…огонь маяка мелькнул среди гребней волн, когда Тоньо уже отчаялся добраться до берега. Сжимая зубы, чтобы не орать от боли в содранных ладонях, он грёб изо всех сил, не тратя уже времени на вычерпывание воды: волны и дождь спорили, кто утопит ялик быстрее, и вокруг лодки мелькали лоснящиеся спины каких-то хищных морских тварей.

Ветер усиливался, свинцовые волны грозили перевернуть жалкую лодочку, и плевать было морскому дьяволу, что в этой лодочке последний потомок древнего благородного рода, гордость и надежда всей Испании.

Или не плевать, или он нарочно дразнил близким берегом, то роняя в водяные ущелья, то слепя близкими разрядами молний.

Может быть, помогла молитва Пресвятой Деве, а может быть морской дьявол ещё не натешился, но огромная волна, идущая с океана, не захлестнула лодку, а подняла на гребень и вынесла на берег неподалёку от маяка. Правда, лодку швырнуло о камни, а самого Тоньо — головой о борт, но это было уже неважно. Пусть череп трещал едва не громче грозы, пусть глаза заливал то ли дождь, то ли морская вода, то ли вовсе кровь, под ногами был берег. Настоящий твердый берег, слава тебе, Пресвятая Дева, позволь только выбраться из ялика, прежде чем следующая волна утащит его обратно в море… а там — там Тоньо помогут, вот уже бегут к берегу три смутные в струях дождя фигуры…

То ли милосердная Дева Мария, то ли скучающий дьявол подсунули Тоньо под руку — когда уже выбирался из лодки на сушу — саблю. Не суть, кто. Суть — что без неё Тоньо тут же пришел бы бесславный конец.

Первый удар дубины обрушился на борт ялика. Должен был — на голову Тоньо, но мародеру помешал порыв ветра.

Этот же порыв буквально вышвырнул Тоньо на камни, помог перекатиться — дальше, дальше от бурлящего моря! Вскочив на ноги, он наугад махнул саблей…

Свист клинка прорезал гудящие дождевые струи, лезвие сверкнуло во вспышке молнии, и что-то упало.

Один из мародеров отшатнулся, кулем свалился ему под ноги. А сабля словно сама потащила Тоньо за собой — вперед, разогнать к дьяволу португальскую чернь, сбросить в волны на поживу кракенам!

Тоньо плохо помнил, что было дальше, только оглушительную песню Марины, — именно тогда он понял, что саблю зовут Мариной, Морской, — вспышки молний, хлесткие струи дождя, грохот моря за спиной и словно бы детские крики… что случилось с мародерами, он не помнил вовсе. Очнулся на пороге какой-то хижины, упал в открытую дверь, так и не выпустив сабли из рук, а потом наступило утро. Солнечное, прекрасное португальское утро пролезло горячими лучами сквозь щель в ставнях, плеснуло Тоньо в глаза.

— Наш гость проснулся, — где-то рядом послышался женский голос. Испуганный.

«С чего бы?» — подумал Тоньо, проснулся окончательно и понял, что все еще сжимает саблю, тихо — тихо поющую ему старинную колыбельную на странном, но понятном и правильном языке.

Добравшись до Лиссабона, Тоньо даже не вспомнил о своем желании избавиться и от чёток, и от сабли — о любом воспоминании о «Розе Кардиффа» и фате Моргане. Без сабли он чувствовал себя голым, а чётки…

Турецкому офицеру они приносили удачу, а Тоньо она нужна. Особенно если удачей считать встречу с проклятым пиратом Морганом.

— …почему ты носишь такую невзрачную шпагу, Антонио? — о чем-то спрашивал дивный ангел, так не похожий на нее, на фату Моргану.

Ах да. Точно. Она же не понимает, что красота оружия не в насечке, не в камнях на гарде и не в золотых ножнах. Для нее Марина — всего лишь кусок железа странной формы, не облагороженный завитушками и клеймом модного ювелира.

— Графу де ла Вега нет нужды выставлять богатство напоказ, — с должной долей спеси ответил Тоньо.

Анхелес просияла: объяснение оказалось близким, понятным и лестным. И удобным. Донья не упустила случая пожаловаться на скуку в этой глуши, такой далекой от королевского двора, и немножечко ему позавидовать. Ведь графу де ла Вега всегда рады во дворце, его отец — советник ее величества Изабеллы, и если бы все сложилось иначе, если бы Анхелес повезло родиться в семье с громким именем… ведь Антонио был бы с ней счастлив, правда же, Антонио? Она готова для него на все что угодно, даже сопровождать его на ежегодный праздник святой Исабель в Малаге. Что, приличия? Ей все равно. Она так любит Антонио, что готова попрать любые приличия, лишь бы быть с ним. Пусть не как супруга, пусть… как угодно!

— Не стоит оскорблять твоего супруга, Анхелес. Я слышал, дон Ортега — во всех отношениях достойный кабальеро…

— О да! Мой супруг благороден, не беден, заслужил похвалу и орден от самого покойного короля Фердинанда, но… Антонио, я люблю тебя. Мое сердце разорвется вдали от тебя. Вся моя жизнь не имеет смысла, когда тебя нет рядом, Антонио!

Глаза доньи полнились слезами, грудь взволнованно колыхалась, алые губки приоткрылись, и вся она была — порыв и страсть, страсть и порыв.

Тоньо не смог удержаться от искушения. Да и смысл удерживаться? Благородный дон никогда не откажет прекрасной донье в утешении.

Сладкое утешение заняло не меньше часа, и Тоньо мог поклясться, что редко ему доводилось проводить время с большим толком. Донья осталась довольна, правда, несколько обессилела. А Тоньо обуяла дьявольская жажда. Пришлось звать служанку с кувшином кальвадоса и блюдом тапас. В качестве тапас была его любимая зеленая морсилья, как готовят в Саламанке: свиное брюшко и свиная кровь, обжаренные на нежном нутряном сале золотой лук и порей, семь ароматных трав, и все это хорошенько пропечено на решетке.

Сегодня морсилья де вердурас была особенно вкусна. Все же донья Анхелес в самом деле могла бы быть хорошей супругой. Если бы.

— Ах, Антонио, если бы… — эхом его мыслей откликнулась Анхелес и скромно откусила кусочек колбаски. — Если бы ты взял меня с собой в Малагу…

Ее взгляд обещал неземные наслаждения и лучшую в Испании морсилью.

Вот только ехать в Малагу и лобызать ручки старухе Изабелле Тоньо не собирался. Даже ради доньи Анхелес и морсильи де вердурас. О чем донье с превеликим сожалением и сообщил, пообещав, что будет скрашивать ее одиночество в Севилье и дальше. И чем дальше от двора, тем лучше. Потому что… э… Да, точно, это она поймет:

— Я только избавился от донны Дульсинеи, славной своими подобным носорогу нравом и красотой. И показаться королеве — значит немедленно обзавестись новой невестой. Любовь моя, мой ангел, я не хочу жениться… э… в смысле жениться ни на ком, кроме тебя.

Докусав задумчиво колбаску, дивный ангел немножко еще поразмыслила, поглядела на Тоньо влажными темными очами и нежным голоском спросила:

— Антонио, но ты же не будешь любить никого, кроме меня?

— Разумеется не буду, — совершенно искренне ответил Тоньо; сабля не в счет, никто же не думает, что благородный дон может любить женщину больше, чем свое оружие; а что внутри что-то ёкнуло и болезненно сжалось, так это наверняка от морсильи. Блюдо было чуть великовато и паприки чуть многовато. Но вкусно, Пресвятая дева, как же вкусно!

— Значит, твоя женитьба ничего не изменит, — таким же нежным голоском заключила донья Анхелес и потянулась к последней на блюде морсилье. — Мне так хочется увидеть праздник, Антонио! Неужели граф де ла Вега не может позволить себе повезти возлюбленную поклониться святой Исабель?

Вот тут Антонио понял, что для того чтобы взять кого-то на абордаж, вовсе необязательно иметь пятидесятипушечный фрегат. Даже бриг не обязателен. Довольно будет алых губок, томных глазок, нежного голосочка… Ах, донья Анхелес, и почему тебя не назвали Мортирой? Непростительное упущение.

Одна только досада: дон Антонио Гарсия Альварес де Толедо-и-Бомонт, граф де ла Вега, не желает быть взятым на абордаж ни алыми губками, ни томными глазками. Ни даже лучшей во всей Андалусии морсильей.

Двор, интриги, невесты и фейерверки могут провалиться в преисподнюю. Вместе с нежной и беспомощной доньей Ортега.

Тоньо аккуратно составил на пол блюдо из — под морсильи и сел на постели.

— Анхелес, если ты хочешь на праздник, попроси супруга.

Глаза доньи повлажнели, губки округлились от недоумения и обиды, тонкая рука потянула простыню к груди.

— Антонио?

Тоньо стало стыдно. Обижать столь хрупкое и прекрасное создание — грешно. Подумаешь, донья хочет на праздник, совершенно же естественное желание для любой дамы. В их жизни так мало развлечений, вот только и есть, что праздники, флирт, опера и наряды. Но… но Тоньо не поехал ко двору даже с отцом. Политика и интриги — не для него, его воспитывали не как наследника Альбы, в политике и интригах чувствовал себя как рыба в воде его старший брат, Фердинандо. Не зря ж его назвали в честь его настоящего отца, Фердинанда Арагонского, короля Испании милостью божией. Антонио же слишком прям и не искушен в делах двора, он лишь помешает отцу в его делах.

От мыслей о политике у Тоньо враз испортилось настроение. Он совсем отвернулся от доньи Анхелес, и уже было собрался надеть штаны и сбежать от укоризненных вздохов и горестных взглядов, как под окном послышался конский топот. Не меньше полудюжины всадников.

«Любопытно, кого и куда несет под утро, — подумал Тоньо, все же натягивая штаны и не глядя на донью, готовую упасть в обморок от огорчения. — Завтра пришлю ей три дюжины роз и приглашение в оперу. И браслет с черными сапфирами, он прекрасно подойдет к ее глазам. Ангел простит меня, поймет и простит».

Он едва успел подумать про браслет, как конский топот оборвался. Прямо под балконом. Послышались окрики, стук дверного молотка.

Дьявол! Вот только дона Ортеги сейчас не хватает!

Или — это нарочно подстроено? Милая Анхелес хочет стать вдовой, а затем графиней? Донья Мортира, дьявол ее разрази!..

Тоньо обернулся, встретился взглядом с перепуганной и дрожащей Анхелес, устыдился своих подозрений, и в тот же миг дверь внизу открылась, послышались голоса.

— Беги, Антонио, умоляю тебя, беги! — шепотом вскричала донья, спрыгнула с постели, едва прикрытая простыней, и сунула ему в руки камзол и саблю. — Не нужно драться, Антонио, если с тобой… если ты… я не переживу, Антонио!..

В ее глазах было столько волнения, столько страха — за него, Тоньо! Ему бы устыдиться, но совершенно некстати вспомнилось, как за ним уже приходили и вот так же стучали в дверь в самый неподходящий момент.

Пресвятая Дева, лишь бы сейчас это был обманутый супруг!..

— Прости, Анхелес, — пробормотал он, засовывая руки в рукава камзола. Сорочкой он пренебрег, некогда, схватил только саблю. — Я люблю тебя, мой ангел.

Последние слова он говорил, отворяя балконную дверь и выглядывая на улицу.

Увы. Прямо под балконом гарцевали четверо смутных в предрассветном тумане всадников. Слишком смутных, чтобы разглядеть, во что они одеты.

На звук один из них потянул повод, приказывая лошади остановиться, и задрал голову.

Тоньо отпрянул от окна, развернулся к донье Анхелес:

— Черный ход!

Донья кивнула, откинула гобелен с Пресвятой Троицей и распахнула низенькую дверцу. Глаза у нее были несчастные и перепуганные, но движения — решительные. Она даже не бросилась ему на шею и не упала в обморок. Дивный ангел. А за дверью уже слышались шаги.

— Беги, Антонио, скорее!

Он не успел даже перенести ногу через порог, как в дверь доньи постучали…

Сердце оборвалось. Обманутый супруг? Или за ним все же пришли они?..