Глава 1 Подкидыш
За бронированной дверью оружейного склада дозиметр замолчал. Зажглось аварийное освещение, на бетонном покрытии пола отразилась тусклая лампочка. Я выключил свой фонарь. Кругом чистота и порядок: система очистки и вентиляции воздуха работает по-армейски надежно: сюда не проникла даже мельчайшая радиоактивная пыль. Если бы все дома этого мертвого города имели такую защиту, его б до сих пор называли Высоцком.
Я бываю в этом отсеке только в исключительных случаях. Сегодня как раз такой. Клиент попросил что-нибудь эксклюзивное. И дело не в том, что он хорошо платит. Деньги — всего лишь деньги и ничего больше. Главное — человек. Единственный человек на Прерии, которому я задолжал.
Экран персонального визора обозначился тусклым светом.
— Вы вне сети, — констатировал механический голос.
Наверное, кто-то извне пробует до меня докричаться. Ничего, пусть подождет.
Я вскрыл нужный ящик, не снимая его со стеллажа. Руки скользнули по гладкой поверхности. Сквозь перчатки гермокостюма угадывались знакомые очертания. Да и с чем его спутаешь — утолщенный ствол ВССК «Выхлоп»? Надеюсь, эта машина придется клиенту по вкусу: снайперская специальная крупнокалиберная винтовка с интегральным глушителем. Незаменимая вещь для разведчика и охотника, особенно на планете с малоизученной флорой и фауной. Это конечно, примитивный, земной вариант — машинка довольно тяжелая и давно устаревшая, но с легкостью продырявит самую толстую шкуру, и даже — бронированный лоб пакицета.
К оружию прилагались четыре обоймы с патронами СЦ-130 калибра 12,7. Я сунул их в нагрудный карман. Запаянный цинк трогать не стал. В сторону отложил и мешочек из замши, в котором хранился прицел со старинной «цейсовской» оптикой. Надо будет — доставим вторым рейсом. Но за отдельную плату.
На большей части этой планеты еще не ступала нога человека. Здесь можно встретить черт его знает кого: амфиционов, мегакотов, саблезубых медведей и тигров. Говорят, что в долине за скалистым хребтом, геологи видели подобие динозавра — животное с телом собаки и крыльями, как у летучей мыши. Слухи слухами, я им не особо верю, но в бытность мою рыбаком, мы как-то достали со дна залива вырванный с мясом клык. Был он чуть больше моей руки и так остро заточен, что с легкостью распорол крыло донного трала и лишь чудом, застрял в мешке.
У боцмана при себе нашелся стандартный станер с последней версией «Следопыта». Это программа — каталог с описаниями и распознаванием животных — обитателей Прерии. По отпечаткам следов, фрагментам скелета и шерсти она моделирует облик животного с очень большой вероятностью. Так вот, исследовав этот бивень, «Следопыт» на экране визора выдал свое резюме: «Нет информации».
Оружие на этой планете должно быть готово к употреблению, когда это надо хозяину, без всяких там, процедур распознания. Вот почему, каждый абориген, всеми правдами и неправдами старается раздобыть неучтенку. Самый простой способ — обратиться ко мне. С недавнего времени, на нелегальном рынке оружия я признанный монополист. Или, как меня еще называют — король сталкеров.
Я люблю этот город, потому что он больше ничей. Брожу по ночам в паутинах безжизненных улиц. Это мой хлеб и крест. Над безжизненной улицей нависли кроны деревьев. Ломая асфальт, к небу рвется трава. Этой район мною почти расчищен от последствий цунами. Но дальше к заливу — сплошные завалы из обломков домов, деревьев, помятых машин, катеров, вездеходов и коптеров.
На выходе из промышленной зоны визор снова ожил. Обозначились два неотвеченных вызова и оба от младшенькой.
— Слушаю.
— Отец, ой!.. Евгений Иванович, — опять приходили от мистера Харда — новый заказ.
Вот егоза! Нужно будет ее как следует взгреть!
От этой крамольной мысли мне стало не по себе. Ведь Лия — она как я, подкидыш. Впрочем, взгреть все равно, придется: девчонка детдомовская, а все не может привыкнуть к порядку. Правило есть правило, и в нем не должно быть никаких исключений: я не «Шило», не «Шен», не «отец», а Евгений Иванович Шилов. И останусь им до конца, как бы это кому-то не нравилось. Ведь фамилия, имя и отчество — это единственное, что оставили мне в наследство родители.
Меня обнаружили в космопорту земного Плесецка — маленький кричащий комочек, завернутый в стандартный детский пакет. Я был мокрым, голодным и очень несчастным. Но никто не спешил успокоить меня и накормить. Увидев оставленный без присмотра «предмет» люди хлынули из зала билетных касс, матерясь и давя друг друга.
Шел первый год глобального кризиса. Колоссальные инвестиции в освоение новых планет не спешили обернуться сверхприбылью и финансовый рынок пал. Бунты, смуты и войны окутали старый мир. Слуги народа восстали против своих хозяев. От страха и безысходности люди убивали друг друга исподтишка. Взлетали на воздух дома, поезда, самолеты. Частенько бывало и так, что пакет с адской машинкой прятали в детской коляске.
О моем чудесном появлении на Земле, мне часто потом рассказывала няня Альбина. Ее вызвали в космопорт, как дежурную по яслям-интернату, сразу после усиленного наряда полиции и машин экстренной помощи. До сих пор вспоминаю этот родной, ласковый голос. Закрою глаза — и, кажется, рядом она. Гладит теплой ладонью мой непокорный чуб и вроде как удивляется:
— Я-то смотрю, а Женечка мой белугой ревит, ести просит, — с нажимом на круглое «о», рассыпает она горошины слов. — Ну, тут, как обычно быват, полиция да спецназ — оне у нас первым бесом. Отвели пассажиров подале: кто внешностью не показался — мордой в сугроб. Двери-то все настежь пораскрывали. Холодно Женечке моему, он еще больше заходится. Сиверко поджимат, худовато мне в кацавейке, а сердце так и зашаило.
В опустевший зал ожидания был запущен робот-сапер. Он достал из пакета сначала меня, потом, по порядку, все остальное имущество: бутылочку с молоком, три запасные пеленки, бумажный листок, на котором печатными буквами было написано: «Евгений Иванович Шилов».
Жизнь человека в то время еще ценилась. Людские ресурсы планеты таяли на глазах. Особенно это было заметно в странах восточного блока: смертность чуть ли ни вдвое превышала рождаемость. Наряду с «естественной убылью», возрастали потоки космических эмигрантов. Наблюдался такой парадокс: чем хуже жилось на Земле — тем больше бюджетных средств выделялось правительствами по статье «освоение космоса». Миром было принято на ура российское «ноу-хау» — списки на выселение составлялись теперь тайной полицией по общему принципу: «социально активных» разбавляли «инакомыслящими» в пропорции семь к одному. Только на заштатную Прерию дважды выбрасывался колониальный десант — в среднем по десять тысяч сограждан в каждой волне.
Няня Альбина забрала меня к себе. Скольких трудов это стоило — одному Богу известно. Жила она с мужем в небольшом деревянном доме по набережной реки Соломбалка. Своих детей у них почему-то не было. Кроме меня, в семье проживало еще два иждивенца: пес Лобзик и кошка Анфиса.
Этот дом, небольшой деревянный эллинг и забранная камнем река — самые первые воспоминания моего недолгого детства. И еще сон. Я видел его столь часто, что помню в мельчайших подробностях.
Во сне я, усталый и взрослый, вхожу в небольшую прихожую. Откуда-то сверху падает рассеянный свет. Я снимаю пальто, водружаю его на вешалку, надеваю на ноги теплые, мягкие тапочки. Передо мной комната с высоким светлым окном. За ним — крыши домов, синяя гладь залива и высокая белая башня с красным огнем наверху. Приподнявшись на цыпочках, я закрываю форточку, устало сажусь в большое удобное кресло, покрытое белым чехлом. В руках у меня газета. Я разворачиваю ее на первой странице.
Такой вот, удивительный сон. Никчемный и скучный для взрослого человека, мне он казался программой на будущее. «Когда вырастешь, станешь взрослым», — говорила няня Альбина… а мне представлялась комната с высоким, светлым окном.
Дядю Петю Зуйкова я тоже любил, но немного побаивался. Помню его глаза: светлые, чистые, немного навыкате. С окончанием ледохода, он неделями пропадал на лоцвахте — проводил морские суда от приемного буя до Соломбальского рейда. В редкие отгульные дни отмыкал пудовый замок, заводил свой деревянный «карбас» и уходил на промысел. Зимой, когда поверхность реки сковывал толстый лед, дядя Петя пересаживался на снегоход. Грузил в небольшой прицеп пешню и большой деревянный молот, который называл почему-то «балдой». Все у него получалось весело, ловко и споро. В доме не переводилась треска, стерлядь, а иногда — семужка. Даже читать он меня научил играючи, еще в пятилетнем возрасте. Наверное, чувствовал, что иначе нельзя — не успеет.
Беда в нашу семью заходила не торопясь, как положено полновластной хозяйке. Имелось у нее и обличье — тупая, слащавая морда дешевого биоробота серийного производства. Потихоньку исчезли профессии грузчиков, продавцов, парикмахеров, медсестер, поваров. Эту работу теперь выполняли машины. В разных районах города возникали стихийные биржи труда. На государство надежды не было. Пособие по безработице выплачивали не всем — только людям от сорока до шестидесяти, имевшим не менее пятнадцати лет трудового стажа. Считалось что те кто моложе, могли обеспечить себя, завербовавшись на одну из открытых планет, а о тех, кто шагнул за «черту дожития», согласно Закона о Праве, должны были позаботиться дети.
Почему я это запомнил — да потому, что кризис рынка труда вплотную коснулся нашей семьи. Первой свою работу потеряла няня Альбина. Кто-то кого-то, как водится, подсидел, дал взятку «на самый верх», и первой под сокращение попала она.
— Бог им судья, — сказал дядя Петя, — ты, мать, не переживай: как-нить протянем свой век, поднимем мальчонку, выучим. Слышь, ты? — он перевел на меня смеющийся взгляд, — Евгений Иванович Шилов, чем пахана будешь кормить когда пахан стареньким станет?
— Водкой, трящечкой и кулебяками, — лихо откликнулся я заученной фразой.
— Молодец! Сказ про Шиша осилил?
— Осилил.
— Обратно же, молодец! Ты, Евгений Иванович, в народную мудрость вникай, а компутеры от тебя не уйдут.
— Уж меня-то они точно с места не стронут, — успокоил он няню Альбину. — Река — она ить, живая. Я в нее с малолетства вхож. Все банки, все перекаты, все летучие отмели шкурой своей ощущаю. Какая машина осилит такое знание? И тебе, жонка, дело найдется. Надо будет соли поболе купить, бочонков под турлук набондарить. Будешь треску заготавливать… впрок.
Наутро пропал Лобзик. Он жил во дворе, в деревянной будке. Не визжал, не лаял — увели вместе с цепью. Я нашел его шкуру с завернутой в нее головой, на помойке, рядом с мусорным баком. Каштанового цвета глаза были плотно запорошены снегом…
Буквально на следующий день, в магазинах подорожали хлеб, сахар и соль. По единственному государственному телеканалу выступал президент. От имени Народного Фронта он назвал эти меры вынужденными. «Экономика нашей страны, — повторял он каждые три часа, — тесно связана с мировым финансовым рынком. В связи с его глобальной депрессией, у нас не хватает средств даже на проведение очередных парламентских выборов». В конце выступления, он призывал граждан России отнестись ко всему «с пониманием». К тем же, кто будет «раскачивать лодку», будут приняты самые строгие меры.
Ночью в городе что-то горело, кто-то в кого-то стрелял. В нашем районе погас свет. Дядя Петя был на работе, а мы с няней Альбиной прятались в глубоком темном подвале. Я долго не мог уснуть. Под утро забылся на бочке с треской. Очнулся от крика. Сквозь вентиляционное окошко было хорошо видно, как около нашего эллинга двое оборванных дядек добивают ногами раненого полицейского. Потом, судя по звуку, прилетел вертолет, и с неба ударила длинная очередь. Все заволокло дымом…
Мы вылезли только к обеду — уж очень хотелось есть. Было сравнительно тихо. Выстрелы переместились куда-то к окраине города. Улицу заполонили люди в военной форме. Они врывались в дома, уводили мужчин. К нам тоже зашли трое — дверь оказалась не заперта.
— Где папка, щенок? — беззлобно спросил громила в черной маске и толстом бронежилете.
— Я не щенок. Я Евгений Иванович Шилов, — подумав, ответил я.
Дядьки захохотали:
— Быть тебе, парень, премьер-министром!
…Через день хоронили убитых. Их было много. Особенно в нашем районе. Траурные мероприятия к ночи переросли в новые столкновения и погромы.
Людьми кто-то руководил. Они напали на местное подразделение МЧС, угнали оттуда несколько пожарных машин. Емкости для воды были тут же заполнены дизельным топливом с разграбленной автозаправочной станции. «Пожарки» с истошным воем носились по улицам города и действовали они по какому-то строго определенному плану: пускали тугие струи огня только в окна богатых особняков. Тех, кто пытался спастись от пожара и выбегал из дома на улицу, разрывала толпа.
Беспорядки то вспыхивали, то утихали. Так было до самой весны.
Дядя Петя дневал и ночевал на работе — охранял от погромщиков имущество лоцманской вахты. За это ему в два раза уменьшили жалование.
Как потом оказалось, последние два года он не просто работал, а натаскивал на результат компьютерную программу. Бесстрастные самописцы фиксировали каждое действие лоцмана: курсы, реверсы, перекладки руля. Все это сопоставлялось с показаниями лага и эхолота в текущих координатах. Специально запущенный спутник «Pilot-1» оптимизировал данные и осуществлял проводку десятка судов одновременно.
Интенсивность движения на реке, естественно, выросла. Хозяин довольно потирал руки, а наш дядя Петя все больше оставался без дела. На его долю остались несколько проблемных участков разветвленного русла, те, в основном, где были еще не достроены причальные линии.
Впрочем, ему еще повезло. Других представителей этой, древнейшей на севере штучной профессии, сокращали без выходного пособия.
— Нешто так можно с рекой? — вздыхал дядя Петя ненастными вечерами. — Она ить, и отмстить может.
Так и случилось. В районе Житовой кошки река в половодье играет языками песка и запросто может сбросить один или два на фарватер. Такие места опытный лоцман проходит во время морского прилива, после того, как на них поработают плавучие земснаряды. Но «Pilot-1» в такие тонкости не вникал. И вообще он больше года не обновлялся. Считалось, что судоходный канал на реке — суть величина постоянная.
Первой попала в беду самоходная баржа. Она села на мель за несколько метров от моста через Северную Двину — основной транспортной магистрали, связывающей город Архангельск с космодромом Плесецк. Следовавший за ней танкер, груженый сырой нефтью, принял немного влево и увеличил ход. Он хотел без проблем обойти препятствие, но длинное тело баржи развернуло течением почти поперек русла. Последовал удар по касательной. Отброшенный в сторону нефтевоз прочно вписался в одну из несущих опор, вспыхнул и вскоре взорвался.
О последствиях той аварии долго судачили в городе. Взрыв был такой силы, что встречные потоки машин, слились воедино. В общей сложности, в одной только аварии на мосту пострадало больше тысячи человек.
Виновным во всем назначили нашего дядю Петю. Его обвинили в компьютерном взломе и порче чужого имущества. Якобы он, в личных корыстных целях, чтоб не попасть под новое сокращение, умышленно внес в программу «Pilot-1» недостоверные данные.
Обвинение целиком было высосано из пальца. Дядя Петя разбирался в компьютерном деле не больше меня. Все это понимали, и в первую очередь — следователь. Но кто-то из большого начальства требовал результат, и нужные показания были выбиты уже на следующий день.
Восемь лет исправительных работ на планете четвертого уровня, — гласил приговор. Впрочем, ни на какую планету дядю Петю, конечно же, не отправили. Его отпустили домой. Умирать.
Я еле узнал в этой развалине с распухшим лицом веселого и ловкого пахана. Он сгорел за неполные две недели. Лежал и молчал. Перед смертью нашел меня тускнеющим взглядом и шепотом произнес:
— Вырастешь — позаботься о ма-а-а…
Эх, дядя Петя, дядя Петя, чем измерить мою благодарность к тебе? Был бы ты жив — спал бы сейчас на мешке с кулебяками, а водку употреблял вместо компота. Вырос твой Евгений Иванович, заматерел. Была у меня мечта купить участок земли и построить свой дом — есть такой. Потом появилась другая — стать владельцем большого острова. И это уже не вопрос. Подобрал подходящий, да с покупкой не тороплюсь потому, что хочу я сейчас обладать целой планетой и заселить ее хорошими человеками — такими как ты и мать.
В промышленном секторе города у меня нет конкурентов. Люди лихой профессии обходят его стороной не столько из-за уровня радиации. Об этом проклятом месте ходит множество страшных историй. Загляните в пивной кабачок «Проба», поднесите стаканчик умудренному вином завсегдатаю. Он вам расскажет легенду о Черном Сталкере — вечном скитальце и грешнике.
В прошлой жизни звали его Исааком. Был он довольно зажиточным человеком, работал старшим диспетчером на АЭС и жил в элитном районе. Как это часто бывает у богачей, влюбился Исаак в юную дочь своего начальника и помутился у него разум. По первому слову своенравной красавицы зарезал он свою ставшую нелюбимой супругу и сына — грудного младенца. Трупы закопал во дворе, а сам ушел на работу. В ту же ночь на смене Исаака и случилось землетрясение, эпицентр которого пришелся на красивый коттедж с башенками, где проживала его любовница.
Когда космопорт вместе с питавшей его атомной станцией пали под ударом стихии, мало кто из жителей уцелел. Но только судьба хранила Черного Сталкера. Пощадили его и волны цунами, разрушительными потоками захлестнувшие южную оконечность материка, и даже смертельная радиация. Из жителей обреченного города остался тогда в живых каждый десятый. Побросав нажитое, люди бежали прочь из Высоцка. Исаак остался один. Господь дал ему бессмертие, но отнял покой. Годы согнули великого грешника, иссушили его разум. Ему втемяшилось в голову, что только собрав достаточное количество золота, он сможет купить себе прощение и покой. Вот уже сорок два года изможденный призрак Черного Сталкера бродит по мертвому городу, заходит в дома и квартиры. Все, что имеет хоть какую-то ценность, он тащит в свой кабинет на втором этаже разрушенной взрывом АЭС. И горе тому человеку, кто встретит его на своем пути.
Эту легенду я слышал несколько раз в разных интерпретациях. Но сдается мне, что придумал ее папаша пройдохи Харда, чтобы отвадить людей от легкой, пусть и опасной, добычи. Прежде чем застолбить делянку, он обрубал хвосты. Ему это удалось отчасти потому, что семя упало в благодатную почву. И цунами, и техногенная катастрофа оставили в генетической памяти колонистов неизгладимый след. Земля тогда ничем не помогла колонистам. России было не до отдаленных планет. Мировой финансовый кризис отбросил ее на грань выживания. Люди Прерии бежали на восток неисследованного материка. Каждый порыв ветра, каждый сорвавшийся дождь несли за собой новые и новые смерти. Был холод, был голод, был мор, был невиданный рост преступности. И все это на фоне вседозволенности и полного беззакония. Убивали за еду, за одежду, за крышу над головой. Власть и оружие стали синонимами.
Говорят, старый Кристофер Хард был тоже из «серых волков». Но, в отличии от других, это выходец из США имел на плечах трезвую голову. (Там, где власть валяется на земле, всегда находятся мистеры Харды). Он быстро подмял под себя конкурирующие группировки и железной рукой навел на планете порядок по образцу и подобию своей исторической родины.
Людьми теперь руководили выборные шерифы с помощниками. Назначенных на избрание, избирали на назначение только с личного одобрения мистера Харда — теневого лидера нации. Сам старый Кристофер чурался публичности и с незапамятных пор пребывал в скромной, но многозначительной должности «мирового» судьи. Он даже жил на отшибе — в окрестностях старой столицы. Стратегически правильное решение: ведь только там мог добыть оружие тот сумасшедший, что захотел бы оспорить его теневую власть.
Смельчаков не нашлось. Все было устроено так, что слово «Высоцк» перекликалось в сознании аборигенов с земной Колымой. А кто туда по доброй-то воле?! Ввиду отсутствия негров, суд линча на Прерии не прижился. Злодеев и прочих граждан, нарушивших букву закона, препровождали в распоряжение мирового судьи. А уж он, от душевных щедрот, впаривал и тем и другим реальные сроки исправительных и каторжных работ на зараженной радиацией территории.
Мистер Хард не был бы мистером Хардом, если б и здесь не смог извлечь для себя реальную выгоду. В системе исполнения наказаний действовала гибкая система скидок и бонусов. Каждый найденный рубль был приравнен к суткам отбытого срока: добывшему к примеру, золотое кольцо, можно было рассчитывать на скидку в три месяца. Тому же, кто пытался такое кольцо утаить, срок увеличивался в такой же пропорции. Особо ценилось все, что могло стрелять. Говорят, заключенный, отыскавший оружейную комнату местной полиции, отсидел не больше недели из очень большого реального срока.
Время прошло. На Земле изменились реалии. Мировой финансовый кризис, железным катком прокатившийся по целому поколению, потихонечку схлынул. Пришла пора собирать камни. Россия подтянула штаны: в казне наконец-то зашевелилась копейка. Дальше больше: взрывообразный промышленный рост с небывалым профицитом бюджета. Да таким, что сразу и не украсть! Это было так неожиданно, что политики новой волны даже не сразу и сообразили, как поступить. Наконец, порешили: не ломать вековых традиций и в точности копировать то, что делает «старший брат». По примеру Единой Америки, Россия вспомнила о колониях. В новую волну геологических изысканий попала и Прерия.
На восточном побережье материка вырос новый столичный город. Власть обросла атрибутами: гимном, флагом, тюрьмой. Заключенных уже не бросали в зону радиоактивного заражения и земли вокруг Высоцка года четыре как пустовали. Наверное, потому я купил их по цене бросовой вещи. Речь поначалу шла только лишь об аренде промышленной зоны бывшей столицы.
Мировой судья был еще при делах, но уже перебрался в Ново-Плесецк, под присмотр лечащего врача. Свой диагноз он, конечно же, знал: лучевая болезнь. Слишком много бумажной наличности хранил старикан в своем несгораемом сейфе, слишком часто любил ее пересчитывать. А деньги — такая вещь, что они не всегда чисты перед совестью и счетчиком Гейгера.
Услышав от клерка о приходе столь неожиданного просителя, старый Кристофер почтил присутствием свой вечно пустующий кабинет и даже не торговался.
— Будешь платить по триста рублей в год, если, конечно, не крякнешь на исходе второго месяца, — сказал он, и цыкнул зубом. — А поскольку такие случаи там не редкость, деньги прошу вперед.
Я достал из кармана пачку кредиток — свой доход за последний рейс, отсчитал нужную сумму и бросил на стол:
— Заверните!
Наверное, я ему чем-то понравился. Хард долго расспрашивал: кто я, откуда и как оказался на Прерии. Узнав, что я человек без роду и племени, а здесь чуть более года, был поражен безмерно:
— Да?! А мне показалось, что мы с вами когда-то встречались. Правда, это было давно.
Я молча пожал плечами.
В небогатом на события детстве я помню каждого человека. Чуть хуже друзей — чуть лучше врагов. Со смертью отца их становилось все больше. Первым явился господин Обертас — высокий улыбчивый человек со свинцовым взглядом покойника. Он назвался представителем мэрии по вопросам семейной политики, задал целую кучу невнятных вопросов и все о «процессе моего воспитания». Не сказав ничего путного, откланялся, оставив в моей душе очень неприятный осадок. На следующий день он появился опять, а с собою привел вислозадую тетку в потертой шубе «под леопарда».
Был вечер. Я замачивал в казане соленую рыбу. Няня Альбина стояла в прихожей и еще не сняла пальто. Она только что вернулась с «блошиного» рынка, где меняла на хлеб и муку оставшиеся в хозяйстве рыболовные сети отца. Самоходный карбас, деревянный эллинг и снегоход, ушли на покрытие судебных издержек, гонорар адвокату, организацию похорон.
— Вы по какому вопросу? — спросила няня Альбина, устало взглянув на незваных гостей, которые мне откровенно и сразу же не понравились.
— Ухоженный мальчик, — тетка широко улыбнулась, обнажив оба ряда крупных зубов, отливающих бронзой. — Разрешите пройти к столу? Мне нужно заполнить кое-какие бумаги.
— Это Слепцова Наталья Гавриловна, омбудсмен, — пояснил Обертас и вежливо кашлянул.
— Проходите, — мать безразлично пожала плечами, — Женечка, принеси тете стульчик.
— Женечка! — с новой силой засюсюкала омбудсменша. — А есть ли у Женечки паспорт здоровья?
По-моему, няня Альбина все поняла. Я увидел ее глаза. Их переполняло отчаяние.
— Рано ему в школу, — беспомощно сказала она, — мальчонке нет и шести.
— А прививки? — вступил в разговор господин Обертас. — Из поликлиники нам сообщили, что вами не сделано еще ни одной прививки!
Сердчишко мое сжалось в комок. Оно уже осознало весь ужас происходящего: ювеналка!!!
Во времена моего детства это страшное слово прочно вошло в обиход. Агентства, желающие поживиться на коммерческом усыновлении здоровеньких русских детишек, наводнили страну и уже обрели правовую базу — нормативные документы, лежащие в основе функционирования этого криминального бизнеса.
Система карательных органов получила полное право изымать любого ребенка из любой, даже самой благополучной семьи. Поводов для изъятия было более чем достаточно: непосещение матерью детской молочной кухни, отказ от прививок, аварийное состояние жилья, ремонт в доме, наличие в квартире домашних животных,
несвоевременное прохождение врачей в поликлинике, отсутствие детских игрушек, нахождение ребенка на кухне во время приготовления пищи, и т. д. и т. п.
— Вы позволите заглянуть в холодильник? — наседала Наталья Гавриловна. — Я хочу убедиться, есть ли там молоко?
Мои руки одеревенели. Я выронил тяжелую дубовую табуретку и с грохотом шлепнулся на пол. Все замолчали.
— А-а-а!!! — заорал я, закатывая глаза, и задергался, засучил по струганным доскам стоптанной обувью.
— Что с ним? — встревожился господин Обертас.
— Бож-же ж мой! — няня Альбина упала передо мной на колени, серея лицом. — Да помогите же кто-нибудь! Ноги, ноги держите!
Ей никто не ответил. Всколыхнув занавески, по комнате пробежал сквознячок, в прихожей захлопнулась оббитая коже заменителем дверь. Незваные гости ушли, в спешке забыв на столе недописанный акт. Когда их шаги заскрипели по снежному насту, я прекратил истерику и прошептал:
— Пусти меня, мама. Я очень устал и хочу есть.
Няня Альбина опешила. Она долго и недоверчиво смотрела в мои глаза, наконец, строго спросила:
— Ты разве не знаешь, что обманывать нехорошо? — и все же не выдержала, рассмеялась, — ах ты ж, мой поросенок!
Это был самый последний день моего счастливого детства. Мы ужинали без хлеба. За морозным узором, размазанным по стеклу, хмурилось беззвездное небо. Нагнетая тревогу, размеренно тикали ходики. Только старая кошка Анфиса была, как всегда, вальяжна и безмятежна.
Я судорожно сглотнул, сказал, будто бросился в омут:
— Этот дядька в покое нас не оставит. Отдай меня в тот интернат, где раньше работала. Ты будешь меня навещать, а я…
Мать тихо охнула и опять зарыдала навзрыд.
С неделю она «наводила мосты», восстанавливала старые связи. Нашлись добрые люди: вспомнили, помогли. Персональный компьютер и основы начального программирования мне помогал осваивать дядя Сережа Трапезников — сослуживец и друг отца. Я успехом прошел медкомиссию, сделал полный набор нужных прививок.
Мое поступление было делом почти решенным, но вмешался господин случай: в интернате прорвало канализационные трубы. Собеседование было перенесено в здание городской мэрии и, пользуясь случаем, председательствовал на нем тот самый господин Обертас.
Меня он узнал сразу. Пока остальные дяди и тети задавали простенькие вопросы, он молча вертел в руках мой паспорт здоровья. Штудировать там, собственно говоря, было нечего. Обложка зеленого цвета с водяными знаками «А1» на каждой странице не давали повод для разночтений.
Когда подбивались итоги, председательствующий первым попросил слова. Начал он как истинный управленец:
— В условиях мирового финансового кризиса основным приоритетом нашего государства по-прежнему является защита материнства и детства, забота о подрастающем поколении. Как сказал Федор Иванович Достоевский…
Его внимательно слушали. Кое-кто даже записывал.
Речь Обертаса плавно скользила по накатанной колее. От насущных вопросов внешней политики последовал переход к проблемам и трудностям в освоении ближнего космоса.
— Кадры решают все! — сказал он и сделал долгую паузу для того, чтобы посмотреть на меня. — Поэтому к подбору и расстановке кадров мы должны подходить очень рачительно.
У меня засосало под ложечкой.
— Перед нами будущее Великой России! — с надрывом сказал председательствующий. — Каким оно будет зависит от нас с вами. Здесь и сейчас. Не мною замечено, что существующая система допризывной подготовки молодежи не отвечает современным требованиям. Это зависит от множества факторов, но в первую очередь — от слабого состояние здоровья человеческого материала. Физическое развитие девяноста процентов будущих защитников Родины не соответствует требованиям армейской службы. И эта скорбная цифра становится все больше и больше. Отсюда конкретный вопрос: кто из вас обратил внимание на паспорт здоровья Шилова? А1, допуск зеленый… это же уникальный ребенок!
Члены комиссии сконфуженно промолчали.
— В общем, так, — подытожил господин Обертас, — я только что позвонил в Плесецк, руководству кадетского корпуса военно-космических сил. За новым воспитанником скоро придет машина…
Няня Альбина ждала меня в коридоре. Я прошествовал мимо нее в сопровождении огромного дядьки в поношенном камуфляжном костюме. Нам даже не позволили попрощаться.
…Всю дорогу мой конвоир молчал, прятал горло в неуставной шерстяной шарф. Единственный раз, когда проезжали по ремонтирующемуся мосту, как-то странно спросил:
— Чке… чке-е-е… чке-е-э-э… ку-гук-к! Тебя как зовут?
Я еще и не думал смеяться, а уже получил затрещину.
— Чке-э-э-э!!! — угрожающе протянул провожатый.
— Евгений Иванович Шилов! — выпалил я.
Так мы и познакомились с начальником нашего бурсацкого карцера, дважды героем, старшим прапорщиком спецназа военно-космических войск России Иваном Петровичем Григоренко по кличке «Кугук».
Сдавая меня с рук на руки командиру нулевой роты, Кугук был немногословен:
— Чке-е-е… чке-э-э… Шен!
— Следуй за мной, Шен, — хорошо поставленным голосом скомандовал рыжий капитан-лейтенант.
Интересно, кому это он? — в поисках неизвестного Шена, я оглянулся и застыл в восхищении. Мозаичный пол огромного холла был выполнен в виде карты звездного неба. На черном граните — вкрапления хрусталя. Волны мягкого света падали с высокого потолка, придавая туманностям и созвездиям таинственность глубины.
Шагнув на Большую Медведицу, капитан-лейтенант сначала замедлил шаг, потом повернулся всем корпусом:
— Я что-то не понял, Шен, — сказал он, краснея лицом, — ты что, до вечерней поверки собираешься здесь стоять?
Под пристальным взглядом прозрачных глаз мне стало не по себе. Я неловко потоптался на месте, несколько раз обернулся, но все-таки решил уточнить:
— Вы это, дяденька, мне?
— Тебе, а кому же еще?
— Вы, наверное, с кем-то меня перепутали. Я не Шен, а Евгений Иванович Шилов.
Правая бровь на лице капитан-лейтенанта медленно приподнялась и застыла на месте, как будто ее заклинило. Он потрогал себя за кадык, несколько раз глубоко вздохнул, но все же вернулся, чтобы взять меня за руку:
— Пойдем ка со мной, Евгений Иванович Шилов, — проскрипел он металлическим голосом.
Это был не робот, а человек, но не в нем ни капельки доброты. Сама постановка фразы, и тон, которым она была сказана, сулили мне в будущем очень большие проблемы.
Так и случилось. Казенные будни не отличались разнообразием:
— Отбой! — командовал командир-воспитатель после вечерней поверки, медленно перекатываясь с каблуков на носки казенных ботинок. — Всем спать, а Евгений Иванович Шилов пойдет чистить сортир.
Сейчас даже не вспомню, чего мне в то время больше хотелось, есть или спать? День в день, до глубокой ночи, я драил осточертевшие писсуары и унитазы, пока они не приобретали блеск первозданной свежести. Сверстники меня сторонились, пробовали приклеить пару обидных кличек, но я тут же кидался в драку и махал кулаками до полного изнеможения. После каждой такой схватки, следовали суд и расправа. Я зарабатывал в сутки по семнадцать нарядов вне очереди и почитал за праздник, если после отбоя мне предстояло мыть умывальник, или натирать коридор. Когда в нашей бурсе проводился очередной комплексный смотр, меня всегда назначали старшиной сортирной команды, ибо были уверены: работу я знаю в полном объеме, до мелочей, и ничего важного не упущу.
Количество, как известно, перерастает в качество. Уже на втором году обучения наши вечерние диалоги с капитан-лейтенантом Ворониным напоминали торги:
— Воспитанник Шен… гм-м… воспитанник Шилов!
— Я!
— Разобраться с туалетом на даче начальника строевого отдела. Сделаешь — пять нарядов долой.
— Есть!
— Зайдешь в канцелярию за увольнительной…
В моем лице, сотрудники кадетского корпуса получили безотказную рабочую силу, а я, воспитанник закрытого учебного заведения — возможность бывать в городе.
К маме Альбине я вырвался с первой оказией, на стареньком скутере, когда-то принадлежавшем начальнику строевого отдела. Дел на его барском дворе было невпроворот, и он посчитал нужным снабдить меня персональным средством передвижения.
Город рос, перестраивался — ширился, припадая к земле. Шеренги старых многоэтажек уступали место особнякам с многослойными бук-крышами. Под террасами зимних садов оборудовались шахтные лифты, ведущие из подземных и полуподземных ангаров к взлетным площадкам для новомодных коптеров. Дороги пустели: автомобильный транспорт становился уделом ретроградов и бедняков.
Берег реки Соломбалки, вдоль которого некогда проходила наша деревянная улица, был огорожен высоким забором и представлял собой огромную строительную площадку. У распахнутых настежь ворот стоял двухэтажный автобус и несколько патрульных машин.
Прозрачный морозный воздух был густо пропитан запахом шаны. Приземистый полный мужчина из службы судебных приставов, лениво гонял по нижней губе электронную сигаретку с коричневым ободком вокруг фильтра. Из расстегнутой кобуры многозначительно выглядывала рукоять полицейского станера. Увидев, что я спешился, он недовольно поморщился и указал подбородком на табличку у входа: «Частная собственность. Не нарушать!»
Большинство старых домов были безжалостно снесены, оставшиеся стояли без электричества. Из труб не валил дым. Вместо дощатых причалов, эллингов и сарайчиков, до самого горизонта тянулась гранитная набережная.
Нашу квартиру я узнал по занавескам на окнах. Она лишилась части внешней стены. Как язычок пламени, из провала свисал край домотканого коврика, на котором всегда спала кошка Анфиса.
Я вновь ощутил себя брошенным, беззащитным, затерянным в чуждом мире без единой родной души на миллионы парсеков вокруг, и был так погружен в себя, что не сразу увидел самое главное: здесь еще жили люди. Их выгоняли из квартир и подвалов, вели под конвоем к центру двора, где было выставлено полицейское оцепление. В основном это были женщины и старики, все на одно лицо: оборванные, чумазые, закопченные дымом костра. Я доподлинно опознал по протезу лишь соседа по лестничной клетке — одноногого дядю Лешу.
Люди стояли плотной безмолвной массой. Перед ними выхаживал мой старый знакомый — господин Обертас. Он пристально всматривался в лица задержанных и делал пометки на листочке бумаги, заботливо упакованном в пластиковый планшет. Пару минут спустя, нестройная процессия двинулась к выходу.
— Куда их? — спросил я у пристава.
— Этих-то? — охотно откликнулся он, — известно куда: в богодельню. А ты, собственно, кто?
— Да… мамка моя здесь… когда-то жила. И я…
— Поня-ятненько…
Охранник еще раз, с подозрением взглянул на меня. Причастность к военной форме с надписью «Космопоиск» над правым карманом, немного его успокоила.
— Неплательщики, — неохотно выдавил он, — в общем, сам понимаешь…
— Женя, сыночек, Женечка! — резануло по сердцу.
Я настолько стремительно обернулся, что чуть не упал.
Няня Альбина рвалась из толпы, прижимая к груди маленький узелок. Боже мой! Какой она стала маленькой!
— Стоять!!! — тенорок Обертаса сорвался на визг.
Он схватил ее за руку и потянул на себя. Со старенького пальто на землю посыпались пуговицы. Скрипнув зубами, я подхватил с земли кусок промерзшего грунта и с наслаждением приложился к сытой, румяной роже. Когда вражина упал, успел еще пару раз ударить его ногой. Потом в глазах потемнело и резкая, невыносимая боль порвала мое естество…
Я очнулся от боли, с трудом разлепил веки. Пахло больницей. Сквозь занавески на окнах пробивался солнечный свет. В крохотном помещении неестественно громко звучали слова:
— Перелом двух ребер, плюс сильный энергетический шок. Скорее всего, заряд был рассчитан на взрослого. Через три-четыре недели будет в строю.
— Чке-е-е… чке-э-э, — зазвучало у доктора за спиной, — а к-кто его так бил по лицу?
— Не думаю, что полиция. Мягкие ткани не повреждены, так что, ничего страшного. Сейчас обезболим, и пусть воспитанник спит, приходит в себя.
Жало электронной иглы вонзилось в правую руку, хрюкнул дозатор, и по телу волной прокатилось блаженство.
Когда доктор ушел, Кугук выключил свет, потоптался у двери, потом решительно пододвинул стул, присел у изголовья кровати и требовательно спросил:
— Пч-ч-ке-э-э?!
И я все ему рассказал: про няню Альбину и дядю Петю Зуйкова, про кошку Анфису и бедного Лобзика, про ненавистного Обертаса и свое появление на этой планете, одарившей меня домашним теплом, коротким, как здешнее лето. Говорил, срываясь на плач, захлебываясь словами, больше всего боясь, быть непонятым и осмеянным.
Старший прапорщик слушал, каменея лицом, ни разу не перебил. Только стиснул мою ладонь своей огромной лапищей, и молча ушел, даже не сказав на прощание своего знаменитого «чке-е».
Утром — ни свет, ни заря — в палату ворвался господин Обертас: небритый, потерянный, жалкий.
— Верни деньги, щенок, — заорал он, сотрясая щеками. — Верни деньги, и тебе ничего не будет!
На крики сбежался проснувшийся медперсонал. Незваного гостя с огромным трудом выставили за дверь. Честно сказать, я был поражен: откуда такая силища в его сухопаром теле? — три человека еле-еле смогли оторвать его руку, вцепившуюся в спинку кровати.
— Верни деньги, щенок! — долгим эхом гуляло по коридору.
Ближе к обеду пришел следователь. Из тонко поставленных коварных вопросов и того, что случилось утром, я догадался: у моего врага очень большие домашние огорчения. Действительность превзошла ожидания: кто-то свел к нулевому уровню недостроенный особняк Обертаса, и выкачал всю наличность с его персонального счета в банке «Галактика». Энную степень защиты никто не взламывал. Съем денег производился с компьютера потерпевшего, из его личного кабинета на восьмом этаже городской мэрии. Как такое могло случиться в круглосуточно охраняемом здании, следователь для себя уже прояснил: злоумышленник взобрался по тыльной не просматриваемой стене, проник в помещение через открытую форточку и тем же путем вернулся обратно, а значит, согласно его версии, должен был обладать отменной спецподготовкой и очень маленьким ростом. Я под эти параметры подходил идеально — по Архангельску ходило много легенд о супербоевиках из военно-космических сил.
Честного слова врачей, что прошлую ночь я пластом провалялся в кровати и что человек с двумя переломами не способен на подобные подвиги, для сыщика оказалось почти достаточно. Он снял кое-какие копии с моей медицинской карты, но все-таки упросил лечащего врача сделать в его присутствии спектральный анализ крови на наличие в ней транквилизаторов.
Громкое дело заглохло само по себе. Я, конечно, догадывался, кто был ночным мстителем, но как человек с габаритами старшего прапорщика смог пробраться через стандартную форточку? — этот вопрос мучает меня до сих пор.
Я хотел его разрешить при первом удобном случае, благо такая возможность подвернулась уже через пару недель. Кости срослись, и за мной, отощавшим на больничных харчах, прислали из бурсы машину с неизменным Иваном Петровичем за рулем, но все мои попытки не то, чтобы задать вопрос, а просто вступить в разговор, решительно пресекались затрещиной. Даже спустя девять с лишним лет, после спецоперации на СЛ-009 — планете четвертого уровня, когда нас, изможденных, израненных, исколотых заточками заключенных, эвакуировал реанимационный челнок, он ничего не сказал…
Увидев, что я задумался, старый Кристофер не стал торопить события.
— Мистер Кэш, — промолвил он в домофон, обращаясь непосредственно к клерку, — распорядитесь, насчет закуски и позаботьтесь о том, чтобы нашей беседе никто не смог помешать, особенно врач. Вас это, кстати, тоже касается.
После столь многозначительной фразы хозяин шикарного кабинета, казалось, утратил ко всему интерес. Он тоже о чем-то задумался, замолчал, сидел истуканом в старинном кожаном кресле, барабаня по кромке стола. На безымянном пальце правой руки красовалась золотая печатка с монограммой «НП» — «Небесный Пастух».
Для посвященных, это говорило о многом. Крупная партия золотых и серебряных украшений с такой гравировкой появилась на складе ювелирного магазина Высоцка в 2033 году, за неделю до землетрясения. Товар почему-то посчитали неходовым: всего-то успели продать чуть более сорока единиц. Так что стоил теперь этот перстень целое состояние и мало кто из местных аборигенов мог похвастаться таким раритетом.
Наконец, на столе появилась закуска: дольки лимона, посыпанные сахарной пудрой, рыбный салат и жареные колбаски.
— Это для вас, — пояснил мистер Кристофер, подвигая ближе ко мне дымящуюся тарелку, — постарайтесь не поперхнуться, у меня имеются основания предложить вам хорошую сделку.
С переходом на «вы» он выудил из стола графин с золотистой жидкостью, наполнил хрустальные рюмки и пояснил:
— Корень женьшеня, только им и живу. Ну, за успех!
Я смахнул свою порцию как нечто мешающее дальнейшему разговору и застыл в ожидании. В словах мирового судьи таилась интрига. Это мне импонировало. Но старый прожженный лис не спешил раскрывать свои карты.
— Странное все-таки порождение… человек! — сказал он, цепляя на вилку кружочек лимона. — В силу известных причин, я прочел почти все об авариях на АЭС: Фукусима, Чернобыль, Хинкли-Поинт, Сан-Онофре… Вы кушайте, кушайте!
— Спасибо, не голоден, — я сделал рукой протестующий жест. — Так что ж в человеке такого странного?
— Все! — выдохнул мистер Хард, и опять повторил, понижая голос до шепота, — все! Мне кажется, что земной человек — существо неземного происхождения. Ведь только ему не дано выживать в условиях повышенной радиации.
Я поднял глаза. Судя по ответному взгляду, старик не шутил.
— Не верите? — широко улыбнулся он. — Насмотрелись голографических фильмов про рыб с четырьмя лапами и крыс размером с собаку? Так я вам скажу: если отбросить, как измышления, страшилки для обывателя, все в природе остается без изменений. Яблони растут, по осени плодоносят и роняют листву. Карпы в пруду светятся от повышенной дозы, но в положенный срок мечут икру, из которой на свет появляются точно такие же карпы. Окружающая среда живет, а не выживает, ее радиацией не удивишь. И лишь человек, которого принято называть вершиной природы, по сути своей, на Земле изгой.
«Кто о чем, а вшивый о бане», — с досадой подумал я, но спорить не стал, лишь руками изобразил замысловатый жест, означающий солидарность с оратором.
— Настоящий хозяин не халявит там, где живет, — добавил я для солидности и пояснил, — я имею в виду людей.
— Халявит, еще как халявит, даже в собственном доме халявит! — с непозволительной для возраста живостью откликнулся старый Кристофер. — Строительство города, космодрома и атомной станции в сейсмоопасном районе, да не где-нибудь, а на побережье залива, открытого для цунами — это, по-вашему, что?
— Стереотипы мышления, — подумав, ответил я, — стремление сбиться в кулак перед лицом вероятной опасности. Поверьте мне, как профессионалу: человек всегда поступает так на всех неисследованных планетах, но судя по постановке вопроса вы, лично, считаете, что Прерия чем-то от них отличается. Ведь так, мистер Хард?
— Вы умеете слушать и слышите, — благосклонно кивнул мировой судья. — В наше время это большая редкость. Кажется, я в вас не ошибся. А потому, первый вопрос: вы видели мистера Кэша?
— Естественно я его видел.
— Он чем-то от вас отличается?
— Внешне ничем, — быстро ответил я, интуитивно выделив слово «внешне».
— Это замечательный человек, можно сказать, уникальный. Я хорошо знал эту семью. Его отец был хозяином ювелирного магазина в Высоцке. — Старик потянулся к графину с наливкой, наполнил мою рюмку, подумав, отодвинул свою. — Так вот… Кэша вместе с сестрой случайно обнаружил отряд МЧС под одним из завалов, почти в эпицентре землетрясения. Ему было три, Марии — шесть с половиной. Больше никого не спасли. С момента аварии на АЭС, они пролежали там почти полтора часа, без средств радиационной защиты. У девочки через неделю выпали волосы. Еще через десять дней она умерла, а Кэш… у него до сих пор паспорт здоровья зеленый и уровень допуска А2. Что вы можете сказать по этому поводу?
Мистер Хард откинулся в кресле и победно взглянул на меня.
— Ну, если следовать теории парадоксов, это противоречие, а не ошибка. Ее нельзя объяснить вашим желанием сознательно исказить положение дел, — подумав, ответил я. — Скорее всего, она обусловлена незнанием какой-то детальной информации с моей стороны. Но с учетом всего, что услышано от вас ранее, могу выдвинуть три допущения: мистер Кэш родился на Прерии, а его сестра на Земле; у вас на руках есть какая-то другая статистика; и эта статистика дает основание утверждать, что родина человечества где-то здесь, под солнцем Гаучо.
— Черт бы тебя подрал, Шилов, — потрясенно вымолвил Хард и схватился за заветный графин. — Черт бы тебя подрал! Восемь лет я вынашивал эту фразу, подходил к ней вплотную, но всегда отступал. Боялся, что меня не поймут или, хуже того, поднимут на смех. А ты так изящно и хирургически точно вскрыл за меня этот нарыв. Нет, сегодня я выпью. Сегодня я обязательно выпью!
Еще до того как графин опустел, мы с мировым судьей перешли конкретно на «ты». Он сам настоял на том, чтобы я называл его с глазу на глаз исключительно «Крисом», успел неподдельно обидеться на оброненного мной в разговоре «мистера Харда», а в знак нерушимой дружбы, грозился отдать в вечное пользование четырнадцать квадратных километров неиспользуемых земель, включающих город Высоцк вместе с промышленной зоной. Причем, не за деньги, а «в обмен на небольшую услугу».
Потом закончилась выпивка. Мы призвали к столу мистера Кэша, который повел себя очень неадекватно: вернулся пустой, в сопровождении доктора, а тот, в свою очередь, принялся ахать, охать и причитать. По его словам выходило, что я, бессердечный и пустой человек, нагло споил бедного мистера Харда, для которого режим — это образ жизни.
И тут в мировом судье проснулся тот самый вожак волчьей стаи, что когда-то поставил на уши эту планету.
С каких это пор, — спросил он зловещим шепотом, — мое слово уже не закон?!
Судя по ответной реакции, давненько старик не вставал на дыбы. Проняло даже меня.
…Пьянка была безнадежно испорчена, и мы приступили к делу. Пред светлы судейские очи были призваны трое: советник, нотариус и юрист. Сам договор «о намеряниях» занял чуть больше странички, зато «небольшая услуга» вернее, ее описание — четыре полноценных листа.
Насколько я понял, в ходе грядущих выборов, кандидат в губернаторы, поддерживаемый представителем Президента и лично мистером Хардом, «попал в неловкое положение». В главном пункте своей программы, он неосторожно пообещал установить в центре Новоплесецка точную копию памятника Высоцкому — человеку, нога которого первой ступила на поверхность планеты Прерия. Под этот проект Земля выделила средства. Место, где раньше стоял бронзовый космолетчик, было тщательно отсканировано, но (вот незадача!) ничего напоминавшего памятник, под завалами спутник не обнаружил.
Вот такая преамбула. Но скорее всего, немалые деньги ушли налево. Иначе чем объяснить неслыханную щедрость мирового судьи и завесу глубочайшей секретности над всем этим темным делом: найти, демонтировать, дезактивировать оригинал памятника и доставить его из зоны радиоактивного заражения к месту будущей установки?
Я смотрел на мистера Харда и не переставал удивляться. Хмель улетучился. От прежнего панибратства не осталось и тени. Место больного, словоохотливого, чудаковатого старика, занял теперь хитрый, расчетливый, жесткий делец, каждое слово которого было точным и выверенным.
Жизнь меня научила не доверять крючкотворам. Я внимательно ознакомился со своим экземпляром. Сразу же возникли вопросы.
— Как вы планируете сохранить дело в секрете, если вся поверхность планеты просматривается из космоса, и будут ли санкции, если кто-то об этом пронюхает?
Мои оппоненты переглянулись и дружно захохотали.
— Вы действительно во все это верите? — вытирая слезу, спросил адвокат с мордой карточного кидалы. — Спутник фиксирует только то, что ему позволено и для тех, кому это дозволено. Все остальное — картинка, фикция. Да и как может быть иначе на планете, где только разведанных редкоземельных металлов в несколько раз больше, чем в иных секторах открытого космоса?
Так я, примерно, и предполагал. Поэтому, внешне обиделся, а сам, ухмыляясь в душе, сделал себе зарубку на будущее и срочно поменял тему:
— Техника. Без нее мне не справиться.
— Обойдешься своими силами, — холодно отпарировал Хард. — Уж поверь мне на слово, этого добра в Высоцке навалом. Есть даже запасы горючего. Другое дело, как сделать так, чтобы все оно вертелось, крутилось, ездило, летало и поднимало? — так в этом я тебе помогу. Есть у меня на примете один человечек…
