«Я всегда буду с тобой», — звучало в плеске волн, когда селки на своих спинах несли ее лодку к «Розе Кардиффа», ласково фырча и бросая в нее то блестящей рыбешкой, то красивой ракушкой, то просто водорослью.

Иногда под поверхностью воды появлялся Генри — он улыбался, проплывая под лодкой, и манил ее к себе. Она нравилась селки, и они хотели играть.

Это же совсем не страшно!

Она вспоминала улыбку Генри и повторяла себе: «это совсем не страшно, они любят меня и никогда не обидят», — когда волны шепнули ей, что корабли сэра Валентина приближаются. И ей в самом деле не было страшно, когда поднялся шторм и «Розу Кардиффа» волны понесли навстречу новенькому корвету с обломанной грот — мачтой. Остальные два английских корабля мелькнули на горизонте и пропали, унесенные то ли течением, то ли ветром.

Когда «Роза Кардиффа» приблизилась почти на расстояние выстрела и подняла черный флаг, требуя добровольной сдачи, Марина даже не удивилась, что море внезапно утихло. Разом, словно они оказались в оке урагана.

Хотя… почему словно? Морские духи любят играть, а маленький Генри обожал разыгрывать морские сражения.

Впрочем, сэр Генри Морган, начинающий пиратский капитан, тоже был не прочь поиграть в баталию. И Марина очень постаралась забыть о том, что она — нежная благородная леди. Девам не место в морской битве.

Как и ожидал сэр Генри Морган, противник не лег в дрейф, а стал неуклюже разворачиваться боком, готовясь встретить пиратов пушечным залпом. Даже потеряв в маневренности из — за сломанной мачты, корвет превосходил бриг вооружением и количеством солдат раза в два. Но сэр Валентин забыл, что не количество пушек приносит победу.

Куда важнее благоволение моря и удача.

Слышишь, жаба Валентин, как кричат селки? Ты им не нравишься, но они все равно хотят играть!

Ровно через миг после того, как корвет открыл пушечные порты, его подняло на невесть откуда взявшейся волне, подбросило и захлестнуло. До «Розы Кардиффа» волна тоже докатилась, но подняла бриг ласково и бережно, как на родительских ладонях.

Однако жаба Валентин не собирался сдаваться, даром что половину его пушек снесло или вовсе разорвало к чертям. Что ж, его судьбы это не изменит.

— Нед, котел грога на квотердек, всем по кружке! — велел Морган, наблюдая в подзорную трубу суету на корвете. — Сделаем сэру Валентину приятный сюрприз.

— Слушаюсь, мой капитан!

К абордажникам Морган подошел, когда Нед их поил, и между рявканьем пушек гаркнул:

— Джентльмены!

Джентльмены дружно обернулись, довольные по самые уши нежданным угощением, азартно завопили славу капитану и угрозы английским крысам.

Морган ухмыльнулся и кивнул.

— Молодцы, джентльмены! У вас есть удача, отвага и ваши клинки! Все прочее — оставьте трусливым крысам! Раздевайтесь!

На несколько мгновений абордажники замешкались, то ли не совсем понимая смысла команды, то ли некстати вспомнив, что капитан у них — девушка, хоть и дитя моря.

— Скидывайте тряпки, отродья кривой каракатицы! Не слышали, что капитан велел? — поддержал капитана Нед, первым сбрасывая кожаный жилет.

Остальные тут же с радостным гоготом принялись срывать с себя одежду. До них, похоже, тоже дошло, как обалдеют благовоспитанные англичане, когда на их палубу посыплются голые пираты. Наверняка примут их за морских чертей.

Несколько секунд Морган с гордостью смотрел на своих головорезов, сейчас так напоминающих селки, разве что селки не потрясают ножами и не орут всякие непристойности в адрес противника.

Ха. Грог сделал свое дело, головорезы напрочь забыли и про странности капитана, и про то, что их самих могут сейчас убить.

Морган и сам забыл. Кровь кипела, взгляд выискивал на мостике корвета английского ублюдка.

Ага! Вот он, проклятая жаба!.. а леди рядом нет. Прячется в каюте. И это правильно. Леди должна быть жива, когда встретится со своей судьбой.

— Нед, пошел! — было последним осмысленным приказом Генри Моргана.

Дальше был вопль: «на абордаж, сукины дети!», пороховой дым, грохот, крики, кровь на клинке и под ногами, и снова крики — на судне и за бортом…

Он сам не понял, когда все кончилось, и почему вдруг стало тихо.

Слишком тихо.

А перед ним на коленях стоял англичанин. Бывший герцог Торвайн.

Нет, все же перед ней, Мариной. Морвенной Лавинией Торвайн, законной хозяйкой герцогства. Она победила узурпатора и теперь может вернуться домой.

Наконец-то.

Марина с болезненным любопытством всматривалась в блеклое лицо англичанина. И правда — жаба. Глаза тусклые, слезятся, рот подергивается, как у припадочного. Волосы липнут к вискам. Жалкое зрелище!

— Да будет благословенно море, подарившее мне счастье встречи с вами, сэр Валентин, — сказала Марина наконец. И улыбнулась. Сэру ее улыбка почему-то не понравилась: он еще больше вытаращил глаза, забулькал, задергал кадыком, словно подавился. Не ожидал встретить юную леди не монастырской послушницей, не покорной супругой какого-нибудь благородного слюнтяя, а пиратским капитаном? Ах да, жаба все еще не узнала падчерицу, какая досада. — Неужели же вы не рады видеть меня, ваше сиятельство?

Сиятельство прошипело что-то похожее на «дьявол» и обвело Марину взглядом, в котором ненависть мешалась с неверием. Что ж, пусть смотрит и наслаждается.

— Не будем преувеличивать, мой недогадливый сэр, вовсе не дьявол. Впрочем, вскоре вы с ним встретитесь, — улыбнулась Марина со всей возможной сердечностью.

И, не оборачиваясь, бросила через плечо:

— Соберите всех. Команду, пленников, леди — всех, кроме детей.

Пока ее люди бегали за пленниками и собирали выживших из команды корвета, Марина рассматривала сэра Валентина. Сэр же не отводил взгляда от ее пальцев, поглаживающих рукоять кинжала. И с каждым мигом словно выцветал: от и без того бледного, с нездоровой желтизной, до почти пепельно — серого.

Только раз он отвел вдруг вспыхнувшие глаза от кинжала, когда за спиной Марины послышались шаги.

Твердые, четкие — и почти неслышные в сравнении, легкие, шелестящие. Отец Клод и леди Элейн, даже не нужно поворачиваться, чтобы узнать.

Что ж, если леди уже здесь, можно начинать. Не годится заставлять зрителей ждать!

Марина бросила взгляд в море. В небо.

Обошла вокруг сэра Валентина, с четверть круга — чтоб лучше видеть лица своих людей. Сэр дернулся, но поворачиваться не стал: не иначе, представил, как жалко станет выглядеть, ползая на коленях! А что ему еще остается с подрубленными сухожилиями?

Ах, сэр Валентин, вы гордец!

Марина обвела глазами собранную на палубе толпу. Толпа сливалась в нечто единое, пестрое, хотя кое на ком взгляд останавливался сам, невольно. Например, на испуганном мальчишке лет тринадцати, круглолицем, белокуром, веснушчатом, очень похожем на горничную Марины, Элюнед. Он очень старательно отводил глаза от не убранных еще с палубы трупов и кровавых пятен.

Или на рослой рыжей девице в лохмотьях, изрядно грязной и помятой, увешанной странными побрякушками. Единственной, кто смотрел без страха. Любопытно будет узнать, кто она.

На высоком мужчине в черной сутане, с повадками воина и глазами безумца или демона. Вы так мало изменились, отец Клод! Все так же сжаты ваши губы, так же резко лицо — вы чем-то напоминаете грифа, и руки стали еще больше похожи на когти. Только факела в руках не хватает, чтоб поднести к костру во славу Веры. Будь ваша воля, вы б и капитана «Розы Кардиффа» отправили на костер, не так ли? Восторженным барышням обычно нравится такая мрачно — демоническая красота и горящие фанатизмом глаза. К счастью, восторженных барышень тут нет.

И — в толпе, но словно сама по себе — прекраснейшая леди. Элейн Торвайн, вдова герцога Джеффри, возлюбленная моря, жена английской жабы. Нежная мать, отрекшаяся от своих детей.

Глупая, никчемная кукла!

Ты рада видеть меня, матушка? Нет, ты не смотришь ни на кого, кроме супруга? Ах, ты тоже меня не узнаешь, все еще не узнаешь!

Марина сбросила шляпу. Встряхнула головой, вскинула руку, требуя внимания. Излишне — все и так смотрели на нее и молчали, только отец Клод схватился за распятие и зашептал что-то. Марина не удержалась, послала ему воздушный поцелуй. Священник вздрогнул и поджал и без того тонкие губы. Пожалуй, и отшатнулся бы. Если бы не толпа.

Что ж, довольно развлекаться. К делу!

— Узнаете ли вы меня, люди Торвайна?

Тишина.

Люди смотрели во все глаза, шевелили губами, но молчали. И мать тоже. Оторвалась, наконец, от своего сэра супруга, вперилась в Марину — и неслышно что-то прошептала. Что-то совсем не похожее на «дочь моя», зато очень похожее на «изыди, нечистая сила». В точности, как отец Клод.

Вот тот узнал, можно было ручаться. Но не пожелал произнести вслух ее имя. Чертов фанатик.

Только белокурый парнишка — юнга? — подался вперед, открыл рот… Ну же? Кто-нибудь?! Хоть ты, мальчик?!

— Госпожа! Госпожа Морвенна!