— Мы можем встретиться и непосредственно с ним, — предложил Метон, взбираясь на лошадь.

— Но только после того, как добьемся чего-либо от его рабов, — сказал я, сжимая поводья и успокаивая свою кобылу. Но как же избежать встречи с ним? С Кассиановой дороги в его владения ведет только один путь. Если Гней сейчас там, то он нас сразу увидит, или прибегут рабы и сообщат ему о нашем появлении. Он, кажется, не из тех, кто прощает своим рабам, если те ему не говорят о приезжающих.

— Форфекс позволил нам с Катилиной осмотреть шахту и ничего не сказал перед этим хозяину.

— Да, но ведь нам уже известно, что с ним случилось после того.

«Если этот труп и в самом деле Форфекс», — подумал я.

Мы поехали по направлению к горе.

— У меня, кажется, появилась одна мысль, — сказал я. — Мы не поедем по главной дороге, ведущей прямо в поместье Гнея.

— А как же иначе? Ведь холмы слишком крутые, там иногда даже пешком не пройдешь, не то что на лошади.

— Но ведь есть еще одна дорога. Помнишь, как мы наблюдали за Катилиной и Тонгилием?

— Это когда к нам подошла Клавдия?

— Да. От Форфекса Катилина узнал, что существует старая тропа, поднимающаяся вверх по склону и скрытая от посторонних взоров густой растительностью. Он, должно быть, нашел ее, потому и исчез тогда на время. Я, кажется, помню, в каком приблизительно месте он скрылся среди скал и деревьев. Можно попробовать отыскать эту тропу. Тогда можно миновать и дом Гнея, и пастухов в горах.

Мы выехали на Кассианову дорогу, но повернули не налево, к главным воротам поместья Гнея, а направо, по направлению к Риму. Мы миновали хребет холма, и я с чувством сожаления подумал о том, насколько мы уязвимы — нас легко заметить с того места, на котором я так часто любил сидеть. Но, кроме Клавдии, там некого ожидать, а она скоро обо всем узнает, если окажется, что это Гней бросил Игнотуса в мой колодец.

Никакого движения на дороге не было. Я специально задержался на подъеме и осмотрелся по сторонам. Перед нами дорога лентой уходила на юг. Позади нас у самого горизонта, виднелось некое пятно — должно быть, группа рабов или стадо, ведомое в Рим, но они были еще очень далеко. Мы продолжили путь. Хребет холма мы уже миновали, но возвышенности справа все еще скрывали от нас поместье Клавдии. Слева начался крутой подъем, с высокими деревьями и камнями.

— Где-то совсем рядом… — пробормотал я.

Мы замедлили шаг и принялись внимательно вглядываться в заросли. Казалось, никто никогда и не думал вступать в эти запутанные переплетения деревьев и кустов. Через некоторое время я решил, что мы уже проехали нужное место. Справа я уже видел на полях рабов Клавдии.

— Мы заехали слишком далеко, — сказал Метон.

— Да. Вероятно, стоит вернуться.

На обратном пути мы также ничего не заметили, и я уже подумал, что нам следует либо оставить затею, либо, подобно Катилине, продраться сквозь заросли. Тут я услыхал топот копыт, поднял голову и впереди себя на дороге увидел молодого оленя, вышедшего из леса. В том месте, откуда он только что появился, колыхались ветви деревьев. Некоторое время он стоял и смотрел на нас словно статуя, потом подался назад и поскакал в лес. Перепрыгнув через кусты, он приблизился к сплошной стене растительности, но не свернул, а проскочил между валуном и стволом старого дуба. Если бы я моргнул, то мне показалось бы, что он просто исчез в лучах солнца, проникающих сквозь крону деревьев. Это был тот самый знак, о которых пишут поэты, настоящее предзнаменование.

— Там, где исчез олень, — сказал я, — и начинается старая дорога.

Мы подъехали к валуну и спешились. В проходе оставалось достаточно места, чтобы провести лошадей за собой. За валуном оказалось пространство, не замеченное с дороги. Далее мы увидели следы, свидетельствующие о том, что когда-то здесь была тропа, ведущая прямо в гору.

— Этот валун, должно быть, когда-то свалился и загородил дорогу, — сказал я. — После какого-нибудь землетрясения. Да и по всей тропе, мне кажется, валяется немало камней. Для оленей она подходит, но для наших лошадей нет. Придется нам их привязать здесь, а самим пойти пешком.

Дорога подымалась вверх круто и неровно. После того как люди оставили ее, она превратилась в сток для воды. Ветви деревьев вдоль дороги в некоторых местах были сломаны, что свидетельствовало о том, что этой дорогой кто-то совсем недавно пользовался.

Дорога и в самом начале была довольно крутой, а чуть дальше она просто неимоверно подымалась. Камни, разбросанные в русле потока, казались ступенями для титанов.

Даже Метон стал задыхаться и потеть, хотя если бы он шагал один, а не ждал меня, то давно бы поднялся на самую вершину. Сердце мое громко стучало, а ноги превратились в две свинцовые гири к тому времени, как мы достигли открытого пространства, где в прошлый раз привязали своих лошадей и где я заметил противоположный конец этой тропы. Слева дорога вела дальше, в гору, к водопаду и шахте.

Все мое тело протестовало против того, чтобы подыматься дальше, но там, наверху, легче всего встретить какого-нибудь одинокого пастуха.

И долго нам ждать не пришлось. Когда мы приблизились к каменным ступеням, ведущим к водопаду, я услыхал блеяние козленка и голос пастуха, уговаривающего его замолчать. Мы отошли в сторону, к падающей воде. Звук водопада усилился, но также усилился и голос пастуха.

Мы прошли через сплетение виноградных листьев и оказались возле самого озера, по краям которого вздымалась пена. Там было довольно сумеречно из-за нависавшей над нами скалы и высоких деревьев, окружавших озерцо. Повсюду валялись кости и черепа, которые мы уже видели однажды сверху. По моей спине прошла дрожь; здесь было так мрачно и сыро даже в жаркий день.

Мы прошли еще немного и увидали пастуха. Он был очень молод, почти мальчик, моложе Метона, одет в рваную тунику, на ногах истертые сандалии.

Шум водопада заглушил наши слабые шаги. Когда мы предстали перед ним, молодой пастух так сильно вздрогнул от неожиданности, что едва не упал. Он зашатался, замахал руками и свалился бы в воду, если бы Метон не удержал его.

Пастуху удалось обрести равновесие, и он выдернул руку из ладони Метона. Козленок заблеял, пастух крепко обхватил его, так что пальцы его побелели. Он со страхом переводил взгляд с меня на Метона.

— Кто вы? — наконец проговорил он. — Вы живые или мертвые?

Забавный вопрос, подумал я, но тут же вспомнил о разбросанных черепах и костях и о якобы обитающих в этих местах лемурах.

— Очень даже живые, — ответил я достаточно уверенно, ведь лемуры наверняка не чувствуют устали и боли в ногах.

Пастух продолжал смотреть на нас исподлобья, держась поодаль.

— Да, мне показалось, что рука у тебя теплая, — сказал он Метону. — Но что вы здесь делаете? Вы друзья хозяина?

— А ты сам что здесь делаешь? — ответил я вопросом на вопрос.

— Меня заставили сюда прийти, потому что я самый молодой. Кто-то услыхал, как возле водопада блеет козленок, и послали за ним меня. У него копытца застряли между камней. Никому ведь не хочется спускаться сюда из-за них… — Он невольно огляделся по сторонам.

— И кто же именно послал тебя? — спросил я. — Форфекс?

— Форфекс? — Он как-то странно вздохнул.

— Да, Форфекс, тот самый, что руководит всеми пастухами.

— Теперь уже нет. После того как… — На его лице снова появилось удивленное выражение. — А хозяин знает, что вы здесь?

— Скажи нам, что случилось с Форфексом, — Произнес я насколько возможно более властным голосом. Рабы Гнея Клавдия, должно быть, привыкли именно к такому обращению и не станут задавать лишних вопросов даже незнакомцам. Это ясно из того, как сам хозяин обращается с ними.

— Форфекс… Но хозяин вовсе не хотел… Он, конечно, бьет нас иногда, но никогда еще… по крайней мере, своими руками… насколько мне известно…

— Значит, Гней Клавдий убил Форфекса, не так ли? — спросил Метон, глядя на меня с едва заметной улыбкой.

У него были причины испытывать гордость, но он поспешил с вмешательством в разговор. Он не был ни достаточно старым, ни достаточно властным, чтобы раб его испугался. Пастух снова замолчал и подался назад. Козленок беспокойно заерзал в его руках.

— И как же твой хозяин убил Форфекса? — спросил я строго, делая шаг вперед и пристально вглядываясь пастуху прямо в глаза. Он ведь всего лишь мальчик, и хозяин часто наказывает его. Он не способен противиться прямой атаке, даже если его спрашивает чужой человек, не имеющий на то никаких прав…

— Его голова… Не так давно Форфекс поранил голову…

Я вспомнил, как Форфекс ударился головой о выступ в потолке пещеры, испугавшись лемуров, как по его лицу текла кровь, как он стонал, пока мы вели его вниз.

— Да, продолжай.

— После этого он слегка повредился в уме — стал двигаться медленней обычного, забывал, о чем говорил, жаловался на боль в голове, просыпался по ночам и блеял как козленок.

«Бедный Форфекс, — подумал я. — Соблазнившись деньгами Катилины, ты дал увести себя туда, где жили твои скрытые страхи».

— Хозяин иногда нетерпелив; он и раньше наказывал Форфекса за глупость, но после того случая и вовсе взбесился. Он повторял, что тот сам виноват, не следовало ему водить незнакомцев в шахту. Но вы, должно быть… — Он посмотрел на нас с растущим страхом.

— Не важно, продолжай! — настаивал я.

— Несколько дней тому назад хозяин приказал Форфексу забить одну из коз, но тот перепутал и заколол другую, или так сказал сам хозяин. И вот хозяин так рассердился — бегал от гнева, стремительно, словно молния, которая ударяет в гору. Он исхлестал Форфекса кнутом и разорвал его тунику. Кнут пропитался кровью. И тут лицо хозяина изменилось. Я стоял рядом и все видел. Я так и похолодел от ужаса. Хозяин словно решил про себя, что Форфекс уже не нужен ему, ни на что не годится, как разбитая глиняная бутыль. Он взял хлыст за рукоятку и принялся ею наносить удары, а она сделана из железа и полосок кожи, прибитых железными заклепками. Он стал бить Форфекса прямо по голове, смеясь и приговаривая: «Если уж жалуешься на голову, то мы тебя сейчас излечим!» Все это время Форфекс жалобно кричал, стонал, а потом принялся издавать другие звуки. Ах, пожалуйста…

Лицо пастуха сделалось белее мела. Глаза покраснели от слез. Он неуверенно заморгал. Козленок задергался сильнее, и мальчик уже не смог его удержать. Тот с громким цокотом копыт приземлился на камень, упал в воду, но тут же выскочил и побежал через кусты по направлению к тропинке, стряхивая капли воды.

Молодой пастух прислонился к скале и медленно опустился на камень, сжимая руками живот.

— Мне плохо от этого, — сказал он слабым голосом.

— Да, я не сомневаюсь, — сказал я. А что стало бы с ним, если бы он увидел Форфекса сейчас? — И когда это произошло?

— Пять дней тому назад.

— Ты уверен?

— Да. Как раз после ид. Хозяин некоторое время был в Риме на выборах, а потом вернулся. Он сказал, что выборы прошли, как ему хотелось, но что у него все равно плохое настроение. Возможно, с ним что-то случилось за время пребывания в Риме. Мне показалось, что он просто хотел придраться к Форфексу, не важно из-за чего.

— Пять дней тому назад, — сказал я, обменявшись взглядом с Метоном. — А прошлой ночью Клемент сказал нам, что слыхал шум за три-четыре ночи до того — как раз все сходится. И что сделали с телом Форфекса?

— Принесли сюда, — сказал мальчик мрачно. — Когда с ним было покончено и он валялся на полу весь в крови… — Он всхлипнул.

— Продолжай.

— Лицо хозяина снова изменилось. Мне показалось, что он не вполне осознавал, что делает, если вы понимаете. Его глаза — никогда я не видал такого выражения, разве что у некоторых рабов, как будто он испугался своего поступка. Говорят, что есть такая богиня, которая наказывает людей, даже свободных, если они слишком много себе позволяют. Такое греческое слово… — Он наморщился.

— «Хюбрис», — сказал я. — Дерзость, граничащая с безумием, высокомерие, переходящее через все рамки. И за эту «хюбрис» наказывает богиня возмездия Немезида.

— Возможно, и так, — продолжил пастух, — но не слыхал я, чтобы какие-то боги спускались на эту гору. Видимо, хозяин на некоторое время понял, что зашел слишком далеко. Он уронил кнут, задрожал. Но затем сжал челюсти, кулаки и попытался сдержаться. Он огляделся по сторонам, осмотрел комнату, прищурив глаза, хотя было очень светло. А потом посмотрел на меня, потому что я случайно оказался рядом. «Прибери-ка здесь, — крикнул он мне, как будто дело шло об обычном мусоре. — Прибери и отнеси то, что от него осталось, к водопаду! Сбрось его с утеса, пусть лежит там с остальными!»

— И ты так и сделал?

— Да, только мы не сбросили его с утеса. Мы принесли его к пруду. Один из старых рабов сказал, что следует раздеть его и обмыть. Потом некоторые принесли молитвы разным богам. Даже у рабов есть боги, хотя мне кажется, что на этой горе никто из них не живет, и уж конечно, не ваша Немезида. Потом мы положили его в расщелину между камнями. Сверху насыпали земли и маленьких камней, а потом ушли. Становилось темно. Никто не хочет оставаться здесь после темноты.

— Бедный Форфекс! — сказал я. — Его оставили среди лемуров, которых он так боялся. И он может войти в их число.

— Вот почему никто и не хотел искать здесь козленка. Всегда ведь боялись старых духов, а теперь к ним прибавился и Форфекс. Как же его лемур сможет успокоиться после такой смерти? Он никогда не сможет отомстить хозяину; у того слишком много власти. Но что касается бедного, несчастного раба… — Голос мальчика перешел в шепот, он испуганно озирался по сторонам, оглядывая мрачные скалы и тени от деревьев. — Он где-то здесь, смотрит на нас.

— Мне кажется, что нет, если лемуры и в самом деле привязаны к смертным останкам. Пойдем, покажешь нам, где вы его оставили.

Мальчик побледнел.

— Пойдем! — повторил я. — Если я прав…

Метон откашлялся.

— Если мой сын прав, то тела там уже нет. Покажи нам, где оно лежало!

Стоило даже поблагодарить Гнея Клавдия за то, что мальчик так беспрекословно повиновался грубому приказанию. Другой раб не сразу бы согласился, его еще стоило бы пару раз ударить и пригрозить, прежде чем он показал бы нам могилу того человека, чей дух, по его мнению, охотится за ним. Молодой же пастух сразу повел нас, хотя его и била крупная дрожь.

— Как раз вон за тем большим камнем, — сказал он дрогнувшим голосом. Он указал нам дорогу, но сам дальше не пошел.

Мы с Метоном прошли мимо него, взобрались на большие сдвинутые камни и посмотрели в расселину.

— Тела нет, — сказал я.

— Нет? — Пастух против своей воли приблизился к нам. Он осматривал пустое место с суеверным ужасом на лице.

— Но это дело рук не богов и не лемуров, — поспешил я заверить его. — Сюда его положили люди и люди же и унесли.

— Тот же, кто и убил его! — заявил Метон.

Я повернулся к нему и нахмурился. У нас еще нет доказательств. И не следует говорить такие вещи о хозяине в присутствии его раба, а то он вскоре всем расскажет о нас.

Метон состроил физиономию мне в ответ… Ведь он оказался прав насчет Форфекса. Чтобы удостовериться, он спросил раба:

— А на руке Форфекса был какой-нибудь опознавательный знак?

— Знак? Ты хочешь сказать — родимое пятно на левой руке?

На лице Метона отразился полнейший триумф.

— Но куда делось тело? — спросил раб.

— Не тебе знать, по крайней мере, сейчас, — сказал я. — Ты и так подвергаешься опасности, рассказав нам о гибели Форфекса. Мне следует отблагодарить тебя, только у меня с собой ничего нет.

— Вам ничего и не нужно давать мне, — сказал пастух. — Хозяин запрещает нам иметь собственные вещи. Тот человек, что просил показать шахту, дал Форфексу несколько монет, но хозяин отобрал их.

— А тот человек, что просил показать шахту, — он возвращался?

Мальчик пожал плечами.

— Я не знаю. Я никогда не видел его. Я пас стадо на той стороне, когда он приходил. — Он прищурил глаза. — Говорят, с ним еще были люди. Это вы?

— Если я и раньше не отвечал на твои вопросы, то тем более мне не следует отвечать сейчас, — сказал я, улыбнувшись. — Чем меньше ты знаешь, тем лучше для тебя. Ты даже должен забыть, что видел нас.

— Как лемуры в дымке тумана.

— Именно так, если хочешь.

— И еще один вопрос, — сказал Метон. — Когда Форфекса положили здесь, что было с его головой?

— Вся избита до неузнаваемости. Я же говорил, — сказал раб, снова бледнея.

— Да, но она была на плечах?

— Конечно.

— Не отрезана? Ведь если она так пострадала…

— Тело было целым! — запротестовал пастух дрогнувшим голосом.

— Не стоит упорствовать, — сказал я Метону, кладя руку на его плечо. — Скажи, а умирал ли кто еще из пастухов около месяца тому назад? — спросил я, вспомнив о Немо.

Мальчик потряс головой.

— А среди других рабов твоего хозяина?

— Нет. Как-то один из кухонных рабов умер от лихорадки, но это было год тому назад. С тех пор умер один Форфекс.

Мы спустились с камней, прошли мимо разбросанных костей и перешли поток. Молодой пастух продолжил свой путь, а мы с Метоном немного задержались. Неплохое здесь все-таки место для отдыха, хотя так много страшных останков. Неплохое место для вечного успокоения рабов, столь несчастных в жизни, трудящихся под жарким солнцем или в кромешной тьме шахт.