлы: клоуны в гриме, полосатые тигры, пушистые медвежата и балерины. Молодой социальный работник, воспитатель, изображал дрессировщика, он командовал, и звери пролезали сквозь большую автопокрышку.

– Мы почти закончили, – крикнул он мне, – через пять минут приходите за ребенком!

Я временно отступила в соседнюю комнату и, когда мамаши разобрали детей и класс опустел, устроила обыск. Все необходимое для хорошего детского цирка хранилось в расписном сундуке: грим, клоунские носы, кудлатые парики, мячи и всякая всячина. Схватив реквизит, я кинулась к Катрин и с ходу приставила ей розовый кошачий нос. Катрин сдвинула густые брови.

– Ты что! – воспротивилась было она. – Что за детский сад? Стара я уже в Тома и Джерри играть!

Но вскоре у нее на голове уже росли острые плюшевые ушки, а на розовом носу – длинные усы-антенны. Сверху был накинут зеленый плащ-пончо, жаль маловат, не по размеру. Катрин расхрабрилась.

– А ты? – спросила она.

– Я же твоя мать! – И потащила ее за руку к выходу. И десяти минут не прошло, как разошлись раскрашенные дети, а из дверей показалась еще одна мамаша с дочкой-переростком. Сутенер у ворот скользнул по нам скучающим взглядом и опять уставился на дверь.

Ура! Спасены! Я ликовала.

– Ну вот! – опомнилась Катрин. – От страха я забыла вытрясти из шефа немного денег. У тебя есть хоть сколько-нибудь?

Мой пустой кошелек я с собой даже не носила.

– Зря ты отказалась от двух сотен того жирного типа! – сказала я.

Катрин запаниковала с удвоенной энергией, почти до параноидального бреда: нельзя больше парковать ее машину на нашей улице. Надо подальше от дома. Отогнать ее в другой город на стоянку! Эрик бегает каждое утро, начнет прочесывать улицу за улицей!

– С ума сошла! Не станет же он носиться по всему Франкфурту в поисках твоей машины?

Все равно от машины лучше избавиться, не унималась Катрин. У Эрика везде соглядатаи, они из-под земли достанут любую машину, лучше всяких полицейских. Ее надо продать. Хоть деньги будут!

Да ладно психовать-то! Вот как раз парк, лавочка, пусть посидит, в себя придет.

– Отдохни-ка тут. Заодно приведешь себя в человеческий вид, я тебе пока колы принесу.

В парке повсюду на газонах расположились молодые матери с малышами. Дети возились на траве, мамаши распаковывали бутылочки с чаем и бананы из багажных сеток на их детских колясках. Стянуть сумочку было бы проще простого, стоило только дождаться, когда очередная мамаша бросится догонять своего карапуза. Но обкрадывать себе подобных – не дело. Велосипед с детским сиденьем – это было вынужденное исключение.

Зато с играющими в бадминтон, метателями бумерангов и пластиковых тарелок меня ничто не связывало. Жаль, но добыча была небогатой, молодняк сам сидит без денег. Родители побогаче оплатили бы своим отпрыскам теннисный клуб. Через пять минут я уже вернулась к Катрин с двумя красными банками в руках. От украденного кошелька я, конечно, избавилась. Он уже валялся в мусорной урне возле киоска. А я играючи перед глазами моей изумленной подруги вытянула из кармана двадцать марок:

– Это нам на ужин. И чтобы ты была спокойна, завтра я отгоню машину в Дармштадт и оставлю у Энди. За бензин есть чем заплатить, об этом я позаботилась.

Катрин прежде меня уловила, почему меня тянет в Дармштадт:

– Хочешь, чтобы Феликс расплатился за свои итальянские ночи? – спросила она и попала не в бровь, а в глаз, – а гнать машину так далеко не надо.

Катрин настаивала, что машину следует припарковать в Грисвальде. Пришлось согласиться.

– А потом пойдем, посмотришь на мою итальянскую группу, – очевидно, Катрин боялась идти на работу без моего сопровождения.

По пути домой мы купили белый хлеб, сыр и маслины и решили провести вечер тупо у телевизора.

Зазвонил телефон, мы обе вздрогнули. Никто не знает, что мы здесь! Должно быть, звонят этнографине. Я подняла трубку, не называя своего имени. Меня обдало шквалом площадной брани. Оторопев, я молча передала трубку Катрин. Та прислушалась на пару секунд и бросила трубку. На ней лица не было. Она застыла от ужаса.

На другой день, прежде чем подойти к воротам, Катрин отправила меня вперед на разведку. Ни сутенер, ни другие подозрительные личности возле здания не околачивались, и мы прошли сразу к директору.

– Смотри, он сейчас увидит меня и завопит: «Buona sera, Caterina!» Это у него традиция. Несколько лет назад он сам учил здесь итальянский, – предупредила Катрин.

Спустя пару минут она произнесла:

– Привет, Бернд!

В ответ прозвучало обещанное и ожидаемое итальянское приветствие.

Директор протянул руку и пробубнил:

– Коппенфельд.

Катрин представила меня как свою коллегу.

В глазах директора появился интерес.

– Где вы преподавали? – спросил он, оглядывая меня благосклонно.

– Во Флоренции, – мгновенно встряла Катрин, не дав мне и рта раскрыть. – Майя – первоклассный искусствовед и знает итальянский. Сейчас на каникулах, она погостит у меня пару недель и могла бы иногда меня заменять, если придется.

– Нет проблем. – И Бернд Коппенфельд обратился ко мне: – Вы так молоды, а уже дипломированный специалист! Законченное высшее образование – такая редкость в наши дни. И как вам повезло, что вы живете во Флоренции, это ведь настоящая жемчужина среди европейских городов!

Мне удалось ввернуть пару умных фраз из тех, что я выучила для своих туристов-экскурсантов.

– Да, и вот еще что, Бернд, – сказала Катрин, – ты знаешь, наверное, я разошлась с мужем. Если он здесь объявится, не говори ему, где я. Он страшно вспыльчивый. И уж тем более если он кого-то подошлет вместо себя.

– Моника! – крикнул директор в сторону приемной, откуда показалась седовласая секретарша. – Если кто-нибудь будет спрашивать о Катрин, то пожалуйста…

– Ой, простите, я не знала! – ахнула Моника. – Вчера утром один господин, имя не расслышала, спрашивал о расписании фрау Шнайдер. Сказал, что старый знакомый и хочет встретить ее после уроков. Звучало очень серьезно. Еще он записал адрес Катрин в Дармштадте. Я сделала что-то не то?

Мы пошли в класс. Учащимися были в основном дамы между сорока и пятьюдесятью, но затесались и пара гимназистов и супруги-пенсионеры. Они знали основы итальянского произношения и несколько стандартных фраз вроде «Come sta?». После того как Катрин сочинила миф о моей учености, мне захотелось самой поучить. Любознательные, пытливые домохозяйки, грезящие об Италии, читали отрывки из учебника. Это было даже трогательно. Я прислонилась к батарее. Куда бы пойти покурить на переменке? Тут я посмотрела на улицу. Черт! Опять он тут! Тот, вчерашний. Сутенер. Стоит на том же месте. Дежурит, гад!

Что делать? Как быть? Нельзя, чтобы Катрин заметила, как я напугана. Она и так рассеянна, не может сосредоточиться, отвечает ученикам невпопад. Как же нам сегодня отсюда выйти? Мы же не можем ежедневно появляться как мать с дочкой-кошкой.

Едва отзвучало многоголосое arrividerci, я ткнула пальцем в окно: что делать будем?

Катрин против обыкновения не стала охать и ахать, а предложила на удивление здравую идею:

– Бернд сейчас тоже заканчивает, у него машина в подвальном гараже. Попрошу его нас подвезти. И заодно поговорю о деньгах.

Денег у директора оказалось у самого только двадцать марок, так что аванса не даст, но подвезет охотно. Втроем мы спустились на лифте в гараж, где не было никого подозрительного, и выехали в направлении Музея художественных ремесел, куда я давно уже собиралась сходить. Пока ехали, нам пришлось выслушать историю болезни фрау Коппенфельд. А музей к нашему приезду закрылся. Видать, судьба моя такая, вечно эти музеи закрываются у меня перед носом. Пришлось ограничиться ближайшим к музею кафе.

Мороженое на любой вкус. Ух ты! Вот это жизнь! Это невинное удовольствие напомнило мне нашу с Корой шальную юность, каникулы, которые мы обычно проводили вместе. После каждого приключения мы брали по стаканчику кассаты, и с каждым взрывом смеха с ложек капали сладкие капли на нас и вокруг нас. Теперь я бы рассказала Коре, что у ворот топчется сутенер, должно быть, у бедняги затекли ноги. Мне стало весело, когда я об этом подумала, даже забыла, что нахожусь во франкфуртском сити. Я заржала, как подросток, и подобно моему сыну заляпала шоколадным мороженым учебники Катрин.

– Ну ты что! – недовольно воскликнула Катрин. – Тебя прямо не поймешь! То рыдаешь без причины, то хохочешь как безумная. И что ты выкинешь в следующую секунду, черт тебя знает! У тебя симптомы маниакально-депрессивного психоза, сходи к психиатру!

Катрин, Катрин! А ведь ты попала в точку. Моя мать в приступе депрессии наложила на себя руки, с чего бы мне быть психически здоровой. Наверное, и я с приветом. И охота мне это слушать! Тут я снова расплакалась. В полном недоумении и смущении растерянная Катрин кинулась меня утешать.

– Позвони своей подруге. – Я принялась вытирать все кругом носовым платком. – От нее Эрик мог узнать, где ты работаешь.

У меня уже тоже сдавали нервы. Может, мы и правда в опасности? Что Эрик задумал: вернуть картины или заказать Катрин?

– Мне надо уехать, – причитала Катрин.

Понимаю! Она не хотела потерять работу, но жить ей хотелось еще больше. И лучше бы ей было, конечно, сейчас пока скрыться. Ага! Это что же получается? Она скроется, а я должна буду замещать ее на курсах, пока она не продаст картины? Вот оно как!

Из дома Катрин позвонила подруге, и мы поняли, что дело наше и вправду дрянь. В день, когда мы украли картины, Эрик разыскал Ширли и угрозами вынудил ее рассказать, что та знает. Ширли – не героиня, что с нее взять, она, разумеется, все выложила о Народном университете. Но ведь это публичное место, оправдывалась Ширли, не накинется же он там на Катрин с кулаками.

– Вот дура-то! Вот курица! – негодовала я. – Надо же было тебя предупредить! Хоть бы записку в секретариате оставила.

– Не все ж такие умные, как ты! – съязвила Катрин. – От картин надо избавиться. Постараюсь продать картины или для начала хоть одну из них. Остальные нужно куда-то спрятать. Как думаешь, Кора могла бы помочь?

Кора! Да причем тут Кора?! Да пропади она пропадом, эта Кора!

Но Катрин сама не справится, ей надо как-то помочь.

У меня есть контрпредложение. На первый взгляд странное, но все гениальные планы сначала кажутся странными. Где-то в моем чемодане ждала своего часа визитка того австрийского коммерсанта из поезда, который предлагал мне работу продавщицы в его сувенирном магазине. Вот, нашла! И позвонила в Инсбрук.

Пожилой господин не сразу меня вспомнил, но когда понял и вспомнил, кто я, возликовал: всегда счастлив видеть красивую женщину! Дошло ли до него, что я вместо себя пришлю подругу? Кажется, не совсем.

Инсбрук! Ура! Катрин была в восторге. Мы уложили австрийский ландшафт, естественно, снова упрятанный под натюрморт с розами, в чемодан Катрин и подсчитали оставшиеся деньги. Один раз заправиться хватит, на второй – уже вряд ли. В душе я надеялась поехать вместе с ней, а потом забрать сына.

– Нет, ты должна остаться, – заявила Катрин, – будешь заменять меня, сколько понадобится, пока я не вернусь с мешком денег.

Ну вот, еще одна ловкачка решила бросить меня в чужом городе! Хотя остальные картины остаются со мной, а это, разумеется, гарантия того, что Катрин вернется. Ну, тогда ладно.

– Завтра я поеду на электричке в Грисхайм, возьму твою машину, провожу тебя до Дармштадта. Там одолжим у Феликса денег, и езжай, бога ради, дальше без меня.

Катрин согласилась. Чемодан был уложен, паспорт действителен, а таможенного досмотра нынче можно не бояться. Жаль вот только, что Бэла задержится у отца дольше, чем мне бы хотелось.