ГЛАВА 11

Ой, чего-то я не понимаю… Или батя темнит, или просто мухомором прикидывается. Ну прибежали на крик десятка три мужиков, ну с оружием. И что? Вот так просто взял и отдал Гелисворт и меня заставил разоружиться. Был же шанс не отбиться так сбежать — ворота за спиной! А теперь сидим в холодном подвале, связанные, на охапке прелого сена. Если бы не щели в двери, сквозь которые падают лучики света, еще и темно было бы. Артур откинулся к стене и, скрестив ноги по-турецки, похоже, дремал. А вот мне не спалось. В углу зашуршало, но там темно, не разглядишь, что за гости. Шорох раздался ближе, я на всякий случай отодвинулся, толкнув локтем отца.

— Ром, ты чего? — не открывая глаз, спросил он. — Мышей испугался?

— Каких еще мышей?

— Сейчас увидишь.

И впрямь из мрака выкатились два темных комочка с тоненькими хвостиками. Один тут же устремился к двери, смешно запрыгав по ступенькам, а второй уселся напротив меня.

— Знакомься, — наконец открыл глаза отец, — это Ром и Рем. Наши спасители из чиригского заточения. Только я не понял, как они нас отыскали.

— Мы в твоем заплечном мешке сидели, — тоненько пискнул тот, что выглядывал сквозь щелочку в двери. — Захотелось мир посмотреть.

— Ага, — хмыкнул я, — как говорили в американских фильмах вербовщики: «Сынок, пойдешь в армию — увидишь мир».

— Эй, Хайверги! — снова подал голосок Рем. — К вам гости. Старика какого-то ведут.

— Это… мы пошли, — за себя и за Рема пискнул Ром, и оба серых комочка укатились во тьму.

За дверью раздались тяжелые шаги, грюкнул засов, я зажмурился от хлынувшего яркого света. В сопровождении двух хмурых мужиков, похожих друг на друга как братья, в подвал спустился высокий старик в длинной белой рубахе, до середины груди закрытой седой бородищей, на плечах топорщится серым меховая безрукавка. Синие штаны заправлены в мягкие сапожки. Я пригляделся (из-за яркого света глаза заслезились), но нет, не показалось: Ведослав, если это был он, слеп. Потемневшая кожа закрывает пустые глазницы под мохнатыми густыми бровями с торчащими как у филина длинными волосками. Крылья длинного горбатого носа раздулись, старик вдохнул — и я обалдел: грудь местного экстрасенса, несмотря на худобу, раздулась до размеров бочки. Это ж каким богатырем дед в молодости был? Меж тем Ведослав уверенно, будто зрячий, подошел к отцу, протянул руки — запястья широкие, перевитые веревками мышц — положил ладони нам на головы. Я чуть не охнул вслух, словно рельсом придавило. Артур дернулся было, но сопровождающие деда стражи тут же наставили на нас пики.

— Не балуй! — рыкнул один из них, с виду постарше напарника.

Отец лишь пожал плечами. Я тоже решил не трепыхаться: ну их, аборигенов этих…

И тут у меня волосы дыбом встали: ладони Ведослава засветились мягким голубым светом: ярче, ярче… вот уже сияние окутало голову Арчи, опустилось к плечам, через миг вся его фигура светилась как неоновая рекламная вывеска. А я? Оказалось, точно так же. Внезапно зачесались виски, затылок, лоб; скосив глаза, увидел, что бате тоже некомфортно. А потом внутри черепа подул холодный ветер. Он становился все холоднее, все злее, я буквально ощущал, как мой мозг замерзает, превращаясь в ледышку, а между застывшими полушариями, как между горными пиками, ревет и завывает уже не ветер — буря. Я застыл, замерз, умер. Меня не стало. Только ледяной ветер в голове, только голубая поземка, змейками бегущая по извилинам мозга, причудливым, как улочки родной Ялты, забирающаяся в самые дальние, потайные закутки…

Когда я пришел в себя, оказалось, что Ведослав с охраной покинули нас, в подвале снова темно, не считая жиденького света, струящегося из узеньких дверных щелей, а на связанных за спиной руках кто-то сидит. Кто-то очень маленький, мягкий и теплый. И судя по тихому хрусту, грызет веревки.

— Э… Рем? — просил я в пространство.

— Нет, — донеслось из темноты и почему-то с пола: видимо, отец просто выпал из освещенной зоны, — Рем у меня трудится…

Сколько мыши грызли наши путы — не знаю, я постоянно ловил себя на том, что как бы выпадаю из реальности, зависаю, как старый комп. Видимо, последствия дедовой психотерапии сказываются. Кашпировский, блин… Наконец стягивающая руки веревка ослабла и к отекшим ладоням радостными толчками устремилась кровь. Кожа тут же зачесалась, а потом путы окончательно расползлись. Я повел плечами, стряхивая их, и принялся ожесточенно растирать запястья, выгоняя мерзкое онемение. На колено взобрался мыш-освободитель, пригладил лапками усы, уставился черными шариками глаз.

— Спасибо, друг, — искренне поблагодарил я, не зная что еще сказать. — Буду должен.

— Мы услышали твои слова, младший Хайверг! — пискнули из темноты, где уже ворочался, разминаясь, отец. — И надеемся, что это не пустой писк.

— Ладно вам, мелкие вымогатели! — проворчал Артур, выползая на освещенный пятачок. В ладони у него сидел довольный Рем. Хвостик свисал с края, а усы гордо топорщились. — Мы добро помним; чего хотите?

— О делах позже, — пискнул с моего колена Ром, — сейчас другие заботы. Колдун этот, как от вас ушел, к старосте направился, что они там решают, не знаем, но, похоже, кто вы такие — всем уже известно.

— Кто б сомневался… — Батя опустил мыша на ступеньку, погладил пальцем. — На разведку сбегаете, а, Ром?

Мы с мышом одновременно повернулись. Арчи прыснул со смеху. Я представил, как на пару с мышами бегу на четвереньках по деревне, прячась за камушками, кустами и по-мышиному попискивая, и тоже захихикал. Пока нас с отцом колотил нервный смех, мыши шмыгнули в темноту.

Отсмеявшись, Артур прокрался к двери, прильнул к щелочке. В подвале разом стало темно, хоть глаз выколи. Впрочем, батя стоял так недолго и скоро сел возле меня.

— Что там?

— Темнеет, первые звезды показались. Народу не видать и не слышно ничего.

— Долго же мы в отключке валялись…

— Ага. Силен местный колдун.

Я помолчал немного и задал вопрос, с самого начала заточения вертевшийся на языке:

— Пап, а почему ты магией не воспользовался? Всего этого можно было бы избежать. А так… Унизительно получилось, не кажется?

— Да как тебе сказать, Ром… — Отец прислонился к стене, в подвале стремительно темнело, я почти не видел его, только смутный силуэт. — Я пытался. Как видишь, не вышло. Не понимаю, как такое возможно; я чувствую свой дар, никуда он не делся, а воспользоваться не могу.

— Ладно, что делать будем?

— Мышей ждать. Без разведки соваться наружу глупо.

Разведчиков ждали в тишине. Потянуло дымком, стражи разожгли костер. Значит, до утра точно не выпустят.

За дверью тихо поскреблись. Я толкнул плечом задремавшего Артура. Шорох повторился.

— Рем? — шепотом позвал я.

За дверью хихикнули. Держась за стену, я поднялся по ступенькам, приник к щелочке. И отпрянул, увидев светящиеся синим глаза на темном пятне лица. С той стороны шумно втянули воздух, вкрадчивый голосок проворковал:

— Я чую вас, Хайверги. Вам некуда бежать.

Стукнул, отходя, засов, я попятился.

— Бать, у нас гости… недобрые.

Рядом пахнуло теплом, Артур толкнул меня в сторону. Дверь открылась, на миг обнажив прямоугольник звездного неба, тут же закрытого черным силуэтом со светящимися синим глазами. Упырь, твою ж мать!

Почему-то я не сомневался, что тварь нас прекрасно видит.

— Хайверги… — голос сочился злобой.

Тварь сделала шаг вниз, провела рукой по стене. Раздался скрежет когтей по камню, зашуршала, осыпаясь, крошка. Не знаю как отец, а я почувствовал, как ужас сковывает тело. От гостьи — а это, судя по голосу, явно женщина — исходила волна дикой, животной ненависти. Без оружия, в темноте, я почувствовал себя беззащитным перед этим чудовищем.

Тень рванула вниз, я машинально сделал шаг в сторону и влупил со всей дури ногой в голову твари. Не зря меня тренер гонял до седьмого пота — все на автомате сделал. Чудище хрюкнуло и улетело туда, где прятался отец. Там тут же раздался глухой стук звук падающего тела.

— Папа, держись!

— Не шуми, — донеслось из темноты, — лучше веревку поищи.

Я послушно опустился на карачки и принялся вслепую шарить руками по утоптанному земляному полу.

— Что ты там возишься? Она же скоро очнется!

Я зашарил с удвоенной энергией. Где же ты, зараза? Есть! Ухватив веревку, я шагнул на голос. И наступил на что-то мягкое. Протянул веревку, отец на ощупь принял. С минуту он ругался сквозь зубы, возясь в темноте, потом хлопнул меня по плечу:

— Пошли отсюда.

Мы тщательно заперли дверь и для надежности подперли ее нашедшимся бревном. Осмотрелись. Тело стражника валялось тут же у костра, шея свернута так, что на месте лица оказался затылок, пика лежит рядом. Второго нигде не видно, но подозреваю, что его постигла та же участь. Арчи молча подобрал пику, отдал мне, а сам вытянул у трупа из-за широкого ремня топорик на длинной рукояти.

— Эй, Хайверги! — рядом серыми комочками заскакали мыши. — Мы вернулись!

— Да уж видим, — хмыкнул отец. — Что разведали?

— Староста решил вас утром допросить, а вещи ваши у него в сундуке, — пропищал Рем.

— А его дочка, услышав, что Хайверги из Черного бора пришли, сперва плакала, а потом ушла! — не отстал от брата Ром.

— А Рем за баней нашел большое гнездо пчел и хотел меда поесть, а там осы оказались.

— Не осы! Не осы, — заверещал, подскакивая, Рем, — а шершни! Здоровущие! А Ром в кадушку полез напиться и воды с обмылками нахлебался! До сих пор пузырями икает!

— Не… ик! — Ром и в самом деле икнул, породив небольшой пузырек, и тот поплыл по воздуху, поигрывая в свете костра радужными разводами на боку. — Не… ик! Правда!

В воздухе повисла целая очередь пузырьков. Рем мелко затрясся, сидя на задних лапках, я понял, что так он смеется. Ром снова икнул и с яростным писком бросился на насмешника. Миг — и сцепившиеся мыши катались в пыли, пища и царапаясь.

— А ну, ша!!! — рявкнул на бузотеров папаша, и мыши послушно разбежались в стороны. — Что за падение дисциплины в боевом отряде? Вас за чем посылали? Мед жрать или на разведку?! Вы в армии или где?! Двадцать отжиманий каждому. Быстро!

Я чуть на задницу не сел от такого зрелища. Отец стоит, уперев руки в бока, словно укор совести, и строит двух мышей. Но еще больше я удивился, когда те и в самом деле стали отжиматься! Конечно, никакие это были не отжимания, братья просто падали на животики, а потом вставали на четыре лапки, сильно выгибая при этом спинки, но сам факт! Куклачев удавится от зависти… Наконец воспитательный процесс завершился, провинившиеся встали на задние лапки, вытянувшись по стойке смирно.

— Так-то лучше, — кивнул отец. — Ведите к дому старосты. Надо деревню поднять: не дело, что упыри по улицам бегают.

Соника желтым глазом равнодушно смотрела на мир, звезды, крупные, как откормленные светлячки, просвечивали сквозь легкие облачка. Спит деревня, окна наглухо закрыты мощными ставнями, только здешние аналоги сверчков оглашают окрестности своими трелями. Воздух напоен запахами степных трав, что ночью всегда пахнут сильнее, аромат такой густой, что кажется, можно его ложкой черпать.

Что интересно, на улице ни одного дозорного не встретили: то ли на частоколе по периметру службу несут, то ли мы проскочили удачно. Дом главы местной общины, как и полагается, располагался в центре деревни. Здоровенный добротный домина, огороженный не плетнем, аккуратным дощатым забором. Несмотря на ночь, одно из окон светится, не спит Яким. Отец решительно поднялся на крыльцо и постучал в дверь. Раздались шаги, дверь приоткрылась, Артур ринулся в открывшуюся щель. Я бросился следом, закрыл за собой дверь. На полу барахтался придавленный отцом староста.

— Слушай меня, Яким, — прорычал ему на ухо батя, одной рукой зажимая противнику рот, а локтем другой давя на горло, — сейчас я тебя отпущу, но орать не вздумай, нам с тобой просто поговорить надо. А дурить вздумаешь, парень тебя заколет. Правда, Ром?

— Правда. — Я насупился и наставил пику на Якима.

Тот кивнул. Арчи отпустил, и Яким торопливо отполз назад, пока не уперся спиной в печь.

— Говорите, — со злостью прохрипел он, растирая покрасневшее горло. — Хайверги…

— Стало быть, уже знаешь, кто мы.

— Ведослав сказал.

Я вспомнил старика с его методом дознания и поежился. Отца тоже передернуло. Интересно, он чувствовал то же, что и я?

— А ты знаешь, что у тебя по улицам упырь бегает и людей убивает?

Староста побледнел, рыжая борода мелко затряслась, по виску скатилась капля пота. Он судорожно сглотнул, оттянул ворот рубахи.

— И это, похоже, тоже знаешь… Не твоя это дочка, Нана?

Яким ничего не сказал, лишь кивнул. Глаза старосты погасли.

— Что… что с ней?

— В порубе лежит, оглушили и связали. А вот парням, что нас сторожили, не повезло. Давно это с ней?

— Почитай, уж год… — голос Якима стал глухим. — Где они снюхались с ташшаром — не ведаю. Может, на ярмарке — как раз тогда была, может, еще как… кто этих баб разберет? За красивым лицом — мешок хитрости с ведром коварства. Будь жива ее матушка, она бы ее быстро раскусила, а мне куда… Сперва ходить ночами стала, потом краков мучить начала. Всех зверьков извела. Я как мог скрывал, а сегодня как узнала, что вы из Чернухи пришли да кто вы есть, так в слезы: кричит — хахаля вы ее погубили. То правда?

— Нет, хотя потрепал его Ромка изрядно.

— Лучше б убил. Что с дочкой моей сотворил, ублюдок!

— Не ублюдок, а наследник правящей династии ташшаров Черного бора! — неожиданно для себя вступился я за приятеля.

— Мне не легче от того. Кем внук мой теперь родится? Ни наш, ни чужой.

— Такова жизнь, — пожал плечами отец. — Будете помалкивать — глядишь, никто и не узнает, что малыш полукровкой растет. Так что не спеши дубьем махать, может, все устаканится. А дочку свою до утра из поруба не выпускай, пусть в себя придет. Сейчас она и тебя порешит, не помилует. Теперь у меня вопрос к тебе. Почему в вашей деревне магия не работает?

— Не работает. Ты видел, что ворота-т раскрыты днем были?

— Видел.

— А ведаешь ли, отчего? Зверя хищного окрест нету, люда разбойного да лихого тоже. А колдуны и нежить у нас силу теряют. Потому как наша земля особая: не ташшаров и не эррхаргов. Да и мы, если заветы предков позабудем, жить тута не смогем. Ничья это земля. Жить позволяет — и ладно, а колдовать низя.

— А Ведослав этот ваш? Он же колдун тот еще!

— А Ведослав не наш, его еще мой прадед звал, как нужда приключалась, и сколько я его помню, всегда таким был. Мыслю, еще когда предки наши сюда пришли, Ведослав тот в своей землянке жил, как сейчас.

— Но раз нежити к вам хода нет, стража зачем? — не удержавшись, спросил я.

— А на то нам вой, что колдовством нас не взять, но вылазки ночами случаются. У них ярость — у нас отвага, у них мощь звериная да клыки с когтями — у нас сила да сталь острая.

Яким махнул рукой, встал и прошел в угол, к стоящей там кадушке с водой и плавающим в ней резным деревянным ковшом. Зачерпнул, напился.

— Жив, значит, хахаль ее? А звать поганца как?

— Лукас, сын Алвы.

— Хорошо, я подумаю, как теперь жить. Кто вы такие, знаем лишь мы с Наной да Ведослав, но он не болтлив… Сказал люду, что не нежить вы, такие же люди — все и успокоились. А теперя спать укладывайтесь, лавки есть… Утром разберемся.

Яким снова стал таким, каким и должен быть человек, облеченный властью: спокойным и уверенным в себе.

…За занавеской сопел хозяин избы, отец дремал на полу, вытянувшись вдоль порога. Мера предосторожности: если кто решит прокрасться ночью через дверь, непременно споткнется о спящего. Я с пикой сидел под окном: спать хотелось, но заснуть в доме врага — глупость непростительная. По рукавам пробежали два теплых шарика. Ром и Рем устроились у меня на плечах.

— Спи, молодой Хайверг. Мы подежурим.

Я кивнул и закрыл глаза.

Утром я проснулся раньше всех. Ромка сопел, прислонившись спиной к стене, пика лежит на коленях, но держит крепко. На столе хозяйничают мыши, пищат и дерутся за темную корку. Яким в своем углу только начал ворочаться и потягиваться, а я уже пил воду из ковша, потом зачерпнул горстями, плеснул в лицо, умываясь. Занавеска отодвинулась в сторону, вышел зевающий Яким: хоть за окном еще лишь чуть посветлело, но в деревнях рано встают. А что не сорвался в ночь, погибших осмотреть, так оно и понятно: выплывет его тайна — не жить тогда Нане с ребеночком. Так что либо попытается нас прирезать, по-тихому, либо… Староста вернулся за занавеску, повозился там, чем-то громыхнув и наконец появился, вынеся наши вещи. Я принял Гелисворт, обнажил до половины лезвие, полюбовался радужными отсветами, заигравшими на стене.

— А я так и не смог его вытянуть, — признался Яким, — хоть и пробовал вчерась…

— И не получится, — пояснил я, пристраивая клинок на место, — этот меч лишь хозяина признает.

— Уразумел. Готовы? Пошли к порубу, хочу на дочь поглядеть…

Мертвый страж лежал там же, у подернувшихся серым пеплом углей костра, ноги второго торчали из кустов. Староста нахмурился, но, не прикоснувшись к трупам, быстро шагнул к двери погреба.

— Доча, ты тама? — спросил он, благоразумно не открывая вход.

— Тут, батюшка! — раздался чистый девичий голос, так не похожий на ночное воркование.

— Ты это… кусаться не будешь? — на всякий случай уточнил Яким. Понимает, к кому пришел, значит, глупостей не наделает.

Я пинком вышиб из-под двери приставленное вчера сынулей бревно, снял засов.

— Ну, отец-героин, заходи! И да хранит тебя Мастер…

Яким молча шагнул в темень погреба, я тут же закрыл за ним дверь. Какое-то время все было тихо, а потом староста позвал:

— Все добре, спущщайтеся.

Нана сидела в углу, обрывки веревок валялись повсюду, а девушка в изодранном сарафане тихонько баюкала на руках младенца. Длинная ссадина на виске за ночь опухла, на лбу красовалась огромная шишка, но глаза ее светились тихой радостью.

— Он жив, он жив, он жив… — приговаривала она, качая малыша. Розовый комочек, завернутый в обрывки подола, деловито сосал грудь. — Лукас жив…

— Жив он, — поспешил уверить девушку Ромка, — жив. Все у вас будет хорошо.

Яким угрюмо зыркнул на Рому, но смолчал. Как день ясно, не одобряет такого зятя, но тут уж пусть сам выкручивается.

— Вот что, доча. Неча тута сидеть, дитя студить. Домой пошли. И вы, Хайверги, тоже идемте. За мной должок, отдать надоть поскорее, пока остальные не мешают…

Дома староста поставил на печь здоровенный котел с водой, усадил Нану на лавку и повел нас в сарай, предварительно вручив две объемистые переметные сумы. Я тут же перекинул свою ношу через плечо — тяжелая, зараза! Ромка последовал моему примеру.

Из-за закрытых дверей строения доносилось слабое блеяние.

— У меня лучшие гаджи в деревне, — с мрачной гордостью произнес Яким, входя в помещение.

Звери радостно заскакали, приветствуя хозяина. Н-да… Я-то думал, что гаджи — это вроде лошадей или на крайний случай — лам. Ага, держи карман шире! Оказалось, больше всего гаджи оказались похожи на немецких догов, только ростом с тех же коней и с короткими щетками грив. Один черный, второй — тигрового окраса.

Один из этих зверей запрокинул голову и издал уже знакомое нам блеяние. Я выпал в осадок. Но тут гадж зевнул, широко раскрыв пасть и продемонстрировав набор внушительных клыков. Смеяться расхотелось. И на этом нам предстоит ехать верхом?! Сохрани нас, Дрон Пыльник…

— Ну вот, — сказал Яким. — Черный — это Игги, полосатый — Сарни.

Я подошел знакомиться к черному Игги. Похлопал по шее, погладил морду. Чудище заурчало, как сытый кот.

— Надо же, ты ему понравился, бать.

— Вот и отлично. Тем более что с такими скакунами нам даже эррхарги не страшны!

— Это вряд ли, — усмехнулся староста, — трусливые дюже.

— Хищники, и вдруг трусливые? — не поверил Ромка.

— Так это домашние гаджи. С дикими лучше не встречаться. Там в сумках для них еда, — махнул рукой Яким на объемистые мешки, укрепленные позади седел, — кормите утром и вечером. Дня на три хватит. Они, конечно, могут и сами поохотиться, но поначалу лучше не отпускать, пока к вам не привыкнут.

Я заверил, что мы в точности выполним его инструкции, а староста вдруг отвел глаза в сторону.

— Теперь уходите, Хайверги, и быстро! За убитых кто-то должон нести ответ, так что сами понимаете…

По деревне без названия мы промчались ураганом и, выскочив за ворота, понеслись прочь, оставив ее за спиной.