Энни связалась с Лиз Хэммонд уже на следующее утро после ее звонка.

– Я слышала, ты нашла мне шептаря, – сказала Энни.

– Кого?

Энни рассмеялась.

– Неважно. Просто я вчера кое-что вычитала. Так называют тех, кто исцеляет лошадей.

– Шептари. Гм… Название мне нравится. Но тот, о котором мне говорили, больше похож на ковбоя. Живет в Монтане.

Она рассказала Энни все, что знала. Это было что-то вроде «испорченного телефона»: ее подруга знала кого-то, кто вспомнил, что кто-то говорил об одном знакомом, у которого был беспокойный конь, и тот возил его к этому парню в клинику в Неваде… Лиз проследила всю цепочку и добралась до ее конца.

– О, Лиз, это влетело тебе в копеечку. Разумеется, я оплачу все твои звонки.

– Да брось ты! Оказывается, на Западе таким целительством занимаются несколько человек, но все говорят, что этот лучше всех. Я достала для тебя номер его телефона.

Энни записала номер и поблагодарила Лиз.

– Рада помочь. Но если окажется, что он – вылитый Клинт Иствуд, тогда он – мой, учти.

Энни еще раз поблагодарила Лиз и положила трубку. Посмотрев на номер, записанный на желтой линованной бумаге, она вдруг почувствовала смутную тревогу, какое-то предчувствие, но тут же, внутренне собравшись, обругала себя дурой и набрала номер.

После первого дня работы клиники Рона всегда устраивала барбекю. Это помогало собрать дополнительные деньги, да и еда была такой вкусной, что Том оставался, не протестуя, хотя больше всего на свете ему хотелось скинуть пыльную, пропотевшую рубашку и принять горячую ванну.

Ужинали за длинными столами на террасе большого дома Роны, сложенного из белого кирпича. Том сидел рядом с хозяйкой того вороного жеребчика, понимая, что соседство это вовсе не случайно: та обхаживала его весь вечер. Дама сняла свою роскошную шляпу и распустила волосы. На вид ей было слегка за тридцать, весьма привлекательная женщина. Она знала, что хороша собой, и, не сводя с него глаз, засыпала вопросами, а когда он отвечал, слушала с таким вниманием, словно он был для нее самым интересным человеком на свете. Дама уже поведала ему, что ее зовут Дейл, что она торгует недвижимостью и живет в доме на берегу океана, неподалеку от Санта-Барбары. Да – и еще, что разведена.

– Никак не могу забыть то ощущение новизны, которое испытала, сев на своего коня после проведенной вами работы, – призналась она. – Как будто он что-то в себе преодолел.

Том кивнул и слегка пожал плечами.

– Да, именно это и случилось. Ему надо знать, что он все делает правильно, вы должны больше доверять ему.

За соседним столом раздался дружный взрыв хохота; хозяин ослика рассказывал какую-то сплетню про двух голливудских звезд, которых Том не знал, – их застали в машине, где они кое-чем занимались, он просто не знает, как это описать.

– Как вы научились всему этому, Том? – услышал он голос Дейл и снова к ней повернулся.

– Чему?

– Ну, вы знаете. Я говорю о лошадях. Вас кто-нибудь учил? Какой-нибудь гуру или кто-то еще?

Том устремил на нее серьезный взгляд, словно собирался изречь некое откровение.

– Понимаете, Дейл, здесь все взаимосвязано.

Она нахмурилась, не понимая, к чему он клонит.

– Что вы хотите сказать?

– Если хозяин – псих, то это передается коню.

Она слишком поспешно рассмеялась и положила свою руку на его. Черт, подумал он, шутка оказалась не очень удачной.

– И все же, – настаивала она, – откройте свой секрет.

– Некоторым вещам нельзя научиться. Все, что можно сделать, это создать ситуацию, при которой тот, кто хочет, может чему-то научиться. Лучшие учителя, которых я встречал, были сами лошади. Вы можете услышать много суждений, но, если хотите знать истину, идите прямо к лошади.

Женщина посмотрела на него долгим взглядом, в котором отразилось почти мистическое восхищение глубиной его познаний и нечто значительно более плотское. Том понял, что пора уносить ноги.

Он поднялся из-за стола и, неловко извинившись, сослался на необходимость загонять Римрока. Когда он желал Дейл спокойной ночи, вид у нее был обиженный: она, видимо, жалела, что зря потратила на него столько времени и сил.

Возвращаясь в мотель, Том вдруг подумал, что, наверное, не случайно Калифорния – родина многих культов, соединивших секс и религию. Люди здесь бесхарактерные, их легко окрутить. Возможно, обоснуйся здесь та орегонская секта, у главы которой было девяносто «Роллс-Ройсов», а члены ее расхаживали в оранжевых брюках, они и сейчас бы преуспевали.

За все эти годы Том встречал в своих клиниках дюжины, сотни женщин, подобных Дейл. Все они чего-то искали. У многих эти поиски странным образом сочетались с чувством страха. Они покупали себе горячих, безумно дорогих коней и боялись их. А потом искали кого-нибудь, кто помог бы им победить этот страх перед животным, а возможно, и страх вообще. С тем же успехом они могли заняться альпинизмом, или дельтапланеризмом, или сражаться с акулами-убийцами. Но они предпочли верховую езду.

В клиники они приезжали, желая, чтобы их просветили и утешили. Насколько успешными были его попытки просвещать их, Том не знал, но утешить он пытался многих, и сам получал от этих дам утешение. Когда десять лет назад красивая женщина смотрела на него так, как сегодня Дейл, он не сопротивлялся, а ехал с ней в мотель, и не успевала за ними захлопнуться дверь, как они были уже без одежды.

Теперь он старался избегать таких связей. Игра не стоила свеч, вечно возникали какие-нибудь сложности, ведь каждый ждал от таких встреч своего, и желания часто не совпадали. Он не сразу это понял и не сразу понял, чего сам ждет от таких встреч, тем более ему неведомо было, чего ждут от него все эти женщины.

После отъезда Рейчел он какое-то время винил себя в том, что случилось, понимая, что дело тут вовсе не в климате. Жена нуждалась в чем-то, чего он не мог ей дать. Когда он говорил ей, что любит, он не лгал. И поэтому, когда они с Хэлом уехали, в душе Тома осталась пустота, которую невозможно было заполнить одной лишь работой.

Ему всегда нравилось общество женщин, и скоро он понял, что сексуальные утехи – для него не проблема. А когда стали действовать его клиники и Том месяцами разъезжал по стране, он легко находил утешение то тут, то там. В основном это были мимолетные связи. Хотя одна-две женщины и теперь, стоило ему оказаться проездом в их местах, приглашали его по старой памяти разделить с ними ложе.

Но чувство вины по отношению к Рейчел так и не проходило. В конце концов он понял: ей хотелось, чтобы в ней нуждались. Чтобы она была нужна Тому так, как он – ей. Но Том знал, что это невозможно. Он не мог находиться в такой зависимости ни от Рейчел, ни от кого другого. Не признаваясь в этом самому себе и тем более не получая от этого никакого морального удовлетворения, он тем не менее понимал, что наделен от природы самодостаточностью, определенной уравновешенностью, то есть тем, чего другие люди тщетно пытаются достичь всю жизнь. Ему никогда не приходило в голову, что это его свойство – дар очень редкий, исключительный. Он просто сознавал себя частью живой и неживой природы, он ощущал эту связь со всем сущим и духом, и плотью.

Том вырулил на стоянку перед мотелем – к счастью, для «Шевроле» нашлось свободное местечко прямо перед его номером.

Ему хотелось вытянуться в горячей ванне, но та была маловата. Мерзли либо плечи, либо коленки. Наконец он вылез и вытерся насухо, поглядывая на экран телевизора. Основной новостью по-прежнему было нападение горного льва на женщину. На него готовилась облава. Мужчины с ружьями, в желтых куртках из флюоресцирующей ткани прочесывали горные склоны. Какая прелесть, подумал Том. Лев заметит эти куртки за сотню миль. Забравшись в постель, он выключил телевизор и позвонил домой.

Трубку поднял племянник Джо, самый старший из трех сыновей Фрэнка.

– Привет, Джо, как делишки?

– Хорошо. А ты где?

– В Богом забытом мотеле, в кровати, которая на метр короче, чем надо. Как думаешь, чем пожертвовать – головой или ногами?

Джо засмеялся. Двенадцатилетний племянник был тихим мальчиком, совсем как сам Том в этом возрасте. И с лошадьми тоже находил общий язык.

– Как там наша старушка Бронтозавриха?

– Все хорошо. Толстая стала, как бочка. Папа думает, что к середине недели разродится.

– Ты уж сам проследи, чтобы отец чего не напутал.

– Хорошо. Позвать его?

– Если он недалеко…

Том слышал, как Джо звал отца. До него доносились звуки телевизора и голос Дайаны, отчитывающей кого-то из близнецов. Странно, что теперь в большом доме жили они. Том все еще по привычке считал его родительским домом, хотя отец уже три года как умер, а мать жила у сестры Рози в Грейт-Фоллз.

Когда Фрэнк женился на Дайане, они поселились, кое-что перестроив, в домике у реки, где так недолго жили Том и Рейчел. С рождением трех мальчиков там стало тесновато, и после отъезда матери Том настоял, чтобы семья брата перебралась в большой дом. Сам он подолгу отсутствовал, работая в своих клиниках, а когда приезжал, одному ему было слишком просторно и пусто в родительском доме. Он с радостью перебрался бы в «речной» домик, произведя таким образом обмен, но Дайана сказала, что они переедует только при условии, что он останется – места хватит всем. Том сохранил за собой свою старую комнату, и теперь они жили все вместе. Гости – родственники и друзья – иногда жили в домике у реки, но по большей части он пустовал.

Том слышал в трубке шаги Фрэнка.

– Привет, братишка, как ты там?

– Все путем. Рона собирается, видно, поставить мировой рекорд по числу приглашенных лошадей; мотели теперь строятся из расчета, что в них будут селиться одни карлики – я лично живу в домике для семи гномов, а в остальном нормально.

Они поговорили о делах на ранчо. Стояла горячая пора – самый отел, надо держать ухо востро, постоянно наведываться на пастбище – проверять стадо. Дел полно, но пока они не потеряли ни одного теленка, и у Фрэнка был веселый голос. Брат сказал Тому, что ему много звонили, спрашивали, не передумал ли он? Действительно ли он не хочет устраивать этим летом клиники?

– И что ты отвечал?

– Что ты стал совсем старый и очень устал.

– Спасибо, брат.

– Между прочим, звонила англичанка из Нью-Йорка. Она не сказала, что ей надо, только повторяла, что дело срочное. Здорово на меня насела, но я все-таки не дал ей твой номер в клинике. Сказал, что попрошу тебя связаться с ней.

Том взял со стола блокнотик и записал фамилию и имя Энни, а также четыре номера, по которым ей можно звонить, один из них – в автомобиле.

– Вот как? Всего четыре? А номер телефона виллы на юге Франции она не оставила?

– Нет, Том. Чего нет – того нет.

Они еще немного поговорили о Бронти и распрощались. Том посмотрел на запись в блокноте. В Нью-Йорке он почти никого не знал – только Рейчел и Хэла. Может, звонок как-то касался их? Хотя тогда женщина – кто бы она ни была – сказала бы об этом. Том взглянул на часы. Десять тридцать, значит, в Нью-Йорке половина второго ночи. Он отложил блокнот и выключил свет. Позвонит утром.

Но его лишили этой возможности. Было еще совсем темно, когда Тома разбудил телефонный звонок. Он включил свет, не снимая трубки, и увидел, что на часах всего пятнадцать минут шестого.

– Это Том Букер? – Он сразу определил по акценту, кто звонит.

– Думаю, да, – ответил Том. – Хотя в такую рань могу и ошибиться.

– Простите меня. Я думала, может, вы рано встаете, и боялась упустить вас. Меня зовут Энни Грейвс. Вчера я говорила с вашим братом – не знаю, передал ли он вам.

– Конечно. Я сам собирался звонить вам. Кажется, он не дал вам мой номер.

– Действительно не дал. Я узнала его другим путем. А звоню вам, потому что, как понимаю, вы помогаете людям, у которых проблемы с лошадьми.

– Нет, мэм. Вы ошибаетесь.

На другом конце провода замолчали. Том понимал, что огорошил ее.

– О, простите, – произнесла наконец женщина. – Мне сказали…

– Все совсем наоборот. Я помогаю лошадям, у которых проблемы с хозяевами.

Разговор явно не клеился, и Том пожалел, что начал строить из себя остроумца. Спросив, в чем конкретно заключается проблема, он долго слушал рассказ женщины – о том, что случилось с ее дочерью и конем. История была ужасная, а особенно зловещей делал ее спокойный, почти бесстрастный тон, хотя Том чувствовал скрытое, тщательно подавляемое напряжение.

– Кошмарная история, – произнес он, когда Энни закончила. – Очень вам сочувствую.

Он услышал в трубке глубокий вздох.

– Спасибо. Вы приедете взглянуть на него?

– Как? В Нью-Йорк?

– Да.

– Боюсь, что…

– Все расходы будут, разумеется, оплачены.

– Это не в моих правилах. Даже если бы вы жили не так далеко. Я создаю временные лечебницы. Клиники. И даже их какое-то время не будет. В настоящий момент я провожу последний курс – до осени клиники закрываются.

– Значит, останется время для нас. Если вы захотите.

Она даже не задавала вопросов. Все решала сама. А может, дело просто в английском акценте?

– Когда вы заканчиваете этот свой курс?

– В среду, но…

– Вы могли бы прилететь в четверг?

Нет, тут дело не в акценте. Она уловила нерешительность в его тоне и теперь откровенно давила на него. Совсем как он, когда работает с конем: чувствует, что именно вызывает меньшее сопротивление, и начинает именно с этого.

– Мне очень жаль, мэм, – твердо произнес Том. – Я действительно всем сердцем вам сочувствую. Но меня ждет работа на ранчо, и я ничем не могу вам помочь.

– Не говорите так. Пожалуйста, не говорите. Хотя бы подумайте над моим предложением. – Опять никаких вопросительных интонаций.

– Но…

– Оставим пока этот разговор. Простите, что разбудила вас.

И повесила трубку, не попрощавшись и не дав ему слова сказать.

Когда на следующее утро Том вышел в холл, менеджер отеля вручил ему только что пришедший на его имя пакет. В нем были фотография девочки на прекрасном коне моргановской породы и авиационный билет до Нью-Йорка и обратно.