На следующий день они выступили в путь позже обычного. Задержка произошла из-за ссоры, вышедшей между возницей телеги и махаутом вьючного слона по поводу распределения багажа. Вопрос пустяковый, но оба спорщика мигом вошли в раж, каждого поддержали горластые сторонники, и в конце концов половина возниц и все махауты начали обмениваться оскорблениями, что неминуемо привело к драке.

Пока дерущихся разняли и спорный вопрос уладили, прошло целых два часа, и стало ясно, что следующего места стоянки они достигнут только после полудня – перспектива безрадостная в такую жару.

В тот день они двигались вдоль сухого русла, петляющего между высокими кустами травы, редкими колючими деревьями и бесчисленными муравейниками. Хотя солнце еще стояло низко над горизонтом, когда они наконец тронулись в путь, утренний воздух уже утратил свежесть, и день обещал быть даже жарче предыдущего. Мелкий песок поднимался удушливыми облаками из-под конских и воловьих копыт, тележных колес и тяжело ступающих ног людей и слонов, и Шушила плакала и ныла, пока Джхоти, сидевший с сестрами в рутхе, не потерял терпение и не отвесил ей пощечину.

– Можно подумать, тебе одной жарко и душно, – яростно набросился он на сестру. – Так вот, это не так! И если ты думаешь, что я соглашусь проехать еще хоть ярд в этой дурацкой коробке с хнычущей дурой, от которой шума больше, чем от больной козы, то ты ошибаешься!

С этими словами он выскочил из рутха в облака пыли и, проигнорировав все призывы вернуться, велел подать коня и настоял на том, чтобы проехать остаток пути верхом.

Пощечина и внезапный уход Джхоти благотворно повлияли на Шушилу, склонную реагировать положительно на любую демонстрацию мужского гнева. А кроме того, этот инцидент неожиданно сыграл на руку Ашу, который прежде всячески избегал общества Биджу Рама, а теперь ломал голову, как бы изменить ситуацию, не прилагая к тому видимых усилий.

Внезапное появление Джхоти верхом на лошади решило проблему. Его свите, последнее время путешествовавшей в повозках, пришлось их покинуть и сесть в седла, чтобы сопровождать юного господина. И когда мальчик собрался отпустить придворных, заявив, что не нуждается в них, так как поедет с сахибом и Мулраджем, Аш возразил, что людям лучше остаться с ним – позже они смогут съездить вперед за пищей и водой. Процессия никак не успеет достичь места стоянки к обеденному часу, а следовательно, им всем придется есть у обочины или вообще не есть.

На сей раз Джхоти не стал спорить, и они все поехали группой. Таким образом, впервые с начала путешествия Аш провел несколько часов в обществе Биджу Рама и даже умудрился побеседовать с ним, как с добрым знакомым. Разговор получился бессвязным, так как жара не располагала к разговорам, но, по мнению Аша, ситуация была лучше некуда, поскольку сложилась естественным образом и не производила впечатления искусственно созданной. Позже ему не составило труда изрядно отстать от процессии под тем предлогом, что к месту стоянки лучше прибыть последними, когда все палатки уже будут разбиты и пыль уляжется. Для этого пришлось перейти на шаг, но все – даже лошади – чувствовали упадок сил и нисколько не возражали против того, чтобы двигаться неспешным шагом, держась поодаль от облаков пыли, взметенных бредущими впереди людьми и животными.

Солнце стояло почти в зените, когда они нашли удобное место для привала на обед, и Мохан с Биджу Рамом уехали вперед, чтобы распорядиться насчет еды. Вернувшись, они доложили, что до места стоянки осталось меньше мили и, поскольку передовой отряд добрался туда некоторое время назад, большинство палаток уже разбито, а остальные будут установлены в течение часа.

Аш надеялся, что поднимется ветер, но, как нарочно, лаух в тот день не дул и воздух оставался недвижным, – в конечном счете это было неплохо, хотя и означало, что ему придется приложить дополнительные усилия к тому, чтобы последующие его действия не показались нарочитыми. Успех задуманного хода зависел от того, насколько непосредственно он будет держаться. Было важно, чтобы все выглядело естественно, и почти так же важно, чтобы выбранное место было приметным и находилось не очень далеко от лагеря – но и не очень близко.

Он с трудом дождался, когда они закончат есть и двинутся дальше, ибо заметил впереди одинокую пальму, возвышавшуюся над пыльной пустошью и редкими кустами травы и служившую хорошим ориентиром. Меньше чем в миле за ней над землей висели облака пыли – там разбивали палатки. Скоро они достигнут лагеря. Сейчас или никогда…

Аш глубоко вздохнул, повернулся к Кака-джи и задал какой-то вопрос о Каридкоте, призванный положить начало общему разговору и тем самым привлечь внимание Биджу Рама. Потом, когда они поравнялись с пальмой, он снял пробковый шлем и, обронив замечание насчет нестерпимой жары, вынул из кармана платок и принялся вытирать пот со лба и шеи. Только это был не платок, а скомканный кусок ткани, прежде являвшийся частью элегантного серого ачкана, а теперь испещренный бурыми пятнами. Аш привлек всеобщее внимание к данному факту, осекшись на полуслове и изумленно уставившись на лоскут.

Всем своим видом он дал понять, что впервые видит эту тряпку и понятия не имеет, каким образом она оказалась у него в кармане: он нахмурился, понюхал ее, поморщился от отвращения и, не потрудившись рассмотреть находку повнимательнее, скомкал и бросил в кусты пампасной травы.

Он даже мельком не взглянул на Биджу Рама, пока договаривал фразу и шарил в карманах в поисках обычного льняного платка, который якобы и рассчитывал вытащить сразу. Платок нашелся во внутреннем кармане куртки, и Аш промокнул им лоб, прикрепил его сзади к шлему для защиты шеи от солнца, а затем продолжил разговор, намеренно вовлекая в него Биджу Рама, дабы лишить того возможности отстать от группы и подобрать измятый лоскут ткани до прибытия к месту стоянки. Оказавшись же там, Биджу Рам не сумеет сразу отправиться на поиски, так как Гул Базу было велено поставить палатку Аша на ближайшей по ходу движения границе лагеря, развернув входом в сторону, откуда они прибыли, и если Биджу Рам вознамерится вернуться за своей недавно утраченной собственностью при свете дня, ему придется сделать это на глазах у Аша, который собирался сидеть под навесом с полевым биноклем, якобы высматривая на равнине черных антилоп. При существующих обстоятельствах Биджу Рам вряд ли решится на такое. Но одно уж точно не вызывало сомнений: если он узнал лоскут серой ткани (а такая возможность ему была предоставлена), он вернется за ним.

Они достигли границы лагеря минут через пятнадцать, и остаток дня прошел без событий. Жара отбивала охоту к любым видам деятельности, помимо самых необходимых; люди и животные укрылись в тени, какую сумели найти, и погрузились в сон на несколько долгих часов, остававшихся до времени, когда солнце спустится к горизонту и воздух станет прохладнее. Аш то и дело поглядывал в бинокль на равнину, где на фоне белесого неба вырисовывалась одинокая пальма, казавшаяся отсюда размером с зубочистку, но, если не считать постоянного дрожания знойного марева, там не наблюдалось никакого движения. Когда лагерь пробудился и занялся ежевечерними делами, косильщики направились не в сторону проторенного утром пути, а налево и направо от места стоянки, где трава не столь густо присыпана песком и пылью.

Как обычно, Аш поужинал на открытом воздухе, но сегодня вечером не стал засиживаться допоздна, а удалился в палатку, едва лишь в небе появились первые звезды, отпустил Гул База и, дождавшись темноты, погасил фонарь, чтобы у любого человека, ведущего за ним наблюдение, создалось впечатление, будто он лег спать. В его распоряжении оставалось еще много времени, ибо луна была на ущербе и должна была взойти только через час с лишним, но он не хотел рисковать. Лучше прибыть на место слишком рано, чем опоздать. Стекло фонаря еще не успело остыть, когда он выскользнул из-под боковой стенки палатки и по-пластунски пополз через участок открытой местности к укрытию в зарослях пампасной травы, двигаясь столь бесшумно и проворно, что даже у Малик-шаха (научившего Аша так ползать) не получилось бы лучше. У него за спиной свет фонарей, факелов и костров озарял небо и обращал ночь в день, но равнина впереди являла собой бескрайнее море черноты, испещренное шуршащими островками травы, и даже ближайшие кикары еле виднелись на фоне усыпанного звездами неба.

Аш ненадолго остановился, чтобы убедиться, что никто за ним не крадется, а потом двинулся дальше в темноту, держась пересохшего ручья, чье песчаное дно смутно белело в свете звезд. Дорога, которой он проезжал раньше днем, тянулась вдоль ручья, и, хотя из-за извивов русла путь до места, где он выбросил оторванную половину серого ачкана, составлявший всего милю по прямой от лагеря, удлинялся в полтора раза, двигаться было легко. Настолько легко, что не успел Аш оглянуться, как темная колонна пальмы неясно вырисовалась перед ним на фоне звездного неба.

Он подошел к дереву и сел под ним на корточки на местный манер, приготовившись ждать. Луна взойдет через полчаса с лишним, а поскольку Биджу Рам вряд ли покинет лагерь, пока не станет достаточно светло (и на дорогу у него уйдет минут сорок пять, самое малое), ждать придется долго.

Аш научился быть терпеливым, но это всегда давалось ему тяжело, и сегодняшняя ночь не стала исключением. Он постарался хорошо запомнить место, куда выбросил лоскут ткани, и еще совсем недавно с уверенностью сказал бы, что знает с точностью до одного-двух ярдов, где тот лежит, но в свете звезд островки травы выглядели иначе, и он засомневался. Вдобавок как знать, не утащил ли окровавленную тряпку какой-нибудь стервятник или рыщущий в поисках добычи шакал, а искать ее в темноте не имеет смысла. Если она осталась на месте, Биджу Рам найдет ее в скором времени, и даже если она пропала, ничего страшного: сам факт, что он явился за ней, послужит достаточным доказательством. Но когда наконец луна поднялась над равниной, Аш сам увидел лоскут ткани рядом с кустом пампасной травы, шагах в десяти слева от него.

Лунный свет равным образом выдавал и его собственное местонахождение, ибо пальма больше не защищала от постороннего взгляда, и Аш немного углубился в заросли травы, вытоптал там укромное местечко для засады, снова сел на корточки и стал ждать.

Укрытие оказалось неудобным: при каждом случайном движении трава шелестела, а в глубоком ночном безмолвии любой звук слышался отчетливо. Однако тишина играла Ашу на руку, она позволяла ему услышать шаги задолго до появления Биджу Рама в поле зрения.

Минуты медленно текли одна за другой, складываясь в часы, а ничего по-прежнему не происходило, и в конце концов Аш начал спрашивать себя, не допустил ли он ошибку – не в смысле принадлежности серого кафтана (он точно знал, что лоскут принадлежит Биджу Раму), а в том, каким способом он избавился от окровавленной тряпки. Может, он выбросил ее слишком быстро, не дав достаточно времени на опознание? Или настолько небрежно, что сей жест не привлек незаинтересованного взгляда? Или же он перестарался и сцена показалась наигранной?..

Биджу Рам далеко не глуп и не станет рисковать, если заподозрил ловушку, сколь бы соблазнительна ни была приманка. Но если он поддался на обман и принял утреннее представление за чистую монету, ничто его не остановит и он никому не поручит этого дела и никого не возьмет с собой. Он придет один – или вообще не придет. Однако луна уже два часа как взошла, а Биджу Рам все еще не появился, и в ночной тишине по-прежнему не слышалось никаких звуков, свидетельствующих о чьем-либо приближении. Если он так и не придет, можно будет с полным основанием предположить, что он заподозрил ловушку, а тогда не исключена вероятность нарваться на засаду по дороге обратно в лагерь.

Аш беспокойно пошевелился и почувствовал искушение закончить дежурство, вернуться кружным путем к своей палатке и лечь спать. Дело, надо полагать, уже близится к часу ночи, и всего через три с небольшим часа лагерь проснется и начнет готовиться к выступлению. Помимо всего прочего, Аш совершенно не нуждается в дополнительных доказательствах того, что именно Биджу Рам стрелял в него и оставил у него в руках кусок своего кафтана, когда они дрались в темноте. Или что именно Биджу Рам по приказу нотч убил Хира Лала и Лалджи, а теперь, по воле нового хозяина, пытается избавиться от Джхоти. Все и так яснее ясного, и донкихотская убежденность в том, что, по совести говоря, он обязан получить хотя бы одно конкретное доказательство, подтверждающее его подозрения, просто нелепа: ведь оно всего лишь подтвердит то, что он уже знает. И какое отношение имеет совесть к Биджу Раму?

«Никакого, – сердито решил Аш. – Никакого».

Однако он знал, что не может уйти, пока Биджу Рам не придет. Если вообще придет. Пусть эта убежденность и донкихотская, но она существует, и он не в силах от нее избавиться. Прошлое сильнее его. Хилари и Акбар-хан посеяли семена глубже, чем думали, когда внушали маленькому мальчику, что единственным непростительным грехом является несправедливость и что он должен оставаться честным в любых обстоятельствах. Да и законы Англии гласили, что любой обвиняемый человек считается невиновным, покуда его вина не доказана.

«Ad vitam aut culpam», – иронически подумал Аш, вспомнив одно из любимых изречений полковника Андерсона, которое тот предпочитал переводить так: «Пока преступление не доказано». А командующий корпусом разведчиков в разговорах на тему о надлежащем отправлении правосудия любил повторять слова диккенсовского судьи: «Слова солдата не являются доказательством». Однако дело против Биджу Рама основывалось на слухах и догадках, трактованных очень предвзято в силу давней острой неприязни, восходящей к годам детства Аша, и он не мог приговорить человека к смерти на основании одних подозрений.

К смерти… Аш испытал странное потрясение. Удивительное дело, но только сейчас он осознал, что намерен убить Биджу Рама. Здесь вступило в свои права влияние Хава-Махала и пограничных племен, и Аш перестал думать как англичанин.

Оказавшись в аналогичной ситуации, девяносто девять британских офицеров из ста арестовали бы Биджу Рама и передали в руки судебным властям, а сотый, вероятно, предоставил бы разобраться с делом Мулраджу и старейшинам каридкотского лагеря. Но ни одному не пришло бы в голову свершить правосудие самому, а вот Аш не видел в этом ничего плохого.

Если Биджу Рам виновен в убийстве и покушении, тогда ничего не оставалось, кроме как разобраться с ним здесь и сейчас – если он придет. А если не придет? «Придет, – подумал Аш. – Наверняка придет. Ему ведь так хочется найти жемчужину!»

Тени сокращались по мере того, как луна поднималась все выше, и стало так светло, что хоть газету читай. Летняя луна в Индии не имеет ничего общего с бледным серебряным шаром, висящим в небесах над более холодными странами, и даже самый крохотный жучок, бегущий по пыльной земле между пучками травы, был виден ясно, как при свете дня. Лоскут ткани, оставленный Ашем в качестве приманки в ловушке, отчетливо вырисовывался темным пятном на фоне белой пыли, и теперь ночную тишину нарушали разные звуки.

Тихое постукивание возвестило о прибытии молодого дикобраза, привлеченного запахом несвежей крови. Обнюхав тряпку и убедившись в ее несъедобности, зверек проворно убежал, негодующе треща иглами. Где-то вдали шакалья стая разразилась воем и тявканьем, эхо прокатилось по равнине и стихло на скорбной протяжной ноте, а вскоре послышался шелест травы и легкий топот – то гиена вприпрыжку пробежала мимо, направляясь к лагерю, чтобы поживиться объедками. Но по-прежнему ни один звук не свидетельствовал о приближении человека, и Аш потянулся, разминая затекшую спину и мечтая о сигарете. При ярком лунном счете короткая вспышка спички будет почти незаметна, а огонек сигареты он легко сможет прикрывать ладонью. Но нет, зажигать сигарету нельзя: безветренной ночью запах табачного дыма распространяется слишком далеко, Биджу Рам учует его и получит предупреждение об опасности.

Аш устало зевнул, сомкнул веки и, должно быть, задремал на несколько минут. А когда он снова открыл глаза, легкий изменчивый ветерок колебал высокую траву с шелестом, похожим на шепот отдаленного прибоя на галечном берегу. И Биджу Рам стоял в широком пятне лунного света меньше чем в десяти ярдах от него…

В первый момент Аш решил, что его укрытие обнаружено: казалось, Биджу Рам смотрит на него в упор. Но потом его взгляд скользнул мимо. Он стоял у пальмы и озирался вокруг, поглядывая в сторону лагеря и, очевидно, вычисляя точный путь, которым он и остальные проследовали вчера днем. Он явно не подозревал, что попал в западню и кто-то наблюдает за ним, ибо не пытался спрятаться, а стоял на открытом месте, в полурасстегнутом кафтане, подставляя прохладному ветерку голую мясистую грудь.

Вскоре Биджу Рам, глядя себе под ноги, двинулся вперед между разбросанными там и сям пучками травы, достигающей колен, и островками высокой пампасной травы. Пару раз он наклонился, пристально всматриваясь в тени и шаря в них тяжелой, окованной серебром тростью, а один раз стремительно нагнулся и подобрал что-то, но сразу же отбросил с явным отвращением и на миг остановился, чтобы вытереть пальцы о рукав кафтана.

Он находился в нескольких футах от Аша, когда увидел вещь, которую искал, и испустил громкий удовлетворенный вздох, перекрывший даже шелест травы. Довольно долго он стоял совершенно неподвижно, пристально глядя на лоскут ткани широко раскрытыми глазами, а потом бросился к нему, выронив трость, подхватил с земли и принялся мять дрожащими руками.

Невольно вырвавшийся у него смешок свидетельствовал, что Биджу Рам нащупал в складках ткани маленький твердый предмет. Он разорвал потайной карман в такой лихорадочной спешке, что серьга выкатилась оттуда и упала к его ногам.

Бриллианты на тонкой золотой оправе засверкали холодным блеском. Черная жемчужина лежала на белом песке каплей сияющей тьмы, прекрасная и чудесная, словно вбирающая и источающая лунный свет. Глядя на нее, Биджу Рам снова рассмеялся – знакомым хихикающим смехом, который всегда выражал скорее злорадство, нежели искреннее веселье и в котором теперь явственно слышались торжествующие нотки.

Слишком поглощенный поисками пропавшей драгоценности, он не почувствовал близкого присутствия человека, а наклонившись за жемчужиной, не осознал, что, хотя ветер стих так же неожиданно, как поднялся, трава продолжает шелестеть. И когда он заметил мелькнувшую тень, было уже слишком поздно.

Сильные пальцы сомкнулись на его запястье подобием стального капкана и вывернули руку с такой яростью, что он вскрикнул от боли и уронил жемчужину обратно в пыль.

Аш поднял серьгу, положил в карман и, разжав хватку, отступил на шаг.

Биджу Рам, чрезвычайно хитрый и находчивый, обладал способностью молниеносно соображать и моментально претворять мысли в действия. Но на сей раз он был застигнут врасплох (ибо полагал себя в полной безопасности) и от потрясения, вызванного внезапным появлением Аша, выпалил неосторожно:

– Сахиб! Что… что вы здесь делаете?.. Я не знал… Я пришел, чтобы… э-э… найти безделушку, которую… обронил нынче утром. Отдайте ее мне, сахиб. Она моя.

– Вот как? – мрачно спросил Аш. – Следовательно, кафтан, в котором она хранилась, тоже принадлежит вам. И это означает, что вы дважды, по моим сведениям, пытались убить меня.

– Убить вас? – Биджу Рам овладел собой, и теперь его лицо и голос выражали глубокое недоумение. – Я не понимаю, сахиб. Какой кафтан?

– Вот этот. – Аш дотронулся носком башмака до лоскута ткани. – Вы оставили слишком большой кусок от него в моих руках, когда скрылись после неудачной попытки убить меня. А позже вы обшарили мою палатку в его поисках, поскольку, в отличие от меня, знали, что содержится в потайном кармане. Но прошлой ночью я тоже узнал, а потому выбросил лоскут здесь, не сомневаясь, что вы за ним вернетесь. Я наблюдал за вами, когда вы искали, и видел, как вы вынули оттуда жемчужину, так что вам не нужно попусту тратить слова, делая вид, будто вы не понимаете, о чем я говорю, или будто кафтан принадлежит не вам.

На лице Биджу Рама на миг отразилось смешанное чувство ярости, страха, неуверенности и опаски, которое сменилось выражением шутливой укоризны, когда он улыбнулся, развел руками со смиренным видом и промолвил:

– Вижу, придется рассказать вам все.

– Отлично, – сказал Аш, удивленный столь быстрой капитуляцией.

– Я бы давно рассказал, сахиб, если бы предполагал, что вы заподозрите меня. Но такая мысль не приходила мне в голову, а потому, когда мой слуга Карам во всем признался и я узнал, что никто серьезно не пострадал и никаких жалоб не последовало, я по глупости согласился не выдавать его – хотя не думайте, что я не наказал парня. Уверяю вас, я наказал, и самым суровым образом. Но Карам сказал мне – а я поверил, – что он вовсе не собирался похищать винтовку, а хотел только взять на время, чтобы подстрелить кала хиррену, черную антилопу, которая выходит пастись по ночам, ведь в нашем лагере есть люди, употребляющие в пищу мясо и готовые хорошо заплатить за него. Он хотел вернуть винтовку на место, прежде чем ее хватятся, но в темноте принял сахиба за антилопу и выстрелил, а обнаружив ошибку, пришел в совершенный ужас: по его словам, пока вы не набросились на него, он думал, что убил вас. А когда Карам наконец убежал от вас, выронив винтовку и оставив кусок кафтана в ваших руках, он ничего не рассказал о случившемся и выдал свои синяки и ссадины за последствия падения. Я сам никогда не узнал бы об этом, если бы за день до прискорбного происшествия не отдал слуге свой старый кафтан, забыв про серьгу, оставленную в одном из карманов, а когда я сообразил, что к чему, и потребовал кафтан обратно, вот тогда-то он и признался во всем. Сахиб, вообразите себе мой ужас!

Он выжидательно умолк, но Аш не проронил ни слова, и тогда Биджу Рам глубоко вздохнул и потряс головой, словно вспоминая тот момент.

– Мне следовало тотчас же притащить Карама к вам, я знаю, – великодушно признал он. – Но он слезно молил меня о милосердии, а поскольку вы, сахиб, не сообщили о случившемся и, по счастью, не пострадали, я внял мольбам бедняги и не нашел в себе сил разоблачить его. Он обещал мне также найти и вернуть мою серьгу, но если бы я знал, что он станет обшаривать вашу палатку или что вы признаете в кафтане мою собственность и заподозрите во мне злоумышленника, я бы сразу пришел к вам и выложил всю правду – тогда вы вернули бы мне серьгу, и все было бы хорошо. Я виноват, признаю: я был слишком снисходителен к своему слуге-шельмецу и за это прошу у вас прощения. Но будь вы на моем месте и соверши проступок один из ваших слуг, разве вы поступили бы иначе? Нет, я уверен! А теперь, сахиб, когда я все рассказал вам, разрешите мне вернуться в лагерь. Завтра мой слуга – бадмаш предстанет перед вами, чтобы полностью признать свою вину и принять от вас такое наказание, какое вы сочтете нужным ему определить. Это я могу вам обещать.

– Нисколько не сомневаюсь, – сухо сказал Аш. – Не сомневаюсь и в том, что завтра он слово в слово повторит вашу историю – просто не осмелится поступить иначе. Полагаю также, вы щедро наградите парня за согласие выступить в роли козла отпущения.

– Сахиб несправедлив ко мне, – возразил Биджу Рам, глубоко оскорбленный. – Я рассказал чистую правду. Более того, многие могут подтвердить, что я не покидал свою палатку той ночью и…

– И что на следующее утро на вашем лице не было никаких синяков и ссадин, – закончил за него Аш. – Разумеется. Хотя, помнится мне, я слышал обратное. Впрочем, неважно: даже если это обратное будет доказано, я уверен, вы со своими друзьями придумаете какую-нибудь правдоподобную историю, объясняющую происхождение травм. Ладно. Похоже, вы можете представить множество свидетелей, которые клятвенно заверят правдивость ваших слов. Что ж, давайте допустим, что не вы, а один из ваших слуг похитил мою винтовку и пытался застрелить меня из нее, по случайному стечению обстоятельств одетый той ночью в старый кафтан, который вы щедро подарили ему всего за день до происшествия. Но что насчет серьги? У вас есть свидетели, способные подтвердить, что она действительно принадлежит вам?

В ярком лунном свете Аш увидел, как глаза Биджу Рама вдруг испуганно расширились, и убедился в правильности своего предположения: никто не знал про жемчужину и она никогда не носилась в ухе. Признаться в обладании ею значило бы подвергнуться опасности шантажа, если не убийства. Даже по прошествии многих лет все еще остались люди, которые сразу опознают серьгу и вспомнят, что исчезновение ее владельца так и не получило удовлетворительного объяснения. Биджу Рам может подкупом или угрозами заставить любое количество людей дать ложные показания, но он не рискнет представить черную жемчужину на всеобщее обозрение или попытаться подкупить кого-нибудь – даже самого продажного из своих сообщников, – чтобы тот подтвердил его право собственности на драгоценность.

Биджу Рам долго медлил с ответом, но наконец осознал, насколько затянулась пауза, и сказал с непринужденной улыбкой:

– Сахиб изволит шутить. Зачем здесь свидетели? Безделушка принадлежит мне, и сам факт, что я вернулся за ней, служит достаточным тому доказательством, ведь если бы я самолично не спрятал ее во внутренний карман, откуда бы я знал, что она там находится? Кроме того, даже мои слуги вряд ли опознают серьгу: я никогда ее не носил. Прежде она принадлежала моему отцу, который отдал ее мне перед самой своей смертью, и потому ее вид повергает меня в печаль, но с тех пор я всегда ношу ее собой в память о нем. Я вижу в ней талисман, напоминающий мне о великом и благородном человеке и оберегающий меня от беды.

– Похвально с вашей стороны, – заметил Аш. – И очень интересно. Я бы сказал, что по возрасту он не годился вам в отцы, так как был старше вас лет на пять, не более. Но вероятно, он был не по годам развитым ребенком.

Улыбка Биджу Рама стала немного напряженной, но голос звучал по-прежнему непринужденно, когда он развел руками с укоризненным видом.

– Вы говорите загадками, сахиб, и я вас не понимаю. Что вы можете знать о моем отце?

– Ничего, – ответил Аш. – Но я знал человека, который был владельцем этой серьги и всегда носил ее в ухе. Его звали Хира Лал.

Биджу Рам резко, с присвистом, втянул воздух сквозь стиснутые зубы и неподвижно замер на месте. Глаза его снова расширились, изобличая и выдавая. Но на сей раз в них отражались безмерное изумление и недоверие, а также угадывалось нечто среднее между яростью и ужасом. Он облизал пересохшие губы и, вновь обретя дар речи, заговорил хриплым шепотом, который, казалось, вырывался из него против воли.

– Нет, – прошептал Биджу Рам. – Нет, это неправда. Вы не могли знать… это невозможно…

Он вздрогнул всем телом, точно пытаясь пробудиться от кошмарного сна, и заговорил срывающимся голосом:

– Какие-то враги оболгали меня, сахиб. Не верьте им. Это все неправда… чистая ложь. Этот человек, о котором вы говорите, этот Мира… нет, Хира Лал, верно? В Каридкоте наверняка многие люди носят такое имя, оно довольно распространенное, и, возможно, у одного из них была серьга, похожая на мою. Но разве это дает основание обвинять меня в воровстве и обмане? Сахиб, вас ввел в заблуждение кто-то, кто желает погубить меня, и, если вы человек справедливый – а мы знаем, что все сахибы справедливы, – вы назовете мне имя этого лжесвидетеля, дабы я мог встретиться с ним лицом к лицу и уличить во лжи. Кто обвиняет меня? – спросил Биджу Рам дрожащим голосом. – И в чем меня обвиняют? Если вам известно его имя, скажите, сахиб! Я требую справедливости!

– Вы ее получите, – мрачно пообещал Аш. – Его зовут Ашок. В прошлом он служил покойному ювераджу Гулкота, и уж кто-кто, а вы должны хорошо его помнить.

– Но… но он умер, – выдохнул Биджу Рам. – Он не мог… Это гнусная уловка, грубо состряпанный заговор. Вас обманул самозванец! Мальчик умер много лет назад!

– Выходит, люди, посланные вами в погоню за ним, сказали, что он умер? Коли так, значит, они солгали. Несомненно, побоялись признаться в своей неудаче. Нет, Биччху-джи…

Услышав свое старое прозвище, Биджу Рам вздрогнул, как испуганная лошадь.

– …твои люди так и нашли мальчика, и, хотя его мать умерла, сам он остался в живых; а теперь вернулся, чтобы обвинить тебя в убийстве своего друга Хира Лала, чью жемчужину ты украл, и в покушении на Джхоти, а также на меня, в которого ты стрелял. Есть еще дело о смерти Лалджи. Хотя я не знаю наверное, твоя ли рука столкнула беднягу с крепостной стены, я абсолютно уверен, что замыслил убийство ты. Ты и его мачеха, которые вдвоем ускорили и кончину моей матери, гоняясь за нами по всему Пенджабу, пока она не умерла от истощения…

– За вами?.. Вашей матери?..

– Моей, Биччху, моей. Или ты не узнаешь меня? Присмотрись внимательнее. Неужели я так сильно изменился? А вот ты не изменился. Я узнал тебя с первого взгляда – в первый же вечер в палатке Джхоти, и с первого взгляда узнал жемчужину, когда она выпала из потайного кармана, сделанного тобой в кафтане, кусок которого остался в моих руках.

– Но… но вы сахиб, – прошептал Биджу Рам, с трудом шевеля сухими губами. – Сахиб…

– Который в прошлом был Ашоком, – мягко закончил Аш.

Биджу Рам уставился на него и долго смотрел неподвижным взглядом. Глаза у него вылезли из орбит, и на лбу выступили крупные капли пота, не имевшего никакого отношения к ночной жаре.

– Нет, это неправда… – Слова прозвучали чуть слышно. – Такого быть не может… это невозможно… я не верю…

Но невнятным протестам противоречило выражение узнавания, медленно проступавшее на лице. Внезапно Биджу Рам громко сказал:

– Если это правда, у вас должен остаться шрам, след от клеймения…

– Он у меня остался.

Аш распахнул ворот рубашки и показал еле заметный серебристо-белый полукруг, все еще различимый на смуглой, загорелой коже. Отметину, в далеком прошлом оставленную раскаленным дулом старинного оружия.

Он услышал, как Биджу Рам непроизвольно ахнул, и бросил взгляд на шрам, что было весьма неразумно. Уж ему-то следовало понимать, что нельзя спускать глаз с человека, которого недаром прозвали Скорпионом и который не рискнул бы выйти ночью без оружия. Окованная серебром тяжелая трость валялась на земле за пределами досягаемости для Биджу Рама, но в прорезном кармане ачкана у него лежал смертоносный нож, и, когда Аш опустил глаза, он выхватил его и нанес удар с быстротой своего тезки.

Удар не достиг цели лишь потому, что Аш тоже умел двигаться стремительно. Периферийным зрением он заметил молниеносное движение и инстинктивно увернулся, отклонившись в сторону, так что лезвие прошло рядом с левым плечом, не причинив никакого вреда. Инерция резкого движения швырнула Биджу Рама вперед, и Ашу оставалось только поставить противнику подножку и повалить его на землю, где тот растянулся во весь рост.

Биджу Рам лежал ничком в пыли, задыхаясь и судорожно хватая ртом воздух. Аш подобрал с земли нож и почувствовал сильное искушение всадить лезвие между этих ходящих ходуном лопаток – и на том покончить с делом. Будь он одной крови с Зарином, он бы так и поступил, ибо сыновья Кода Дада не знали мелочных сомнений в вопросах разборок с врагом. Но сейчас, совершенно неожиданно, происхождение Аша и все скучные школьные годы дали о себе знать. Он не мог заставить себя нанести удар – не потому, что это было бы убийством, а потому, что его и всех его предков учили, что нечестно нападать на человека со спины, или бить лежачего, или поднимать оружие против безоружного. Именно незримое присутствие дяди Мэтью и двух десятков пасторов и учителей заставило Аша опустить занесенный нож. Он отступил на шаг и приказал Биджу Раму встать на ноги и драться.

Но похоже, Биджу Рам не имел ни малейшего желания драться: когда негодяй, отдышавшись и с трудом поднявшись на четвереньки, увидел Аша с ножом в руке, он отшатнулся с пронзительным воплем, снова повалился ничком в пыль и принялся бессвязно молить о пощаде.

Зрелище было отвратительное. Аш всегда знал о низости и порочности Биджу Рама, но прежде ему не приходило в голову, что мучитель и садист из его детства может быть трусом в душе. Было так странно обнаружить, что наслаждение, какое Биччху испытывал, причиняя боль другим, по своей силе не уступало страху перед собственной болью и что он может совершенно потерять присутствие духа перед угрозой справедливого возмездия.

Аш насмехался, издевался, презрительно пихал носком башмака распростертого ниц мужчину и произносил разные оскорбительные слова, какие приходили на ум. Но все без толку. Биджу Рам отказывался вставать, интуитивно понимая: как только он поднимется на ноги, сахиб набросится на него. А сахиб не просто сжимает в руке нож – силою неких ужасных чар он к тому же является Ашоком, восставшим из мертвых. Что значат рядом с этим несколько оскорбительных высказываний? Сочетание суеверного ужаса и страха смерти заставляло Биджу Рама лежать ничком и оставаться глухим ко всем оскорблениям. В конце концов Аш с отвращением отвернулся и грубо приказал ему встать и проваливать обратно в лагерь.

– А завтра, – сказал Аш, – ты и твои друзья под каким-нибудь предлогом покинете нас. Мне плевать, какой предлог вы придумаете или куда направитесь – при условии, что не в Бхитхор и не обратно в Каридкот. Если я когда-нибудь узнаю, что тебя видели в одном из этих княжеств, я сразу же отправлюсь к властям и расскажу все, что мне известно, и тебя повесят или сошлют на каторгу. Если власти не сделают этого, я сам расправлюсь с тобой, убью своими руками. Клянусь! А теперь проваливай, да побыстрее, пока я не передумал и не свернул тебе жирную шею прямо здесь и сейчас, ты, лживый, трусливый вор и убийца. Вставай и беги, свиное отродье! Живо, живо!

Аш возвысил до крика голос, дрожащий от ярости. Эта ярость была обращена не только на распростертое на земле трясущееся существо, которое он собирался убить, но и на себя самого, ибо он понимал, что в данном случае нет места милосердию, но еще не порвал полностью с традициями ненавистных школьных лет и по-прежнему блуждал на грани между Востоком и Западом, неспособный принимать решения в критической ситуации с полной уверенностью в своей правоте.

Биджу Рам с трудом поднялся на ноги и, не спуская глаз с ножа, зажатого в руке Аша, начал осторожно пятиться, шаг за шагом. Очевидно, он не мог поверить, что его отпускают, и не осмеливался повернуться к Ашу спиной из страха, что тот всадит ему нож между лопаток.

Через три шага он споткнулся о брошенную трость и едва не упал, а Аш презрительно сказал:

– Возьми ее, Биччху. С палкой в руке ты станешь смелее.

Биджу Рам повиновался и нашарил трость левой рукой, по-прежнему не сводя глаз с ножа. Аш оказался прав: когда Биджу Рам выпрямился, к нему отчасти вернулась уверенность. Он снова заговорил непринужденным подобострастным тоном, называя Аша хузуром, униженно благодаря за милосердие и обещая в точности выполнить приказ. Завтра на рассвете он покинет лагерь, хотя хузур несправедлив к нему: он никогда никому не желал зла. Это ужасная ошибка… недоразумение… и если бы он знал…

Продолжая говорить, Биджу Рам отступал все дальше, а когда бочком обошел куст травы и оказался на расстоянии десяти шагов от Аша, остановился и сказал, пожимая плечами:

– Но какой толк в словах? Я покорный слуга хузура, и я подчинюсь его приказу и уеду. Прощайте, сахиб…

Он низко поклонился, складывая ладони на традиционный манер.

Жест был таким привычным, что Аш не придал значения тому обстоятельству, что Биджу Рам по-прежнему держал в руке трость, – и во второй раз за ночь оказался застигнутым врасплох. Трость эта была с секретом: сработанная оружейником, специализировавшимся в изготовлении смертоносных игрушек для богачей, прежде она принадлежала покойному правителю Каридкота, чья вдова незадолго до смерти подарила ее Биджу Раму в качестве награды за различные услуги. Но Аш не знал этого и оказался не готов к последовавшим событиям.

Биджу Рам держал трость в левой руке. Сведя ладони вместе, правой он быстро повернул серебряную рукоять, и, когда он выпрямился, в руке у него был зажат тонкоствольный пистолет.

Треск выстрела расколол безмолвие лунной ночи, ослепительно полыхнула оранжевая вспышка дульного пламени. Расстояние до цели не превышало шести-семи ярдов, однако события последних пятнадцати минут настолько потрясли Биджу Рама, что руки у него ходили ходуном, и вдобавок в крайнем своем возбуждении он забыл, что пистолет стреляет с уклоном влево, и не сделал поправки на данное обстоятельство. В результате пуля, выпущенная с расчетом поразить Аша в сердце, всего лишь опалила рукав рубахи и сорвала лоскут кожи с плеча, просвистев мимо без особого вреда.

– Ах ты сволочь! – яростно проговорил Аш по-английски и метнул нож.

Ярость не способствует меткости, и Аш прицелился не лучше Биджу Рама. Острие ножа попало не в горло, а в ключицу, которую защищал столь толстый слой жира, что лезвие застряло в нем, так и не достигнув кости. Но когда нож упал на землю и из раны потекла тонкая струйка крови, Биджу Рам выронил пистолет и принялся пронзительно визжать, охваченный всепоглощающим ужасом.

В визге этом слышалось что-то нечеловеческое, а зрелище взрослого мужчины, обезумевшего от страха при виде собственной крови, сочащейся из пореза, который едва ли испугал бы малого ребенка, вызывало такое омерзение, что гнев Аша сменился презрением. Вместо того, чтобы наброситься на Биджу Рама, повалить на землю и избить до полусмерти его же собственной тростью, Аш остался стоять на месте и начал смеяться – не над абсурдностью зрелища, а потому, что у него не укладывалось в голове, как этот жалкий трус когда-либо мог устрашать кого-либо. Глядя на него, никак не верилось, что столь ничтожное, малодушное существо могло убить Хира Лала, и смех Аша сейчас звучал в известном смысле не менее гадко, чем этот истерический бабий визг.

Кровь прочертила тонкую темную линию на бледной груди Биджу Рама, и он прекратил вопить и наклонил голову в смехотворной попытке вылизать рану. Но порез находился слишком высоко, и дотянуться до него губами было невозможно. Поняв это, Биджу Рам снова завизжал и в слепом ужасе принялся бегать взад-вперед, точно цыпленок с отрубленной головой, натыкаясь на пучки травы и разбросанные камни. В конце концов он споткнулся, снова рухнул на землю и забился в корчах.

– Я умираю! – прорыдал Биджу Рам. – Я умираю…

– Ты заслуживаешь смерти, – сказал Аш, нисколько не тронутый. – Но боюсь, эта царапина никак не скажется на твоем здоровье, разве что помешает свободно шевелить рукой пару дней, а поскольку мне по-прежнему противна мысль о хладнокровном убийстве презренного труса вроде тебя, можешь прекратить ломать комедию, встать и проваливать в лагерь. Час уже поздний. Вставай, Биччху-джи. Никто тебя не тронет.

Он снова рассмеялся, но Биджу Рам либо не верил ему, либо окончательно сломался после второй неудачной попытки, а потому продолжал корчиться и рыдать.

– Помогите мне! – стонал Биджу Рам. – Марфкаро… марфкаро…

Голос мужчины пресекся на странном судорожном всхлипе, и Аш подошел к нему, все еще смеясь, но соблюдая осторожность – на случай, если это просто коварная уловка, призванная заманить его в пределы досягаемости для какого-нибудь очередного оружия, о котором он не подозревает. Но, взглянув на посеревшее, мучительно искаженное, покрытое испариной лицо Биджу Рама, он перестал смеяться. Здесь было что-то непонятное. Он слышал о людях, которые не переносят вида собственной крови, впадая от него буквально в безумие, но распростертый на земле человек, хотя и явно охваченный диким ужасом, страдал также от настоящих физических мук. Тело его выгибалось дугой, сотрясалось, конвульсивно содрогалось. Аш наклонился и грубо спросил:

– В чем дело, Биджу Рам?

– Захр… – прошептал Биджу Рам. – Нож…

Аш резко выпрямился и быстро отступил назад, внезапно все поняв. Так вот почему его противник визжал и корчился! Вовсе не страх боли поверг Биджу Рама на землю, но страх смерти – быстрой и мучительной смерти. И боялся он не Аша, а зажатого у него в руке ножа – своего собственного ножа с лезвием, обмакнутым в яд, чтобы любая нанесенная им рана оказалась смертельной. Неудивительно, что он с таким ужасом неотрывно смотрел на клинок, словно загипнотизированный, и завизжал в паническом страхе при виде тоненькой струйки крови. Рана действительно незначительная, всего лишь царапина. Но, как и в истории с Меркуцио, она сделает свое дело.

Биджу Рам попал в собственную ловушку, и здесь Аш ничем не мог помочь. Пытаться высосать яд из ранки было уже слишком поздно, а никакого противоядия у него не имелось, и вдобавок он не знал, какой яд использовался. Лагерь находился в миле с лишним отсюда, и будь даже расстояние до него вдвое меньше, Аш все равно не успел бы добраться туда и вернуться вовремя, чтобы оказать помощь – если помощь вообще можно оказать, в чем он сомневался, справедливо полагая, что яд смертелен.

Биджу Рам заслуживал того, чтобы поплатиться собственной жизнью за все жизни, которые отнял или помог отнять, и за все непоправимое зло, им сотворенное. Но даже люди, имевшие самые веские причины для ненависти к нему, пожалели бы его сейчас. Наблюдая за агонией своего врага, Аш вспомнил юное испуганное лицо и затравленный взгляд Лалджи – и каменную плиту, соскользнувшую с карниза и рухнувшую вниз, когда мальчик в синем атласном кафтане проезжал под Чарбагскими воротами в Гулкоте. Вспомнилось и многое другое. Несколько карпов, плавающих вверх брюхом среди кувшинок в дворцовом пруду; королевская кобра, непонятным образом проникшая в спальню ювераджа; Сита, умирающая от истощения среди скал у реки Джелам; Хира Лал, бесследно пропавший в джунглях. И Джхоти – Джхоти, который, если бы не милость Божья, умер бы несколько недель назад, невинная жертва очередного «несчастного случая», подстроенного Биджу Рамом.

Вспоминая все зло, сотворенное этим человеком, нельзя было не признать, что он в полной мере заслужил столь страшную смерть и сам навлек на себя такую участь. Аш не бросал слов на ветер, когда обещал отпустить Биджу Рама при условии, что тот немедленно покинет лагерь и никогда впредь не сунется ни в Бхитхор, ни в Каридкот. Если бы Биджу Рам ушел сразу, он жил бы еще много лет, продолжая творить зло и замышлять убийства, но он предпочел выстрелить, и именно последний вероломный поступок погубил его. Он прожил жизнь, как бешеный пес, и только справедливо, что он умирает, как бешеный пес, подумал Аш. Но ему хотелось, чтобы все закончилось поскорее: наблюдать за агонией было очень неприятно. Будь в хитроумном пистолете вторая пуля, он без колебаний избавил бы Биджу Рама от жестоких мучений. Но за отсутствием возможности поступить так Аш продолжал стоять на месте, подавляя желание повернуться и двинуться обратно в лагерь, поскольку его приводила в ужас мысль, что кто-то может умереть столь страшной смертью в полном одиночестве. Все-таки Биджу Рам какое-никакое человеческое существо, и то, что он является – являлся – его врагом, больше не имело значения.

Аш оставался рядом, пока все не закончилось. Смерть наступила довольно скоро. Он наклонился и закрыл незрячие мертвые глаза, а потом взял нож и тщательно вытер о землю, чтобы уничтожить все следы яда. Пистолет упал в куст травы, и Аш довольно долго искал его, а найдя, вставил обратно в трость, которую положил рядом с рукой мертвеца.

Биджу Рама не хватятся еще несколько часов, а задолго до возможного обнаружения тела предрассветный ветер заметет все отпечатки ног на пыльной земле. Поэтому нет смысла оставлять улики, свидетельствующие о ссоре, – это может вызвать разные вопросы, а поскольку всем станет очевидно, что причиной смерти стал яд, со всех точек зрения будет лучше, если дело спишут на змеиный укус.

Аш поднял нож и, измазав лезвие в быстро сворачивающейся крови, снова бросил на землю, а потом отправился на поиски длинных раздвоенных шипов кикара. Вернувшись с шипом, он вонзил его в плоть мертвеца прямо под порезом. Две крохотные точечные ранки легко сойдут за отметины, оставленные змеиными зубами, а порез истолкуют как безуспешную попытку жертвы предотвратить распространение яда вверх. Единственной загадкой останется, почему Биджу Рам покинул лагерь один, среди ночи, и забрел так далеко. Но возможно, это отнесут за счет жары. Все решат, что он не мог заснуть и пошел прогуляться при лунном свете, а когда утомился, присел отдохнуть и был укушен змеей. Такая инсценировка – если вспомнить, что убийство Хира Лала было представлено как нападение тигра, – казалась в высшей степени уместной. «Все-таки боги справедливы, – подумал Аш. – Если бы решать пришлось мне, я бы оказался достаточно глуп, чтобы отпустить негодяя».

Оставалась еще серьга Хира Лала.

Аш вынул ее из кармана, поднес к глазам и увидел, что черная жемчужина вбирает и отражает лунный свет, как далекой ночью на Королевском балконе. Глядя на нее, он вспомнил слова Хира Лала, которые прозвучали у него уме столь явственно, словно сам Хира Лал снова обращался к нему откуда-то издалека, очень тихим голосом: «Поторопись, малый. Уже поздно, и тебе нельзя терять ни минуты. Ступай же, и да пребудут с тобой боги. Намаете!»

Что ж, он – или, возможно, черная жемчужина – отомстил за Хира Лала. Но с жемчужиной было связано слишком много печальных воспоминаний, и Ашу, вспомнившему, каким образом Биджу Рам завладел ею, она показалась зловещим предметом. Обладание драгоценностью не принесло вору особого удовлетворения, так как она являлась уликой, изобличающей его в убийстве, и он вынужден был скрывать ее, постоянно рискуя быть разоблаченным, – до тех пор, покуда в живых остается хоть один человек, помнящий Хира Лала. А в конечном счете она стала причиной смерти. Жемчужина сделала свое дело, и Ашу не терпелось поскорее избавиться от нее.

Рядом с кустом пампасной травы, где он сидел в засаде, была крысиная нора, ныне пустовавшая, судя по отсутствию следов вокруг. Аш вернулся к ней, опустил туда жемчужину, засыпал нору землей, мелкими камешками и хорошенько утоптал, а когда он развеял над тем местом пригоршню пыли, от норы не осталось ни следа, и ничто больше не указывало на то, что она там находилась.

Он с минуту постоял, глядя себе под ноги и думая, что, возможно, однажды некто ныне еще не рожденный извлечет жемчужину из земли и станет ломать голову, как же она там оказалась. Но никто никогда не узнает этого, да и вообще к тому времени камень утратит ценность, ведь жемчужины тоже умирают.

Предрассветный ветер уже начинал шевелить траву, когда Аш круто развернулся и зашагал обратно в лагерь. Но только к тому времени, когда солнце уже поднялось довольно высоко над горизонтом, один из слуг Биджу Рама (тот самый Карам, назначенный на роль козла отпущения) доложил об исчезновении хозяина.

Он бы хватился раньше, пояснил Карам, если бы не подумал, что хозяин просто ушел спозаранку и скоро вернется. Передвижения хозяина его не касаются, но он забеспокоился, когда в лагере начали сворачивать палатку за палаткой, а хозяин все не возвращался, чтобы позавтракать или отдать распоряжения на день. Осторожные расспросы слуг и прочих членов свиты юного принца не дали результатов, и в конце концов Карам доложил о деле начальнику стражи, который поднял тревогу.

Поиски пропавшего осложнились огромными размерами процессии и тем фактом, что к тому времени она уже выступила в путь. Скорее всего, тело Биджу Рама так и не нашли бы, если бы не коршуны и грифы. Но еще до восхода солнца первый стервятник камнем упал с высоты, а за ним последовал второй, третий… и вскоре один из людей, отправленных на поиски, заметил птиц и поехал посмотреть, что там за добыча их привлекла.

Тело нашли как раз вовремя: получасом позже от свидетельств, позволяющих установить причину смерти Биджу Рама, не осталось бы и следа, а тогда неминуемо началось бы тщательное расследование дела. Однако, несмотря на значительные повреждения, нанесенные клювами и когтями, к моменту обнаружения трупа все еще было возможно сделать вывод, что смерть наступила от яда, и увидеть следы змеиных зубов – две точечные ранки прямо над ключицей. Почему Биджу Рам оказался там, объяснить было труднее, но, как Аш и предполагал, в конечном счете дело списали на жару и бессонницу, и такое решение, похоже, всех устроило.

Мулрадж отдал отряду приказ остановиться до дальнейших распоряжений, и позже днем останки Биджу Рама с соблюдением всех формальностей были сожжены на погребальном костре, сложенном из хвороста и сухой травы, спешно собранных в окрестностях и обильно политых гхи. На следующее утро, когда ночной ветер развеял пепел и обугленная земля остыла, остатки костей осторожно собрали, дабы довезти до Ганга и бросить в священную реку.

– А поскольку здесь нет никаких родственников покойного, только справедливо будет поручить эту скорбную миссию его друзьям, – сказал Мулрадж с самым серьезным видом. – Посему я распорядился, чтобы Пран, Мохан и Сен Гупта со своими слугами и слугами Биджу Рама немедленно отправились в Бенарес. За исключением Аллахабада, нет более священного места, где можно предать водам Матери Ганга прах человека.

Аш воспринял это поистине макиавеллиевское заявление с уважением, граничившим с благоговейным трепетом. Биджу Рам умер, но по-прежнему оставалась нерешенной проблема, как избавиться от ближайших его товарищей, и сам Аш не видел такого выхода из ситуации, который не вызвал бы споров, шумного недовольства и разного рода опасных догадок и предположений. Найденное Мулраджем решение восхищало своей простотой, хотя могло оказаться небезупречным.

– Но что скажет на это Джхоти? – спросил Аш. – Все эти люди его сторонники – во всяком случае, он так считает, – и, возможно, он не согласится отпустить их.

– Он уже согласился, – мягко промолвил Мулрадж. – Принц прекрасно понимает, что останки одного из его придворных – высокопоставленного лица, преданно служившего его покойной матери на протяжении многих лет, – негоже бросать в любую реку и в любом месте. Поэтому он дал им разрешение уехать.

– Но уедут ли они?

– Безусловно. Разве они могут отказаться?

– Ох, шабаш, бахадур-сахиб, – негромко пробормотал Аш. – Это поистине отличный ход. Салютую вам.

Он подтвердил свои слова действием, а Мулрадж позволил себе слабо улыбнуться и, ответив аналогичным жестом, сказал таким же приглушенным голосом:

– А я – вам, сахиб.

Аш вопросительно вскинул брови, и Мулрадж вытянул вперед раскрытую руку. На ладони у него лежала маленькая перламутровая пуговица от рубашки – вполне обычная, разве что европейского производства, с металлической ножкой.

– Я нашел ее совершенно случайно, в десяти шагах от тела, – спокойно сказал Мулрадж. – Она была занесена пылью, а я ненароком поддел ее носком башмака. Позже я показал пуговицу вашему носильщику, сказав, что нашел в своей палатке, а он заявил, что она ваша и он только вчера обнаружил, что на рубашке, которую вы носили накануне, не хватает одной пуговицы. Я пообещал непременно вернуть ее вам, обратив дело в шутку.

Несколько мгновений Аш молчал, сообразив, что он оторвал пуговицу, когда раздвинул ворот рубахи, дабы показать шрам на груди. Счастье, что ее нашел Мулрадж, а не один из приспешников Биджу Рама, – хотя вряд ли кого-нибудь заинтересовала бы такая находка. Аш взял пуговицу с ладони Мулраджа и беззаботно промолвил:

– Видимо, я потерял ее, когда мы ехали к месту стоянки.

– Возможно. – Мулрадж пожал плечами. – Правда, если бы меня спросили, я бы сказал, что вчера утром вы были в рубашке защитного цвета с костяными пуговицами. Впрочем, неважно. Мне лучше ничего не знать. Мы никогда больше не возвратимся к этой теме.

Они никогда к ней не возвращались. Ни тогда, ни позже Мулрадж не задал никаких вопросов, а Аш не сообщил никаких сведений по собственной инициативе. Пран, Мохан и Сен Гупта отбыли на рассвете следующего дня, предположительно в Бенарес, а громадный отряд двинулся дальше. И хотя трудно было надеяться, что теперь в нем не осталось никаких шпионов и заговорщиков, оставшиеся едва ли представляли серьезную угрозу – главным образом потому, что они лишились руководства, но отчасти и потому, что не знали наверняка, являются ли смерть предводителя и внезапный отъезд его ближайших соратников просто стечением обстоятельств, а если нет, то многое ли стало известно об их делах. Ни в чем не уверенные, они затаятся и не станут предпринимать никаких действий, а следовательно, какое-то время Джхоти будет в безопасности. Во всяком случае, в наибольшей безопасности, чем когда-либо, решил Аш.

Анджули по-прежнему не показывалась, и он знал, что вряд ли увидит ее снова, разве что в образе закутанной в сари невесты на церемонии бракосочетания. Сейчас, когда до владений раны оставалось всего несколько переходов, непринужденная атмосфера, столь долго сохранявшаяся во время путешествия, сменилась официальной и строгие правила, которыми прежде удавалось отчасти пренебрегать, снова вступили в силу. Аш даже не мог передать девушке несколько слов, ибо теперь невест держали в уединении. Дополнительные стражники окружали их рутх на марше и охраняли их палатки во время стоянок, и он ничего не мог поделать – разве что открыто носить на груди талисман в дни брачных церемоний в надежде, что Анджули увидит и будет знать: он нашел его и понял смысл послания.

Половинка перламутровой рыбки была не только знаком прощения и примирения, но и напоминанием, что другая половинка по-прежнему находится у Джули и что, может статься, однажды – когда-нибудь – они снова будут вместе.

Аш попытался найти возможное утешение в этой мысли. Утешение было слабым, но за неимением другого приходилось довольствоваться хотя бы таким. Однако большую часть времени он старался не думать о Джули – и о будущем. Будущее без нее представлялось чередой безрадостных бессмысленных лет, простиравшейся перед ним подобием бесконечной дороги, ведущей в никуда, и мысль о нем пугала Аша.