Урок шестнадцатый — Искусствоведение
Тема: реставрация
Первым чувством, вернувшимся к нему, было не зрение и не слух, первым было ощущение чистоты. Он осязал её каждым сантиметром тела, которого казалось хрусткое постельное белье. Ему подумалось, что оно обязательно окажется белым. Макс никогда не был чистюлей трясущимися над каждым пятном на одежде, но события последних дней, их кровь, боль, грязь, видят боги, он был рад почувствовать хоть что-то хорошее, пусть даже такую мелочь как чистое постельное белье.
Макс открыл глаза. Картинка была расплылась, он напрягся, бессознательно пытаясь подняться. Бок тут же дёрнуло разрывающей внутренности болью.
— Тихо-тихо, — раздался голос, ему на лоб легла прохладная рука, — Уже все.
На Грошем склонилось светлое пятно, в котором с трудом можно было опознать человека.
— Вот так.
Рука пропала, предплечье едва заметно кольнуло, и все снова стало неважным: и боль, и чистота, и светлые пятна.
Второй раз он очнулся спустя несколько часов, или дней, время потеряло для него размеренную четкость. На этот раз мутная пелена перед глазами истончилась и сквозь нее проступили предметы, отделанные кафелем стены, светлый потолок, прямоугольные лампы. И ни одного окна, машинально отметил Макс. Сбоку слышался тихий и какой-то шуршащий писк, созвучный ударам сердца. Лицо опоясывала пластиковая трубка, подающая в нос кислород, к сгибу локтя пластырем крепилась игла капельницы. Грудь опутывали провода и датчики. Тугая повязка чуть выше пояса мешала дышать.
— С возращением, — раздался голос.
Макс повернул голову и встретился взглядом с молодым всего лет на пять старше мужчиной в белом халате. Врач скупо улыбнулся, но внимательные голубые глаза остались серьёзными. Он посмотрел на монитор, а потом, склонившись к самому лицу парня, четко проговорил:
— Вы в амбулаторном блоке Императорского бункера. Я Маркелов Грант, дежурный хирург. Вы меня слышите? Понимаете?
— Да, — ответил парень, вопреки ожиданиям голос прозвучал громко, хоть и надтреснуто, будто после простуды.
— Хорошо, — врач снял с шеи стетоскоп и приложил холодную трубку к груди, — Назовите ваше имя, возраст, пол.
— Грошев Максим, восемнадцать лет, пол мужской… был. Надеюсь, вы меня не прооперировали.
— Оперировал, — не смутился Грант, убирая стетоскоп. — Но чуть выше. Помимо сотрясения и отравления газом у вас проникающее ранение правого подреберья. На сантиметр в сторону и попрощались бы с печёночной веной. И с жизнью.
Макс вспомнил, как у него в очередной раз подкосились колени, как он пытался совладать со слабостью и выпрямиться, вырваться из хватки Кирилова. И видимо ему это удалось, всего на сантиметр за миг до удара. Наверное, на его лице что-то отразилось, потому что врач, нахмурившись, спросил:
— Больно? Сейчас, — он указал парню на маленький терминал в изголовье кровати и нажал кнопку вызова.
— Нет — Макс мотнул головой.
Дверь открылась и в комнату вошла полная женщина с накрытым белой салфеткой лотком.
— Больно, но это терпит. Где остальные? Где Лёха?
Получив от врача молчаливый приказ, она ловко перетянула жгутом его вторую руку.
— Где Шрам? Как я здесь оказал…?
На этот раз укол вышел почти безболезненным. Он заснул, не успев договорить вопроса.
Кажется, он открывал глаза еще несколько раз, но воспоминания об этом остались смазанными. Ответы Макс получил в третье осознанное пробуждение. Верхний свет погасили, оставив лампу в изголовье. На стуле частично попадая в круг света, сидела Лиса. Отек лица почти спал, внимательные карие глаза следили за каждым движением.
— Давно я здесь? — он приподнялся, затёкшие мышцы кололо иголками.
— Пять дней. — Настя тут же встала и поправила подушку, жест полный заботы.
— Игрок?
— Тоже здесь. И Калес, если ты собирался о нем спросить, — она закусила губу, — Мы думали, что не донесем тебя. Думали, что не успеем. Или в стационаре не окажется хирурга, а на дежурство выйдет какой-нибудь ухо-горло-нос.
— Императорский бункер. Почему-то я не удивлен, — он увидел стоящий на столике графин с водой и сглотнул.
— Да. Это был твой единственный шанс. Я так боялась, что нас не пустят, — девушка налила воды и терпеливо ждала, пока он напьётся, громко клацая зубами о стакан.
— Уверен, у вас был план.
— Был. И он сработал, — тихо звякнула цепочка, и Настя положила на край стола муляж кад-арта. Макс узнал камень Соболева.
— И что вы сказали?
— Правду.
— Неужели? Не верю.
— Ну и пожалуйста, — она дернула плечиком, — Мы студенты — псионники. Семнадцатый маршрут, обвал. Когда группа пропала, брат бросился в горы на поиски. Вы тоже, — она заметила, как он скривился и с вызовом добавила, — Вас мой жених уговорил. И где здесь ложь?
— Ложь будет дальше. Или ты рассказала об оружии твоего брата, о угрозах и о том, как привязала призрака к сокурснику?
Она замолчала, на минуту опустив голову, а когда подняла, в карих глазах не было и следа беспокойства, только вызов. И упрямство.
— Брось. Ничего подобного не было.
— Неужели? — Максим почувствовал, как в боку постепенно зарождается болезненная пульсация.
— Точно. Да, нам угрожали и заставили перерубить веревку, бросить друзей.
— И кто же?
— Твой дружок. Тилиф, — она склонилась к его лицу, — Контрабандист, если не ошибаюсь, а может и ещё что похуже. Вы вроде из одного города, и факт знакомства наверняка легко подтвердить.
Грошев не сводил взгляда с лица, которое было так близко, и впервые видел в её глазах что-то новое. Может быть правду, а может что-то очень похожее на нее.
— Все просто, Макс. Бандиты, угрожая оружием, заставили нас перерубить веревку, увели к шахте, вынудили искать призрака. Незнакомые боевики. Ни тебе ни мне, не так ли? Что мы могли против оружия? Ничего. Мы искали призрака по шахтам, от усталости мало что соображая, и ошиблись привязав мертвого к Лехе. Слава богам быстро исправились. Потом обвал, тебя ранило. Преступники погибли под завалом. Справедливость восстановлена.
— Ты кто? — неожиданно для них обоих спросил Грош, — И где Настя Лисицина?
— Я здесь. И я единственная Настя Лисицына, — сказала девушка, — Я просто устала от всего. От брата и его идей. Больше я в этом не участвую. Не играю, — он покачал головой, и она торопливо добавила, — Не веришь? Что ж, я заслужила. Все чего я хочу это выпутаться и забыть.
— А как же остальные? Они тоже забудут? Самарский? Чуфаровский? Першина?
— Ты же не знаешь, — он отстранилась и стала медленно обходить кровать, скользя рукой по металлической спинке, — Связь уже восстановили. Их спасли, Макс, тем же вечером. Даже Ярцева, он плох, но врачи будут бороться. Вы с Игроком передали сообщение, и стали героями.
— А Лёха?
— Лёха молчит, ждет твоего пробуждения. Или смерти. Не очень по геройски, не находишь?
— Ты действительно думаешь, что это сработает? А если Шрам жив? Если Маст даст показания? Если…
— Маст не дурак признавать соучастие в контрабанде. Жить хотят все. А твой Шрам, — пальцы девушки скользнули по подушке и задели волосы, — Мертв.
— Не выдавай желаемое за действительное.
— Так ты мне поможешь?
— Нет. И ты знаешь об этом.
— Упрямый осел! Ты не представляешь….
— Представляю. Лисицына чего тебе надо? Я что похож на святого?
Дверь открылась, и в палату вошел врач. Настя закрыла лицо руками, плечи задрожали, и она не глядя ни на кого бросилась вон.
— Обидел девчонку, — попенял Грант.
— Вы ничего не знаете.
— Куда уж мне, — он включил верхний свет, — Чего тут знать, когда она ночей не спала, под дверью дежурила, ждала пока очнёшься.
— Охотно верю, — Макс пошевелился, — Говорят, связь восстановили?
— Точно, — мужчина снял несколько датчиков с груди парня.
— Я должен поговорить с кем-нибудь из корпуса. Это возможно?
— Мы в Императорском бункере. Тут можно почти все, и осаду выдержать и армией командовать. Зачем тебе?
— Контрабанда камней, Тилиф Раимов, Лисицыны….
— Да-да. В детали я не вдавался, но ваши друзья рассказали.
— Я должен сообщить, — Грошев попытался приподняться, врач мягко толкнул его обратно, — Раимов жив. Так же как и Антониан Кирилов, — врач отвел глаза, — Они оба живы.
— Успокойтесь, Грошев, иначе у вас разойдутся швы, и вся моя работа насмарку. Следите за пальцем, — он приблизил указательный палец к носу, а потом обратно, — Голова не кружится?
— Нет. Вы не слушаете, это важно.
— Я слушаю, — врач присел на стул, где недавно сидела Настя, и, выдвинув верхний ящик, достал и вскрыл упаковку со шприцом, — Когда вас принесли вы бредили. И когда выходили из наркоза тоже. Вы разговаривали с неким Шрамом и с отцом, — мужчина внимательно посмотрел на Грошева, — Ваш отец мертв?
— Меня пырнули в бок ножом, — Макс почувствовал, как при воспоминании об этом внутри начинает подниматься ярость, — И это сделал не призрак.
— Вы упали со склона и напоролись на что-то. Мозг сыграл с вами злую шутку Грошев. Потребуется время, чтобы отделить ложные воспоминания от настоящих, — мужчина набрал в шприц прозрачную жидкость, — Я бы рекомендовал обратиться к невропатологу и даже психиатру, — парень смотрел, как игла входит в вену, поршень сперва чуть отходит, препарат смешивается с кровью, а потом, подчиняясь движению чужих пальцев вливается в вену, — Кстати, девушка, готова вызвать сюда любого специалиста.
— Надо думать, — Макс перевёл взгляд на дверь, и расхохотался — Лисицына.
Врач встал, лампы в комнате снова погасли.
Через три дня ему разрешили вставать, а через пять он уже вовсю бродил по коридорам бункера в зелёной больничной пижаме и шлёпанцах на босу ногу, а новая форма с чужого склада заняла место в шкафу.
Хранилище Императорской семьи отличалось от учебного, как небо и земля. У лагеря был просто склад с парой лабораторий, здесь целый подземный центр, вмещавший в себя не только кубы с высокородными мертвецами и реликвии династии, о которых принято говорить трагическим шёпотом и называть не иначе как «сокровищами». Целый подземный центр, в котором жило и работало больше сотни человек. Исследователи, псионники, студенты, практиканты, охранники, повара, врачи и еще император знает кто. Хотя именно он, возможно и знает. Бункер был в любой момент принять членов правящей семьи и их приближенных. Маркелов не соврал, отсюда можно было руководить страной. Конечно, к командному пункту и крыло для правящей династии его никто на экскурсии водить не собирался.
Грошев бродил по залам с экспонатами, где и застал Игрока, и минуты две наблюдал, как тот увлечённо моет полы.
— Ну и как оно? — лениво спросил Макс, и друг медленно выпрямился, — Жить в Императорской сокровищнице?
— Не фонтан, — Лёха оперся о швабру, — Как-то карьера уборщика меня не прельщает, а здесь тем, кто родился дальше острова Императора[1] рассчитывать не на что. Как сам?
— Жив.
Они замолчали. Один ждал, второй никак не мог найти слова.
— Ну, давай, — Игрок отвернулся и снова стал возить шваброй по полу, больше размазывая грязь, чем отмывая, — Спрашивай.
— Почему ты промолчал? Почему позволил Лисицыным скормить всем сказку про большого злого дядю?
Игроков ответил не сразу, лишь по дёрганым движениям, Грош мог судить, как другу не хочется отвечать. И, возможно, дело даже не в Максе, Лёха не хотел отвечать себе.
— Ты был одной ногой по ту сторону, а в одиночку против семьи Лисицыных… — с отвращением сказал Игрок, — Я не в той весовой категории.
— И ты решил дождаться исхода? Разумно, — Макс скользнул взглядом по старым каменным фрескам, делающим зал похожим на музей, с расставленными на постаментах экспонатами: деревяшки, железки, камни и даже какие-то горшки, несомненно из высоких опочивален.
— Разумно, — передразнил Лёха с отвращением, — Мне эта разумность уже в печенках сидит. А ты? — спросил он, не оборачиваясь, — Почему промолчал ты?
Грошев рассмеялся и бессознательно схватился за бок.
— Потому что она ждала этого, — Грош коснулся пальцами ближайшего обломка, кованного щита времён мёртвых веков, здесь в отличие от музея древнюю рухлядь не закрывали стеклянными колпаками, да и пыль протирали не часто, — Она уговаривала молчать, даже угрожала выявить мою связь с Раимовым, но, — Грош повернулся к другу, — одновременно и подначивала. Я не люблю угрозы, я люблю деньги, но она их не предлагала, даже не пыталась. Она провоцировала. Я должен был с пеной у рта обвинять их с братом.
— Не понял? — остановился Игрок, — Она хотела, чтобы ты обвинил их?
— Да. И уже подготовила почву.
— Какую?
— Оплаченный психиатр, наверняка самый лучший. У меня сотрясение, отравление, глюки и бред. Я ведь бредил?
— Ещё как. Болтал, уговаривал то отца, то этого Шрама.
— Вот-вот. Самое смешное, я и сам не уверен где заканчивается сон и начинается реальность. Любой мозгоправ вытянет из меня это. И чем громче я буду кричать, тем ласковей меня будут успокаивать.
— Значит, они выкрутились? — со злостью спросил Игроков, отбрасывая швабру.
Объект его чувств угадать несложно. Одно попустительство, одно молчание, и невмешательство. Его собственное. Зло происходит, только если мы позволяем ему произойти. И чем больше пройдёт времени, тем труднее будет сказать правду. Даже сейчас уже сложно объяснить, почему он молчал все это время.
— Они одуреют от безнаказанности. Слышал бы ты, как смеется гвардеец, когда стоит на посту, ржёт с такими же дуболомами.
— Да пусть ржёт, — вопреки собственным словам парень ухмыльнулся, — Когда нас смущал чужой смех.
— То есть?
— Предлагаю поменять правила, не поставив их в известность.
— Я правильно тебя понял?
— Думаю, да. Я же злопамятный сукин сын, как сказал Арчи. И если они забыли об этом, самое время напомнить.
— Кстати, Арчи велел передать, что по возвращении нас ждёт карцер, и у нас будет время не только отдраить его от пола до потолка, но и отремонтировать, — сказал друг, поднимая швабру.
— А Самарский будет снабжать нас материалами?
— Что-то вроде того.
— Надолго мы здесь? — Макс повернулся к выходу.
— Официально — до того как тебя можно будет с помпой транспортировать в лагерь.
— Уже можно.
— Ага, — Лёша пошел рядом, волочившаяся следом швабра оставляла влажный след, — Только никто не будет гонять вертушки ради трёх студентов. Лиса могла бы настоять, но она молчит, словно ее все устраивает, — Грош хмыкнул, — А наши уже получают распределения на специализацию, — с тоской протянул друг.
— Мы тоже получим.
И он не ошибся. Они получили. Через три дня, когда Макса уже перевели из мед блока в обычную комнату по соседству с Игроковым и ещё двумя студентами, которые в отличие от них проходили здесь настоящую практику, собираясь стать пси — историками.
Транспорт за ними должен был прибыть через десять дней. Десять дней ожидания. Настю он видел от силы раз пять и каждый раз она предпочитала делать вид, что они незнакомы. Она разговаривала с Вороновым, которого Грош окрестил студентом номер один, шумным и увлекающимся толстяком, улыбалась Сухареву, студент номер два, отчаянно краснеющий встречаясь с ней глазами. Иногда Лиса даже обращалась к Игрокову. Но нет к Максу. И не к Калесу.
Когда принесли письма, они сидели в красном зале, так здесь называли комнату со стенами цвета крови и дюжиной постаментов вдоль них. Диван для отдыха в центре, на котором устроился Игрок с книгой по истории. Воронов и Сухарев за широкими рабочими столами рассматривая сквозь гигантские лупы осколки прошлых эпох. Парни то и дело записывали в толстые тетради в клеточку кривобокие значки, отдалённо похожие на буквы.
Их научный руководитель, профессор Дорогов снимал со стены обломок фрески, шириной сантиметров двадцать шириной, и чуть более пятидесяти длинной. Калес только что притащивший студентам коробку с реактивами и поставив звякнувший содержимым ящик, скалил зубу Грошеву.
На Макса многие смотрели. Его спутники успели хоть немного влиться в коллектив, тогда как парень оставался чужаком, не врагом, а скорее вызывающим любопытство незнакомцем.
Фреска качнулась в руках профессора и едва не ударилась о стол. Макс сделал шаг и придержал край каменного изображения.
— Спасибо, — поблагодарил он, и положил экспонат перед толстяком.
— Что это? — спросил Грошев, рассматривая грубые изображения людей.
— В нашем полку прибыло, Иван Аверович, — рассмеялся сидевший за соседним столом Сухарев.
— Это то, над чем мы работаем, — ответил профессор, нестарый начавший лысеть мужчина в растянутом свитере с заплатами на локтях.
— Над чем там работать, — оторвался от книги Леха, — Без обид, проф, но какая польза от того, что вы узнаете в какой горшок мочился по утрам Керифонт Первый.
— Ну, хотя бы такая, что не пить из этого горшочка чай.
— Разве что, — буркнул Леха.
Профессор смахнул тонкий слой пыли, и указал Максу на ближайшее изображение. Человеческая фигурка стояла вытянув руки с развёрнутыми ладонями, будто останавливая что-то невидимое. Рядом стоял еще один человек, но его вытянутые руки сменили положение, теперь они простирались ладонями вверх, словно он подставлял их подо что-то.
— Попробуйте сделать тоже самое, — предложил Иван Аверович.
— Что? — не понял Макс.
— Это не смертельно.
Грош оглянулся, справедливо полагая, что его разыгрывают. Леха смотрел поверх страниц. Гвардеец остановился в дверях, Воронов и Сухарев делали вид, что ничего особенного не происходит.
— Смелее. Нет ничего страшного в том, чтобы вытянуть руки, — поторопил Дорогов.
Макс пожал плечами и поднял ладони готовясь оттолкнуть нечто невидимое. Толстяк оказавшийся напротив, возмутился:
— Эй, не на меня!
Грошев отвернулся, теперь он смотрел прямо на Клеса, которого упражнения псионников не впечатлили.
— А теперь разверни ладони во вторую позицию, — скомандовал Дорогов.
Грош подчинился. Несколько секунд стояла тишина, а потом толстяк засмеялся, книга в руках Игрокова подозрительно подрагивала.
— Все тоже самое, но с энергией. Точка приложения нижний центр, направление — смещающийся по дуге вектор от большого пальца к мизинцу. Силы насколько хватит, не жалей, вряд ли….
Мужчина не договорил, потому что Макс сделал то, что от него требовали, вывернул ладони, одновременно собирая силу и посылая по дуге. Он наслаждался каждой секундой, лёгкостью с которой энергия потекла по пальцам. Чистая, терпкая, по-прежнему ощущаемая как тягучий запах озона, вызывающий сухость во рту, как перед грозой. Но на этот раз в нем не было ничего неприятного.
Подчиняясь движению ладони, сила закрутилась. С рук сорвалась воронка. Именно так он ощущал ее, быстрое завихрение оттолкнувшееся от ладоней. Дверь открылась, не видевший и не чувствовавший ничего особенного Калес отошёл в сторону, пропуская в зал высокого седого мужчину. Вошедший на секунду замер, и сделал инстинктивный шаг назад. Воронка провернувшись с десяток раз рассыпалась. Дорогов покачал головой.
— Илья, будь на вашем месте блуждающий, его притянуло бы к ладоням, как магнитом.
— И зачем это нужно? — спросил Игрок, — На практике?
— Это-то мы и выясняем, — ответил Сухарев, — Вихревые модификации — новое слово…
— Скорее уж старое, — перебил вошедший — Иван ты снова вербуешь сторонников, мужчина поднял руку и провел по коротким седым волосам, Макс знал этот движение, после того, как подстригся сам долго не мог отвыкнуть от такого же бессознательного жеста.
— Разве это плохо? Псионники к нам не рвутся, все больше в спасатели или опера, — профессор подал седовласому руку и представил его Максу, — Цаплин Илья Веденович, аудитор, присланный из центра для инвентаризации.
— Всего лишь бухгалтер, а не псионник, так что со мной можешь не стараться, — рассмеялся седовласый.
Черты лица мужчины были словно немного опущенными к низу, уголки век и губ, острый подбородок, чуть более светлая полоска кожи под носом, наверняка он недавно сбрил усы — все это придавало его лицу печально выражение, так что улыбка выходила не весёлой, несмотря на собирающиеся вокруг глаз лучики.
— Ничего подобного. Мне нужны все, — парировал Дорогов.
Грошев посмотрел на следующего увековеченного в камне человечка. У того было четыре руки, и воткнутый в голову штырь, который вылезал в паху. Псионника прошлого накололи на гигантскую булавку, словно насекомое. Все четыре руки были подняты на уровень груди, ладони сложены одна на второй. В соседнем изображении наколотый на штырь развёл руки на уровень плеч, да так и замер. Третьей картинки не было, только неровный край скола.
Парень поймал себя на том, что бессознательно пытается скопировать движения, все так же по дуге подавая силу в ладони. Энергия лентой облетела вокруг него, и исчезла.
— Тайн у нас больше, чем желающих их разгадывать, — с грустью сказал профессор, и указал на часть расколотого щита, — Максим, — попросил он, — Бросьте сюда силой. Любой модификацией на ваш выбор, вы же знаете пси энергия не влияет на предметы, так что не стесняйтесь.
Макс не стал тратить время на создание чего-то сложного, а снова выпустил подвижную, будто бы живую, модификацию воронки, щедро зачерпнув силы.
Обломок щита дрогнул, подставка заскользила по постаменту, металлический обломок с большими кованными заклёпками вдруг влетел в воздух. Кто-то закричал, и тяжёлое железо врезалось ему в запястье, едва не опрокинув Грошева навзничь. Он моментально почувствовал слабость. Энергия иссякла и кусок старого железа, громыхая, покатился по полу.
— Не влияет? — вскочил Лёха, — Что это за шутка?
— Интересный эффект, — задумался профессор.
— Невозможный, — добавил Макс.
— Минуту, — Дорогов поднял осколок щита, подставку, установил их обратно на постамент, и скомандовал, — Кирилл.
Толстяк швырнул в щит сгусток энергии, хаотичный, рваный, без вектора. Чужая сила воняла перегаром и дешёвым одеколоном. Бросок угодил в центр тусклой поверхности и отскочил в сторону пролетев между вздрогнувшими гвардейцем и аудитором.
— Вот что должно было произойти, — удовлетворённо сказал профессор, — Этот щит отталкивает пси энергию.
— Невозможно, — повторил Грошев.
— Вы сами были свидетелями. Мы не знаем, кто и зачем сделал щит, но он отталкивает нашу силу. А теперь оказалось, что и притягивается в определённой модификации, — сказал Дорогов, — А вы говорите, не агитируйте. Парень со стороны дал нам пищу для целого исследования.
— Рад за тебя, — ответил Цаплин, — Но, боюсь их уже поздно вербовать, — он полез в карман и достал три конверта их плотной бумаги, — Ваше направление на специализацию, ребята.
Послышалось ругательство, и, хлопнув дверью, из зала вышел Калес.
— Боги, — пробормотал Лёха, забирая белый прямоугольник, — бумажные письма, давно таких не получал.
Макс взял второй конверт, третий… аудитор обернулся, но Лисы в комнате не было.
— Официальный документ, — пояснил Дорогов, — С печатью и подписью, потому и на бумаге.
Игрок вскрыл конверт. Сухарев отложил лупу, профессор прислонился к столу, из-за его плеча выглянул толстяк. Под их любопытными взглядами Леха развернул листок, и судя по кривой улыбке новости оказались не очень радостными.
— Неужели кафедра пси — история? К нам? — попытался пошутить профессор.
— Почти, — хмыкнул игрок, — Кафедра теоретической материализации. Экспертиза, или, — он закрыл глаза, — Боги, спасибо за выбор, Кафедра пси-розыска.
— Я же говорю, очередной опер, — констатировал Дорогов.
— Расследования, погони, перестрелки, романтика, — добавил аудитор, они рассмеялись и повернулись к Грошеву.
Макс разорвал конверт, белая бумага захрустела под пальцами. Один листок, несколько сухих строчек и темно — фиолетовый оттиск печати. Парень пробежал глазами первые строки. Его самообладания хватило чтобы удержать лицо. Руки дрогнули, он заставил их разжаться, и не смять чертову бумажку в кулаке.
«Допрыгался, сына» — раздался в голове усталый голос матери, и в нем не было удивления.
— Куда тебя? — спросил Игроков.
«Настоящим письмом уведомляем Грошева Максима Влароновича что его обучение в пси-академии имени Керифонта Первого закончено. Вам присвоена степень бакалавра теоретической псионники. Вы направляетесь в третий спецотряд стирателей Вороховского корпуса службы контроля».
Дата. Подпись. Печать.
Без выбора, без вариантов.
По сути, произошло то, чего он так долго добивался. Его отчисляют. Вернее считают закончившим обучение, И отправляют к чистильщикам. Тем, кто до конца дней стирает мертвецов лишние знания не нужны. Зачем тратить деньги на обучение того, кто скоро умрёт.
«Допрыгался, сына» — повторил голос в голове.
Мечта осуществилась, его выгнали.
— Макс? — повторил Лёха.
— Следственный факультет или архивное дело. — непослушными губами проговорил Грошев.
— Очередной следователь, — Илья пошел к выходу, — Что Империя будет делать с таким количеством героев?
— Архивариус или следак? — удивился Дорогов, — Какой интересный разброс.
— Простите, мне надо подумать, — ровно проговорил Макс.
— О чём? — не понял Игроков.
— Обо всем, — Грош пошел к выходу вслед за Цаплиным.
Дверь открылась до того, как аудитор успел взяться за ручку, в зал вошла Лиса, по обыкновению избегавшая даже смотреть на него.
— О чём тут думать? — не понял Лёха.
Но Макс даже не обернулся, обогнул остановившегося аудитора и вышел первым, спиной чувствуя их удивлённые взгляды. Он шёл и шёл по широкому коридору, монолитность стен сменилась, рядом одинаковых дверей.
Он никогда раньше не слышал, что студентов отправляли в стиратели. Слишком ценный ресурс пси-специалисты чтобы им разбрасываться. Обычно это наказание, отряд штрафников, для оступившихся псионников, да не просто оступившихся, а безнадежно упавших. На пути ко дну много ступеней и остановок. Видимо, кто-то решил что он уже достаточно спотыкался, и ему придали ускорение пинком.
На первом же перекрёстке Грошев свернул направо и толкнул первую же двойную дверь. Не очень большая квадратная комната мало походила на библиотеку, но именно ей и являлась. Книг было немного, всего два шкафа из старомодного темного дерева, закрытые стеклянными дверцами. Основной доступ к информации был через компьютер. Через три машины, стоящие в разных углах.
Макс бросил письмо на стол и сел за первый. Пальцы пробежали по клавиатуре, вбивая слова в строку поиска. Комп затребовал код доступа. Да, они не в лагере, они в Императорском бункере. Грош снял с шеи муляж кад-арта и вставил в порт, машина пискнула и он получил ученический допуск.
«Отряд стирателей», найдено двадцать семь тысяч результатов.
Как назло первыми выскочили фотографии, от которых Грошев уже не смог оторваться, палец как заведённый кликал картинку за картинкой. Изображения того, во что превращаются люди, часто применяющие модификацию «игла».
Стирая чужую душу псионник растрачивает собственную. Из отряда стирателей редко кто выходят на пенсию, его солдаты к тридцати годам выглядят на семьдесят. Стереть призрака — значит вливать в него силу, пока оболочка не лопнет. Делая это, пси-специалист опустошает себя. Сколько он выдержит на пределе возможностей?
— Ох, — послышался тихий вздох, парень обернулся.
Макс погрузился в мир фотографий, снимков энергии и некрологов, в мир грядущего будущего так сильно, что не услышал, как вошла Лиса. Как она встала за спиной и взяла в руки письмо, на котором остались его потные отпечатки.
— Убирайся. — сказал он.
— Максим…
— Чего непонятного в слове «убирайся»?
— Я могу помочь.
— Я не просил о помощи.
— Послушай…
— Уходи, или я выкину тебя отсюда.
Настя была упорной, иногда безрассудно упрямой, но она не была дурочкой. Она знала, когда можно настаивать, а когда нет. Не тогда когда его голос звенел от бешенства.
— Когда будешь готов говорить, просто позови, — тихо сказала девушка, закрывая за собой дверь.
Грош вернулся к экрану, с которого на него смотрели люди с потухшими глазами. Люди в инвалидных колясках, многие с кислородными баллонами и скрюченными шишковатыми пальцами.
Картинки преследовали его всю ночь, не помог даже укол, смесь обезболивающего с успокоительным. Он забылся сном, в котором он бежал по заваленным штрекам шахты, спасался от оглушающего камнепада, преследующего его попятам. И вдруг оказывался сидящим в инвалидной коляске. Дрожащие пальцы не в силах были ухватить обод колеса и двинуться дальше, в мышцах не было силы, а дряхлеющее тело ломило о усилий, дыхание отдавало кислятиной. Звук раздавался все ближе и ближе. Каменный глыбы катились по коридору, словно мячи в кегельбане. Еще секунда и… он до последнего пытался сдвинуть с места застрявшую на неровном полу коляску. Пока его не завалило. Пока он не проснулся.
Грош до утра пялился в потолок, как никогда осознавая, что до отъезда из бункера осталось семь дней.
— Ты как? — спросил Лёха.
— Думаешь, если ты спросишь в третий раз, а я в третий раз отвечу: нормально, что-нибудь изменится.
— Блин, ну почему ты такой, — Игрок отставил кружку.
Они сидели в столовой. За соседним столом о чем-то спорили толстяк и Сухарев, через проход заканчивала обед сменившаяся с поста охраны пятёрка солдат, Калес присоединился к ним спустя минуту. В дальнем конце зала, где столики были заняты через один, он увидел Маркелова, и встретился взглядами с незнакомыми мужчинами и женщинами. Здесь мало кому было дело до временного жильца, раз знал своё место и не совался куда не надо. Лисицина заняла столик в углу и сверлила его взглядом.
— Потому что, — ответил Грошев, поднимая ложку и совершенно не ощущая вкуса того, что ел.
— Тогда я знаю, что тебя развеселит, — Лёха посмотрел на Гроша, — Ну или хотя бы отвлечёт, — он встал и скомандовал, — Идём.
Игрок привел его в один из залов, где Максу бывать еще не доводилось. В первый момент парень даже подумал, что друг ошибся и их сейчас вежливо или не очень вежливо выставят за дверь. Помещение больше всего напоминало тронный зал, хотя как он мог судить, если видел нечто подобное пару раз по телевизору.
Зал был большой, просто огромный.
— Не дрейфь, — его толкнули в спину, и засмеявшийся Воронов вошел в зал.
Следом появился Сухарев, и скупо улыбающася Лиса.
— Мы знаем, что ты тут никогда не был, — сказал Игрок, — Мы уговорили профа открыть зал для церемоний.
— Не совсем так, молодой человек. У нас инвентаризация, — раздался голос и Грош увидел Дорогова и Цаплина с ноутбуком стоящих чуть дальше, — Но когда мы узнали, что вы не проходили посвящение, то решили заняться залом немного раньше, чем планировали.
— Посвящение?
— Точно, — толстяк остановился рядом с профессором.
Высокие потолки, отполированный до блеска пол, резные каменные колонны, которые не по силам обхватить руками одному человеку. Картины, портьеры. Постаменты и статуи. Слишком торжественно, слишком помпезно. Только трона с императором не хватает.
— Ты тогда сбежал из академии, — тихо сказала Настя.
— Опять, — оглянулся Лёха, — И пропустил посвящение в псионники.
— Почему-то меня это только радует.
— Да ладно, было весело, — отмахнулся Игрок, — Великий герцог даже речь толкнул.
— Он был пьян и сильно шатался, — вставила Настя.
— Потом мы поклялись служить и защищать, — Лёха указал на постамент, где стояла каменная плита с высеченными словами.
Первая присяга воинов Керифонту. Макс почувствовал как на него накатывает раздражение, ему было не дела ни до слов, ни до мертвецов, что их произносили.
— Першину вырвало на ботинки распорядителя, — вспомнила Лисицына.
— И весело пошло по нарастающей, — буркнул Грош, — Где купель, в которой полагалось топиться? И каким узилищем перекрещивали?
— Что-то ты сегодня мрачнее обычного, — Лёха остановился напротив постамента с помпезным кубком, увенчанным гербом Империи. Такой очень хорошо бы смотрелся в руках у капитана спортивной команды под вспышками фотокамер.
— Кстати об узилищах, — друг указал на кубок, — Угадай кто это?
Макс промолчал, не ощущая даже малейшего всплеска любопытства. Ему вдруг нестерпимо захотелось оказаться подальше отсюда. От ничего незначащих слов и улыбок.
— Керифонт, — сказала девушка, — Этот, а не тот каменный истукан в пещере, подтверждено экспертами.
— Экспертами по пеплу? — уточнил Макс.
— Какой каменный истукан? — одновременно с ним спросил Воронов, Цаплин отрывался от ноутбука.
— Эээ, проф, ребята там на пещерку наткнулись, — замялся Игроков, — Давайте я потом расскажу.
Макс обошёл кубок, не почувствовав никаких остатков энергии, совсем. Не зная наверняка, что там закрыт пепел, он бы и не обернулся сочтя кубок пустым.
— Раз исторический пепел не произвёл впечатления, а что скажешь об этом — друг указал на черную бархатную подушку, на которой лежал прозрачным минерал величиной с апельсин, только далеко не такой ровный.
— Камень Керифонта, — сказал Сухарев.
Настя улыбнулась, и тот покраснел. Воронов достал из кармана батончик и со вкусом откусил.
— Тот самый, — пояснил Игрок, будто существовал какой-то не тот.
Макс посмотрел на кристалл. Обычный мутный булыжник с трещиной посередине. Лёха протянул подрагивающие пальцы, и прежде чем Грош понял, что тот намеревается сделать, положил их на камень. Сквозь тело парня прошла дрожь, глаза закатились, из горла вырвался хрип.
Цаплин со вздохом закрыл ноутбук, профессор покачал головой. Но прежде чем Макс бросился к Игроку, тот рассмеялся и открыл глаза.
— Идиот, — констатировала Лиса.
Лёха без всякого питета подхватил минерал и бросил его Грошеву. Макс машинально поймал. Камень был тяжелым и холодным. Но и только. Он мог подобрать такой где угодно и выдать за реликвию. Грош поднял кристалл и посмотрел на свет, трещина идущая от края к центру казалась слегка розоватой. Еще одно разочарование, такое же недоразумение, как и легенда.
— Молодые люди, — укоризненно сказал Воронов, — верните реликвию Императорского дома на место, она здесь не для вашего развлечения.
— И у нее есть инвентарный номер, — добавил Цаплин.
Парень уронил кристалл на черный бархат.
— А еще тут есть… — начал Лёха, но Грош уже шел обратно, — Макс! — закричал друг.
Грош взмахнул рукой, открыл дверь и вышел. Он просто не мог там находиться там, смотреть, как они дурачатся и смеются. Физически не мог. Все что ему хотелось это завыть в голос и сломать, разбить первое, что попадётся под руку. Он знал, что скоро сорвётся. После такого его точно бы закрыли в психушке. Поэтому он просто поспешил прочь.
Бойтесь своих желаний, они могут осуществиться. Только сейчас он понял истинный смысл высказывания. И мир встал с ног на голову. Когда-то он мечтал избавиться от силы, в скором времени ее из него вытянут без остатка. Но загвоздка в том, что он больше не хотел отказываться от дара. Только не так.
Макс осознал, что стоит в своей комнате, вцепившись руками в металлическую спину кровати, пальцы побелели от напряжения, из горла рвался полу рык, полу крик. Грош захрипел, чувствуя, как спазм проходит по телу, отдаваясь болью в боку.
Парень отпустил кровать. И схватив стул, с криком бросил его в стену, толкнул стол, квадратный ночник покачнулся, и тихо звякнув, упал на пол. Лампочка, неуверенно мигнув, погасла, погружая комнату во тьму. Макс смахнул со стола стакан с водой, развернулся, схватил подушку, бросил и ее, потом одеяло, матрас. Он в исступлении швырял все, что попадалось под руки. Он рычал, чувствуя, как глазам подступает что-то горячее.
Он хотел разрушить, сломать все до чего дотянется, все что его окружает, как скоро сломают и его.
Макса остановил прямоугольник света, упавший из раскрытой двери. Он замер на месте, словно дикий зверь почуявший опасность. Он знал кто мог пойти за ним, но радости от этого знания не испытывал.
— Я не звал тебя.
— Я знаю, — ответила Лиса, закрывая дверь.
Свет исчез, оставив вокруг них тьму.
— Я не в настроения разговаривать.
— Я тоже.
Грошев повернулся. Она стояла у дверей, стройный силуэт, короткие вьющиеся волосы, руки опущенные вдоль тела.
— Не нарывайся, Лиса, — он сделал первый шаг, — Уходи. Сейчас.
— Или что? — спросила она с вызовом.
— Или мы оба об этом пожалеем, — он говорил одно, а делал совсем другое.
Еще шаг и он упёрся ладонями в дверь по обе стороны от ее головы.
— Я ни о чем жалеть не собираюсь, — проговорила девушка, — И тебе не дам.
Привстав на цыпочки, Настя прижалась к его губам своими. Все что оставалось в нем разумного и осторожного, все, что сдерживало его, исчезло в этом касании. Он дал ей шанс уйти. Она им не воспользовалась.
Макс толкнул Настю к двери, действие граничившее с грубостью, но она даже не пискнула. Долгий, почти ощутимый взгляд в темноте, и шум дыхания. Макс провел пальцем по скуле. Руки девушки коснулись его груди и, поднявшись выше, сомкнулись на его шее.
От такого простого и такого приглашающего жеста у него по позвоночнику побежали мурашки. Он наклонился, их поцелуй был полон обречённой решимости. Настя не протестовала ни его вторжению, ни напору. Он провел руками по спине и сжал ягодицы, она тут же, обхватила ногами его талию. В голове послышалось низкое гудение, словно кто-то тронул гитарную струну. Макс невнятно зарычал, подхватил девушку, развернулся. Настя коснулась губами шеи и он сделав пару шагов едва не споткнулся о валяющийся на полу матрас, не сразу вспомнив, что сам же все и поскидывал буквально минуту назад. Впрочем, какая разница, она же не в Импер отель пришла.
Он опустился на колени, Лисицына засмеялась, и этот звук бархатом коснулся кожи и растёкся по телу тягучим предвкушением. Лиса разжала руки и соскользнула на матрас со сбившимся бельём. Макс провёл ладонями по стройным бёдрам, поднялся выше, пальцы наткнулись на ряд пуговиц и он дёрнул ткань в стороны. Раздался треск, и он смог, наконец ощутить ее по-настоящему. Почувствовать прикосновение к коже, тёплой, гладкой, вздрагивающей от каждого касания.
На секунду он оторвался от ее тела, в нетерпении стащил и отбросил рубашку, расстегнул ремень. Лиса засмеялась снова, он услышал шорох ткани, когда она избавлялась от одежды.
Это было время смеха, быстро перешедшего в стоны, время прикосновений преходящий в обжигающие поцелуи, когда он снова склонился над ней, когда между ними не осталось преград. Время движения и время покоя. Они не думали, они действовали. Парень и девушка давно тянувшееся друг к дугу, в этот миг стали чем-то целым, чем-то значимым друг для друга.
Настя тоненько вскрикнула, отзываясь на его движение, на малейшее изменение ритма, на каждый задержанный вдох. Все было так стремительно, что ему казалось он не в состоянии прочувствовать каждую секунду, каждый миг, который хочется задержать, продлить чувство похожее на исступление. Но это, наверное, было невозможно. Не сейчас, в самый первый, самый сладкий раз.
Ногти впились ему в спину, и удовольствие зародившееся в ее теле, ударило по нему, и прокатившись от макушки до пяток, стирая мысли, оставляя лишь чистое ощущение пустоты и покоя.
Лиса сдержала обещание, жалеть ему не пришлось. Ни сейчас, ни потом, когда белье вернулось на узкую односпальную кровать, когда упавшая, но не разбившаяся лампа, снова заняла место на столе, отбрасывая тусклый свет на часть комнаты. Настя в черной рубашке сидела на скомканном одеяле и водила пальцем по его спине. Легкое, как перышко касание, вдоль одного рубца к другому. Пальцы задели край казавшейся грубой повязки. Злость, клокотавшая в нем, исчезла, и пришло понимание. Его никто не собирался казнить, пусть исход выглядел неотвратимым. Никто не придет и не заставит отдать силу. Он должен будет сделать это сам. У него есть время, не так много, но есть. Он выпутается, должен. Во всяком случае, попытается.
Он рассмеялся, представляя сколько псионников до него рассуждали так же, и закончили свои дни под капельницей, не узнавая ни родных, ни друзей, ни себя.
— Чего смешного? — спросила Настя.
— Ничего, — он перевернулся на спину и взял ее лицо в ладони, — Ничего, о чем стоило бы говорить.
— Почему? — она улыбнулась, — Я хочу поговорить. Расскажешь откуда у тебя эти шрамы?
— Легко, — он притянул ее к себе и поцеловал, — Откровенность за откровенность, замысел Лисицыных в обмен на историю шрамов, годится?
Девушка чуть напряглась, отстраняясь.
— Максим, — она закусила губу, — Я не могу. Я вышла из игры, но Калес — моя семья. А семью не предают.
Он смотрел в умоляющие карие глаза, чувствуя, как где-то в груди зарождается холод. Он вспомнил, где слышал это слова раньше.
[1] Остров Императора — искусственный остров на озере Тиррен, сравнимом по площади с небольшим морем. Империя в империи: дворец, парки, сады, фонтаны, частная посадочная полоса — всё на этом клочке суши приспособлено для жизни и комфорта правящей семьи, а также для их защиты.
