Прогулка по бульвару памяти

Участок бульвара Клиши, между станциями метро «Бланш» и «Пигаль», буквально усыпан секс-шопами (многие их них выглядят изрядно потрепанными) и стриптиз-клубами, и если одинокий мужчина прогуляется по северной стороне бульвара – неважно, днем или ночью, – через каждые 10 метров к нему будет подходить мужчина или женщина, вынырнувшие из-за бархатной портьеры двери, приглашая зайти и посмотреть девочек. Впрочем, лично мне еще не доводилось видеть, чтобы они все-таки затащили кого-нибудь внутрь. Во всяком случае, кого-нибудь трезвого.

Этот район приютил и куда более успешное заведение, торгующее секс-игрушками, порнографией и «интимными» украшениями и привлекающее многочисленных посетителей как мужского, так и женского пола, даже несмотря на отсутствие наружной рекламы. Я имею в виду Музей эротики (Musée de l’Érotisme), настолько респектабельный, что он даже значится в списке городских музеев, наряду с Лувром и могилой Наполеона в Доме Инвалидов.

В надежде самолично заглянуть под юбку Пигаль, я договорился о встрече с куратором музея Аленом Плюме. Им оказался миниатюрный, бритый, бледнолицый мужчина лет шестидесяти, одетый как торговец подержанными книгами на блошином рынке. Между тем он бывший порноактер, ныне на пенсии. В 1970-х и начале 1980-х годов Плюме снялся в 129 откровенных фильмах с типично французскими названиями вроде Suce-moi, Salope («Соси, шлюха»), Cuisse en Délire («Сумасшедшие ляжки»), Blondes Humides («Влажные блондинки») и Déculottez-vous, les Starlettes («Трусики прочь, старлетки»).

Должен признаться, что даже я испытываю легкую ностальгию, читая эти названия. И не то чтобы я видел хотя бы один из подобных фильмов. Нет, просто до того, как Интернет и DVD убили парижские порнокинотеатры, в журналах публиковали названия новых фильмов категории «Х», и зачастую они были сексуально откровенными, особенно в буквальном переводе с английского. Мой фаворит – «Вечеринка у меня в заднице» (Il y a la Fête dans Mon Cul). Образ, который рисует воображение, заставит рассмеяться любого.

Но Плюме вовсе не напоминает экс-порнозвезду. Никакой тебе рубашки, расстегнутой до пупа, золотого медальона и кожаных брюк. Однако стоит ему открыть рот, как безошибочно можно угадать, в какой индустрии он трудился.

– Я пошел в порно, потому что мне хотелось много секса, – признался он. – Меня всегда завораживал секс. Когда я был мальчишкой, мы бегали на бульвар, где постоянно шла увеселительная ярмарка, и я пробирался под навесы и подсматривал за девчонками-стриптизершами. От холода они частенько бывали синими.

Этот район Парижа, как сказал Плюме, ассоциировался с сексом еще со времен короля Франциска I, который правил с 1515 по 1547 год. Судя по всему, король любил наведываться за городские стены, посещая женский монастырь Абесс. Как выразился мсье Плюме, «матушка-настоятельница была самой известной сутенершей Парижа и сдавала своих монахинь напрокат. В те времена все ветряные мельницы на Монмартре были борделями. Мельники поставляли девочек, чтобы развлекать фермеров, пока те молотили зерно. Вот почему у нас в языке есть выражение “входить comme dans un Moulin”, – что значит, “заходите, не стесняйтесь, чувствуйте себя как дома”. Мельницы были открыты для любого, кому хотелось девчонку. Уже потом, в XVIII и XIX веках, богачи построили здесь, за городскими стенами, folies для тайных свиданий с любовницами».

Folies представляли собой элегантные загородные домики, зачастую спрятанные за деревьями, и славились своими оргиями. Впоследствии, уже в середине XIX века, именно по их образу и подобию строились самые роскошные бордели Парижа. Даже после того, как быстро разрастающийся город лишил folies прелести обособленности, простолюдины поддержали эротическую репутацию местности дешевыми борделями, стриптиз-барами и уличными проститутками. Собственно, канкан-шоу в кабаре «Фоли-Бержер» – это напоминание о тех веселых домиках, точно так же как «Мулен Руж» (Moulin Rouge, «Красная мельница») отсылает нас к гостеприимным мельникам из прошлого.

Впрочем, в XIX и начале ХХ века, несмотря на обилие дешевого секса на продажу, атмосфера на Пигаль была не такая убогая, как в наши дни, потому что в ней было больше открытости. Во всяком случае, так сказал мне Плюме.

– Управляли борделями, как правило, криминальные элементы, но именно эти грубые мужланы восхищали дам. И fi lles повсюду, они были частью жизни. В те времена ни одна работающая женщина не могла прокормить себя за счет скудного жалованья, поэтому искали gentil monsieur – доброго джентльмена, который помогал бы материально. Подрабатывать проституцией было в порядке вещей. И никто этого не стыдился – напротив, художники и писатели прославляли проституток. Они позировали Пикассо и Ренуару. На картине Пикассо «Девушки из Авиньона» – как раз проститутки с Монмартра. Он писал это полотно здесь же, неподалеку, в Бато-Лавуар. И некоторые наиболее популярные песни того времени были о проститутках – певцы выходили на бульвар, выступали перед прохожими, а затем продавали записанные на бумаге слова. Парижане уносили их с собой и пели дома, собираясь у пианино.

Мои бабушка с дедом тоже покупали такие листки с песнями, и я попытался представить своего правильного, убеленного сединами деда, распевающего о ночных бабочках, в то время как моя бабушка замешивала фруктовый пирог. Нет, картинка не складывалась – мое воображение решительно отказывалось рисовать респектабельных парижан начала ХХ века, которые увлекались бы такими песнопениями, особенно если мсье хотел скрыть тот факт, что сам был клиентом героинь этих песенок. Здесь-то, как я полагал, парижскому романтизму и наступала хана. В конце концов, Франция всегда славилась не только шикарными борделями, но и maisons d’abattage (дешевыми публичными домами), где вплоть до 1946 года девушки обслуживали по восемьдесят – девяносто клиентов в день. Даже если девушка заступала на двенадцатичасовую смену, это означало семь-восемь мужчин в час. Совсем не идиллия, по каким стандартам ни меряй.

Плюме слишком молод, чтобы помнить золотой (и не совсем золотой) век легальной проституции, зато он хорошо помнит старые театры, где вместо танцев на коленях посетителей ожидало настоящее секс-ревю – подражание шоу-программам «Фоли-Бержер» и «Мулен Руж». К настоящему времени все эти кабаре вымерли, задавленные большим – да и маленьким тоже – экраном.

В 1970-е годы парижские порнокинотеатры процветали, и все благодаря отсутствию цензуры. Во Франции это вызвало всплеск творческой активности режиссеров и продюсеров, которые принялись снимать и финансировать типично французские фильмы, героями которых становились, скажем, châtelain (хозяин замка) и его горничная или извращенцы муж и жена. Вот тогда-то и настал звездный час Плюме. Поначалу сюжеты и декорации были сплошь провинциальные, поэтому он сам начал писать сценарии, героями которых выступали парижане – официанты, посыльные или жандармы. Эти фильмы снимали уже в Париже, и, как признался Плюме, они оказались весьма прибыльными:

– Потому что я знал, как снимать бюджетное кино, а моя жена была monteuse.

Тут в нашей беседе возникла заминка, и все из-за некоторых трудностей перевода. Я полагал, что monteuse (можно перевести как «наездница») была, некоторым образом, каскадершей в порнофильмах. Вполне логичное предположение, потому что один из фильмов с участием Плюме так и назывался – Les Monteuses. Это была история молодого музыканта, который божественно играл на флейте, так что девушки сходили с ума от его музыки и, стоило ему заиграть, взбирались на первого попавшегося самца. (А Моцарт-то думал, что это его флейта волшебная.)

Но тут выяснилось, что слово monteuse означает женщину-монтажера. Так что мадам Плюме помогала мужу, искусно монтируя фильмы, а вовсе не своим участием в качестве главной героини.

Как бы то ни было, парижский кинематограф категории «Х» помог поддержать репутацию Пигаль, поскольку порнофильмы крутили в местных кинотеатрах, и они привлекали массовую аудиторию, прежде чем открывшиеся секс-шопы начали торговать видеокассетами.

Однако сегодня и эти магазины, как все прочие заведения сексуальной направленности, переживают упадок. Плюме считает, это связано с тем, что и сам Париж становится все менее сексуальным.

– Когда-то Франция была une grande nation copulatrice — нацией совокупления, – изрек он, – но сейчас парижане подустали и вообще слишком материалисты. Все больше мужчин страдают проблемами семяизвержения, а то и полные импотенты. Между тем женщины становятся жаднее – в наши дни нужно быть богатым, чтобы выдержать конкуренцию. Да и в обществе побеждает консерватизм. Даже порнофильмы, которые крутят на французском телевидении, подвергаются цензуре, поскольку они предназначены для широкой публики. Есть вещи, которые теперь запрещены к показу.

Я спросил, не потому ли Плюме открыл свой музей в 1997 году – скорее, не как памятник истории, а место, где можно пощекотать нервы.

– Да, – ответил он, – и именно поэтому среди посетителей так много женщин. Женщины ценят прелюдию и эстетику. Мужчины предпочитают действие и натиск, они брутальны, в отличие от женщин. И кстати, к нам приходит много пожилых людей, супружеских пар.

– А одинокие мужчины? – поинтересовался я, вспоминая свой предыдущий визит, когда я искал декорации для одной из сцен своей книги и бродил по залам в полном одиночестве, смущаясь и чувствуя себя вуайеристом.

– Нет, одинокие мужчины редко к нам заглядывают, – ответил Плюме.

После чего объявил, что оставляет меня одного, дабы я спокойно осмотрел экспонаты…