Часть вторая
CANDIDATUS
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Следующие несколько дней я провел в ожидании гостя, который все не приходил.
Тем временем жизнь вернулась в обычное русло. Работа на полях продолжалась, как и всегда. Арат присматривал за рабами и выполнял мои поручения. Конгрион стряпал, домашние рабы занимались своими делами.
Дни удлинились и стали более жаркими, ночи потеплели (но только не в моей постели, остававшейся по-прежнему холодной). Вифания ни разу не спросила меня о трупе, найденном в конюшне; она уже давно решила, и довольно мудро, что если мои занятия угрожают нашему спокойствию, то это мои тревоги, а не ее. Она редко впадала в гнев или в ярость, как в тот раз, и вовсе не собиралась укорять меня и дальше, предпочтя ни о чем не вспоминать. Своим молчанием моя жена показывала, что ей бесполезно высказывать свое мнение; но я догадывался, что в глубине души она очень волнуется.
Со мной Вифания обращалась холодно и отстраненно, как жены солдат, вечно живущие в ожидании смерти мужей и порицающие их за это, испытывая гнев и отчаяние. Деланное безразличие — это защита от безжалостного Рока. Вифании и раньше случалось показывать свою отчужденность, и я привык к такому поведению, но сейчас к ней примешивалось напряжение и подозрительность, как будто бы я был виноват в том, что по воле Рока в нашу жизнь ворвался обезглавленный Немо — Некто.
Она играет в спокойствие, думал я, ожидая, когда же я сломлюсь и расскажу ей все, что знаю о трупе и обстоятельствах его появления. Иногда я ей уступал, давая понять, что не прочь поговорить с ней на эту тему, но всякий раз она либо искусно уходила от беседы, либо покидала комнату, хлопнув дверью. И в такие минуты, казалось, она способна испортить жизнь всем обитателям поместья.
— Такого бы не случилось, если бы я не женился на тебе, а оставил рабыней, — ворчал я сквозь зубы, но, конечно же, никого рядом со мной не было, никто меня не слышал, да и сам я не верил своим словам.
Метон казался не слишком расстроенным появлением трупа в моем доме. Он вырос в Риме, и, очевидно, безумие городской жизни на него так подействовало, что он считал такие вещи само собой разумеющимися. Как и Вифания, он считал, что это не его заботы, и полностью доверял своему отцу, предоставив ему решать, как поступать в непредвиденных обстоятельствах, какими бы страшными и угрожающими они ни были. Его вера в меня очень трогала, тем более что сам я вовсе не был уверен в себе.
Диана, напротив, становилась все более мрачной и несчастной — скорее, впрочем, из-за разногласий между родителями, чем из-за того, что первой обнаружила ужасное тело. А может быть, я сам обманывал себя, говоря, что на моего ребенка вид обезглавленного трупа не подействует? Ведь иначе мне бы опять пришлось бежать в заросли ежевики и кричать, зажав в зубах тунику. Я старался уделять ей как можно больше внимания, брал за руки, расчесывал волосы, угощал сливками и медом, но она отдергивала руку, роняла на пол лакомства и показывала свое общее недовольство всем миром. Я вздыхал и вспоминал, что она все-таки дочь своей матери.
Тем временем, соблюдая величайшую осторожность, я расспрашивал рабов, стараясь выудить все, что они могли знать о Немо. Но мои расспросы ни к чему не привели. Арат, поклявшийся хранить рот закрытым, а уши открытыми, тоже не добился успеха. Казалось, будто только мы пятеро видели Немо, а до этого он даже не существовал.
Подходил к концу месяц июнь. Приближался квинтилий, а вместе с ним и вершина лета. Весь мир вокруг дремал от жары. Гора Аргентум дрожала, словно отражение в озере. Уровень воды в реке упал, а ее журчание перешло в тихое бормотание. Спать было слишком жарко даже в тени.
И вот наконец появился гость.
Он въехал не в ворота, а прошел по Кассиановой дороге ближе к холму, проложил себе путь сквозь дубовую рощицу и заросли ежевики. Гостя сопровождал великан с волосами цвета соломы, которому явно была маловата его лошадь. Они осторожно и не спеша приближались, внимательно оглядывая мой дом и прилегающие к нему поля, прежде чем подъехать поближе.
Мне повезло — я увидел их раньше, чем они меня, поскольку в это время я находился на вершине холма и разглядывал свое поместье. Даже в самую страшную жару в этом месте иногда бывает ветерок, поэтому там приятнее пережидать полуденный зной.
С другой стороны холма ко мне подошла Клавдия. На ней было грубое крестьянское платье и соломенная шляпа с широченными полями, делавшая ее похожей на гигантский гриб. Мы сидели в тенечке и толковали о прокорме скота, о нерадивых рабах, о погоде — а вовсе не о Немо, политике или ее враждебно настроенных кузенах. Слишком жарко было, чтобы делиться друг с другом секретами или говорить о неприятных вещах. Первой посетителей заметила Клавдия.
— Ах, Гордиан, те двое — ведь это не твои рабы?
— Где?
— Те двое, на лошадях, возле подножия холма. Нет, так ты их не видишь из-за деревьев, а теперь смотри, — сказала она, указывая на них своим корявым пальцем.
— Почему ты думаешь, что это не мои люди? — спросил я, тщательно вглядываясь в даль, но так ничего и не замечая.
— Потому что когда я поднималась по той стороне холма, я видела, как они отдыхали в стороне от Кассиановой дороги. Они прибыли с юга.
— Те же самые двое? Ты уверена?
— Только потому, что один едет на белой, а другой на черной лошади, и тот, что на черной, чрезмерно велик. Мне кажется, что у тебя нет таких здоровенных рабов в поместье.
Наконец-то и я разглядел их внизу, за оливковыми деревьями. Они повернулись к нам спиной и рассматривали дом.
— Ах, да, гости из Рима, как я предполагаю.
«Вот и Катилина пришел», — подумал я.
— Я знаю кого-нибудь из них?
Я кашлянул, стараясь придумать ответ и одновременно вглядываясь в посетителей. Но видел я только их плечи и круглые шляпы.
Клавдия рассмеялась.
— Извини, что я такая любопытная. Сельские привычки; если бы я выросла в городе, то не совала бы нос в чужие дела. А может, и нет. Ладно, спускайся и поприветствуй своих гостей.
Она поднялась и надела шляпу.
— Хотя странно, что они подъезжают к тебе не по дороге, а окольным путем, как разбойники. Ты точно их знаешь, Гордиан?
— Да, — уверил я ее, сам, впрочем, сомневаясь в своем положительном ответе.
Я подождал, когда она отойдет, потом глотнул вина из бурдюка. Те люди внизу тоже выпили вина, передавая друг другу дорожную флягу. Казалось, они очень довольны тем, что их путь подошел к концу. Я тем временем тоже следил за ними. Так продолжалось довольно долгое время, пока мне не надоело сидеть и пока я немного не рассердился. В конце концов, по делу они пришли или нет, они не имели права находиться в моих владениях без моего ведома и разглядывать мой дом, словно шпионы.
Я решил, что с меня довольно их дерзости, и собрался уже спуститься с холма, чтобы встретить их как подобает истинному землевладельцу и гражданину, не вооруженному ничем, кроме чувства собственного достоинства, как вдруг светловолосый великан повернулся и посмотрел в мою сторону. Я не разглядел его лица из-за тени, отбрасываемой шляпой, но он, должно быть, заметил меня и сказал что-то своему компаньону, который так же резко повернулся ко мне. Он приказал высокому оставаться на месте, а сам спешился и принялся подниматься по холму.
Почему я сразу не узнал походку? И очертания тела его были знакомыми, хотя лицо и оставалось скрытым под шляпой. Но только когда он вплотную подошел ко мне, выпалил его имя:
— Экон!
— Отец!
Он снял шляпу и обнял меня, сдавливая мне грудь изо всех сил.
— Надеюсь, что свою жену ты так крепко не обнимаешь.
— Конечно, я так ее и обнимаю! — Он сжал меня еще крепче и наконец отпустил. — Она податлива, как молодая ива.
— Но я-то старое тисовое дерево и могу сломаться, — посетовал я, распрямляя спину.
Он шагнул назад.
— Извини, папа. Я просто очень рад видеть тебя.
В его голосе до сих пор слышались хриплые нотки — след прежней немоты. Девяти лет от роду он заговорил после долгого молчания, и это всегда было для меня чудесным доказательством того, что боги все-таки могут быть щедрыми и милосердными.
— Но что ты тут делаешь? И почему ты так выглядишь? — спросил я, разглядев, что он носит такую же бородку и прическу, как Марк Целий — коротко по бокам, но длинно сверху. Так кто угодно выглядел бы занятно. Марку Целию, с его резкими скулами и красными губами, все это шло, в отличие от Экона.
Мой сын удивленно поднял брови, потом дотронулся до подбородка.
— А тебе нравится?
— Нет.
Он рассмеялся.
— А Менении нравится.
— Глава семьи не должен слишком заботиться о том, что в его облике нравится, а что не нравится его супруге, — сказал я и тут же подумал про себя: «Ах, клянусь задницей Нумы, ты ворчишь, как самый привередливый римский старикашка». — Ну ладно, — поспешил заметить я. — Поступай как хочешь, лишь бы ты не связался с определенной группировкой.
— Что ты имеешь в виду?
— То, что такие стрижки и бородки носят члены определенного политического кружка…
Он засмеялся и покачал головой.
— Это просто такая мода, папа. Но давай поговорим о другом. Я как можно скорее старался попасть сюда. Меня не было в Риме, когда пришло твое письмо, — я был в Байях, по делу одного клиента из Корнелиев; ты ведь знаешь, как хорошо они платят. Вернулся я только вчера. Когда я прочитал твое письмо, то сразу же привел все дела в порядок и постарался отправиться как можно скорее — но, как ты понимаешь, после такого долгого отсутствия я не мог уехать из дома, не проведя с Мененией хотя бы одной ночи. С собой я взял Билбона на случай, если нам действительно будет угрожать опасность. Ах, да, я передал то единственное сообщение Марку Целию.
— Но, Экон, я вовсе не просил тебя приезжать.
— Разве, папа? — Он пристально посмотрел на меня и вынул свиток пергамента из-за пояса. — «Моему любимому сыну Экону, от его любящего отца…» — так много чувств в самом начале, что я сразу насторожился. А потом эти намеки на неожиданности в сельской жизни и на то, что случилось нечто важное, — как будто ты писал под надзором и не мог высказать всего на пергаменте. Сначала ты напоминаешь мне о предстоящем посвящении Метона во взрослую жизнь — как будто я мог забыть об этом и как будто мы еще весной не обсудили это событие со всеми подробностями! Потом, как бы между прочим, ты просишь меня передать послание — явно с каким-то тайным смыслом — шутка, как же! — и просишь быть осторожным и осмотрительным. Ты с тем же успехом мог сесть и написать: «На помощь, Экон, приезжай поскорее!»
— Дай мне посмотреть на письмо, — сказал я и взял пергамент у него из рук. — Ты всегда так тщательно читаешь между строк?
Он пожал плечами.
— Папа, ведь я твой сын. Разве ты не рад моему приезду? Разве ты не этого хотел?
— Да. Да, я рад, что ты здесь. Мне нужно с кем-нибудь поговорить.
Я сел на пенек и приподнял бурдюк с вином.
Экон кинул свою шляпу на траву и опустился рядом со мной.
— Забавно, — сказал он, похлопывая ладонями по шершавой поверхности, — этот пенек такой теплый, несмотря на то, что находится в тени. На нем кто-то сидел до меня?
Я покачал головой и вздохнул:
— Да, хорошо это или плохо, но ты истинный сын Сыщика!
— Не удивительно, что у тебя такое кислое лицо, — сказал Экон, вытягивая босые ноги среди густой травы и греясь под послеполуденным солнцем.
Пока мы разговаривали, тени удлинились. Я все ему рассказал, все, что случилось за последний месяц, а что я позабыл, он выудил из меня своими расспросами. Бурдюк лежал между нами опустошенный. Кони стояли привязанные к небольшой скале, а Билбон дремал в тени.
— Значит, ты предполагаешь, что мертвое обезглавленное тело принес в конюшню Марк Целий, как тайный знак? — спросил Экон, задумчиво глядя вниз, на дом.
— А кто еще?
— Ну, кто-нибудь с другой стороны, — предположил он.
— С какой стороны? Вот в чем вопрос.
— Значит, ты не веришь, что Целий представляет Цицерона?
— Кто знает? Когда я попросил у него письменных гарантий от самого Цицерона, он отказался, хотя и не без причин. Он не хочет, чтобы я был напрямую связан с Цицероном.
— Мы можем обойтись и без него, — сказал Экон. — Я сам могу передать послание Цицерону так, что никто не заметит, и получить от него ответ.
— И что тогда? Предположим, что Цицерон уверит нас в том, что Целий — действительно его агент во вражеском лагере, — разве Цицерон умеет читать чужие мысли? Целий говорит, будто притворяется, что он сторонник Катилины, а на самом деле он служит Цицерону. Но что, если он предатель вдвойне? Вдруг он и на самом деле сторонник Катилины? Так что, если я соглашусь на его просьбу, то так и не узнаю, в чьих интересах меня заставили действовать. Меня словно бросили в яму со змеями — одни более ядовиты, другие — менее, но все они кусаются. Что за выбор — выбирать, какая из змей укусит тебя! И это в то время, когда я считал, что навсегда выбрался из этой ямы…
— Но вернемся к телу, — сказал Экон настойчивым тоном. — Ты говоришь, что это было послание от одной стороны другой?
— Это совершенно очевидно. Загадка Катилины. Голова без тела и тело без головы. Если я хочу согласиться с предложением Целия, то я должен ответить: «Тело без головы». Я сомневался, и вот ответ появился в моей конюшне! Через пять дней после того, как Целий вернулся в Рим. Рановато он начал на меня давить, не правда ли?
— Но только если послание не пришло с другой стороны, как ты заметил.
— Но значение этого послания одно и то же, какая бы сторона его ни послала. Мне нужно сделать то, что мне предложили, — принять Катилину в своем доме. Я тянул с ответом, и вот меня принудили ответить, испугали мою дочь, взбудоражили мой дом.
— Ты думаешь, это сделал Катилина?
— Не думаю, что Цицерон мог скатиться до таких действий.
— Это мог бы сделать и Целий, без ведома Цицерона.
— Да хоть бы и он, какая разница? Кто-то просто решил показать мне, что я в его власти.
— Значит, ты уступил и попросил меня дать ответ Целию.
— У меня не было выбора. Я послал тебе письмо, потому что мог доверять тебе и действительно в глубине сердца надеялся на твой приезд. Не думаю, что мой ответ Целию задержался из-за твоего отсутствия в Риме. Странно, что не последовало никаких действий с его стороны. С момента его отъезда и до появления тела прошло едва пять дней, сейчас же миновал срок более чем в два раза больший. Ты передал мой ответ Целию только вчера, а в промежутке ничего не случилось.
— Приближаются выборы консулов. Собирая голоса избирателей, политики и их приспешники с ног сбились. Наверное, они забыли о тебе на какое-то время.
— Если бы только они забыли обо мне навсегда!
— Или же…
— Да, Экон?
— Возможно, послание — тело — пришло совершенно с другой стороны.
Я едва кивнул.
— Да, я думал об этом. Ты хочешь сказать, мне его подкинули Клавдии.
— Из того, что ты мне про них рассказал, я понял, что они уже угрожали тебе и решили не ограничиваться в средствах. Что там Гней Клавдий сказал насчет убийц?
— Что-то вроде того, что можно нанять в Риме людей, они придут сюда и «прольют немного крови на землю». Или, по крайней мере, мне так передали его слова. Но, как большинство горячих молодых людей, он только грозился, насколько я полагаю.
— А если нет? Его слова наводят на мысль, что он вполне способен оставить труп в конюшне, чтобы напугать тебя.
— Но почему труп без головы? Нет, слишком невероятное совпадение. А если он и хотел кого-нибудь убить, то почему этого Немо, чье имя я даже не могу определить? Почему не одного из моих рабов или не меня? Нет, я подумал раз-другой о Клавдиях, но никаких доказательств их причастности к происшествию не нашел…
На какое-то время Экон задумался.
— А ты расспрашивал своих рабов?
— Не прямо. Я не хочу, чтобы они узнали о Немо. А то — прощай дисциплина.
— Чего ты осторожничаешь? Другие бы вовсе не беспокоились насчет рабов. Они бы подвергли их пыткам, пока бы не обнаружилась правда.
— Другие могут и всех рабов заменить на новых; а я не могу. Кроме того, не в моих правилах действовать жестокостью, ты ведь знаешь. Никто из них ничего подозрительного не видел и не слышал.
— Как же так? Принести тело на конюшню так, чтобы никто не видел, — для этого нужно знать, где в данный момент работают или спят рабы, а для этого, в свою очередь, нужно договориться или расспросить рабов. Может, тебя предали?
Я пожал плечами.
— Я рассказал тебе о своей ссоре с Аратом.
Экон покачал головой.
— Ты же присутствовал на бесчисленных судебных разбирательствах, папа. Представь себе, как Цицерон разбивает твои подозрения. Ты просто не любишь его.
— Я и не обвиняю его. Я никого из рабов не обвиняю. С тех пор как подавили восстание Спартака, римские рабы не восстают против своих хозяев.
Мы посидели в тишине, передавая друг другу бурдюк. Наконец Экон сжал челюсти и нахмурил брови, что, как я знал, предполагало наличие у него некоего решения.
— Мне все это не нравится, папа. Мне кажется, тебе следует покинуть поместье и вернуться в город. Здесь ты в опасности.
— Ха! Покинуть провинцию и переехать в Рим ради безопасности? Ты бы уж лучше посоветовал для скорости плыть против течения. Или покинуть спокойные воды и войти в стремнину ради безопасности.
— В спокойной воде могут быть опасные подводные течения.
— А в стремнинах прячутся острые камни. И водовороты, засасывающие тебя.
— Я говорю серьезно, папа.
Я посмотрел на свой дом. Солнце быстро садилось, освещая поля оранжевым светом. Рабы заводили коз в их загончики. Из зарослей на берегу реки неожиданно выскочили Диана с Метоном и устремились к дому.
— Лето — очень важное время в поместье. У меня есть планы — построить водяную мельницу, например…
— Поместьем может управлять Арат, папа. Для этого его здесь и держат. Ах, да, тебе он не нравится, но я еще не услышал о чем-нибудь подозрительном, из-за чего ему не следовало бы доверять. Перевези Вифанию и детей в город. Побудь со мной.
— В доме на Эсквилине? Он едва вместит нас всех.
— Там много комнат.
— Но недостаточно, чтобы Вифания и Менения вели раздельное хозяйство.
— Папа…
— Нет, тем более что сейчас время выборов, как ты мне напомнил, а я не хочу находиться в городе в то время, когда по улицам ходят толпы кандидатов со своими свитами и каждый рыботорговец на рынке считает себя значительной фигурой и разглагольствует по поводу Республики. Нет, спасибо. К тому же в этом месяце в городе очень жарко. Когда доживешь до моего, поймешь — кости научатся ненавидеть холод, а сердце не сможет переносить жару.
— Папа…
Я поднял руку и сделал суровое лицо, чтобы остановить его. Затем я смягчился и положил руку ему на колено.
— Ты хороший сын, Экон; ты специально ради меня проделал этот путь. Ты предлагаешь мне дом, который я передал тебе. Но я не вернусь в Рим. Не стоит беспокоиться — мне кажется, что Рим и сам меня найдет.
Мы спустились с холма, разбудили Билбона и отвели лошадей в конюшню. Я почувствовал, как с моих плеч свалился огромный груз. Убеждая себя в том, что причиной облегчения является вино, я тем не менее признавал, что вовремя доверился близкому человеку и высказал ему свои тревоги. Возможно, мне следовало послушать совета Экона; кто знает, какой бы путь уготовил мне Рок, если бы лето и осень я провел в Риме, а не в Этрурии? Но я не тот человек, который задумывается над несбывшимся, особенно когда дело касается такого незначительного выбора, — более запутанные и неразрешимые загадки еще только готовились войти в мою жизнь.
Все обрадовались приезду Экона; я и не подозревал, насколько мои домашние были ошеломлены происшествием с Немо, пока Экон не снял эту напряженность. Диана уселась ему на колено и заставила качать ее. (Со смешанным чувством я осознал, что у него в двадцать семь лет могла бы быть дочь такого возраста и что вскоре мне следует ожидать появления внуков.) Метон выказывал одновременно и любопытство, и зависть при виде брата, на десять лет старше его; ведь он еще мальчик, а брат — взрослый мужчина. Несмотря на их разное происхождение и на разрыв в возрасте, они всегда легко ладили друг с другом. Вифания без всякого стеснения похвалила его прическу и модную бородку.
Билбон, охраняющий дом на Эсквилине вот уже много лет, немного потолстел, хотя его плечи были по-прежнему широкими, а кулаки напоминали кузнечные молоты. Диана принялась играть с его поседевшими рыжими бакенбардами, пока Вифания не осадила ее и не пригрозила, что Конгрион не даст ей меда с миндальными орехами.
Экон хотел уехать на следующее утро, но я уговорил его остаться на день. Я попросил его просмотреть хозяйственные записи Арата, которые он нашел безукоризненными, показал ему план водяной мельницы, и он внес в него несколько поправок. Когда мы прогуливались по двору, я показывал ему различные усовершенствования, которых не было в его прошлый визит, и обсуждал с ним план дальнейших работ.
Вечером Вифания сама приготовила простую еду, к которой Экон привык с ранних лет. С тех пор его вкусы несколько утончились, но он похвалил, хотя бы и из вежливости, блюда из чечевицы и ячменя. После ужина рабы вынесли подушки в атрий, и вся семья уселась кругом, чтобы посмотреть на звезды. Мы попросили Вифанию спеть египетскую песню ее детства, и под звуки ее пения Метон и Диана уснули. Мы же сидели дальше под безлунным небом, и по настоянию Вифании Экон поведал нам о своей жизни в городе вместе с молодой женой. Я сидел молча и радовался его рассказу.
Позже Вифания разбудила Метона и приказала ему идти спать в свою комнату, а сама подняла и унесла Диану, оставив нас с Эконом одних.
— Папа, — сказал он, — когда я вернусь в город, я попытаюсь разузнать, насколько это возможно, о планах Катилины и Целия. Секретно, конечно же.
— Не связывайся с опасностью.
Он пожал плечами, и я узнал свой характерный жест.
— Любопытный человек в Риме всегда подвергается опасности, папа. Ты и сам знаешь.
— Даже если так…
— Я не могу спокойно смотреть, как вокруг тебя что-то затевается и как тебя стараются втащить в сомнительное предприятие. Эти люди — которые подкинули безглавое тело — они не остановятся ни перед чем.
— Потому у меня и не остается никакого выбора — только подчиниться их требованиям. Человек, окруженный огнем, не должен бесцельно метаться внутри него. Нужно смело ринуться в огонь и выйти по ту сторону. Это единственный способ остаться в живых.
— И где же ты тогда окажешься?
Я глубоко вздохнул, внимательно посмотрел на звезды и промолчал. Экон не требовал ответа.
Так прошел последний день июня. Наступили календы квинтилия, и рано утром Экон вместе с Билбоном отправился домой, в Рим. Я проводил их до Кассиановой дороги и смотрел им вслед, пока они не превратились в две точки — черную и белую — на пыльном горизонте, который уже начинал плавиться от жары.
Назад: ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Дальше: ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
