Преображенный дух человеческий обретает безстрашие в дарованном ему Богом смирении, ибо безсмертная жизнь — это и есть смирение, не имеющее в себе ни тени безпокойства, ни страха за свое безсмертие. Боже, напитай меня причастием истины Твоей, чтобы пребывать в Тебе вместе с теми, кто вкусил Небесного Твоего Причащения и ныне насыщается ненасытимо радостью пребывания в Тебе и в непрестанном молитвословии, восхваляя и благодаря Тебя, Творче мой и Создатель!

Целомудренное сердце приходит к чистоте. Чистое сердце, вникая в себя, находит Бога и зрит Его напрямую.

Утром послушник спешно ушел на Псху известить людей, чтобы меня вывезли для лечения на Псху. За мной приехал Василий Николаевич и отвез на лошади в село, устроив в своем доме. Его жена по моей просьбе отварила мне целое ведро сладкой свеклы. Что было удивительно: мне хотелось есть ее не переставая. Чем больше я ел свеклы, тем больше ее хотелось. Никакая другая пища не привлекала меня. С каждым днем силы мои восстанавливались, и я стал чувствовать себя значительно лучше. В конце недели вертолетом прилетел фельдшер, вызванный по рации лесничим. Он послушал мое сердце и сделал заключение:

— Сильный авитаминоз. Сердце ослабело, поэтому начался отек. Но сейчас здоровье идет на поправку. Какие лекарства вы ему даете? — спросил фельдшер у окружающих.

— Да он только одну вареную свеклу ест, доктор! — ответил за всех пчеловод.

— Вот как? А это именно то, что ему нужно, потому что свекла укрепляет сердце!

Отек быстро прошел и с тех пор не возобновлялся.

В семье Василия Николаевича горе жило всю зиму: сына так и не нашли. Пчеловод и его жена попросили отслужить молебен Матери Божией. Все их просьбы заключались в одном — найти хотя бы его тело. Сочувствующие горю этой семьи собрались у них в доме. Пришел с женой и милиционер. Молебен прошел под вздохи и слезы женщин. После службы никто не хотел уходить, начались разговоры о происшедшем. Выяснилось, что в день исчезновения парня некоторые охотники слышали крики в районе пасеки. Кто-то вспомнил, что в тот день в тех местах охотились сыновья неверующего старика. С одним из его сыновей зимой поссорился сын Василия Николаевича. Именно этот парень приходил ко мне в келью на Грибзе.

На следующий день в дом пчеловода пришел взволнованный старший лесничий и шепотом попросил меня выйти и переговорить с ним наедине:

— Батюшка, посоветуйте, что делать. Я нашел тело в реке возле пасеки. Паводок вынес труп и понес по реке. Мне удалось выловить его. Убитый, по-видимому, был спрятан в воде под обрывом, завернут в полиэтилен и придавлен камнями. Потому мы и не смогли его найти… Боюсь им говорить об этом…

— Скажите Василию Николаевичу! Не нужно откладывать, — посоветовал я. — Неизвестность еще хуже…

Когда хозяева узнали о случившемся, в доме начались рыдания, беготня и хлопоты. К вечеру мужчины привезли тело. Фельдшер, после осмотра тела, утвердительно заявил, что оно попало в воду уже мертвым. На голове были найдены следы от удара. Многие высказывали предположение, что парень оступился, ударился головой о камень и утонул. Милиционер, негодуя, сказал, что он так этого не оставит и убийцу найдет непременно.

Мне пришлось служить панихиду. Убитого хоронили всем селом. Но нам уже было ясно, что убийцы тоже приходили на похороны и делали сочувствующие лица. После похорон Василий Николаевич отозвал меня и со слезами на глазах признался, что в гибели своего сына он видит наказание Божие:

— Пока вас не было, этой зимой мой сыночек обворовал церковь, где хранились гуманитарные вещи и продукты для бедных, а литургические сосуды отвез и продал в городе! Прости его, Господи! Простите его, батюшка!

К одной печали добавилась другая печаль из-за того, что парень сильно запутался в жизни и сам ускорил свой конец. Как мог я успокоил моего друга, уговаривая его принять случившееся как волю Божию, а сосуды для церкви достанем другие.

— Если мы все же найдем убийцу, что с ним делать? Мои сыновья убьют всю их семью на месте! — горестно недоумевал пчеловод, сдерживая себя, чтобы не озлобиться. — Шишин говорит, что тогда в селе начнется вендетта. Валера тоже не знает, что с убийцей делать, тюрьмы ведь на побережье разрушены…

— Оставьте это дело Богу, Василий Николаевич! — высказал я свое мнение. — Бог Сам накажет тех, кто совершил такое злодеяние. А верующих Он не оставит Своей милостью…

Обнявшись, мы тихо стояли в темной комнате. Слезы пчеловода капали на подрясник и прожигали мне грудь. В своей беде он стал мне ближе всех на Псху, словно самый родной человек, и частью моей жизни на самом трудном ее этапе.

Милиционер, у которого в прошлые годы отец работал следователем по особо опасным делам, проявил немало изобретательности и постепенно разыскал свидетелей убийства. Он нашел человека, охотившегося в тот злополучный день недалеко от пасеки. Путем осторожных расспросов Валерий выяснил, как совершилось убийство.

Этот охотник, боясь мести братьев, долго скрывал то, что он оказался невольным свидетелем преступления. Выяснилось, что сына Василия Николаевича убили неверующие старик и его младший сын. Они ударили парня прикладом автомата и затем добили его, когда он начал кричать. После этого обернули полиэтиленом и утопили в глубокой выемке под крутым берегом реки, придавив камнями. Но паводок помог обнаружить это злодеяние. Догадка лесничего оказалась верной.

Запугав угрозами случайного свидетеля преступления, убийцы успокоились и считали, что дело закрыто. Все это с гневом поведал мне Валерий, поднявшись в келью на Грибзу.

— Серьезная проблема, батюшка. Знаю точно, кто убил, и могу доказать. Сдать убийц в сухумскую милицию? Но их выпустят через месяц, так как старший брат назначен абхазами главой администрации на Псху. Убить из засады отца и сыновей? Но это не по-православному… Сейчас вся эта семья ходит в горы, держась вместе. Все вооружены автоматами. Как поступить? — опустив голову, задумался милиционер.

— Не знаю, Валера. Оставь все на волю Божию. — после долгого молчания посоветовал я. — Бог Сам решит все как нужно, раз тебе нет поддержки от властей…

На этом мы попрощались. А мной овладела печаль: зло на Псху взяло верх, так как полная анархия и безвластие в стране дали возможность злодеям жить и действовать безбоязненно, утверждая свою силу автоматами и прикладами. К тому же Василий Николаевич по простоте открыл место моей кельи одному из убийц. В тот же день я с утра поднял к заветным скалам топор, пилу, полиспаст, молот и железные скобы, чтобы начать строительство церкви в честь Рождества Пресвятой Богородицы. Этот праздник был особенно дорог для меня, потому что в этот день я когда-то стал иеромонахом.

Отобрав продукты для верхней кельи — муку и крупы, нагрузившись вдобавок тяжелой брезентовой палаткой, я отправился вверх еще раз. Но к полудню быстро собрались огромные тучи, подул холодный ветер, и хлынул такой ливень, что все вокруг исчезло под сплошной завесой дождя. Скользя по размокшей глине, цепляясь руками за мокрые ветки кустарника, я вылез к моим скалам. Ливень хлестал во всю свою мощь, сопровождаемый вспышками молний над самой головой и страшными раскатами грома.

Когда я начал ставить палатку, стало нестерпимо холодно. Дрожа от ветра и холодного ливня, потоками низвергавшегося с потемневшего неба, я затянул последние растяжки и заглянул внутрь моего трепещущего убежища. То, что творилось в нем, ужаснуло меня — вода на несколько пальцев стояла на дне палатки. Когда я начал вычерпывать ее посиневшими руками, посыпался град. Крупные горошины больно били по спине. У меня перехватило дыхание. Сил сражаться со стихией уже не оставалось. Из последних усилий я принялся кричать: «Господи, помоги! Помоги мне, Боже!»

Кое-как удалив воду, я кинул внутрь полиэтиленовую пленку, затем коврик и, выбросив на дождь мокрую одежду, забрался в спальник. Только тогда, свернувшись в комок, мне удалось прийти в себя — и слезы благодарности Богу за то, что я еще жив, душили меня. Жить постоянно на пределе своих сил и возможностей невыносимо, но та радость, которая приходила в душу после пройденных переживаний, — непередаваема. Читая про себя Иисусову молитву, я уснул под шум дождя и раскаты грома.

Проснулся я среди ночи оттого, что по мне кто-то бегал. Я прислушался: по быстрым прикосновениям понял, что в палатку проникли мыши. С фонариком в углу палатки я обнаружил дыры, которые проделали мыши. Пришлось до утра гонять их, хлопая ладонями по брезентовому полотнищу. Утром я завязал дыры веревкой и на время избавился от назойливых соседей. На маленьком ручье я поставил небольшой отрезок пластикового шланга, и эта крохотная струйка пока обеспечивала меня водой.

Пихты на склоне почти все оказались очень большими, до полуметра в диаметре возле комля. Тонких пихт я не нашел, пришлось валить какие есть. Стволы ложились хорошо, верхушками вниз по склону. Так их было легче подтаскивать к строительной площадке. Некоторые из сваленных деревьев, после того как я снял с них кору и распилил, заскользили вниз и ушли в обрыв. Тут-то и пригодился полиспаст, которым мне удалось вытащить их наверх. Удивительно было смотреть, как огромное бревно двигалось вверх усилием человеческих рук, подчиняясь законам механики.

Когда я готовил себе тесто для лепешек, которые пек на костре в крышке из-под котелка, мелкие крошки падали на землю. Меня поразило, что эти комочки теста принялся уплетать, похоже, с видимым удовольствием, небольшой паучок, спустившийся сверху на тоненькой паутинке. Заметив ползущую улитку, я предложил и ей кусочек теста. Она внимательно осмотрела его и взялась поедать этот комочек, словно всю жизнь питалась тестом.

«Вот теперь и у меня здесь новые добрые друзья… — подумалось мне. — В отличие от жестокого мира, где убивают и воюют ради гордыни тленного мира сего, который сам подобен мимолетной тени…»

Периодически я спускался в келью для служения литургии. Молодой папоротник и грибы, которые удавалось набрать по пути, разнообразили мой рацион. Иногда на пихтах попадался огромный древесный гриб, размером с корзину и похожий на морскую капусту, с приятным вкусом и запахом. Такой гриб приходилось нести в руках, и его, если погода стояла прохладная, хватало на неделю.

Наступили жаркие дни. Оставив на ночь сваренную «морскую капусту» в котелке, утром я почувствовал душок, словно у палатки лежал труп. Этот запах источал мой гриб. Жалко было спускаться за продуктами и терять день на подъем обратно. Я вспомнил, как пустынники ели тухлую рыбу, и тоже решил воспитать в себе начатки безстрастия. Перекрестив испорченный гриб, я смело приступил к нему, но очень скоро понял, что ошибся. Дыхание перехватило, живот свело, в глазах все позеленело. Я кинулся к моему ручейку: остатки пластмассовой трубки валялись на земле, изгрызанные медведицей. Как я ни пытался губами поймать небольшие капли воды, стекающие по камням, только перепачкался грязью. Пришлось добираться до водопада, где, почти теряя сознание, погрузил голову в прохладные струи. До вечера я лежал у водопада, не обращая внимания на медведицу, которая недовольно бродила в борщевике, ворча и ломая кусты. Как я выжил, не знаю, но понял, что безстрастие не следует практиковать без рассуждения.

Вскоре закончился «гуманитарный» сахар, соли осталось в банке совсем на донышке, и я решил приучить себя жить без этих продуктов. Если без сахара было еще терпимо, то без соли супы из папоротника, крапивы и грибов стали вызывать сильные желудочные расстройства. Но вот закончился сахар, и я заметил, что силы мои быстро убывают, а движения походят на движения альпинистов, находящихся на большой высоте. Каждый шаг давался с усилием, и приходилось часто отдыхать, чтобы отдышаться. Прошел месяц без соли и сахара, сил для работы почти не осталось, пришлось спуститься в келью за пополнением продуктов.

Соль и сахар я принес в одинаковых полотняных мешочках. Чтобы сахар не отсырел, я высыпал его в банку и, попив чаю с сахаром и лепешкой, отправился работать. Движения сразу стали быстрыми и энергичными, и в тот день я трудился дотемна. Вернувшись в палатку, я вспомнил, что не высыпал из мешочка соль в банку, и заполнил ее солью. Спохватившись, я от расстройства ударил себя по лбу: сахар и соль оказались в одной банке. При свете свечи пришлось ложкой отделять соль от сахара, но помол этих компонентов был очень мелким, и я быстро убедился, что разделить их не удастся. В огорчении я перемешал ложкой вместе сахар и соль, решив, что буду добавлять эту смесь в супы и в чай. На этой смеси удалось продержаться еще месяц, пока меня не начало тошнить от одного ее вида. С тех пор я отказался от сахара и брал в горы только мед.

Боже, если я умер в Тебе и снова жив, тогда смерть уже не страшна душе моей. Если же я родился в Тебе по Твоей благодати в новую жизнь, то в ней не может быть смерти, чтобы опасаться ее. Твоя истинная жизнь — вечное и неизменное есмь, где нет ни вчера, ни завтра, ибо в ней нет никакого времени. Тело мое, которое я называю своим, всего лишь земной ночлег мой, но дух, который во мне, преображенный Твоей благодатью, имеет вечное пребывание в Твоей неизмеримой вечности.