4

Ну что я за мать! Подкинула сына, как кукушонка, отцу в Шварцвальд, с тех пор прошло уже много дней, а я даже ни разу не позвонила. Чертовски не хотелось бы нарваться на свекровь. Опять начнутся потоки упреков и обид! Ну ее. Свекровь не могла мне простить, что я не живу с ними на ферме, не могла смириться с тем, что я не кормлю кур, что я не верная и преданная жена ее сыну, что не стряпаю на всю семью. Ну не католичка я, ну ладно, ну замуж шла беременная, это еще можно стерпеть, но в крестьянской семье невестка, которая не вкалывает от рассвета до заката на хозяйстве, – это катастрофа.

Однако я собралась с духом, позвонила. Трубку взял Йонас и передал ее сыну, Бэла хотел рассказать все сам:

– Майя, я умею на компьютере, и я умею писать!

– Рисовать? – поправила я.

– Нет! Писать! Меня Герлинда научила!

Что за Герлинда?

– Знакомая, – отвечал муж.

– Подруга? – выпытывала я.

– Может быть, – уклончиво ответил Йонас.

Ну не знаю, что сказать: можно узнать, почему некая Герлинда учит моего сына писать?

– Она учительница младших классов в здешней школе. Сейчас у нее каникулы…

– …тренируется на Бэле, чтобы квалификацию не потерять! – со злобой закричала я. – А я-то думала, что оставила сына гулять на свежем воздухе!

– Да ладно, – сказал Йонас, – Бэла пишет пока только заглавную «Б». Когда ты за ним приедешь?

– Не знаю! А что, сильно мешает?

Вовсе нет, Бэле все рады. А больше всех – бабушка, хотя у нее внуков много, но Бэла – особенный. Пусть остается, сколько мне нужно.

Значит, у Йонаса завелась подружка. Когда-нибудь это должно было случиться… Но учительница меня решительно не устраивала: на этой точно придется жениться. А это значит, муж попросит у меня развода. Тогда опека над Бэлой, о чем мы прежде никогда не спорили, будет решаться в суде. И суд, очень может быть, сочтет, что ребенку лучше жить с отцом – трудолюбивым крестьянином, образцовым, настоящим немцем – и его женой-педагогиней. А я, что я – перекати-поле, ни дома, ни работы, ни семьи. Консервативные судьи вряд ли решат вопрос в мою пользу.

И вообще, я ревновала. Нет, я вовсе не собиралась жить с Йонасом, но он должен постоянно меня добиваться и склонять к совместной жизни! А эта Герлинда отнимала у меня и мужа, и сына. Дети так внушаемы, так переменчивы, им так легко запудрить мозги, они быстро привыкают к новому окружению. Как скоро, вернувшись от отца, Бэла забывал о нем!

Соперничество Эмилии я еще могла стерпеть, в конце концов, она выступала в роли бабушки, но к фокусам профессиональной воспитательницы я была не готова. Поторопить Катрин, чтобы мы скорее поселились во Франкфурте, и я смогла бы забрать Бэлу. Мы будем спать на кровати студентки, а Катрин пусть дальше спит на своем матрасе, ей не привыкать.

Прежде чем навсегда исчезнуть из Дармштадта, я хотела было вернуть велосипед, который «одолжила». Но детский сад оказался закрыт: начались каникулы. А у работающих матерей что, тоже каникулы? А как это в Италии? Как там относятся к работающим матерям? Лучше? Хуже? Разочарованная, я убрала велосипед обратно в подвал.

У Катрин была своя забота: в такой спешке она не могла найти того, кто бы занял ее комнату в коммуналке после ее отъезда. Ее тут так радушно приняли в свое время, и теперь она переживала, что она всех подводит.

– Знаешь что, – предложила я, – давай просто свалим по-тихому. Уедем, когда Энди будет на работе. Ты же не обязана докладывать, куда и зачем едешь.

– Но, Майя, это же свинство! Я и так должна парням за квартиру, но сейчас я на мели. А ты не могла бы мне немного одолжить?

Я ставила в духовку замороженную пиццу, когда, как всегда внезапно, явился Энди. Он мялся, как провинившийся:

– Я тебя не обидел?

Что именно он имел в виду? Он дал мне денег и проводил на вокзал. Я была ему благодарна.

– Я слегка перебрал накануне, иначе я бы полез к тебе в кровать.

– Ладно, – сказала я, – сегодня выпей еще больше, может, тогда получится.

Он тут же принес бутылку вина.

Когда потом я, вполне довольная, пыталась заснуть, прижавшись к его узкой спине, Энди вдруг потянуло поговорить. В знак особого доверия он дал мне причесать и заплести в тонкую косичку его длинные волосы. Это проявление материнской заботы с моей стороны так его растрогало, что он даже прослезился.

– Мне скоро тридцать, – подвел он грустный итог своего бытия, – а я все еще студент. Из-за работы таксистом все никак не могу сдать экзамены и получить диплом.

Я зевнула: этот юнец явно не тот, кто сделает меня богатой вдовой. И без особых угрызений совести я ни слова не сказала ему о том, что утром мы с Катрин отсюда исчезнем.

Когда мы садились в машину, Катрин как-то замялась.

– Феликс оставил ночью сообщение на автоответчике: он едет в Дармштадт. Один или с Корой – не сказал. Что будешь делать? Поедешь или останешься и подождешь его?

Что я буду делать? Хм! Я могла бы помочь Катрин переехать во Франкфурт и вернуться к приезду Феликса. Но кто мне Катрин, чтобы так для нее стараться? Мне сейчас одинаково противны все участники этой компании – и слабаки вроде Энди, и стервы вроде Коры.

– Катрин, – решительно сказала я, – Кора обошлась со мной по-свински. Обещала, что ее не будет три дня, а сама бросила меня тут на две недели, и ни слуху ни духу. Теперь моя очередь, теперь я пропаду, пусть ищет. По-моему, это лучший способ ее проучить. Все равно я останусь на некоторое время у тебя, прежде чем вернусь во Флоренцию.

Катрин ничего не ответила, и я даже как-то засомневалась, так ли уж она рада моему обществу.

И только когда мы устраивались в квартире во франкфуртском Вест-энде, Катрин заявила:

– Ладно, оставайся. И это очень кстати, что Бэла у отца, так ты сможешь помочь мне и словом, и делом.

Знай я, что ей от меня нужно, я бы еще крепко подумала!

Первым делом надо было куда-то девать нашу одежду. Этнографиня взяла в экспедицию только самое необходимое и не подумала освободить шкафы. Не долго думая, я сгребла ее барахло в пластиковый мешок, в котором приехали шмотки от Красного Креста. Теперь же они висели на вешалках в платяном шкафу. В своей комнате Катрин поступила так же. Все подоконники были теперь заняты орхидеями, по книжным полкам расселись каменные кошки.

Когда квартира стала более обжитой, я вышла в булочную на углу купить что-нибудь на ужин.

Довольные, мы уютно устроились на кухне, жевали крендели с маслом, пили кофе.

– Задним умом все крепки, – сказала Катрин и облизала сливки с усов. – Когда я сбежала от мужа, взяла только теплую одежду, в Дармштадте пришлось покупать на лето какую-то дешевку. А в квартире мужа остались действительно хорошие вещи. И не только одежда, еще и книги, компакт-диски и прежде всего – картины. Да! Там такие картины, что даже эту халупу превратили бы во дворец. Как бы съездить на Нойхаусштрассе, обчистить собственную квартиру.

– Если у тебя остались ключи, какие проблемы?

У нас все получилось. Утром в десять, сделав контрольный звонок в квартиру мужа, Катрин припарковала машину рядом со своим прежним жильем. Я первая скользнула в подъезд на разведку. Дом словно вымер: время отпусков. Я отперла квартиру и махнула Катрин. Озираясь, как два вора, мы шмыгнули внутрь и оказались в просторной, светлой прихожей.

Катрин сразу прошла в спальню. Здесь во всю стену стоял необъятный шкаф-купе. Слева женская половина, справа, на стороне мужа, висели пять одинаковых мужских костюмов из тонкого серого сукна. Всего семь вешалок, каждая помечена своим днем недели. Сегодняшнего костюма на месте не было.

– Это он сам придумал, – объяснила Катрин, – каждый день как будто один и тот же костюм, чтобы не прослыть слишком богатым, и чтобы его клиентам-уголовникам не пришло в голову обчистить квартиру.

Она хватала охапками свои вещи и бросала на кровать. Достала чемодан и попросила меня все уложить. А шмотки у нее все больше были дорогие. И мне бы очень пошли.

Как только Катрин оставила меня в спальне одну, я проковыряла пилкой для ногтей пару дырочек в темно-синем, как ночное небо, воскресном костюме хозяина.

Катрин набила большую дорожную сумку украшениями, фотоальбомами, духами. Постояла в раздумьях перед музыкальным центром.

– Нет, слишком тяжело тащить. Пусть пока вместе с дисками тут постоит, картины важнее.

И она сняла со стены четыре картины, написанные маслом. Я бы их даже не заметила. Она же заворачивала их в полотенца.

– Теперь пошли отсюда! Быстро! – У нее вдруг началась легкая паника, хотя все это не заняло и получаса. – Нельзя, чтобы нас тут застали. Держи! – Она навешала на меня картины. – А я возьму сумки.

Мы уже почти доехали до дома, когда Катрин опомнилась.

– Какая же я трусиха! Как глупо. Он придет из своей конторы и сегодня, конечно же, сменит замки. Нужно было брать все, сколько могли запихнуть в машину. – Нет! Второй раз я не смогу. У меня нервы не выдержат. – Катрин тряслась всем телом.

Я воздержалась от комментариев.

Сидя на кухне, я рассматривала фотоальбом Катрин. Вот маленькая девочка идет к первому причастию, вот – первый день в школе, вот невеста в белом платье идет под венец. Над одним из снимков я от души хохотала: отца и дочь подловили, когда они, как два официанта с одним подносом, приплясывая, переходили улицу в одинаковых черных костюмах и с одинаковыми усами. Потом я с пристрастием принялась разглядывать фотографии постылого мужа, нелюбимого господина Шнайдера. Я не влюбилась бы в него с первого взгляда, он не относился к молодым жгучим брюнетам, каких предпочитали мы с Корой. Лет сорока с небольшим, стальные глаза хорошо, наверное, смотрятся на фоне его серых костюмов. Очень спортивен, красивое тренированное тело. Несомненно, сильная и обаятельная личность. Только какого рода его обаяние?

– Катрин! – крикнула я ей. – Загадочный человек твой муж! Чем он тебе не угодил?

Она встала у меня за спиной и, вздыхая, посмотрела на фотографии.

– Как Эрик мне нравился, когда мы познакомились! Думаю, я не первая, кто на него запал.

– И?..

– Смешно сказать, он казался мне защитником бедных и несправедливо обвиненных и потому – хорошим человеком. Но его клиенты-уголовнички совсем не бедствуют, и он на них отлично зарабатывает.

Ну вот, неужели еще одна защитница моральных ценностей… Может, мне вступиться за ее Эрика? Пока я думала, Катрин продолжала:

– Он начинал как обычный рядовой адвокат, совсем не богатый, но через несколько лет стал специализироваться на делах о проституции и уже не вылезал из борделей. У него туда постоянный абонемент.

И Катрин разрыдалась. Я принесла ей бумажные платочки и сунула в руки банку колы. Немного поплакав, она потихоньку успокоилась и, чтобы отвлечься, взялась пылесосить квартиру. Мне тоже захотелось быть полезной: я распаковала картины и стала думать, куда бы их повесить. Странно, почему Катрин хотела забрать эти сомнительные шедевры? Что ей в них? Может, здесь что-то семейное?

Мы с Корой все время ходили по выставкам и музеям, я кое-что понимаю в искусстве. Сейчас я видела перед собой четыре скверные копии натюрмортов с розами в стиле бидермайер в дешевых рамах, все одинакового формата, примерно пятьдесят на пятьдесят. У одной из картин крючки еле держались. Как бы их укрепить? Я перевернула картину и вдруг обратила внимание, что бумага, бережно прикрепленная гвоздиками к раме, в одном месте отогнулась, и виднелись обои с пестрым рисунком. Странно, натюрморт написан маслом на обоях? Я принесла из кухни нож: что тут за секрет?

Я отковыряла холст с букетом от рамы, и появилась другая картина. Ничего себе! Небольшое полотно, импрессионизм, изысканное, тонкое, сцена в гареме. Может быть, даже сам Матисс!

Рядом возникла Катрин.

– Ты что делаешь? Ты зачем портишь мои розочки?

Поздно спохватилась! Я уже раскрыла твою тайну. Выкладывай! И Катрин с неохотой вынуждена была объяснить: один уголовник, скупщик краденого, подзащитный ее мужа Эрика, расплатился с адвокатом этими полотнами за удачную защиту. Полотна, конечно, ворованные. Муж принес их и сказал: «Золотая старость нам обеспечена». Они прикрыли импрессионизм натюрмортами и повесили на стену. Эрик говорил, что на стене они даже в большей безопасности, чем в любом сейфе. Никто не позарится на такую дешевую мазню из супермаркета.

Мы с трепетом любовались картиной. И волшебные орнаменты, окружавшие фигуру одалиски, и растения, и фрукты были свежи, ярки и излучали чувственность Востока.

– А что другие? – я сгорала от любопытства.

– У тебя верная рука, – улыбнулась Катрин, – ты сразу взяла лучшую. Остальные тебя, конечно, тоже порадуют.

Она была права, другие картины не могли сравниться с Матиссом. Однако если бы я начала не с него, то и другие полотна удивили и поразили бы меня. Это были карандашный набросок Фейербаха, пейзаж кисти неизвестного мне альпийского художника и гравюра Генриха Фогелера. Картины были разной величины, но их втиснули в одинаковые квадратные рамы.

– Если это оригиналы, – сказала я, – то они, конечно, стоят целое состояние, но ведь их невозможно выставить на торги. Как Эрик собирался выручить за них деньги?

– Во всем мире пропадают ценности из музеев. У вещей, которые невозможно продать, есть свой рынок сбыта. И потом, мы же не «Мону Лизу» прячем. Но, вообще-то, я бы предпочла оставить картины себе. Здорово бы было повесить их на стену как есть и не прятать.

Катрин уселась на своем матрасе по-турецки. Между тем было около полудня. Спасаясь от жары, мы опустили жалюзи. Если бы я умела рисовать как Матисс или хотя бы как Кора, я написала бы этюд моей удивительной соседки. Справа на окне – кремовые орхидеи, слева темно-красное пакистанское покрывало. Усатая Катрин посередине, как маленький сфинкс.

– И речи не может быть о том, чтобы оставить картины себе, – заговорила она вдруг, – предметы искусства принадлежат всем. Картины должны вернуться в музей. – Катрин испытующе глядела мне в лицо.

– В музее никогда нет места для всех полотен, – я попыталась успокоить ее благородный порыв, – картины будут пылиться в запасниках, в хранилищах, и никто их никогда не увидит. Отнеси их в страховую компанию, скажи, что нашла, пусть выплатят вознаграждение.

Катрин, видимо, и без меня задумала нечто подобное.

– Да хорошо бы, – отвечала она, – но как жена незаконного владельца я не получу никаких хороших денег. Тут нужен независимый посредник. Тебе бы тоже не помешало подзаработать?

Мне надо было покурить и подумать. Я, бывало, и прежде нарушала закон, но чтобы так!

– А что скажет Эрик, когда не найдет картин на прежнем месте?

– Хороший вопрос, – рассеянно отвечала Катрин. – Дай, что ли, сигаретку, – она отломила фильтр. – Ты знаешь, преступления, связанные с предметами искусства, стоят на втором месте после наркобизнеса, даже прежде торговли оружием, – продолжала она сквозь табачный дым. – Одна только подделка приносит целые состояния. При этом сорок – шестьдесят процентов всех работ кисти уже покойных художников – фальшивые. А обмануть покупателя – проще простого. Многие из тех, кто в состоянии выложить крупную сумму за картину, не особенно интересуются ее происхождением и проверять шедевр на подлинность не будут. Едут люди в отпуск и там с готовностью отстегивают пару тысяч за нумерованную литографию Пикассо с его подписью. В любом копировальном салоне при современной-то технике такая копия один в один обошлась бы им на два нуля дешевле. И это еще что.

– Ишь ты, специалистка! – изумилась я. – Зря ты тогда забрала платья, украшения, фотографии. Эрик сразу поймет, что это ты обчистила квартиру. А должен думать, что его ограбили профессионалы по наводке. Нужно снова туда поехать и запутать следы.

– Да ты сама рассуждаешь, как профи! – изумилась Катрин. – Нет, боюсь. Еще одного раза мне не выдержать!

Я посмотрела на часы: мы нанесли визит в бывшее жилище Катрин меньше двух часов назад. Вполне может быть, что ее муж еще не вернулся и не знает, что мы обчистили квартиру. Надо бы проверить. Я вновь набрала номер Эрика и услышала его приятный голос на автоответчике.

Катрин взглянула мне в лицо и все поняла. Она вскочила и опять уложила в тюк все вещи, не оставляя себе ничего: ни драгоценностей, ни платьев, ни кораллового ожерелья бабушки, ни свадебной фотографии родителей.

– Я видела в одном фильме, как взломщик не удержался и стянул для своей невесты самое красивое кольцо, вместо того чтобы ограничиться стандартными золотыми безделушками. На том и погорел. Настоящие профи не должны себе такого позволять, – ободряла я свою ученицу, – любая мелочь может загубить все дело.

И на этот раз многоквартирный дом казался нежилым. Без нас заходил почтальон: из ящиков торчала корреспонденция. Мы, не мешкая, прошли в квартиру, развесили одежду, вернули альбомы на полки, украшения – в ящики комода. Потом я отослала Катрин, уже слегка в истерике, к машине и стала заметать следы. Отпечатки ее пальцев на мебели не вызвали бы подозрений, мои были неуместны, пусть и не фигурировали в полицейских картотеках. Вот бы пустить преследователей по ложному следу! Как бы поступил настоящий утонченный профессионал? Я задумчиво рылась в сумке. О! Есть! Расческа, которой я чесала длинные патлы Энди! Я с умыслом разбросала по комнате несколько волосков. Анализ ДНК покажет, что волосы принадлежат мужчине. Но никто никогда на заподозрит безобидного таксиста из Дармштадта.

Внизу на лестнице мне встретился мужчина, мельком взглянул на меня и любезно улыбнулся. Я узнала его не сразу: на фото он выглядел привлекательнее. Походка его была легкой и упругой, он выглядел подтянутым и сильным, но маленькая голова на длинной шее, как у страуса, раскачивалась при каждом шаге, словно метроном, и это, конечно, было не слишком красиво. Когда до меня дошло, что на меня только что глядели стальные глаза Эрика, сердце у меня замерло. Однако он меня не знает. И я сделала вид, что навещала подругу этажом выше.

Внизу, в машине, Катрин нервно полировала носовым платком зеркало заднего вида.

– Он тебя видел? – заорала я.

Кто? Муж? Она вытаращила глаза и затряслась. Нет, он не мог ее заметить, он всегда ставит машину в подземный гараж и заходит в дом с другой стороны.

– У кого, кроме тебя, есть ключи от дома? – спросила я. – Замки открыты ключами, сразу заметят, что взлома не было.

– Уборщица… – прохрипела Катрин.

Так, думай, Катрин, думай! Уборщица! Ага, она после обеда еще моет физкультурный зал в ближайшей школе.

Едем в школу!

– Меня она знает, – сипела Катрин, – так что тебе идти. Там работают несколько уборщиц, я однажды заходила в школу, нужно было отдать распоряжения Эмине.

Я вошла в школу через боковую дверь, уверенно и целенаправленно, а не крадучись, как воровка. В первой же комнате рабочие отдыхали, потягивая пиво, тут же я нашла и стайку уборщиц. Уже хорошо. А вот и завхоз, он же комендант здания. Ведет себя как хозяин, сразу заметно.

– Ищете кого-то? – он меня заметил.

– Мой сын забыл свою спортивную форму, – соврала я.

– Поглядите вон там, – завхоз показал пальцем в сторону кладовки, – там мы держим забытые вещи. Да, уборщицы недавно что-то приносили из спортзала. А вы своего пацана балуете. Он забыл, а вы пришли искать! Пусть сам приходит.

Завхоз остался в коридоре, а я вошла в кладовку. Тут черт ногу сломит! Как тут можно что-нибудь найти? Ящики, коробки, ведра, метелки, бытовая химия! Поди найди тут мешок со сменкой. Зато в углу на стене на вешалке я увидела несколько одинаковых фартуков, серый рабочий халат и зеленую штормовку. Ага! Отлично! Я поблагодарила и сделала вид, что ухожу, а сама скользнула обратно и спряталась в женском туалете. Завхоз в учительской бранился с одной из уборщиц. Я снова пробралась в кладовку, быстро обыскала одежду на вешалке и нашла ключи.

В машине, оставив школу далеко позади, я сравнила связку с ключами Катрин.

– Есть! Получилось! – сообщила я радостно. – Это надо отметить! В ближайшем кафе выпьем шампанского.

Но Катрин запротестовала. Нет, никаких кафе! Иди, говорит, купи выпить в супермаркете, вот, держи мой кошелек. Ей хотелось поскорее спрятаться в норку.

– Слушай, теперь, когда мы ограбили твоего мужа, тебе действительно есть чего бояться. Вот объясни мне одну вещь: твоего адреса он не знает, но ведь он может в любой момент найти тебя на работе, так?

– Он не знает, где я теперь работаю. Когда мы жили вместе, я по полдня сидела в окошке Alitalia в аэропорту. После нашей ссоры я сбежала среди ночи к одной подруге, она же потом устроила меня в Народный университет.

– Ты с ней общаешься? – спросила я.

– Нет, слишком опасно, Эрик ее знает, он бы душу из нее вынул, чтобы меня найти. Ширли лучше не знать, где я.

Все равно эта Ширли слишком много знает. Ладно, пусть живет. Пока.

Я сидела на полу с бокалом шампанского в руке и уже в который раз любовалась сценой в гареме. Неужели в самом деле Матисс?!

– Катрин, скажи, все эти картины украдены из одного места?

– Нет, – отвечала она, – одалиска украшала виллу на Лазурном Берегу. Кстати, Эрик выяснил, сколько стоит экспертиза. Оценка искусствоведа-профессионала стоит очень дорого, но фальшивый сертификат обойдется еще дороже.

Я поняла, что она имеет в виду. Эрику могли подсунуть мастерскую копию. Он же в свою очередь мог перепродать ее по цене оригинала, имея паспорт подлинника.

– А три другие картины?

– Из одного маленького музея. Эти точно подлинники, но не такие дорогие. Думаю, их можно сбыть за границей.

– Много за них не дадут, – решила я, – и опять мы сглупили! Эх, обидно! Хорошая мысля, как всегда, пришла опосля. Надо было вернуть на место эти пошленькие розочки из супермаркета, но уже без драгоценной начинки, конечно. Эрик мог бы годами не замечать, что у него увели его сокровища.

Но теперь уже поздно. Что будет делать Эрик? В полицию он, конечно, не заявит, ему эти картины достались тоже не слишком законным путем. Выходит, с волосами Энди я перемудрила. С другой стороны, я вспомнила, как Кора рассказывала мне однажды о мафиозных школах в Москве, где начинающие преступники овладевают новейшими, самыми продвинутыми методами ведения следствия, чтобы победить спецслужбы их же оружием. Возможно, Эрик обратится за помощью в криминальную среду, у него же есть связи. А эти ребята церемониться на станут, всех в расход пустят. Как скоро он заподозрит Катрин?

– Катрин, давай спрячем картины под розочками. Нельзя их так неприкрытыми вывешивать у тебя над матрасом.

В минуту опасности Катрин тоже была способна трезво мыслить.

– Повесим их под вышитые покрывала. – Она кивнула на красные драпировки на стене.

Открепить покрывала от стен и спрятать за ними картины оказалось делом непростым, но за полчаса мы управились.

– Да, здорово, конечно. Мы теперь богаты, – загрустила я, – у нас есть собственный тайный музей, но нет денег, чтобы поужинать.

– Не унывай! – утешила меня Катрин. – Завтра будут деньги! Утром пойду на работу, загляну к шефу и попрошу аванс. Семестр еще не начался, но я провожу индивидуальные языковые собеседования. Пойдем со мной, если хочешь.

Хочу! Хочу! Еще как хочу!