– Ахсти! Ахсти! Кхабадар, Премкулли. Шабаш, мера моти… аб ек ор. Бас, бас! Кья курта олоо? Никал-джао! Арре! Арре! Хай! Хай! Хай!..

Многотысячная толпа переходила реку вброд под обычные возбужденные вопли и крики, и, как всегда, одна из повозок застряла на полпути и ее вытягивал слон.

Мулрадж, командовавший контингентом каридкотских войск, поехал вперед с Ашем, чтобы проверить глубину брода, и сейчас они двое спокойно сидели на противоположном берегу, наблюдая с высокого утеса за беспорядочной толпой, перебиравшейся через реку.

– Если они не поторопятся, – заметил Мулрадж, – последние не успеют добраться до берега до наступления темноты. Хай май, как у них все медленно получается!

Аш рассеянно кивнул, по-прежнему не сводя глаз с людей, шлепающих по отмелям или идущих по колено в воде на середине реки. Прошло три дня с тех пор, как он столкнулся нос к носу с Биджу Рамом и узнал, что Каридкот и Гулкот – это одно и то же княжество, и после того вечера он стал внимательнее вглядываться в лица и опознал довольно многих. Среди одних только махаутов он насчитал более пяти знакомых мужчин, прежде служивших в слоновнике Хава-Махала. Были и другие: дворцовые чиновники, саисы, служащие гулкотской армии и несколько слуг и придворных, которые еще четыре дня назад вряд ли привлекли бы его внимание, но теперь, в свете новой информации, внезапно оказались знакомыми.

Даже слон Премкулли, сейчас призываемый своим махаутом к осторожности, был старым другом, которого он много раз кормил сахарным тростником… Последние лучи заходящего солнца засверкали на воде золотым блеском, слепящим глаза, и Аш перестал различать лица людей и повернулся к Мулраджу, чтобы обсудить с ним различные организационные вопросы.

Слуги и попутчики с вьючными животными переправлялись через реку первыми, чтобы успеть поставить палатки, разжечь костры и заняться стряпней. Невесты же с ближайшим своим окружением обычно предпочитали несколько отставать от них, чтобы прибывать на место стоянки ко времени, когда там все будет готово. Сегодня они остановились на привал в роще примерно в полумиле от брода и, зная, что лагерь разобьют на первом же удобном месте за рекой, провели там вторую половину дня в ожидании команды двигаться дальше. Деревья уже кишели птицами, устраивающимися на ночлег в своих гнездах, когда появился посыльный с сообщением, что можно продолжать путь, а пока они собирались, солнце скрылось за горизонтом. В сопровождении тылового отряда примерно из тридцати солдат каридкотской армии они наконец неспешно двинулись дальше и прибыли к броду уже в сумерках.

Сразу за рутхом с невестами обычно следовала крытая повозка с придворными дамами, но сегодня она отстала, и, когда рутх въехал в воду, рядом с ним находились лишь горстка солдат и слуг да дядя невест, который заявил о своем намерении пройти последнюю милю пешком и отослал вперед свой паланкин, а сейчас, к великому своему смятению, обнаружил, что брод не настолько мелкий, как он предполагал.

Аш уже приказал подать лошадь, снова сел в седло и начал спускаться с возвышенности, когда на быстро темнеющей реке вдруг раздались громкие крики и проклятия. Привстав на стременах, он увидел, что один из запряженных в повозку волов упал посреди потока, сбросив возницу в воду и переломив дышло. Крепко удерживаемое упряжными ремнями, животное билось и брыкалось в отчаянной попытке подняться на ноги, а рутх начал заваливаться набок. Из-за плотно зашнурованных занавесок доносился пронзительный визг одной из невест, а дюжина орущих мужчин бестолково суетилась вокруг повозки, которую барахтающийся вол увлекал от брода к глубокому месту.

В сгущающейся темноте большинство людей на реке не видели толком, что происходит, но Аш с высокого берега сразу оценил ситуацию, пришпорил коня и, галопом спустившись по откосу, на полном скаку влетел в воду, разогнав толпу зевак на отмели. Окружавшие рутх мужчины отскочили в сторону, освобождая для него место, когда он свесился с седла и резким движением разорвал шнуровку занавесок.

Мокрая, истошно визжащая девушка, поднятая сильными, ловкими руками, как будто выпрыгнула на него из темноты, и он подхватил ее в тот самый момент, когда правое колесо соскочило с оси и рутх упал набок и начал наполняться водой.

– Быстро, Джули! Скорее выходи!

Аш неосознанно назвал оставшуюся в повозке женщину по имени, пытаясь перекричать нестройный хор вопящих голосов и зловещий рев воды, стремительно текущей сквозь полузатонувший рутх, но его слова потонули в шуме. Обезумевшая от ужаса девочка судорожно цеплялась за него и по-прежнему визжала в полную силу легких. Аш ударил ее по рукам, высвобождаясь из мертвой хватки, и отбросил к ближайшему мужчине, который, по счастью, оказался дядей невесты, хотя запросто мог оказаться соваром или погонщиком волов. В следующий миг Аш соскочил с коня и встал по пояс в бурлящей воде.

– Выходи, девочка!

Из темноты донесся невнятный сдавленный звук, и в проем между разорванными занавесями высунулась рука. Крепко схватив руку, Аш вытащил ее обладательницу из повозки и понес к берегу.

Она была не такой легкой и хрупкой, как ее младшая сестра, которую она передала ему из рутха, и она не визжала и не цеплялась за него. Но хотя Анджули не издавала ни звука, Аш чувствовал, как часто вздымается ее грудь, прижатая к его груди. И вес мокрого теплого тела, каждый его плавный изгиб красноречиво говорили о женщине, а не о ребенке.

У него самого сбилось дыхание ко времени, когда он достиг берега, правда по причинам не эмоционального, а физического свойства: не многие мужчины, вынужденные нести груз весом примерно в сто двадцать фунтов через быструю реку по колено в воде, под вопли и крики возбужденных зрителей, беспорядочно толкущихся вокруг, смогли бы после этого дышать ровно. Путь от отмелей был неблизким, а когда Аш дошел до берега, там не нашлось никого, кому он смог бы передать свою ношу. Велев принести факелы и позвать служанок раджкумари, он стал ждать в сумерках, обнимая промокшую до нитки Анджули. Саис отправился за его лошадью, а многочисленные помощники пытались выпрячь волов и оттащить разбитый рутх с дороги, чтобы повозка с придворными дамами беспрепятственно переехала через реку.

В небе одна за другой загорались звезды, а когда с реки задул крепкий ночной ветер, Анджули начала дрожать в объятиях Аша, и он крикнул, чтобы принесли одеяло, и закутал в него девушку, накинув один конец на голову, чтобы спрятать от любопытных взглядов толпы. В следующий миг в темноте замерцали факелы и наконец показалась скрипучая повозка с придворными дамами.

Судя по звукам, младшая невеста уже находилась внутри – ее истошный визг сменился истерическими рыданиями. Но Аш не стал справляться о самочувствии принцессы. У него начинали ныть мышцы, и он без особых церемоний затолкал Анджули внутрь и отступил в сторону, когда повозка тронулась с места и тряско покатила в сторону лагеря. Только сейчас он осознал, что промок до нитки и что ночной воздух явственно пахнет морозцем.

– Мубарик хо, отличная работа, сахиб, – одобрительно сказал Мулрадж, возникая из темноты. – Полагаю, я обязан вам жизнью. И многие другие тоже: не окажись вас здесь, обе раджкумари могли бы утонуть, а тогда кто знает, какую месть совершил бы махараджа над нами, своими слугами.

– Би-вакуфи,– нетерпеливо бросил Аш. – Им не грозила опасность утонуть – только промокнуть. Здесь не так уж глубоко.

– Возница рутха утонул, – сухо заметил Мулрадж. – Течение унесло беднягу на глубину, а плавать он, похоже, не умел. Раджкумари не сумели бы выбраться из-за зашнурованных занавесок и тоже утонули бы, но им очень повезло, что вы сидели верхом на лошади и наблюдали за переправой. А еще больше повезло, что вы сахиб, ибо ни один из тех мужчин, кроме их дяди, не осмелился бы прикоснуться к дочерям махараджи, а к тому времени, когда я сам заметил бы, что там происходит, и вскочил бы в седло, все уже было бы кончено. Вас должны осыпать золотом за сегодняшний ваш поступок.

– В данный момент я предпочел бы горячую ванну и сухую одежду, – со смехом сказал Аш. – А если кто-нибудь и заслуживает похвалы, так это Анджули-Баи, которая сохранила присутствие духа и передала мне младшую сестру, а не стала визжать и пытаться спастись сама, хотя наверняка видела, что рутх наполняется водой. Где мой саис, черт возьми? Охе, Кулу Рам!

– Я здесь, сахиб, – раздался голос совсем рядом: конские копыта не произвели шума, ступая по песчаной почве.

Аш взял поводья, вскочил в седло и, отдав честь Мулраджу, пришпорил коня и легким галопом поскакал между высоких кустов травы и колючих деревьев кикар в сторону, где в ночном небе горело оранжевое зарево от лагерных костров.

Он лег спать рано, а следующий день выдался хлопотным. Аш выехал на рассвете вместе с Джхоти, Мулраджем и Тарак Натом, членом лагерного панчаята, а также вооруженным эскортом из шести соваров, чтобы обследовать следующий брод. Мальчик присоединился к отряду неожиданно, очевидно упросив Мулраджа взять его с собой. Но он оказался отличным наездником и, сам всем довольный, явно старался угодить своим спутникам и никому не причинял беспокойства. Ашу пришло в голову, что неплохо бы почаще забирать Джхоти от придворных и сажать на лошадь: день, проведенный на свежем воздухе, пошел маленькому принцу на пользу и он уже мало походил на того бледного ребенка с испуганными глазами, которого Аш видел в первую их встречу.

Брод оказался непроходимым, а поскольку требовалось выяснить опытным путем, какой из двух других бродов наиболее удобен для переправы, солнце уже почти зашло ко времени, когда они вернулись в лагерь. Аш собирался предложить выступить завтра пораньше, но эти планы расстроила Шушила-Баи, младшая принцесса, которая передала ему, что еще не оправилась от пережитого потрясения и недомогает, а потому не намерена вообще трогаться с места по меньшей мере два или три дня.

Будь такое решение принято двумя днями раньше, оно пришлось бы совсем некстати, но сейчас они не испытывали никакого недостатка в продовольствии и могли набрать сколько угодно воды в реке. Аш и сам был не прочь задержаться здесь на несколько дней: на равнине водились черные антилопы и чинкара, а еще он видел бекасов на джхиле неподалеку и несчетное множество куропаток в кустарниковых зарослях. «Куда приятнее, – подумал он, – поохотиться с Мулраджем, чем гнать это стадо по дороге».

Поставленный в известность о недомогании раджкумари Шушилы, Аш очень удивился, когда вскоре явился второй посыльный, в самых учтивых выражениях попросивший его почтить сестер махараджи своим визитом. Посыльным был не кто иной, как дядя невест, которого все любовно называли Кака-джи Рао, и Аш никак не мог отказаться, хотя час был поздний и он предпочел бы постель светской беседе. За неимением выбора он переоделся в парадную форму и в самый последний момент положил в карман половинку перламутровой рыбки, после чего проследовал вместе с Рао-сахибом через лагерь.

Большая и удобная «дурбарная палатка», где невесты принимали гостей, была отделана изнутри ржаво-красной тканью, расшитой яркими узорами, и украшена великим множеством маленьких круглых зеркал, которые мерцали и сверкали, когда стены легко колебались от дуновений ночного ветра или язычки пламени в масляных лампах плясали на сквозняке. На покрытом персидскими коврами полу лежали многочисленные шелковые подушки, служившие стульями, и на нескольких низких резных столах сандалового дерева, инкрустированных слоновой костью, стояли серебряные блюда с фруктами и сластями. Но кроме Кака-джи Рао, пожилой дуэньи Анпоры-Баи и двух служанок, сидевших в тени за пределами круга света от ламп, в палатке находились только сами невесты и их младший брат Джхоти.

Раджкумари были одеты почти так же, как в прошлый раз. Но с одной существенной разницей: сегодня они не прикрывали лица.

– Это потому, что они обязаны вам жизнью, – объяснил маленький принц, выступая вперед, чтобы поприветствовать Аша и засвидетельствовать почтение своим сестрам. – Если бы не вы, они обе утонули бы. Сегодня запылали бы их погребальные костры и река приняла бы их пепел, а завтра все мы вернулись бы домой с почерневшими от горя лицами. Мы очень вам благодарны, и отныне вы нам как брат.

Взмахом руки Джхоти отмел утверждение Аша, что на самом деле принцессам ничего не грозило. Его сестры встали и церемонно поклонились, Анпора-Баи одобрительно похмыкала под чадрой, а Кака-джи заметил, что скромность нужно ценить превыше отваги, а всем ясно, что Пелам-сахиб обладает обоими этими достоинствами. Затем вперед вышла одна из служанок с серебряным подносом, на котором лежали две парадные гирлянды, изготовленные из блестящей ленты и украшенные золотой вышивкой в форме медальонов, и сначала Шушила, а потом Анджули торжественно повесили гостю на шею по гирлянде. Сверкающее убранство выглядело нелепо в сочетании с парадной формой цвета хаки, придавая Ашу сходство с расфуфыренным генералом. Затем ему предложили сесть и угоститься, и в знак особой милости (ибо представители высшей касты оскверняются, принимая пищу вместе с человеком, к ней не принадлежащим) все общество поело вместе с ним, хотя и из других блюд.

Как только Шушила-Баи, ободренная ласковым обхождением молодого офицера, перестала робеть и стесняться, все расслабились и весьма приятно провели целый час, жуя халву, потягивая шербет и беседуя. Даже Анпора-Баи, по-прежнему прикрывавшая лицо, внесла скромную лепту в разговор. Разговорить младшую принцессу было непросто, но Аш при желании умел быть обаятельным. Он приложил все усилия к тому, чтобы нервная девочка почувствовала себя непринужденно, и в конце концов был вознагражден сначала застенчивой улыбкой, потом смехом, а в скором времени она уже смеялась и оживленно болтала, словно знала его всю жизнь и он действительно приходился ей старшим братом. Лишь тогда Аш счел возможным перевести свое внимание на ее сводную сестру, Анджули-Баи, – и был потрясен увиденным.

Когда он вошел, Анджули сидела немного позади сестры, в тени от свисающей с потолка лампы, и даже когда девушка встала, чтобы поприветствовать его и украсить гирляндой, он не смог толком рассмотреть ее: она держала голову опущенной, а покрывавший голову конец сари был так низко надвинут на лоб, что лицо оставалось почти неразличимым, затененное широкой полосой расшитой ткани. Позже, когда все сидели за столом, он был слишком занят попытками втянуть младшую принцессу в общий разговор, чтобы отвлекаться на старшую. Это могло подождать. И хотя Анджули до сих пор не проронила ни слова, в ее молчании не чувствовалось ни нервной робости, свойственной младшей сестре, ни безучастной незаинтересованности. Она сидела спокойно, наблюдая и слушая, время от времени одобрительно кивая или с улыбкой покачивая головой в знак несогласия, и Аш вспомнил, что Каири-Баи всегда умела слушать.

Посмотрев на нее наконец со всем вниманием, Аш в первый момент решил, что ошибся. Нет, это не Каири-Баи. Не может быть, чтобы та тощая, невзрачная, оборванная, вечно полуголодная девочка, которая, как он однажды посетовал, постоянно бегала за ним, точно бездомный котенок, – не может быть, чтобы она превратилась в такую женщину! Махду перепутал: это дочь не второй жены старого раджи, а какой-то другой…

Однако, поскольку теперь она держала голову прямо, свободный конец сари немного сполз назад, и признаки смешанной крови стали отчетливо видны. Они проявлялись в цвете кожи и строении фигуры, в плавных линиях роскошного тела, в ширине плеч и бедер, в чертах маленького лица с квадратным подбородком, высокими скулами и широким лбом, с широко расставленными глазами цвета торфяной воды, чуть вздернутым коротким носом и прелестными полными губами, слишком крупными, чтобы соответствовать принятому образцу красоты, который столь восхитительно воплощала собой младшая сестра.

В противоположность Анджули Шушила-Баи была маленькой и изящной, как танагрская статуэтка или миниатюра с изображением какой-нибудь легендарной индийской красавицы: у нее была золотистая кожа и черные глаза, безупречный овал лица и крохотный рот, похожий на лепесток розы. Благодаря утонченному совершенству своей наружности она казалась вылепленной совсем из другой глины, чем ее сводная сестра, которая сидела рядом с ней и немного позади и которая оказалась не такой высокой, как поначалу представилось Ашу, – на полголовы ниже его. Но вообще-то он был высоким мужчиной, а рост Шушилы в шелковых туфельках без каблуков составлял не более четырех футов десяти дюймов.

Чертам и фигуре старшей девушки недоставало изысканной восточной утонченности и хрупкости, но это еще не доказывало, что она дочь фаранги-рани…

Взгляд Аша упал на обнаженную руку цвета слоновой кости, и там, прямо над золотыми браслетами, он увидел маленький шрам в форме полумесяца – отметину, оставленную зубами обезьяны много-много лет назад… Да, сомнений нет, это Джули. Джули повзрослевшая – и превратившаяся в настоящую красавицу.

Давным-давно, в первый год учебы в школе, Аш однажды наткнулся в одной из пьес Марлоу на строки, пленившие его воображение и навсегда запечатлевшиеся в памяти, – слова Фауста при виде Елены Троянской: «О, ты прекраснее ночного неба, одетого в убранство тысяч звезд!» Тогда Ашу показалось (и казалось поныне), что лучшего описания женской красоты быть не может, и позже он применил это высказывание к Лили Бриггс, которая захихикала и сказала, что он «не дурак», а еще позже – к Белинде, которая отреагировала примерно так же, хотя выразилась несколько иначе. Однако ни одна из них не имела ни малейшего сходства со сводной сестрой махараджи Каридкота, специально для которой, подумал ошеломленный Аш, и могли быть написаны эти строки.

При виде Джули у Аша возникло ощущение, будто он впервые в жизни видит подлинную красоту, а прежде вообще не понимал, что это такое. Лили была привлекательной на простонародный манер, а Белинда, безусловно, очень хорошенькой, гораздо симпатичнее любой из предыдущих его возлюбленных. Но с другой стороны, его представления о женской красоте сложились в пору детства в Индии и позже непроизвольно подверглись влиянию моды: в викторианской Англии, как можно судить по бесчисленным портретам, почтовым открыткам и иллюстрированным книгам того времени, по-прежнему восхищались большими глазами и маленьким, подобным розовому бутону ртом на безупречно овальном лице, не говоря уже о покатых плечах и талии объемом в девятнадцать дюймов. Эпоха статных богинь Дюморье, которые ввели моду на совершенной другой тип красоты, еще не наступила, и Ашу никогда не приходило в голову, что фигура или лицо, столь решительно не отвечающие викторианскому – и индийскому – идеалу, могут не только очаровать неизмеримо сильнее, но еще и поразить воображение до такой степени, что миловидность, прежде вызывавшая восхищение, покажется пресноватой и маловыразительной. И хотя Аш по-прежнему отдавал предпочтение хрупким и изящно сложенным женщинам вроде Шушилы, наружность Анджули, заставлявшая вспомнить о ее русской прабабке, стала для него настоящим откровением, и он не мог оторвать от нее глаз.

Смущенная его вниманием, она немного отвернулась и снова натянула пониже на лоб конец сари, так что на лицо опять легла тень, а Аш осознал, что таращится на нее самым непристойным образом и что Джхоти секунду назад задал ему вопрос, а он даже не услышал. Он быстро повернулся к мальчику и следующие десять минут был занят разговором о соколиной охоте. И только когда Джхоти и Шушила принялись упрашивать своего дядю отпустить их на соколиную охоту на другой берег реки, он получил возможность снова повернуться к Анджули.

Две пожилые служанки уже начинали зевать и клевать носом, поскольку час был поздний. Аш понимал, что ему пора откланяться, но хотел кое-что сделать перед уходом. Он засунул руку в карман, а через несколько мгновений наклонился вперед и сделал вид, будто подбирает что-то с ковра.

– Ваше высочество что-то обронили, – сказал Аш, протягивая Анджули якобы поднятый с пола предмет. – Это ведь ваше?

Он ожидал увидеть у нее на лице удивление или недоумение – скорее последнее, ибо по прошествии стольких лет она вряд ли помнила свой детский талисман или мальчика, которому его подарила. Но Анджули просто повернула голову, когда он обратился к ней, и, увидев у него ладони кусочек перламутра, взяла его с улыбкой и негромко поблагодарила:

– Шуки-гузари, сахиб. Да, это мое. Не знаю, как я могла…

Она задохнулась и осеклась на полуслове, поднеся руку к груди, и Аш тотчас понял, что ошибался. Джули не только помнила, но и по-прежнему носила свою половинку талисмана там, где всегда, – на шелковом шнурке на шее. И вот сейчас обнаружила, что она на месте.

Внезапно на Аша нахлынули смешанные чувства, которые он не хотел анализировать, и он поспешно повернулся к Шушиле-Баи, извинился, что засиделся так долго, и попросил позволения удалиться. Да-да, согласился Кака-джи, живо поднимаясь на ноги, им всем пора ложиться спать, час уже поздний, и, хотя молодые люди могут обходиться без сна, сам он не может.

– Мы замечательно провели вечер. Надо будет еще как-нибудь собраться, и не раз.

Анджули не промолвила ни слова. И не пошевелилась. Она сидела совершенно неподвижно, сжимая в кулаке недостающую половинку своего талисмана и глядя на Аша широко раскрытыми глазами. Но он уже пожалел о своем порыве, поддавшись которому отдал девушке кусочек перламутра, и старался не встречаться с ней взглядом, когда прощался, а шагая в темноте обратно к своей палатке, злился на себя и жалел, что не выбросил безделицу – или, по крайней мере, не оставил мирно лежать в шкатулке. Им владело тревожное ощущение, будто своим необдуманным поступком он положил начало неким событиям, исхода которых не в силах предвидеть, – так человек небрежно бросает камешек на нависающий пласт снега и тем самым вызывает лавину, способную накрыть какую-нибудь деревушку в долине внизу.

А вдруг Джули расскажет кому-нибудь о странном возвращении недостающей половинки талисмана? Он не знал, сколько человек пользуется ее доверием в настоящее время или насколько она изменилась за минувшие годы. И он понятия не имел, чьи интересы она блюдет сейчас, ибо несчастная маленькая Каири-Баи гулкотских дней, похоже, не имела ничего общего с украшенной драгоценностями принцессой Каридкота, которая с такой помпой, в столь роскошном окружении ехала на свое бракосочетание, и было очевидным, что ее обстоятельства чудесным образом изменились и теперь у нее в порядке. Сам же он нисколько не хотел, чтобы его так или иначе отождествляли с мальчиком, некогда служившим у ее брата. Пусть Джану-Баи умерла, но Биджу Рам жив-живехонек и, скорее всего, по-прежнему очень опасен. Уж он-то наверняка не забыл Ашока, и, если до него дойдет история о возвращении талисмана Джули, он может испугаться и решит расправиться с сахибом, как много лет назад они с Джану-Баи замышляли расправиться с Ашоком. Причем все по той же причине – из страха, что он может что-то знать или о чем-то догадываться. И сейчас, когда Лалджи мертв, может вызвать призраки прошлого…

Думая обо всем этом, Аш чувствовал, как у него неприятно сосет под ложечкой, и испытывал острое желание оглянуться через плечо. Он снова свалял дурака, как частенько делал в прошлом: совершил поступок под влиянием минуты, не подумав хорошенько о возможных последствиях, – а ведь он поклялся себе, что никогда впредь не повторит такой ошибки.

Той ночью он спал с плотно зашнурованным палаточным пологом и с револьвером под подушкой, а перед сном мысленно отметил необходимость обращать больше внимания на расположение своей палатки, к которой сейчас легко можно было подойти с трех сторон, не потревожив ни Махду, ни Гул База, ни любого другого из его личных слуг. Отныне они будут ставить свои палатки полукругом за его собственной, почти вплотную друг к другу, а лошадей привязывать справа и слева, а не позади всем скопом. «Я позабочусь об этом утром», – решил Аш.

Но до утра еще оставалось несколько часов, когда он проснулся, услышав шорох: чья-то рука шарила по пологу палатки.

Аш всегда спал чутко, и тихий звук моментально разбудил его. Он лежал неподвижно, напрягая слух, и вскоре звук повторился. Кто-то пытался войти в палатку, причем явно не один из его собственных слуг: они бы покашляли или заговорили, чтобы привлечь его внимание. Это не мог быть бродячий пес или шакал, так как звук раздавался не на уровне земли, а выше. Аш вытащил револьвер из-под подушки и уже взводил курок, когда кто-то снова тихо, но настойчиво поскребся в палатку и позвал шепотом:

– Сахиб, сахиб!

– Каун хай? Чего ты хочешь?

– Ничего такого, сахиб. Ничего такого. Мне просто надо сказать вам пару слов…

Зубы говорившего стучали от холода, а возможно, от страха или нервного возбуждения.

– Так говори, – резко сказал Аш. – Я слушаю.

– Раджкумари… моя госпожа, Анджули-Баи, велела…

– Подожди.

Аш нащупал узел, распустил шнуровку и, откинув палаточный полог, увидел перед собой закутанную в несколько шалей женщину с прикрытым лицом, вероятно одну из служанок принцесс. На нем самом были только широкие хлопчатобумажные штаны, и женщина отшатнулась, испуганно ахнув, приведенная в замешательство видом полуголого сахиба с револьвером в руке.

– Ну, в чем дело? – нетерпеливо спросил Аш. Он злился, что его разбудили в столь ранний час, и стыдился своего страха, испытанного в момент пробуждения. – Что угодно твоей госпоже?

– Она хочет… она просит вас сказать, от кого вы получили некий кусочек перламутра, и спрашивает, можете ли вы сообщить что-нибудь об этом человеке… и о его матери… и сказать, где они сейчас. Это все.

«И этого вполне достаточно», – мрачно подумал Аш. Одна ли только Джули желает узнать эту информацию, или же слухи о возвращении половинки талисмана уже разнеслись по лагерю и Биджу Рам послал женщину допросить его?

– Я ничем не могу помочь раджкумари, – отрывисто сказал он. – Передай ей, что мне очень жаль, но я ничего не знаю.

Он собрался опустить полог, но женщина порывисто схватила его за руку и, задыхаясь, проговорила:

– Это неправда. Вы наверняка знаете человека, отдавшего вам кусочек перламутра, а коли так… Сахиб, я умоляю вас! Проявите милосердие, скажите только, живы ли они и все ли у них в порядке.

Аш посмотрел на ладонь, лежащую у него на руке. Луна была на ущербе, но все же светила достаточно ярко, чтобы он смог разглядеть форму кисти. Он крепко схватил женщину за запястье и резко откинул чуддах, прикрывавший лицо. Она отчаянно дернулась, пытаясь вырваться, но, поняв безнадежность своих усилий, замерла на месте, пристально глядя на него и неровно дыша.

Аш рассмеялся и слегка поклонился.

– Я весьма польщен, ваше высочество. Но разумно ли это? Как видите, я не одет для приема гостей, а если вас увидят здесь в такой час, у нас обоих будут большие неприятности. Кроме того, вам не следует расхаживать по лагерю без сопровождения. Это слишком опасно. Лучше бы вы послали ко мне одну из своих служанок. Советую вам поскорее вернуться в свой шатер, пока они не проснулись и не разбудили стражников, обнаружив ваше отсутствие.

– Если вы боитесь за себя, – снисходительно промолвила Анджули, – то у вас нет причин для страха. Я сплю одна, а потому никто меня не хватится. А если бы я боялась за себя, то не пришла бы.

Она по-прежнему говорила почти шепотом, но в ее словах было столько презрения, что кровь прихлынула к лицу Аша, и на мгновение он яростно стиснул пальцами ее запястье.

– Ах ты, маленькая стерва, – тихо пробормотал он по-английски. А потом рассмеялся, отпустил руку Анджули и отступил назад. – Да, я боюсь. А если ваше высочество не боится, то могу лишь заметить, что напрасно. Не думаю, что ваши братья или ваш дядя посмотрят сквозь пальцы на подобную выходку, да и ваш жених тоже. Они могут посчитать, что такой поступок некоторым образом пятнает вашу честь, а поскольку мне не хотелось бы получить нож под ребра в одну из ближайших ночей, я еще раз настойчиво прошу вас, со всем уважением, немедленно уйти отсюда.

– Я не уйду, пока вы не ответите на мой вопрос, – упрямо заявила Анджули. – Я буду стоять здесь, пока вы не заговорите, хотя, как вы сами знаете, мне придется очень плохо, если меня обнаружат здесь. Даже злейшие мои враги не могли бы пожелать мне большего зла, а вы уже спасли мне жизнь. Только ответьте на мой вопрос, и я никогда впредь не потревожу вас. Клянусь.

– Почему вам так важно знать это?

– Потому что предмет, который вы вручили мне сегодня вечером, – это половинка талисмана, которую когда-то давным-давно я отдала одному другу, и при виде ее я…

Она резко повернулась, услышав позади легкий топот и шелест кустов в ночной тишине.

– Там кто-то есть!

– Это всего лишь гиена, – сказал Аш.

Гротескное существо, рыскавшее по лагерю в поисках отбросов, прошмыгнуло мимо и понеслось прыжками по равнине, а девушка испустила долгий, прерывистый вздох облегчения и с запинками проговорила:

– Я подумала, это… Я решила, что… что за мной следили!

– А, так вы все-таки боитесь, – язвительно сказал Аш. – Ладно, если вам угодно поговорить, лучше зайти в палатку. Это не опаснее, чем стоять здесь, где любой может нас увидеть.

Он посторонился, пропуская Анджули, и, немного поколебавшись, она прошла внутрь. Аш опустил полог и сказал:

– Стойте на месте. Я зажгу фонарь.

Девушка услышала, как он шарит в темноте, потом чиркнула спичка, а когда фитиль фонаря разгорелся, Аш пододвинул к ней складной парусиновый стул и, не дожидаясь, когда она сядет, тотчас отвернулся, чтобы надеть халат и тапки.

– Если кто-нибудь застигнет нас за беседой в такой час ночи, – заметил он, завязывая кушак халата, – будет лучше, если я предстану взорам не в полуголом виде. Не желаете присесть? Нет? А я, с вашего позволения, присяду.

Он опустился на край походной кровати и выжидательно уставился на Анджули. Часы на столике громко тикали в тишине, которую он не пытался нарушить, и мотылек, залетевший в палатку, принялся кружить вокруг фонаря, отбрасывая дрожащую мечущуюся тень на стенки.

– Я… – начала Анджули и умолкла, кусая губу, что внезапно показалось Ашу до боли знакомым.

В детстве у нее была такая привычка, и Сита всегда журила девочку: мол, так она испортит форму рта.

– Продолжайте, – сказал Аш, не пытаясь прийти на помощь.

– Но я уже все сказала вам: много лет назад я отдала этот талисман одному другу, и я хочу знать, как он оказался у вас, поскольку… поскольку я хочу знать, что сталось с моим другом и его матерью и где они сейчас. Неужели это так трудно понять?

– Нет. Но этого недостаточно. У вас есть еще какие-то причины, иначе вы не рискнули бы прийти сюда. Я хочу знать все. И прежде чем ответить на ваши вопросы, я хочу знать, кому вы расскажете.

– Кому расскажу? Я вас не понимаю.

– Вот как? Подумайте хорошенько: разве, кроме вас, нет еще людей, которые желали бы знать о местонахождении этого вашего друга?

Анджули покачала головой.

– Сейчас уже нет. В прошлом, возможно, были. Одна дурная женщина желала ему зла и убила бы его, когда бы смогла. Но она умерла и больше не представляет угрозы. К тому же, я думаю, она давным-давно забыла о нем. А все его друзья, за исключением меня, покинули Гулкот, и мне неизвестно, где они сейчас или знают ли, где он и что с ним сталось. Возможно, они тоже все умерли. Или забыли его, как забыли все остальные.

– Кроме вас, – медленно проговорил Аш.

– Да, кроме меня. Но видите ли… он был мне братом – настоящим братом, в отличие от моих собственных братьев… а свою мать я совсем не помню. Она впала в немилость незадолго до своей смерти, а потом новая жена отца позаботилась о том, чтобы меня держали подальше от него, и он стал мне совсем чужим. Даже слуги знали, что со мной можно обращаться дурно, и только двое из них относились ко мне хорошо: одна из моих служанок и ее сын Ашок – мальчик несколькими годами старше меня, служивший у моего брата, ювераджа. Если бы не Ашок и его мать, я была бы совершенно одинокой, и вы не представляете, что значила их доброта для ребенка вроде меня…

Голос у Анджули дрогнул, и Аш отвел взгляд в сторону, избегая смотреть в полные слез глаза, и снова глубоко устыдился, что позволил себе забыть маленькую девочку, которая любила его мать и считала его своим другом и которую он бросил, несчастную и одинокую, в Гулкоте и ни разу не вспомнил впоследствии…

– Понимаете, – продолжала Анджули, – мне больше некого было любить, и, когда они покинули Гулкот, я чуть не умерла от горя и одиночества. Они никак не могли остаться… Но эту историю я не стану вам рассказывать, она наверняка вам известна – иначе откуда бы вы узнали, у кого находится вторая половинка талисмана? Скажу только одно: при расставании я подарила Ашоку талисман на память, а он разломал его пополам и отдал одну половинку мне, пообещав, что однажды вернется и мы… мы снова склеим два кусочка. Но я так и не узнала, что с ним сталось и вообще сумели ли они с матерью спастись, и иногда я боялась, а вдруг они погибли, потому что не могла поверить, что они не прислали бы мне весточки или что Ашок не вернулся бы, если бы смог. Понимаете, он же обещал мне. А потом… сегодня вечером, когда я увидела, что вы отдали мне не мою, а его половинку амулета, я поняла, что он жив и, вероятно, попросил вас передать ее мне. Поэтому я дождалась, когда весь лагерь уснет, и пришла сюда – узнать какие-нибудь сведения о нем.

Мотылек упал в ламповую колбу, и язычок пламени ярко полыхнул. Еще какое-то неуклюжее ночное насекомое билось внутри о стекло с монотонным звуком, который сейчас, когда Анджули умолкла, казался громким, точно барабанный бой. Аш резко встал и подошел к лампе, чтобы подрезать фитиль. Он стоял спиной к девушке и, казалось, был всецело поглощен своим занятием. Он не проронил ни слова, и после долгого молчания Джули спросила прерывающимся голосом:

– Так значит, они умерли?

– Его мать умерла много лет назад, – ответил Аш, не оборачиваясь. – Вскоре после того, как они покинули Гулкот.

– А Ашок?

Ей пришлось повторить вопрос дважды.

– Он здесь, – наконец промолвил Аш, поворачиваясь к ней.

Свет лампы, горевшей у него за спиной, падал на лицо девушки, тогда как его собственное лицо оставалось в густой тени.

– Вы имеете в виду… здесь, в лагере? – прошептала Анджули, глубоко потрясенная. – Но почему же он… Где он? Чем занимается? Скажите ему…

– Разве ты не узнаешь меня, Джули? – спросил Аш.

– Узнаю вас? – недоуменно повторила Джули. – Ах, не смейтесь надо мной, сахиб. Это жестоко.

Она в отчаянии заломила руки, и Аш сказал:

– Я не смеюсь над тобой. Посмотри на меня, Джули… – Он взял лампу и осветил свое лицо. – Посмотри хорошенько. Разве я так сильно изменился? Неужели ты действительно не узнаешь меня?

Анджули попятилась, пристально глядя на него и еле слышно шепча:

– Нет! Нет, нет, нет…

– Да, ты узнаешь. Я не мог измениться до неузнаваемости, ведь тогда мне было одиннадцать. А вот ты – совсем другое дело. Ты была крохой шести лет от роду – или семи? Я бы в жизни тебя не узнал, если бы не знал наверное, что это ты. Но у тебя на руке остался шрам от укуса обезьянки. Помнишь, как моя мать промыла и перевязала тебе рану, а потом рассказала историю про Раму с Ситой и Ханумана, который со своим обезьянами помог им? А затем я отвел тебя к алтарю Ханумана у слоновых стойл, помнишь? Неужели ты забыла тот день, когда ручная мартышка Лалджи убежала и в погоне за ней мы забрались в Мор-Минар, где нашли Королевский балкон?

– Нет, – выдохнула Анджули, не сводя с него широко раскрытых, огромных глаз. – Этого не может быть. Я не верю. Вы меня обманываете.

– Зачем мне обманывать тебя? Спроси меня о чем угодно – о чем может знать один только Ашок. И если я не отвечу…

– Он мог рассказать вам, – перебила Джули, задыхаясь. – Вы можете повторять вещи, которые узнали от него. Да, так оно и есть!

– Неужели? Но зачем? Какая мне от этого выгода? Зачем я стал бы рассказывать все это, не будь это правдой?

– Но… но вы сахиб. Ангрези-сахиб. Как вы можете быть Ашоком? Я знала его мать. Он был сыном моей служанки Ситы.

Аш поставил лампу обратно на стол, снова сел на походную кровать и медленно проговорил:

– Он всегда так считал. Но это было не так. И перед самой своей смертью Сита рассказала, что женщина, родившая его, была ангрези и женой ангрези, а она, Сита, жена старшего саиса его отца, стала приемной матерью, ибо родная умерла в родах. Этого он… я… совершенно не хотел знать, ведь Сита во всех отношениях, кроме одного, была мне настоящей матерью. Но от этого ничего не меняется, и правда есть правда. Я был – и остался – Ашоком. Если ты мне не веришь, тебе надо лишь послать кого-нибудь к Кода Дад-хану, который живет в своей родной деревне в краю юсуфзаев и которого ты наверняка помнишь. Или к его сыну Зарину, джамадару из корпуса разведчиков в Мардане. Они подтвердят правдивость моих слов.

– О нет! – прошептала Анджули.

Голос ее пресекся, и она, отвернувшись от Аша, прижалась лбом к шесту палаточного каркаса и разрыдалась так горько, словно у нее разрывалось сердце.

Наверное, Аш был готов к любой реакции, кроме такой, и он не только впал в замешательство, но также почувствовал себя совершенно беспомощным, растерянным и в немалой степени возмущенным.

Да с чего ей, собственно, плакать? «Ох уж эти девчонки», – подумал Аш не в первый раз и начал жалеть о своем признании. Он не собирался ничего рассказывать, хотя, надо заметить, принял решение молчать только после того, как сообразил, что судьба Ашока может интересовать еще кого-нибудь, кроме Анджули-Баи, и воскрешать воспоминания о давно забытом маленьком мальчике очень опасно. Но то, что Джули с такой любовью хранила память о нем и о Сите на протяжении многих лет, поколебало решимость Аша, и внезапно ему показалось, что скрывать от нее правду жестоко и надо открыться, таким образом создав у нее впечатление (если это хоть сколько-нибудь ее утешит), будто он выполнил свое обещание, о котором, по правде говоря, напрочь забыл. Он думал, девушка будет приятно удивлена. Или, по крайней мере, взволнована. Но никак не предполагал, что она придет в ужас и зальется слезами.

А чего, спрашивается, она ожидала? Как еще он мог поступить? Сплести какую-нибудь дурацкую небылицу про незнакомца, якобы отдавшего ему кусочек перламутра? Или вообще отказаться с ней разговаривать и прогнать прочь – чего она и заслуживала таким своим идиотским поведением. Он хмуро смотрел на рой мошек, вившихся вокруг лампы, и пытался не обращать внимания на сдавленные рыдания.

Часы на столе бойко пробили три, и Аш сильно вздрогнул – не потому, что они напомнили о позднем часе, а потому, что нервы у него были на пределе. До сих пор он не осознавал всей степени своего внутреннего напряжения, но сейчас, в непроизвольном приступе тревоги, мгновенно вспомнил, насколько опасна нынешняя ситуация и на какой ужасный риск пошла Джули, явившись сюда. Она без особых раздумий пренебрегла опасностью, но от этого риск не становился меньше: если ее хватятся и найдут здесь, даже представить страшно, чем это грозит им обоим.

Уже во второй раз за ночь Ашу пришло на ум, что его запросто могут убить (да и Джули тоже, собственно говоря!) и никто никогда не узнает об этом, и его раздражение возросло. Как это по-женски: скомпрометировать их обоих, поставив в столь опасное и нелепое положение, а потом еще и усугубить ситуацию, разразившись слезами! Он испытывал желание хорошенько встряхнуть Джули. Неужели она не понимает…

Он повернул голову и посмотрел на девушку, по-прежнему сердито хмурясь, но в следующий миг настроение у него резко переменилось. Она тихо плакала, и что-то в ее позе живо напомнило Ашу о последнем разе, когда он видел ее плачущей. Даже тогда она плакала из-за него – потому, что он был в опасности и спасался бегством, а не потому, что сама она лишалась друга и оставалась в одиночестве. И вот он снова заставил ее плакать. Бедная Джули, бедная маленькая Каири-Баи! Аш встал с кровати, подошел к ней и через несколько секунд неловко проговорил:

– Не плачь, Джули. Тебе не о чем плакать.

Она не ответила, но беспомощно потрясла головой, то ли в знак согласия, то ли несогласия, и почему-то этот полный отчаяния жест тронул Аша до глубины души, и он обнял девушку, прижал к груди и зашептал глупые утешительные слова, снова и снова повторяя:

– Ну не плачь, Джули. Пожалуйста, не плачь. Теперь все в порядке. Я здесь. Я вернулся. Тебе не о чем плакать…

Какое-то время стройное вздрагивающее тело не оказывало никакого сопротивления. Голова Анджули безвольно лежала у него на плече, и он чувствовал, как горячие слезы просачиваются сквозь тонкий шелк халата. Потом девушка вдруг напряглась и вырвалась из его объятий. Лицо ее, искаженное от горя, утратило привлекательность, а прекрасные глаза опухли и покраснели от слез. Она ничего не сказала, просто посмотрела на Аша холодным презрительным взглядом, который ранил, как хлесткий удар хлыста, а потом, резко повернувшись, рывком откинула в сторону палаточный полог, выбежала в ночь и растаяла в испещренном тенями лунном свете.

Бежать за ней не имело смысла, да Аш и не пытался. Несколько минут он неподвижно стоял на месте и напряженно прислушивался, но, не услышав никаких голосов и окликов часовых в лагере, вернулся в палатку и снова сел на кровать, ошеломленный и слегка задыхающийся, непонятно почему.

– Нет, – прошептал Аш, споря с самим собой в ночной тишине. – Конечно же, нет. Это нелепо. Такое не может случиться вот так сразу… за одну минуту, в мгновение ока. Не может…

Но он знал, что может. Ибо это только что случилось с ним.