Если бы пыльная буря не налетела столь стремительно… Если бы они заметили ее приближение раньше… Если бы пещера оказалась меньше и в ней было не так темно и не так шумно…

Много позже Аш задавался такими мыслями и гадал: изменилось бы что-нибудь от этого? Вероятно, да. Но если старый дядя Акбар, в честь которого его назвали, был прав, тогда – нет.

И дядя Акбар, и Кода Дад уверяли Аша, что каждый человек приходит в этот мир со своей раз и навсегда предопределенной судьбой и убежать от нее не в силах.

«Написанного в Книге Судеб не изменить». Сколько раз Кода Дад повторял это? А до него то же самое говорил Акбар-хан: в первый раз – когда Аш стоял и смотрел на мертвого тигра, застреленного пятью минутами раньше из засады, где они сидели несколько часов подряд, а в другой – когда произошло не менее памятное событие во дворе огромной мечети Шах-Джахан в Дели, где в кошмарной давке двое мужчин сорвались с ворот и разбились насмерть и Аш потребовал объяснений. Но в данном случае вопрос предопределения и свободной воли представлял чисто теоретический интерес. Факт оставался фактом: они не заметили приближения бури, а поскольку пещера, послужившая им убежищем, оказалась очень большой, Аш впал в панику при мысли, что Джули заблудилась в ней, или сломала шею, упав в какую-нибудь ужасную расселину, или наступила на кобру в темноте.

Если бы он сохранял хладнокровие, то наверняка преуспел бы в своих благих намерениях. Они двое просидели бы всю бурю, не прикасаясь друг к другу, и отправились бы в лагерь сразу, как только ветер стих. Однако тогда они разминулись бы с Кака-джи и рутхом, а по возвращении в лагерь оказались бы в центре страшного скандала и навлекли бы на себя серьезные обвинения.

Теперь же они понятия не имели, как долго продолжалась буря и когда стих ветер. Возможно, прошел час, а возможно, два или десять. Они потеряли счет времени, и даже тот факт, что уже наступила тишина и они могут разговаривать еле слышным шепотом, не вернул их к действительности.

– Я не хотел этого, – пробормотал Аш, и он говорил почти правду.

Но если у него и оставалась хоть самая слабая надежда избежать этого последним невероятным усилием воли, она бесследно растаяла, когда Джули, наконец найденная, обвила руками его шею и тесно прижалась к нему. И тогда он поцеловал ее…

В том поцелуе не было ничего, похожего на братскую нежность; он был страстным и яростным, и, хотя у Джули мучительно заныли губы и перехватило дыхание, она не отшатнулась, но прижалась к Ашу еще крепче. В тот момент безумного отчаяния они походили на врагов, которые сошлись в смертельном поединке, одержимые единственно желанием причинить боль противнику и не замечающие собственной боли.

Короткий приступ неистовства миновал, и напряженное тело Джули расслабилось, избавившись от панического страха, и стало мягким и податливым в объятиях Аша. Отчаяние схлынуло и сменилось медленно нарастающим восторгом, растекающимся по жилам жаркими токами, воспламеняющим каждую клеточку, каждый нерв, каждую фибру существа. Аш чувствовал на языке ее соленые слезы и тонул в ее волнистых волосах. Длинные шелковистые пряди, благоухающие розами, легко скользили по коже, точно одеяние из перьев, или обвивались вокруг него, улавливали в свои сети, будто живые существа, обладающие собственной волей. Губы Джули, поначалу холодные и напряженные от ужаса, стали теплыми и податливыми, и он целовал их снова и снова, покуда они наконец не раскрылись под его губами, – и он почувствовал дрожь желания, пробежавшую по ее телу.

Он уже собрался подхватить девушку на руки и положить на пол пещеры, но в последний момент сдержался и оторвался от ее губ, чтобы задать вопрос, который при данных обстоятельствах казался излишним. Однако Аш сам недавно сходил с ума от страха в темноте и, зная, что Джули находилась в таком же безумном состоянии, хотел убедиться, что ее страстный ответ на его поцелуи вызван не просто чувством облегчения после пережитого ужаса. Поэтому он спросил резким голосом, с трудом выталкивая из себя слова, ибо вдруг испугался возможного ответа:

– Джули, ты меня любишь?

Их пещера и другие пещеры за ней повторили многократно: «Ты меня любишь… меня любишь… любишь…» И Анджули тихо рассмеялась – таким нежным, таким любящим смехом, что сердце у него перевернулось в груди, – и прошептала ему на ухо:

– Зачем ты спрашиваешь, если знаешь, что я любила тебя всю жизнь? Да, всю жизнь. С самого детства.

Аш схватил ее за плечи и грубо тряхнул.

– Как брата. Но такая любовь мне не нужна. Мне нужна возлюбленная… жена. Я хочу, чтобы ты принадлежала мне целиком и полностью – только мне и навсегда. Ты любишь меня так? А, Джули?

Она нежно прижалась щекой к левой руке Аша, лежащей у нее на плече, и медленно проговорила, словно читая наизусть стихотворение или повторяя молитву:

– Я люблю тебя. Я всегда тебя любила и всегда буду любить. И если сначала я любила тебя как брата, то уже не брата ждала, когда повзрослела и стала женщиной, а возлюбленного. И… и…

Джули подалась вперед и прижалась щекой к его щеке, и он почувствовал прикосновение твердых, точно кончики пальцев, сосков к своей груди.

– Ты не знаешь этого, но, когда ты вернулся, я полюбила тебя еще прежде, чем узнала, кто ты такой. Когда ты вытащил меня из рутха той ночью на реке и обнимал меня на берегу, пока мы ждали моих служанок, я едва могла дышать – так сильно билось мое сердце. И я стыдилась своих чувств, считая тебя незнакомцем. Однако я испытывала неизъяснимое наслаждение в твоих объятиях и хотела, чтобы ты обнимал меня крепче и крепче. Вот так… – Она тесно обвила руками шею Аша, прижалась губами к его щеке и прерывисто прошептала: – О, любимый мой! Люби меня… люби меня сейчас, пока для меня не стало слишком поздно.

Она задохнулась, когда руки Аша соскользнули у нее с плеч, чтобы снова заключить ее в крепкие объятия и потянуть вниз, на пол пещеры.

Сухой серебристый песок был прохладным, гладким и очень мягким, и черные волосы Джули расстелились на нем подобием шелкового покрывала, когда она легла навзничь в темноте и почувствовала, как руки Аша стягивают с нее последний остававшийся на ней предмет одежды, а потом медленно поднимаются обратно, нежно лаская тело, теплые, твердые и уверенные. Несколько мгновений она находилась во власти всепоглощающего страха, но он отступил так же быстро, как нахлынул, и, когда Аш сказал: «Сейчас тебе будет больно», – она лишь теснее сомкнула объятия и не вскрикнула, когда сладостная жестокость положила конец ее девству.

– Я не хотел этого, – пробормотал Аш.

Но это было уже много часов спустя (они не знали, сколько именно) и после того, как все повторилось еще раз. И еще раз, и еще…

– Я хотела, – прошептала Джули, лежавшая головой у него на плече, спокойная и расслабленная в его объятиях.

– Когда ты это поняла, ларла?

Джули ответила не сразу, но Аш уже думал о другом, и вопрос, еще недавно казавшийся праздным, выливался у него в уме в конкретные планы. Он пытался восстановить в памяти карту военно-геодезического управления, которую уже несколько месяцев изучал почти ежедневно, и решить, какой путь наиболее безопасен. Чем скорее они покинут Раджпутану и южные области Индии, тем лучше. У них есть лошади, но нет денег… Им понадобятся деньги, однако они не могут вернуться в лагерь. Джули немного повернула голову, и, ощутив холодное прикосновение серьги к плечу, Аш вспомнил, что сегодня в ушах у нее кроваво-красные рубины в золотой оправе и такие же рубины служат пуговицами ее ачкана. Если соблюдать осторожность, они сумеют продать камни по хорошей цене и будут продавать их один за другим по мере необходимости.

– Уже давно, – тихо проговорила Джули, отвечая наконец на вопрос Аша. – Месяц назад или больше, хотя я планировала все иначе. Разве могла я предполагать, что боги в милости своей пошлют песчаную бурю, в поисках спасения от которой мы вдвоем укроемся здесь, в пещере? Ты сочтешь меня бесстыдной, но я собиралась при первой же возможности прийти к тебе в палатку и умолять на коленях, коли ты не пожелаешь взять меня по своей воле… ибо я была в отчаянии и думала, что если только..

– О чем ты говоришь? – спросил Аш, отвлекаясь от своих мыслей.

– О ране Бхитхора, – прошептала Джули и задрожала. – Я… я терзалась мыслью, что меня лишит девственности другой мужчина, которого я не знаю и не люблю и который не любит меня, но будет обладать мной по праву – из похоти или из желания породить от меня наследника. Старый мужчина и совершенно чужой…

Она содрогнулась всем телом, и Аш крепко прижал ее к себе и сказал:

– Не надо, ларла. Тебе больше нет нужды думать об этом. Никогда.

– Но я должна, – настойчиво проговорила Джули дрожащим голосом. – Нет, дай мне сказать. Я хочу, чтобы ты понял. С самого начала я знала, что должна буду беспрекословно подчиняться ране и что, даже если он не найдет меня желанной, он будет обладать мной, поскольку я женщина и его жена, а он хочет сыновей. Этого я не могла избежать. Но что он будет у меня первым и последним… что он возьмет меня без любви, а я покорюсь с отвращением и никогда, никогда не узнаю, что значит отдаться любимому мужчине и познать великое счастье быть женщиной, – этого я не могла вынести, а потому, сердце моего сердца, собиралась просить тебя, умолять на коленях, коли понадобится, избавить меня от такой участи. Ты сделал это, и я безумно рада. Никто никогда не отнимет у меня этих часов, не испортит и не осквернит их. И может быть – кто знает? – боги подарят меня еще одной милостью и я понесу после этой ночи. Я буду молить богов, чтобы мой первенец родился от тебя. Но даже если мне не будет ниспослано такое счастье, я познала любовь… и, познав ее, смогу вынести чужую похоть и свое унижение без особых переживаний.

– Тебе вообще не придется переживать! – горячо сказал Аш.

Запустив пальцы в волосы Джули, он запрокинул ей голову и принялся целовать ее лицо – глаза, лоб, виски, щеки, подбородок, губы, – шепча между поцелуями:

– Любимая моя… глупенькая моя… Неужто ты и вправду думаешь, что я отпущу тебя? Я бы мог сделать это раньше, но не теперь. Теперь это невозможно…

Он рассказал, как собирался просить ее убежать с ним, но потом скрепя сердце отказался от своего намерения, так как опасность слишком велика – для них обоих, но в первую очередь для нее. Но эта пыльная буря все изменила. Она и есть то самое чудо, в котором он так остро, так отчаянно нуждался. Она дает им возможность убежать, не вызывая подозрений и не опасаясь погони. Лошади с ними, и, если они тронутся в путь, как только ветер стихнет, они покроют много миль за ночь и к рассвету будут уже далеко за пределами досягаемости, ибо смятение и хаос, наверняка вызванные бурей в лагере, не позволят выслать поисковые отряды раньше утра. Когда же их нигде не найдут, все решат, что они погибли во время бури и лежат где-то под песчаным наносом среди холмов, а поиски тел скоро прекратят, поскольку местность на многие мили окрест изменилась после бури и слишком много оврагов и лощин занесено пылью и песком.

– Они оставят поиски через день-другой и двинутся в Бхитхор, – сказал Аш. – Им придется это сделать хотя бы из-за жары, если не по какой-то другой причине. И нам даже не нужно беспокоиться по поводу денег: мы продадим мои часы и твои рубины – серьги и пуговицы ачкана. На вырученные деньги мы сможем жить много месяцев. Возможно даже, несколько лет. Где-нибудь, где нас никто не знает: в Ауде, или в предгорьях на севере, или в долине Кулу. Я найду работу, а когда все забудут про нас…

Анджули покачала головой.

– Они не забудут. Про меня, возможно, и забудут – я особа незначительная. Но с тобой совсем другое дело. Ты можешь скрываться год или десять лет, но, когда ты снова объявишься – здесь, в Индии, или в Билайте – и попытаешься заявить о своих правах на наследство, ты по-прежнему будешь оставаться офицером британской армии, который самовольно оставил службу, и тебя схватят и накажут. И тогда все станет известно.

– Да, – медленно проговорил Аш. – Да, это верно. – В его голосе слышались удивленные нотки, словно он сделал неожиданное и неприятное открытие. В дурмане последних часов он начисто забыл о корпусе разведчиков. – Я могу вообще никогда не возвращаться. Но… но мы будем вместе и…

Он умолк, потому что Анджули прижала ладонь к его губам.

– Нет, Ашок, – произнесла она умоляющим шепотом. – Не говори ничего больше. Пожалуйста, пожалуйста, не надо. Я не могу бежать с тобой. Не могу бросить Шушилу… я обещала остаться с ней. Я дала слово и не могу от него отступиться…

В первый момент Аш не поверил девушке. Но когда он попытался заговорить, она еще крепче прижала пальцы к его губам и лихорадочно зашептала в темноте, объясняя, убеждая, умоляя. Каждое слово оглушало подобно удару молота. Шу-шу любит ее, всецело от нее зависит и согласилась выйти замуж за рану только при условии, что Анджули останется с ней. Она не может бросить свою маленькую сестру, оставить ее один на один с ужасами новой жизни. Ашок не понимает, как испугана и несчастна Шу-шу, как отчаянно тоскует по дому. Как она страшится предстоящего брака с пожилым незнакомым мужчиной и грядущей жизни среди людей, чьи повадки и обычаи ей чужды, в окружении, столь не похожем на любимое и знакомое с детства. Шушу еще совсем ребенок. Испуганный и смятенный ребенок…

– Разве смогу я быть счастлива, зная, что бросила ее? – прошептала Анджули. – Она моя младшая сестра, которую я люблю и которая любит меня, полагается на меня – и действительно нуждается во мне… она всегда во мне нуждалась, еще с пеленок. Шу-шу дарила мне любовь в те годы, когда у меня в жизни ничего больше не было, и если я отступлюсь от нее сейчас, когда она сильнее всего во мне нуждается, я буду мучаться чувством вины до конца своих дней и никогда не прощу себя, никогда не забуду, что бросила ее… нарушила слово и… и предала ее…

Аш схватил Джули за запястье и оторвал ее руку от своего лица.

– Но я тоже люблю тебя. И тоже нуждаюсь в тебе. Неужели для тебя это ничего не значит? Неужели она тебе настолько дороже, чем я? А, Джули?

– Ты знаешь, что это не так, – рыдающим голосом проговорила Анджули. – Я люблю тебя больше жизни. Больше всех и вся на свете. Невыразимо, безоглядно. Разве я не доказала тебе это сегодня ночью? Но… но ты сильный, Ашок. Ты будешь жить дальше, ты сумеешь оставить все это в прошлом и обрести счастье без меня, и однажды…

– Никогда, никогда, никогда! – яростно перебил Аш.

– Ты сумеешь. И я тоже – мы с тобой достаточно сильны для этого. Но Шу-шу не такая, и если я не останусь рядом с ней, чтобы подбадривать ее, когда она испугана, и утешать, когда она больна, печальна или тоскует по дому, она просто умрет!

– Би-вакуфи! – грубо сказал Аш. – Шушила наверняка гораздо сильнее, чем ты думаешь, и пусть в некоторых отношениях она еще ребенок, во многих других она дочь своей матери. О Джули, дорогая моя, любимая… я знаю, что она твоя сестра и что ты к ней глубоко привязана, но за всей этой застенчивостью и очарованием скрывается избалованная, эгоистичная и бесцеремонная девчонка, которая привыкла во всем добиваться своего. Ты слишком долго потакала ей, позволяла тиранить себя. Шушиле пора начать жить своим умом и понять наконец, что она уже не малое дитя, а взрослая девушка, которая через месяц станет женой, а в течение года матерью. Она не умрет. Ты сама не веришь в это.

Несколько мгновений Анджули молчала, а потом заговорила бесцветным, невыразительным голосом:

– Если Шу-шу скажут, что я погибла во время бури и ей придется ехать в Бхитхор одной, она обезумеет от горя и страха и никто не сможет совладать с ней. Нанду здесь нет, а он единственный имел на нее влияние. Говорю тебе: я знаю ее, а ты нет. Несмотря на свою любовь к ней, я вижу все ее недостатки – как и свои собственные. Я знаю, что она избалована, эгоистична и своевольна и что она дочь Джану-рани. Но я знаю также, что она добра, преданна и очень доверчива, и я не допущу, чтобы она умерла из-за меня. Допусти я такое, разве смог бы ты любить меня? Зная, что я тоже эгоистична и своевольна, а вдобавок вероломна? И еще жестока! Ибо я стала бы такой, когда бы подвергла опасности жизнь и рассудок младшей сестры ради собственного счастья.

– А мое счастье? – спросил Аш резким от боли голосом. – Мое счастье ничего не значит?

Но все было без толку. Никакие его слова не могли ничего изменить. Он использовал все доводы и возражения, какие только мог придумать, и под конец снова овладел Джули, с животной яростью, причинявшей боль и оставлявшей синяки на теле, но все же достаточно умело, чтобы вызвать у нее ответные судороги, мучительные и сладостные одновременно. Но когда все закончилось и они, обессиленные и задыхающиеся, замерли в объятиях друг у друга, она по-прежнему смогла сказать лишь одно: «Я не предам ее». И Аш понял, что Шушила победила, а он потерпел поражение. Он разжал руки, отстранился от Джули и лег навзничь, уставившись в темноту. Долгое время никто из них не произносил ни слова.

Было так тихо, что он слышал собственное дыхание и тихий металлический звон, доносившийся из внешней пещеры, – это одна из привязанных лошадей беспокойно мотала головой. Прошло порядочно времени, прежде чем Аш сообразил, что означает эта тишина: ветер стих, причем, по-видимому, уже довольно давно, так как он не помнил, когда в последний раз слышал вибрирующий гул, раскатывающийся по пещерам. Не меньше часа назад, а вполне возможно, и больше. Следовательно, чем скорее они тронутся в путь, тем лучше. Если они собираются вернуться в лагерь, разумнее сделать это под покровом темноты и надеяться, что в царящей там суматохе их прибытие не привлечет всеобщего внимания.

Джули, остававшейся несколько часов в обществе одного-единственного мужчины, придется несладко. Но пыльная буря послужит оправданием; а если они поторопятся, возможно, скандала удастся избежать по той простой причине, что ситуация, в которой они оказались, явно не располагала к флирту и сам лагерь, скорее всего еще находится в таком беспорядке, что едва ли у многих найдется свободное время для досужих сплетен и домыслов. Если повезет, Джули отделается суровым выговором за то, что ускакала слишком далеко от сестры и дяди, и никто никогда не заподозрит… Внезапно в голову Ашу пришла новая мысль, и он резко сказал:

– Тебе нельзя возвращаться, Джули. Это слишком опасно. Он все равно узнает.

– Кто узнает? – Голос Анджули звучал сдавленно, словно она плакала. – Что узнает?

– Рана. Он обнаружит, что ты не девственна, как только ляжет с тобой, и тогда быть беде. Вряд ли он простит такое или согласится взять женщину, принадлежавшую другому мужчине. Он захочет знать, кто и когда, а если ты не скажешь, выбьет из тебя признание и отправит тебя обратно к сводному брату, с отрезанным носом и без приданого. А когда ты окажешься в руках своего драгоценного братца, он либо предаст тебя мучительной смерти, либо отрежет тебе ноги и оставит жить калекой в назидание другим женщинам. И какая тогда Шушиле будет польза от тебя? Нет, Джули, нет. Ты сожгла свои корабли и не можешь вернуться.

– Нет, могу, ведь я должна, – хрипло проговорила Анджули. – Он не узнает, потому что… – Ее голос дрогнул, но она взяла себя в руки. – Потому что есть… разные способы.

– Какие способы? Ты не знаешь, о чем говоришь. Ты просто не можешь знать…

– О разных уловках из арсенала шлюх? Но я знаю… – Она тяжело сглотнула. – Ты забыл, что меня воспитали служанки дворцового занана и что у любого раджи много женщин помимо жен. Наложницы знают все приемы и хитрости для ублажения или обмана мужчин и свободно разговаривают о подобных вещах, поскольку больше им разговаривать не о чем и поскольку они считают, что все женщины должны владеть таким искусством… – Молодой голос стих на мгновение, а потом продолжил, очень спокойно: – Я не хотела говорить тебе этого, но, если бы я не знала наверное, что сумею в нужный момент обмануть рану, я бы не отдалась тебе.

Слова падали в темноту, точно капли ледяной воды, отражаясь тихим эхом от стен пещеры, и Ашу показалось, будто сквозь сердце у него проползла тонкая холодная струйка. И он сказал резко, с умышленной жестокостью:

– Полагаю, ты также подумала о том, что станет с ребенком – моим ребенком, – если ты забеременела? Его законным отцом будет рана. Вдруг он захочет вырастить из него второго Нанду или Лалджи? Об этом ты подумала?

– Биджу Рама приставила к Лалджи нотч, а не мой отец, – спокойно сказала Анджули. – И я думаю, именно мать при желании может сформировать характер ребенка в первые годы жизни и направить его по правильному пути. Именно на нее он смотрит в детстве, а не на своего отца. Если боги пошлют мне ребенка от тебя, я не испорчу его, клянусь тебе. Я позабочусь о том, чтобы из него вырос принц, которым мы сможем гордиться.

– Какая мне будет польза от этого, если я никогда его не увижу? И возможно даже, не узнаю о его существовании?

На мгновение Ашу показалось, что Анджули не собирается отвечать на вопрос, но потом она прошептала:

– Прости меня. Я… я не подумала – я хотела этого для себя одной, для своего собственного успокоения… Я поступила эгоистично… – Горло у нее сдавило от рыданий, но после короткой паузы она продолжила ровным голосом: – Но сделанного не поправишь, а будущее не в наших руках.

– Нет! Оно все еще в наших руках! Ты можешь уехать со мной – ради ребенка, если не ради меня. Обещай мне, что уедешь со мной, коли ты забеременела. Ведь это ты можешь сделать? Я не поверю, что Шу-шу значит для тебя больше, чем мой ребенок, или что ты пожертвуешь его будущим ради нее. Обещай мне, ларла!

Ответом ему служило только эхо. Анджули молчала, но молчание ее было красноречивым и без слов повторяло то, что она говорила раньше: она уже дала слово Шу-шу, и слово это нерушимо…

У Аша перехватило горло, однако в гневе своем он заговорил через силу, яростно бросая слова в непреклонную тишину:

– Неужели ты не понимаешь, каково мне будет жить, зная, что мой ребенок принадлежит другому мужчине, который вправе поступать с ним, как сочтет нужным? Продать любому, кого выберет, – как продали тебя с сестрой!

– У тебя… у тебя будут другие дети… – прошептала Анджули.

– Никогда!

– …а я не узнаю об этом, – продолжала Анджули, словно не услышав Аша. – Возможно даже, у тебя уже есть дети, ведь мужчины беспечно разбрасывают свое семя. Они считают в порядке вещей ложиться со шлюхами и женщинами легкого поведения и не задаются вопросами о возможных последствиях. Можешь ли ты сказать, что до этой ночи никогда не спал ни с одной женщиной?.. – Она ненадолго умолкла и, не дождавшись ответа, печально промолвила: – Нет. Едва ли я была первой. Надо полагать, у тебя была не одна женщина; вероятно – много. А коли так, разве можешь ты быть уверен в том, что где-то на свете не живет ребенок, который мог бы назвать тебя отцом? У мужчин так заведено: они покупают себе удовольствие, а получив его и расплатившись, уходят и больше не вспоминают об этом. И хотя сейчас ты говоришь, что никогда не женишься – возможно, так оно и будет, – я не думаю, что по природе своей ты предрасположен к аскетической жизни. Рано или поздно ты станешь спать с другими женщинами и, вполне вероятно, станешь отцом других детей, не зная и не думая об этом. Но я, если зачну, буду знать… и думать. Я буду носить ребенка под сердцем много месяцев и терпеть все недомогания, сопряженные с беременностью, а потом подвергнусь смертельной опасности и вынесу муки, чтобы дать ему жизнь. Если я заплачу такую цену, разве можешь ты позавидовать мне?.. Не можешь.

«Не можешь», – прорыдало эхо. И Аш действительно не мог. Джули была права. Мужчины беспечно разбрасывают свое семя, однако оставляют за собой право выбирать из плодов своих соитий, признавая свое отцовство или отрекаясь от него по своему усмотрению. Ашу никогда прежде не приходило в голову, что он может быть отцом, и сейчас он с ужасом осознал, что такое очень даже вероятно, ибо он никогда не принимал никаких мер предосторожности – надо полагать, потому, что думал (если вообще думал о подобных вещах), что о мерах предосторожности должны заботиться женщины.

Да, вполне возможно, где-то на свете сейчас живет его ребенок – на равалпиндской базарной площади, или в какой-нибудь задымленной лачуге в Пограничных горах, или в беднейшем квартале Лондона. А если так и если Джули суждено родить от него, претерпев опасности и муки родов, разве вправе он заявлять о своих притязаниях на ребенка? Или даже утверждать, что станет для него лучшим отцом, чем неизвестный рана?

Аш попытался заговорить, но не смог, – рот у него судорожно кривился, словно после глотка едкой кислоты, да и сказать больше было нечего. Эхо стихло, снова воцарилась тишина, и вскоре он услышал шорох в темноте и понял, что Джули надевает узкие шаровары, которые он снял с нее – как давно? Внезапно Ашу показалось, что с тех пор прошла целая жизнь, и на него накатило чувство безразличия, безысходности и полной опустошенности. Воздух в пещере вдруг показался таким холодным, что он задрожал всем телом, и громкий нелепый стук собственных зубов напомнил ему, что, если они не найдут ачкан Джули и остатки его рубашки, ужасного скандала не миновать, ведь тогда им придется вернуться в лагерь полуголыми. Он нашарил в темноте свои бриджи и башмаки, устало поднялся на ноги, чтобы их надеть, а когда застегнул ремень и убедился, что из карманов ничего не выпало, отрывисто спросил:

– Где твой кафтан?

– Не знаю… – В голосе Анджули слышалась такая же бесконечная усталость, какая владела им самим. – Он был у меня на голове, и, должно быть, я уронила его, когда услышала твои крики.

– Ну, ты всяко не можешь вернуться без него, – грубо сказал Аш. – Будем ходить кругами, покуда не найдем кафтан. Дай руку. Глупо будет снова потерять друг друга в темноте.

Рука Анджули, холодная и словно чужая, не сжала его ладонь, а осталась вялой и безжизненной, и он держал ее, как держал бы руку постороннего человека, – слабо, безучастно и лишь для того, чтобы находиться в соприкосновении со спутницей, когда они медленно пробирались в непроглядном мраке вдоль скалистой стены.

На поиски ачкана у них ушел почти час. С рубашкой дело обстояло проще: Аш бросил ее возле лошадей в главной пещере, а теперь, когда буря закончилась, входной проем вырисовывался в разлитой вокруг черноте серым вытянутым прямоугольником, послужившим для них ориентиром.

В глубине пещеры было холодно, но снаружи воздух был горячий, недвижный и насыщенный запахом пыли, и в небе тускло мерцали немногочисленные звезды, словно подернутые дымкой. Луна скрывалась либо за холмами, либо за пыльными облаками, и долину накрывала густая тень, но после кромешной тьмы пещер земля и небо показались на удивление светлыми, и Аш не сразу сообразил, что это объясняется не только тем, что буря на много миль окрест устлала землю белесым покровом из речного песка и пыли, но еще и близостью рассвета.

Он испытал неприятное потрясение, ибо никак не предполагал, что столько времени могло пролететь незаметно для него. Он думал, они находились в пещере два или три часа, от силы четыре. А оказывается, прошла целая ночь, и его план незаметно доставить обратно Джули в лагерь под покровом тьмы, пользуясь всеобщим смятением, рухнул. Ко времени, когда они доберут – с я туда, взойдет солнце. Неудивительно, что луны нигде не видать: она зашла несколько часов назад. Звезды уже угасали, и, несмотря на пыль, в воздухе слышался запах утра, – слабый, не поддающийся определению запах, который предвещает наступление нового дня так же определенно, как первые проблески зари и петушиный крик.

– Прибавь ходу, – велел Аш, пуская Бадж Раджа в галоп.

Но через минуту кобылица Джули споткнулась и перешла на неровную рысь, и ему пришлось повернуть обратно.

– Думаю, это просто камушек, – сказала Джули, спешиваясь.

Но это оказался осколок кремня, острый как стекло. Он вонзился в ногу лошади так глубоко, что Аш – за отсутствием ножа и хорошего освещения – провозился почти десять минут, пока не извлек его. Но кобылица все равно продолжала хромать, поскольку порез был глубоким.

– Ты сядешь на Бадж Раджа и как можно скорее вернешься в лагерь, – решил Аш. – А я подъеду позже. В данных обстоятельствах тебе лучше появиться там одной. Ты скажешь, что мы потеряли друг друга во время бури, ты провела ночь в пещере и пустилась в обратный путь, едва начало светать. Такое объяснение вызовет меньше подозрений. Ты скажешь, что не знаешь, где я.

– Когда я приеду на твоей лошади? А ты на моей? Да никто в жизни не поверит! – презрительно сказала Анджули. – И никто не поверит, что ты позволил мне потеряться.

Аш хмыкнул:

– Да, пожалуй. Объяснять придется многое, а сейчас я не в состоянии придумать достаточно правдоподобную историю. В любом случае, чем меньше лжи мы нагородим, тем лучше.

– Нам вообще не нужно лгать, – отрезала Анджули. – Мы скажем правду.

– Всю правду? – сухо осведомился Аш.

Анджули не ответила, но молча вскочила в седло, и они двинулись дальше шагом. По-прежнему было темно и в тишине не слышалось ни звука, кроме поскрипывания седел да приглушенного стука лошадиных копыт по земле, покрытой толстым слоем пыли, однако Аш знал, что девушка плачет. Плачет беззвучно, с широко открытыми глазами, как в далеком прошлом, когда она была девочкой по имени Каири-Баи и страдала.

Бедная маленькая Каири-Баи. Бедная Джули… Он не оправдал надежд обеих, сначала забыв одну, а теперь обвиняя другую потому только, что она захотела урвать краткий миг счастья в своей однообразной подневольной жизни и собиралась сохранить это в тайне – не ради себя самой, но ради Шушилы, ибо если рана отвергнет ее и с позором отправит обратно к Нанду, что станется с ее болезненной, истеричной, эгоистичной сестрой? Нет, винить Джули несправедливо. Но падать с высот любви, восторга и безумной надежды было слишком болезненно, а безобразное видение служанок и наложниц, обучающих младших девушек тонкостям секса, вызвало у Аша такое отвращение, что в какой-то ужасный миг он задал себе вопрос, не прибегла ли Джули к неким «уловкам из арсенала шлюх», чтобы искусно усилить пережитый им физический экстаз, и испытывала ли она сама наслаждение или просто симулировала, чтобы прибавить остроты его ощущениям.

Это подозрение исчезло так же быстро, как появилось. Существовавшая между ними незримая связь, благодаря которой сейчас он знал, что она плачет, не могла обмануть его, когда они лежали, сплетенные в объятиях, но неприятный осадок в душе остался – достаточно неприятный, чтобы отбить у него всякое желание разговаривать. Хотя надо отдать Ашу должное: он стыдился, что причиняет Джули боль и хранит молчание, вместо того чтобы протянуть руку и утешить ее.

Не следовало заканчивать на столь печальной ноте эпизод, ради которого она так рисковала и счастливое воспоминание о котором надеялась бережно хранить в душе, дабы искать в нем утешения в течение грядущих безрадостных лет. Аш знал, что, если отпустит ее вот так, не сказав ни слова и даже не дотронувшись до руки, он будет жалеть об этом до конца своих дней. Но в данный момент он не находил в себе сил ни для первого, ни для второго, потому что сам испытывал невыносимо горькое разочарование и, сокрушенный безмерной усталостью и сознанием поражения, находился в странном оцепенении и апатии – словно оглушенный ударом боксер, упавший на колени и смутно понимающий, что должен подняться на ноги до истечения десяти секунд, но неспособный совершить над собой усилие. Он заговорит с Джули немного погодя. Попросит прощения и скажет, что любит ее и всегда будет любить, пусть даже сама она любит его не настолько сильно, чтобы оставить Шушилу ради него… Странно было думать, что Джану-рани даже после своей смерти нанесла удар им обоим через свою дочь, которая отнимает у них надежду на счастье и губит их жизни…

Последняя звезда погасла в бледном свете, что растекался над горизонтом и рассеивал тьму, перекрашивая долину из черного в жемчужно-серый цвет, на фоне которого выступали беспорядочно раскиданные валуны и редкие кусты, не отбрасывавшие тени. Они уже выехали из долины на открытую местность. Далеко впереди над широким амфитеатром равнины вздымалась скала, вырисовавшаяся темным силуэтом на сером небе. Именно там они оставили рутх и охрану накануне вечером, и при виде нее Аш вздохнул с облегчением, ибо вчера он не удосужился хорошенько запомнить местность и сейчас слабо представлял, где они находятся. Зубчатая скала служила отличным ориентиром посреди бесцветной голой равнины, и оттуда они без особого труда найдут дорогу в лагерь. Но небо на востоке уже начинало желтеть, и Аш мрачно подумал, что скоро взойдет солнце и озарит их своим беспощадным светом, грязных, растрепанных и все еще находящихся на значительном расстоянии от лагеря.

Он посмотрел на Анджули и увидел, что она изнемогает от усталости и совершенно не обращает внимания, куда едет. Бессильно сгорбившись в седле, она позволяла хромой лошади самой выбирать путь между камней и низких кустов. Даже в полумраке было видно, что кафтан у нее измят самым прискорбным образом и что она не особо преуспела в попытках заплести в косу густые спутанные волосы, используя пальцы вместо гребня. Она отворачивала от него голову, чтобы скрыть слезы, но даже если бы Аш давно не понял шестым чувством, что она плачет, ее выдал бы свет занимающейся зари, в котором влажно поблескивал контур отвернутого лица.

Вероятно, таким же шестым чувством Джули почувствовала взгляд Аша. Она расправила плечи и, подняв руку якобы с целью поправить волосы, стерла со щеки предательскую влагу непринужденным движением, способным обмануть любого.

Но Аша оно не обмануло, и сердце у него мучительно сжалось от любви. Столько благородства было в этом незначительном, с виду случайном жесте и в решимости, с какой девушка выпрямила спину! Она не просила о сострадании, а собиралась скрыть свое горе и встретить будущее мужественно, без жалоб и сетований.

В жилах Джули текла славная кровь раджпутов, горячность и безрассудная отвага которых охлаждались и уравновешивались казацкой кровью, доставшейся ей в наследство от деда, старого Сергея Водвиченко – трезвого и расчетливого наемника благородных кровей, который продавал свой меч покупателям, предлагавшим наивысшую цену, выигрывал сражения для Ранджита Сингха, Холкара и Синдии Гвалиорского и завещал свои карие глаза с золотыми крапинками и широкие скулы внучке Анджули, принцессе Каридкота.

Раджпуты и казаки… странное сочетание и маловероятное. Но в результате этого сочетания появилась Джули, любящая, преданная и страстная, которая помимо отваги обладала еще особого рода тихой стойкостью духа – качеством более редким и гораздо более ценным, чем отвага, – и достаточной силой воли, чтобы выполнять данные однажды обещания даже ценой собственного счастья.

Аш однажды дал ей обещание – и забыл о нем. Частично его оправдывало то, что тогда ему едва стукнуло одиннадцать. Однако он со стыдом сознавал, что, если бы дело обстояло наоборот и не он, а Джули дала аналогичное обещание, она бы никогда не забыла и не нарушила свое слово. Джули, как и Уолли, понимала подобные вещи удручающе буквально, и Ашу пришло в голову, что в некоторых отношениях эти двое удивительно похожи.

Он скривил губы, исполненный презрения к самому себе, и протянул руку к Джули. Но – слишком поздно. В следующий миг она встала на стременах и указала на некий объект, который неуклюже двигался в полумраке по равнине прочь от темной громады скалы, похожий на некое доисторическое двугорбое животное. Это был рутх.

– Посмотри! – воскликнула Анджули. – Это Шу-шу! Значит, они тоже не вернулись в лагерь.

Но это была не Шу-шу, а Кака-джи и возница рутха.

Аш привстал на стременах и закричал во все горло, а потом пришпорил коня и пустился галопом вперед, оставив позади Джули, кашляющую в белых облаках пыли, взметенной копытами Бадж Раджа. К тому времени, когда она подъехала к ним, Кака-джи уже рассказал свою историю и выслушал часть их истории, и Ашу не пришлось давать никаких советов, потому что старику оказалось достаточно одного взгляда на Анджули.

– Арре-бап! – испуганно воскликнул Кака-джи. – Сейчас же забирайся в рутх, дитя мое.

Он бросился к ней, чтобы помочь спешиться, а потом повернулся к Ашу и только сейчас заметил его изодранную рубашку.

– Будет лучше, если все решат, что мы провели ночь вместе, – решил Кака-джи, переводя взгляд с одной прискорбно потрепанной фигуры на другую. – Нет… – Он вскинул ладонь, пресекая возможные возражения, а затем подсадил племянницу в рутх и повернулся к вознице. – Баду, если кто-нибудь спросит, скажешь, что сахиб вернулся с раджкумари всего через пару минут после начала пыльной бури и что она пряталась в рутхе, а мы втроем лежали под ним. Это приказ. И если я услышу какие-нибудь толки иного рода, я буду знать, кто проговорился и кого наказывать. Ты понял?

– Хукум хай, Рао-сахиб, – невозмутимо промолвил возница, отдавая честь прикосновением полусогнутой ладони ко лбу.

Это был пожилой мужчина, переведенный на нынешнюю должность после гибели предыдущего возницы, утонувшего в реке. Он уже много лет служил княжеской семье и зарекомендовал себя надежным человеком, который выполнит любой приказ и не станет болтать лишнего.

– А вы, сахиб, – повелительно сказал Кака-джи, снова поворачиваясь к Ашу, – вы снимете эти лохмотья и наденете мою рубашку. Я же закутаюсь в шали, что лежат в рутхе. Вам решительно не пристало появляться в лагере полуголым. Чем меньше разговоров мы вызовем, тем лучше, а посему не спорьте со мной.

Аш и не собирался спорить. Когда он переоделся, Кака-джи присоединился к племяннице в рутхе и велел вознице трогать. Волы прекратили жевать жвачку и покорно потрусили вперед, а Аш двинулся за повозкой, ведя кобылицу в поводу и держась в стороне, подальше от клубов пыли. Слыша возбужденный голос Кака-джи, рассказывающего Джули о событиях минувшей ночи, он понял, что им повезло вдвойне, поскольку старика гораздо больше интересовали собственные приключения, нежели времяпрепровождение племянницы и сахиба.

Кака-джи принял без вопросов короткий бесцветный отчет Аша, но зато не пожалел красок, с энтузиазмом описывая свои собственные злоключения. Похоже, ни он, ни Мулрадж, ни Шушила долгое время не замечали приближения пыльной бури, но в конце концов Мулрадж, как и Аш, случайно оглянулся через плечо и увидел, что небо позади стало грязно-коричневого цвета. Стражники и возница рутха тоже ведать ничего не ведали: они сидели, куря и болтая, в неглубокой расселине среди камней, глядя в сторону ясного неба, защищенные от ветра скалой, полностью загораживавшей от взора восточный горизонт. К тому времени буря находилась еще довольно далеко, но неслась на них с такой бешеной скоростью, что все сразу поняли: если они надеются вернуться обратно в лагерь до первого удара стихии, нельзя терять ни минуты, тем более тратить время на поиски двух других участников верховой прогулки.

Кака-джи не сказал этого со всей определенностью, но Аш прекрасно понял, что в решающий момент жизненно важными как для Каридкота, так и для Бхитхора представлялись безопасность и здоровье только одной невесты – юной прелестной Шу-шу, чья красота (вкупе со значительным приданым) примирит рану с необходимостью жениться в придачу на ее невзрачной сводной сестре-полукровке. Ни Нанду, ни рана не станут особо убиваться из-за гибели Каири-Баи, но утрата Шушилы сулит беду обоим, ведь даже если Каири-Баи останется в живых, рана никогда не возьмет ее в жены вместо сестры.

Бракосочетание отменят, и огромные деньги, потраченные Нанду на подарки, взятки, бакшиши, на наряды и драгоценности для приданого сестер и на нелепо пышную свиту, отправленную с ними на юг, окажутся выброшенными на ветер, и он обезумеет от ярости. Многие головы слетят с плеч – Кака-джи и Мулрадж знали это. и знали также, что их собственные головы будут в числе первых. Сейчас, когда зловещее бурое пятно разрасталось, заволакивая небо и расползаясь по всему горизонту, они не могли терять время на поиски Каири-Баи и Пелам-сахиба, которым придется самим позаботиться о себе. В первую очередь необходимо было доставить Шушилу обратно в лагерь, пока не разразилась буря: пусть в собственной палатке она подвергнется такой же опасности, как и среди скал, но по крайней мере, случись с ней беда, от них не потребуют объяснений, каким образом она там оказалась.

Мулрадж всмотрелся в пыльное облако, быстро произвел расчеты и, поступившись условностями и приличиями, посадил Шушилу на круп позади себя и помчался во весь опор, а Кака-джи поскакал за ними с лошадью девочки в поводу. Стражники, все еще не знавшие о приближении бури, увидели летящего галопом Мулраджа, за спиной которого сидела раджкумари, цепляясь за него, точно мартышка, и вскочили на ноги, ожидая, что он остановится, но Мулрадж пронесся мимо по направлению к лагерю. Едва успев выслушать объяснения подоспевшего Кака-джи, мужчины вскочили в седла и пустились следом, прихватив с собой служанку.

Кака-джи не присоединился к ним. Он велел стражникам взять лошадь Шушилы и свою собственную, а сам предпочел остаться возле рутха, возница которого, сообразив, что не успеет добраться к лагерю до начала бури, торопливо укрывал волов в расселине скалы.

– Мы подождем здесь мою племянницу и сахиба. Они скоро вернутся и испугаются, не найдя нас здесь, – сказал Кака-джи, с тревогой глядя в сторону холмов. – Раджкумари не пристало возвращаться в лагерь верхом, в сопровождении одного лишь сахиба, а они не заставят долго себя ждать.

Но минуты шли, а отсутствующие всадники все не появлялись. Старый Баду, возница, задним ходом завел рутх как можно дальше в расселину, а потом выпряг волов, протащил в тесное пространство за повозкой и там стреножил, после чего достал ковры, шали и подушки, предохранявшие раджкумари и служанок от тряски, и наспех соорудил из них занавес для защиты от бури, с ревом надвигавшейся на них. В воздухе уже слышался запах пыли и песка, но Кака-джи все ждал, надеясь с минуты на минуту увидеть лошадей, галопом несущихся к нему. Только когда первая волна пыли ударила с противоположной стороны в скалу, служившую для них укрытием, он позволил Баду затащить себя в рутх. Там два старика, оглушенные и полузадохшиеся, и просидели все время, пока бушевала буря.

Кака-джи описывал свои страдания в высшей степени красочно и с большим удовольствием. Но он тоже не знал точно, сколько времени продолжалась буря, а когда все закончилось и снова воцарилась тишина, они с Баду уснули и пробудились, когда небо уже начинало бледнеть. Пожилой господин сказал, что очень боялся за свою племянницу и сахиба, полагая, что буря настигла их на открытой местности, где нет никаких укрытий. Они с Баду собирались отправиться на поиски, но едва успели тронуться, как услышали крик сахиба.

Кака-джи не усомнился в правдивости истории Аша и не подумал расспрашивать племянницу, поскольку, испытав на собственной шкуре все сопряженные с бурей неудобства, был твердо убежден, что между ними не могло произойти ничего предосудительного. Даже самый похотливый мужчина и самая страстная молодая женщина не стали бы помышлять о подобных вещах, а тем более осуществлять их на практике, задыхаясь под намотанными на голову тряпками, с забитыми пылью глазами, ноздрями и ртами. По мнению Кака-джи, пыльная буря служила более верным залогом пристойного поведения, чем дюжина дуэний, хотя он все равно счел необходимым строго-настрого наказать Анджули никому не говорить, что она провела ночь не в рутхе. Никому, даже Шу-шу.

– Ты скоро выйдешь замуж, – сказал Кака-джи, – а невесте не пристало находиться наедине с посторонним мужчиной, даже если он сахиб. Вокруг слишком много болтунов, которые находят удовольствие в злословии, а коли о тебе станут распускать гнусные сплетни, рана и твой брат будут очень недовольны. Поэтому ты скажешь, что добралась до рутха буквально за секунду до начала бури и оставалась в нем всю ночь.

Анджули молча кивнула ответ. Она слишком устала, чтобы говорить, слишком устала, чтобы благодарить судьбу, которая сначала позволила ей с Ашоком попасть в пыльную бурю, а потом послала дядю, чтобы спасти их обоих от скандала. Слишком устала, чтобы хотя бы думать…

Уже стало совсем светло, и вскоре взошло солнце и золотой луч, проникший в щель между расшитыми занавесами, озарил внутренность рутха. Джули заснула и продолжала спать до самого прибытия в лагерь.

Разбуженная Кака-джи, сообщившим утешительную весть, что с Шушилой все в порядке, она выпала из рутха в объятия Гиты, и та торопливо увела ее в шатер и уложила в постель.