Зачастую душа молится Богу, обуреваемая тайным страхом, что Господь, услышав ее мольбы, тут же их исполнит. И она, обретя то, к чему еще не готова, страшится утратить безценный дар. Отказавшись от ложной мирской тревоги, душа испытывает боязнь перед новой жизнью и новыми испытаниями в духовной стойкости и нравственности, особенно в целомудрии и сердечной чистоте. Пройдя долгий и трудный путь, она постигает, что идти куда-то в поисках Бога нет необходимости. Стоит немного решиться — и душа соединяется с Ним навечно. Но не всякая душа имеет силы сохранить это единение с Богом.

В мелком моросящем дожде и в низких серых облаках появились просветы. По лесу разносилась соловьиная перекличка, которая придала немного бодрости моей душе. Передохнув, мы помогли друг другу подняться, кряхтя от тяжести нашего груза. После моста начался длинный затяжной подъем, где мои силы подошли к концу.

— Вставай, не сиди! Нужно идти! — подбадривал меня наш проводник. — Когда я был инструктором, я поднимал туристов в походе пинком ноги!

Хотел ли он и меня так «поднять», не знаю. Помню, что я снова вставал и брел дальше, пока не падал навзничь от усталости.

— Сделаем так, — не унимался инструктор. — Полчаса идем, десять минут отдыхаем! Согласен? — обращался он ко мне.

Я кивал головой, но тем не менее путал весь его график. Под перевал наш отряд подошел с небольшим опозданием. Этот переход дался мне очень тяжело.

— Отец, да у тебя сосуды на лице полопались! — испуганным голосом произнес архимандрит, уставясь на мое лицо.

Все сбежались посмотреть. Потом молча, без слов, переложили в свои рюкзаки часть моих «железок». К ночи мы поднялись в келью пожилого монаха, у которого заночевали. Угощая нас, он достал вяленую рыбу с таким жутким запахом, что я, попросив прощения, отказался ее есть. То же самое сделал и архимандрит. Остальные с видимым удовольствием съели ее целиком. Нам с другом достался картофель в мундире и чай.

Наутро часть груза отец Пимен подарил монаху, приютившему нас. Идти стало гораздо легче. Послушник отправился в свою келью, находившуюся неподалеку. Проводник повел нас к келье маленького иеродиакона, находящейся на другой стороне глубокого ущелья. Перейдя его, пришлось долго взбираться через пихтовый лес без всякой тропы.

— Пустынники специально троп не делают, чтобы их не обнаружили лесники, — пояснил инструктор, — поэтому старайтесь идти порознь…

Соблюдая все меры предосторожности, перевалив через гребень, мы тихо спускались по заросшему кустарником склону, пытаясь двигаться шеренгой. Солнце стояло над головой, с трудом пробиваясь сквозь густые высокие пихты.

Под большим деревом прятался неприметный домик, собранный из расколотых на доски бревен, вставленных в пазы вертикальных столбов-опор. Щели были законопачены мхом. После нашего громогласного чтения молитвы «Господи Иисусе Христе, Боже наш, помилуй нас!» на порог вышел маленький монах с детским добрым лицом. Приглядевшись, я заметил, что он находился в почтенном возрасте, лет около шестидесяти. Монах приветствовал нас кротким тонким голосом: «Аминь!» Это и был наш иеродиакон Херувим.

Птичья разноголосица наполняла все ущелья и распадки. Мягкое сияние погожего дня проникало в келью золотистым сумраком, освещая наши лица отблесками заката. Солнце здесь быстро пряталось за окружающие вершины. Распаковав рюкзаки и достав угощение и подарки, мы сидели за чаем, слушая рассказы иеродиакона о пустыннической жизни. Он с видимым расположением рассказывал о своем друге — иеромонахе Паисии, который жил вместе с ним в одной келье. С каждым мгновением этот маленький монах нравился мне все больше и больше. После чая мы вместе прочитали монашеское правило. В сгущающейся темноте он стал укладывать нас по деревянным настилам, а сам полез на маленькую подвесную коечку под потолком, как в плацкартном купе.

— Тут тепло, и мне здесь очень удобно! — улыбнулся он, заметив мое недоумение.

Керосиновая лампа, догорев, испустила чадный дым и погасла. Под уханье филина и шум пихт пришел сон. Усталость взяла свое.

Утреннее солнце расплавленной медью брызнуло на верхушки деревьев. В келье еще стоял полумрак. Иеродиакон уже не спал, сидя на коечке с четками в руке.

— У нас солнышко бывает только в полдень, — сообщил он. — И я тогда выхожу греться на свой огород…

Мы вышли во двор.

— Ой, не наступи на огород! — вскрикнул маленький монах. Его огород представлял собой железную банку из-под томатов, в которой рос крохотный укроп. Сверху послышались шаги, и из зарослей вышел иеромонах, оставшийся вчера ночевать у пустынника.

— Друг мой пришел! Паисий! Друг мой пришел! — чистосердечно приветствовал пришедшего иеродиакон, когда они обнимались.

Архимандрит рассказал нашим пустынникам о благословении отца Кирилла: присмотреть место для кельи поблизости от отца Херувима!

— О, отец Кирилл! Отец Кирилл! Какой чудный старец! — восторженно воскликнул иеродиакон.

В его голосе звучала большая любовь к батюшке. Иеромонах не медля показал нам с отцом Пименом несколько полян. Из них небольшая поляна на крутом обрыве приглянулась нам больше всех. Помолясь, мы срубили крест из прямых молоденьких пихт и вкопали его, обозначив место нашей будущей кельи.

Затем мы с отцом Пименом вознамерились побродить по окрестностям, чтобы поближе познакомиться с дикой и безлюдной местностью. Крутой спуск повел нас сквозь заросли рододендрона к реке, шум которой доносился откуда-то снизу. Заросли становились все гуще, а склон — все круче. Спустившись к бурной реке, текущей в глубокой теснине, мы посмотрели назад, на путь, которым спустились. Далеко вверху синело небольшим окошком небо, кусты нависали над головой. От попыток пробиться сквозь нависающие ветви, чтобы вернуться к келье, пришлось отказаться. Это оказалось безполезно, как и попытки докричаться до наших друзей. Шум реки заглушал все звуки.

Не ведая, как выбраться из этой ловушки, в полном отчаянии осматриваясь вокруг, я заметил высеченную в скальном обрыве узкую древнюю дорогу, идущую над рекой. Шириной она была со старинную арбу, на которой когда-то перевозили грузы лошадьми. Дорога постепенно забирала все выше и выше. Как ни странно, мы вновь очутились неподалеку от креста, установленного нами над обрывом. Когда пустынники услышали от нас новость о найденной старинной дороге, выдолбленной в скалах, то очень удивились: о ней никто им не рассказывал. Все начали высказывать различные предположения. Возможно, это был секретный ход еще с древних времен. Когда-то по этому ущелью проходила главная тропа из Сухуми на Северный Кавказ и стояли оборонительные крепости, остатки которых еще сохранились у входа в ущелье.

— А как здесь с уединением? — спросил отец Пимен у иеромонаха Паисия.

— Нормально, — неопределенно ответил тот.

— Бывает, заблудившиеся туристы приходят. Ведь тропа еще действующая, — принялся пояснять тоненьким голоском отец Херувим. — Прошлым летом я собирал грибы. Прихожу, записка лежит: «Спасибо за еду и отдых. Заблудившиеся туристы». Иногда они делают привал в лесу. Слышно, как поют и играют на гитаре…

Мы с архимандритом переглянулись.

— Охотники заходят? — не удержавшись, спросил я.

— Пока еще не было… — задумчиво сказал иеромонах.

В это время гулкий выстрел покатился эхом по ущелью. Я в недоумении посмотрел на отца Паисия.

— Ну, это далеко стреляют… — успокоил он. — Вот братьям, которые живут пониже, приходится трудно. К ним приходят лесники и заставляют работать на своих огородах. Если что не так, грозятся сдать в милицию…

В воздухе повисло молчание. Отец Паисий, мечтательно глядя в окно, неожиданно перешел к другой теме:

— Знаю одно тайное место в горах. Самое уединенное и отдаленное. Называется Псху. Сам я еще там не бывал. Мечтаю поехать, глянуть, что и как. Там когда-то жили монахи, около трехсот человек. Поэтому сейчас это место закрыто для поселения, особенно для монахов. Если хотите, могу с вами туда съездить…

Этот рассказ произвел на нас впечатление. В названии «Псху» было что-то такое манящее и родное, что мы с экономом мгновенно решили, что в оставшиеся две недели непременно попробуем добраться до Псху. Договорившись о встрече с отцом Паисием в Сухуми после Пасхи, на следующий день мы шагали вниз по тропе. Нескончаемый моросящий дождь как будто собрался нас провожать. Постоянно мокрые листья рододендрона с красивыми фиолетовыми цветами обдавали нас веером холодных дождевых капель.

Жилистый послушник тоже отправился с нами в Сухуми, сказав, что хочет встретить Пасху в церкви и заодно подлечить зубы. По пути он рассказывал нам, чем питаются в лесу пустынники.

— Можно есть и заваривать как чай белые цветы рододендрона. А другие такие же цветы — нельзя, ядовитые! Очень хороши распускающиеся колечки папоротника, называется «орляк»! Можно и варить и жарить. Это у нас деликатес. Можно также собирать грибы, кроме мухоморов. А вот лжеопята очень опасны. Кто не разбирается, лучше не собирать…

— А грибы, которые растут на стволах деревьев, съедобны? — спросил я, заметив на упавших деревьях множество грибов.

— Все грибы на деревьях съедобные, мы сами их едим…

В Сухуми послушник распрощался с нами и отправился к своим знакомым. Пока мы с отцом Пименом обсыхали, матушка долго нас расспрашивала о пустынниках. Когда она услыхала, что иеромонах посоветовал нам посетить Псху, то подошла к иконе и, перекрестившись, помолилась:

— Пресвятая Матерь Божия, благослови этим монахам построить келью на Псху!

Оказалось, что добрая матушка больше всех мест в Абхазии любила горное село Псху. В нем она знала много хороших русских людей.

— Там одни праведники живут! — уверяла наша собеседница. — Место-то святое…

С ее слов мы узнали, что в долину Псху русские переселились еще в начале двадцатого века и сохранили свой старинный уклад и быт.

— Там просто земной рай, святая земля! — рассказывала нам умиленно эта женщина, сияя глазами и лицом.

Пасху мы встретили в сухумском соборе, а днем нас с отцом Пименом ожидало сильное искушение. Но об этом позже.

Мы занялись приготовлением к поездке. В это самое удаленное в Абхазии горное село нужно было лететь из Сухумского аэропорта самолетом «кукурузник» или ехать на грузовой машине через озеро Рица к перевалу, а дальше пешком. Погода стояла нелетная, поэтому к перевалу вызвался отвезти нас тот самый водитель, который возил нашу группу к пустынникам. Вечером нам принесли записку. В ней отец Паисий писал, что пока выехать с нами не может, нужно исповедовать монахинь.

На заре машина уже стояла возле дома, фыркая мотором. Дьякон и его матушка вышли провожать нас, нагрузив наши рюкзаки подарками для своих знакомых. Ущелье к озеру Рица было мне знакомо еще с юности. Его живописные скалы и гладь озера, серебрящаяся под ветром, не переставали радовать глаз. Архимандрит восторженно глядел по сторонам. Миновав Рицу, по разбитой дороге мы медленно вползли на задыхающейся автомашине на высокий травянистый перевал. Вокруг лежали альпийские луга с сочной травой и россыпями цветов. В отдалении стояли балаганы пастухов, паслись отары овец. Вид с перевала открывался необозримый. В синей дымке внизу угадывалась большая долина Псху. Стоя на перевале, я узнал знакомые очертания гор, куда в далекой юности указывал мне абхаз-пастух: «Там — Псху…»

Грунтовая, размытая дождями дорога прихотливо вилась вдоль узкой речушки, журчавшей на камнях. Переходя с одного берега на другой, приходилось вновь и вновь отыскивать броды, иногда теряя в реке след дороги. Возле одной из переправ мы остановились в нерешительности, не находя места, где можно было бы перейти на другую сторону. Буковый лес вызванивал птичьими голосами на все лады, смешиваясь с грохотом стремительного потока, который набрал большую силу. Из леса на противоположном берегу вышел невысокий, крепко сбитый мужичок в старенькой, потертой шапке, с добрым приветливым лицом и указал рукой, где можно переправиться через реку. На двух больших валунах лежало бревно, по которому мы перешли стремнину.

Каждому из нас он подал руку, помогая выбраться на берег, зайдя в воду в поношенных резиновых сапогах. Мы неуклюже спрыгнули с валуна, скользя ботинками на речных камнях. Наш первый знакомый оказался бригадиром колхозных пасек на Псху и шел проверять один из своих участков.

— Когда придете в село, спросите дом Василия Николаевича. Там можете переночевать! — сказал он, слегка склонив голову набок и, прищурясь, внимательно рассматривал нас.

— Спасибо! А кто это — Василий Николаевич?

— Это я…

Мы рассмеялись и, попрощавшись с приветливым пчеловодом, двинулись вниз по дороге.

Река ушла в ущелье и глухо рокотала где-то внизу. Долина распахивалась все больше. Слева, в громадных кучевых облаках, возвышался Главный Кавказский хребет. Справа над лесом реяли серебристого цвета скалы Бзыбского массива. Между ними в голубой дымке открывалась живописная долина Псху, обрамленная полянами с качающимися под ветром кустами цветущей желтой азалии, от которых плыл густой пряный аромат. Со склонов через лес бежали безчисленные ручьи. В небе реяли неисчислимые стаи ласточек и стрижей. Отец Пимен щелкал фотоаппаратом не переставая, каждый раз прося меня встать на фоне пейзажа. «Для сравнения…» — говорил он.

Главная и единственная улица Псху состояла из небольших беленьких домиков с цветами в палисадниках, магазина, конторы сельсовета и взлетного поля с маленьким зданием аэропорта, рядом с которым трепыхался полосатый конус. Окрестные горы были густо покрыты светлыми буковыми и грабовыми лесами, переходящими в темно-зеленые пихтовые дебри. Воздух на вкус казался сладким и свежим. Жители поселка, здороваясь, с любопытством посматривали на нас. Видно было, что монахи им не в диковинку.

Возле аэропорта какой-то паренек, с интересом выглядывавший с крыльца, показал нам, где находится дом Василия Николаевича. Выяснилось, что мы немного прошли его, увлекшись красивыми видами величавых горных кряжей. Жилище бригадира оказалось двухэтажным опрятным строением, которое пряталось в зелени сада. За домом виднелся большой огород с ростками кукурузы и фасоли, вьющейся на палках. Хозяйка, рослая русская женщина, узнав, что ее муж пригласил нас остановиться у них в доме, захлопотала с угощением.

В большой прохладной комнате в красном углу висели старинного письма иконы, украшенные вышитыми полотенцами. По стенам притягивали взгляд старые фотографии, на которых красовались бравые солдаты в военной форме царской армии.

— Это дедушка Василия, он служил в армии и воевал здесь, — пояснила женщина.

— А когда это происходило? — заинтересовавшись, спросил я.

— Давно, еще до Первой мировой… А это фотографии наших родных того времени…

Глядя на пожелтевшие изображения, нельзя было не удивиться красивым и чистым лицам того поколения людей.

— Люди тогда жили совсем другие… — сказала хозяйка, заметив мой удивленный взгляд.

К ужину подоспел хозяин. Пришли соседи — стеснительный сын с бойкой женой, немного позже зашел родственник — статный парень с цепким внимательным взглядом. От спиртных напитков мы сразу отказались, и было заметно, что это приятно удивило всех присутствующих. Начались обычные расспросы, кто мы, откуда и зачем приехали. Простота и открытость этих людей располагали к ним наши сердца, а мы, как монахи, вызывали у них неподдельный интерес.

— Мы здесь существуем словно у Христа за пазухой, — рассказывал хозяин. — Сами пашем, сами сеем, сами урожай продаем! — рассмеялся он. — Тем не менее, как видите, на столе у нас кое-что есть!

Стол был действительно изобильным: сыры, яйца, свежий творог, домашние пышные булки хлеба, соленья и варенья, различные приправы из молотого грецкого ореха, фасоли и зелени, а также знаменитая абхазская аджика. Посреди стола стояла большая банка прозрачно-золотистого горного меда.

— А вы кто будете? По какому делу к нам?

Мы постарались как можно яснее объяснить собравшимся цель нашего приезда.

Беседа продолжалась до темноты. От наших собеседников мы узнали, что в тридцатые годы в долину Псху перешел через перевал весь Ново-Афонский монастырь. Монахи бежали в горы от репрессий НКВД. В самом селе они построили главную церковь в честь Пресвятой Троицы, от которой теперь остался только фундамент. По хуторам монахи объединились в небольшие скиты, где срубили маленькие церквушки.

Но безпощадная власть добралась и сюда, отрядив своего агента, который, прикинувшись ревностным верующим, собрал тайком сведения обо всех поселениях монахов на Псху. Затем он исчез, и вскоре дивизия НКВД окружила всю долину. Начались повальные аресты монахов под предлогом того, что среди них скрываются белые офицеры. Возглавил аресты пропавший агент, оказавшийся матерым палачом. Некоторых монахов чекисты расстреляли на месте, других вывезли в Тбилиси и расстреляли всех до одного. Остальных утопили в море, погрузив на баржи, в Сухумской и Новороссийской бухтах.

С той поры местным властям из Сухуми пришло указание не давать никому прописки на Псху и не допускать сюда монахов. Но времена изменились. Как объяснил нам бригадир, теперь начальство не знает, следовать этим указаниям или они уже отжили свой срок. Поэтому сейчас все зависит от местного сельсовета.

— А вот и власть сидит! — указал нам на статного парня Василий Николаевич. — Это мой племянник, участковый милиционер Валера!

Мы пожали друг другу руки.

— А к главному егерю, моему другу, сходим завтра в гости. Поговорим с ним о вас. Скажем, что вы хотите поселиться на Псху. Остается еще председатель, грузин, вот с ним нужно быть поосторожней. Потом дело покажет, как действовать…

С этими предложениями бригадира все согласились и, пожелав друг другу доброй ночи, разошлись на ночлег, провожаемые пением голосистых петухов.

Пребывать с Господом Иисусом и научиться жить Его жизнью, глубоко осознав, что Его сокровенная жизнь воплощена в евангельских заповедях, — начало истинной духовной науки, науки богообщения. Отсутствие цельности души — причина ее неудач в поисках Бога. Такую цельность не обрести на широких дорогах суетного мира. Только Бог может собрать душу воедино и преобразить до полного уподобления Себе, если она устремится к Нему решительно и безоговорочно.