Блаженно сердце, возжелавшее освободиться от бремени помыслов и узреть Бога так, как есть, ибо не оставит его Господь без милости Своей. Только свободное сердце, не связанное грехом, может воспевать искреннюю хвалу Господу, и только смиренной душе дано радоваться радостью свободы во Христе. Поистине лишь в сыновьей любви чистый ум может изливаться в искренних славословиях и молитвах, возлюбив до конца Бога и Отца своего.

Ум может успокоиться только в своей чистоте, с помощью поста и молитвы, но помыслы непрерывно возмущают его. Сердце может обрести благодатный мир лишь в Боге, в Котором оно очищается благодатью, но страсти постоянно воздвигают в нем медную стену, отделяя его от Бога. Поэтому борьба со страстям и стала для меня основной задачей.

Пчеловод, зайдя к нам в гости, передал, что на Псху приехал знаменитый старец и с ним группа почитателей из Москвы. Начальник скита объявил, что почтить приехавшего духовника — наша святая обязанность, и собрал всех, чтобы в полном составе отправиться в Псху. Мне очень не хотелось бросать только начавшуюся молитвенную жизнь и окунуться в сельскую суету, но, помня наставление отца Кирилла, сказал:

— Как благословишь, отче!

Архимандрит внимательно посмотрел на меня и вдруг принял мою сторону:

— Отец, кто-то должен остаться в скиту, пока нас не будет… А если эта встреча получится интересной, то мы с тобой вдвоем снова сходим к приехавшему старцу!

Для меня изменение отношения отца Пимена стало настоящим откровением: стоило мне смириться и подчиниться послушанию, которому противилось все мое сердце, как мой друг сделал шаг навстречу и отменил это послушание.

«Значит, Бог смотрит на наше намерение больше всего, вот как! — отметил я для себя. — Когда я отсекаю свою волю, то именно этого ждет Господь. И потом уже не имеют значения никакие наши действия…»

Через два дня все наше братство во главе с архимандритом вернулось в скит. Мой друг высказал свое мнение:

— Хорошо, что ты не ходил на Псху! Я сильно разочаровался в старце и его чадах… Что он ни скажет, все его слова записываются на магнитофон. И вообще, вокруг него слишком много экзальтации! Вот, кстати, тебе письмо от матушки Ольги…

Матушка вкратце писала о своей жизни и о переписке с отцом Виталием, живущим в Тбилиси. Заодно она передала благословение от сухумского монаха-затворника. Монах сообщал, что отец Кирилл рассказал ему о нашем горном ските, и он рад, что мы поселились на Псху. В конце отец Тихон советовал нам не оповещать приехавших из Москвы гостей о наших целях, потому что у нас с ними разные пути. Я показал эти строки из письма моему другу, и он удивленно заметил, что старец-затворник верно сказал о том, что он и сам ощутил при встрече. Наш поэт, заинтересовавшись известным духовником, остался на Псху и затем улетел вместе с москвичами.

Но одна сельская новость обратила на себя наше внимание.

— Там один человек, чадо известного старца, затеял строить церковь в селе и собирает деньги на строительство… Что ж, церковь — это дело хорошее! — рассказывал за чаем отец Пимен.

Как потом выяснилось, собранной суммы после сборов оказалось достаточно. Вместе с пожертвованиями из Москвы ее вполне хватало на все работы по храму и даже на церковную утварь. Сельчане, посоветовавшись между собой, положили все деньги, для пущей сохранности, в тбилисский банк, не доверяя сухумским сберкассам.

Чем больше мне открывался мудрый совет батюшки о послушании, тем больше требовалось от меня самоотречения. Однажды, в один из осенних дней, мой товарищ объявил:

— Нужно помочь семье Василия Николаевича чистить орехи. Заодно он обеспечит нас на зиму в виде благодарности овощами и кукурузой. Завтра все идем на Псху! Отец, ты идешь со мной? — испытующе поглядел на меня отец Пимен.

— Благослови, отче! — с готовностью ответил я, с ужасом представляя себя за чисткой орехов в окружении женщин. Мой ответ пришелся по душе архимандриту. Он подумал и сказал:

— Знаешь, отец, я сам схожу и посмотрю, нужна ли наша помощь на Псху.

Он ушел утром и к вечеру вернулся:

— Хорошо, что я все разузнал! Там много женщин собралось на помощь семье Василия Николаевича. Если бы мы пришли, то нам было бы неудобно сидеть с ними за орехами! А хозяин просит прощения и говорит, что он сказал это, не подумав… Лучше будет, если мы поможем ему собрать урожай яблок в колхозном саду!

К этому предложению все мы присоединились с большим удовольствием. Сад действительно был большой, и год выдался урожайный. В благодарность за собранный урожай Василий Николаевич прислал нам два мешка лучших ароматных яблок. Моя душа преисполнилась благодарности к отцу Кириллу за его проницательные советы: на наших глазах начальник скита набирался опыта и мудрой зрелости, что вызвало к нему всеобщее уважение.

Приближающаяся осень поджимала все сроки, и нам с архимандритом пришлось обдумать самые срочные дела: первое — сделать печь и оборудовать временную домовую церковь, второе — помочь мне построить уединенную церковь и келью на Грибзе. Отец Кирилл благословил в скиту сделать общий огород для обеспечения всех нас продуктами и настоятельно рекомендовал построить скрытую церковь на максимальном удалении от жилья, чтобы иметь совершенное уединение.

Для выполнения старческого благословения мы разделились на две строительные бригады, по взаимному согласию с отцом Пименом. С моим другом остались более опытные помощники постарше — двое из Москвы и подслеповатый работящий послушник из Сухуми. Со мной на Грибзу попросились Валерий и Адриан. Предстояло забросить на найденную нами поляну такой же тяжелый груз, который когда-то мы принесли пустынникам: кувалду, клинья, топоры, лопаты и гвозди. Мой рюкзак был настолько тяжел, что мне пришлось надеть его на спину сидя на земле. Двое друзей с усилием подняли меня и поставили на ноги. Рюкзаки ребят тоже заставили их покряхтеть: они несли палатки, продукты и большой запас соли.

Тропа уже не представлялась такой ужасно запутанной, как раньше. Теперь мы старались присматриваться ко всем ее поворотам и запоминать ориентиры. До середины пути, где слева, ниспадая с высоких скальных уступов, тропу пересекал большой водопад, нас сопровождало все братство. Там мы сделали тайник, куда положили дополнительный запас продуктов, чтобы подольше поработать на Грибзе. Нашей первой задачей было заготовить бревна для церкви. Но при этом рубка пихт, как предупредил нас лесничий, должна проходить в полной секретности. Он строго-настрого потребовал маскировать все следы самовольных порубок, поскольку незаконная стройка разрешена только под его личную ответственность. Наше воодушевление било через край, и мы решили работать на Грибзе до тех пор, пока не закончатся продукты.

На знакомой папоротниковой поляне мы поставили две палатки под громадным, в несколько обхватов, ветвистым буком. Рядом растянули на ветвях кустарника пленку для защиты очага от дождя и приготовили наш первый ужин. На месте будущей Троицкой церкви соорудили крест и прочитали перед ним наши первые молитвы. С крестом местность преобразилась: она перестала казаться дикой и пугающей. Хлеба у нас не было, поэтому мы варили пшено, которое заменяло нам хлеб. Из сыроежек варили бульон, он служил добавкой к каше. Впервые мы вдоволь отведали молодых побегов папоротника-орляка, которые нам пришлись по вкусу. Сильно выручали грибы, в основном грузди, но их приходилось вымачивать в роднике, чтобы отбить страшную горечь.

В те годы каждый день летом, после обеда, гремел гром, собирались большие кучевые облака и проливались теплые дожди. В лесу стоял влажный воздух. Мелкая мошкара облепляла лицо и руки, но зато грибы росли в изобилии по всем полянам. Самым удивительным среди грибов оказался странный нарост, растущий на стволах пихт, — золотисто-белый шар с чистым свежим запахом, представлявший собой массу переплетенных волокон в обхват руками. Мы назвали его «морская капуста». Одной такой находки хватало на неделю.

Другим подарком для нас стало обнаружение зарослей высоких, в человеческий рост, кустов черники. Ее ветви свисали под тяжестью множества мелких кисло-сладких ягод. В обеденный перерыв одним из наших удовольствий было уходить лакомиться на черничные поляны. Заодно мы собирали листья черники, растирали их в ладонях и заваривали в кипятке. Получался сладковатый ароматный напиток, вкусом похожий на лимонад. Как-то наш отряд разбрелся по черничной поляне, собирая чернику. Метрах в трех от меня шевелились кусты, в которых кто-то с сопеньем ел ягоды.

— Адриан, это ты? — наугад позвал я.

Из кустов приподнялась огромная голова бурого медведя, и, фыркнув, зверь с треском исчез в зарослях.

— Батюшка, вы куда? — раздались голоса ребят.

— Это не батюшка, это медведь! Он ел ягоды неподалеку от нас… — крикнул я моим помощникам.

— Эх, жалко, что мы его не заметили! Хотя бы разок поглядеть… — посетовали друзья.

Случай вскоре представился. Нас предупредил егерь, что на Грибзу иногда вертолетом прилетают браконьерничать высшие чины сухумской милиции и даже министры. Поскольку места для посадки в лесу нет, вертолет садится на речном острове. При звуке вертолета нам было велено прятаться и не высовываться. В один из августовских дней раздался грохот низко летящего геликоптера. Затем грохот двигателей внезапно смолк, а к полудню со стороны реки послышались громкие выстрелы.

К этому времени у нас было заготовлено несколько десятков прямоствольных пихт диаметром у комля тридцать-сорок сантиметров. Мы валили их двуручной пилой, обрубали ветки и «шкурили», то есть снимали кору топорами. Под корой, на мокрых очищенных стволах, обнаружилась сладковатая пленка, которую мы жевали во время работы. Ветви и кору прятали в ямы и забрасывали травой. Затем веревками волокли заготовленные стволы поближе к строительной площадке, где оставляли их подсыхать.

В тот самый момент, когда мы начали «шкурить» несколько поваленных пихт, раскатистые выстрелы раздались в непосредственной близости от нас, метрах в двухстах вниз по склону. Мы поспешно спрятали топоры, забросали бревна листьями и быстро начали подниматься повыше к большим валунам, размером с двухэтажный дом. Над ними вверх уходили каменные осыпи, густо заросшие кустами лавровишни. Улегшись на самом верху большого валуна, перекрестив все стороны света, мы настороженно стали вглядываться в лес, боясь встретить милиционеров, ставших браконьерами.

Когда справа зашевелились заросли, первое, что пришло всем на ум, — браконьеры! Мы с ужасом следили, как раздвигаются и смыкаются кусты, но пока людей не было видно. Через мгновение метрах в двадцати от нас на осыпь вышел огромный красавец — бурый медведь. Он неторопливо начал осматриваться и тут заметил нас на камне. Медведь потянул в себя носом воздух, подумал и, поняв, что мы не представляем для него никакой опасности, медленно прошествовал мимо нас по осыпи и скрылся в лесу.

Эти первые встречи с дикими лесными обитателями у нас всегда вызывали оживленное обсуждение того, как вести себя при встрече с ними. Первые опыты говорили, что зверь всегда чувствует, агрессивен или нет встретившийся ему человек. Для того чтобы не иметь в сердце агрессии, лучше всего хранить в нем молитву. Мы единодушно договорились не увлекаться чрезмерно работой, а держаться молитвенного распорядка. Так лесная жизнь сама настраивала нас на молитву.

В нашей библиотеке на Решевей находилась небольшая книжечка, которую архимандрит купил в Сухуми в книжном магазине. Она называлась «Редкие дикие животные Кавказа». Моим послушанием стало читать эту книгу вслух, чтобы все знали, кто обитает в кавказских дебрях. Пока шло описание животных и их повадок, все шло нормально. Но когда я начал читать, что лесные звери могут болеть бешенством — лисицы, волки, кабаны и даже горные олени! — отец Пимен забрал у меня книгу и объявил ее запрещенной для чтения. В конце концов он сжег ее в костре.

— Слушать такое невозможно, Симон! — говорил он в извинение. — Как можно в лес пойти после этого чтения? А вдруг встретится бешеный олень?

Тогда мы посмеялись, и я думал, что этим дело закончилось.

На Грибзе большим подспорьем для нашего питания стала форель, которая в изобилии водилась в горной реке. Но вода была настолько прозрачна, что форель быстро замечала рыболова и уходила. Приходилось на опыте учиться ловле рыбы в быстрой прозрачной реке. Срезав длинные ветви лозы, мы привязывали леску, крючок и свинцовое грузило. Поплавок в горной реке был безполезен. Приходилось по натяжению лески определять, поймалась ли рыба. Это не всегда удавалось из-за бурного течения. Что было удивительно: сколько бы мы ни просиживали на реке в выходные дни, никогда не удавалось поймать больше семнадцати-восемнадцати форелей. Несмотря на различные ухищрения, многочисленные опыты ясно показали всем нам, что наше пропитание — в руках Божиих. Сколько Он даст нам рыбы, сколько мы найдем грибов — все зависит от Бога.

К концу лета начала поспевать крупная горная ежевика — кисло-сладкая ягода, висевшая на колючих лозах до первых заморозков. Ожидать, когда ежевика созреет полностью, у нас не было ни времени, ни сил. Приходилось есть ее недозрелой и очень кислой. Этой ягодой я надолго испортил себе желудок. Когда листва на буках чуть тронулась желтизной, начали созревать калина и рябина, не очень сладкие, почти безвкусные ягоды, но они служили хорошей добавкой к чаю. Продукты, занесенные нами на Грибзу несколько недель назад, подходили к концу. Голод давал себя знать: к вечеру дрожали руки и ноги, желудок сводило от сильной кислоты ежевичных завтраков. Пришла пора идти на водопад к тайнику за продуктами.

Господь утешительной благодатью всегда показывает душе, что Он всемерно принимает готовность души отказаться от своей воли. Если она решительно отвергается от самой себя, милосердие Божие готово отменить все последующие действия, принимая намерение души и ее готовность к самоотречению как уже совершенный поступок. Потому что самоотверженная душа своей решимостью явила Богу полное послушание — «и весь живот наш Христу Богу предадим».