Мир Божий приходит от Тебя, Господи, а во всем мире, даже если обойти его весь и обшарить все его уголки, никогда не найти мира Божия. Потому дороже всего мне мир с Тобою, Христе, ибо тогда Ты вселяешься в меня целиком и полностью, когда я отрекаюсь от этого земного мира! Мир Твой Ты Сам даешь нам, немирным, чтобы мы имели мир с Тобою, а затем и со всеми людьми. Если я с кем-то могу стать немирен, — да не будет сего, Боже! — то откуда возьмется во мне, грешном, святой мир Твой, если Ты не даруешь мне его? Ты сказал: «Во Мне имейте мир», и только Ты можешь открыть человеку разумение этого мира, который не от мира сего! Непредставимо чудесен мир Твой, Христе, ибо лишь в мире Твоем я могу видеть другого человека и весь окружающий мир, как они есть. Если же в душе пустота, то пустым она видит ближнего своего, а окружающий мир начинает убивать ее отчаянием от его пустоты. Ты, Христе, наполняешь этот мир благодатью, а потому наполняешь ею и душу мою. Дай же нам всем, Господи, столько любви, сколько вместят сердца наши, возлюбившие мир Твой не от мира сего.

Вскоре прилетел архимандрит, и вместе с Ермоловским подворьем мы приобрели для отца монашеское облачение. Мне из Афонского Патерика всегда нравилась история со святителем Сербским Саввой и его отцом, преподобным Симеоном, которого святой Савва, его сын, постригшись в Руссике, забрал с собой на Афон. Отец Пимен выслушал меня внимательно.

— Это хорошая идея! Знаешь, чтобы этот день был самым значимым в вашей жизни, давай в постриге дадим Федору Алексеевичу имя в честь священномученика Симеона, сродника Господня. Кстати, как раз на днях наступает этот праздник. Мы и литургию отслужим, и твоего отца пострижем!

Наше единодушие передалось и старику:

— Спасибо вам, отец Пимен, за большую поддержку и участие в нашей жизни!

Мой друг не смог удержать слез и, вытирая их платком, сказал:

— Это вам спасибо, Федор Алексеевич, что такую благодать нам подарили! Я с большой радостью совершу ваш постриг…

Вечером мы торжественно постригли отца в монашеский чин с именем в честь священномученика Симеона. Утром, на праздничной литургии на Сретение монах Симеон причастился святых Таин Христовых и воспрял духом: его лицо словно помолодело, глаза сияли, белоснежную бороду красиво оттенял черный цвет монашеского облачения.

— Вот так старца нам Бог послал! — ликовал игумен. — Какой благодатный постриг…

В полдень, завершив все дела, отец Пимен уехал в Москву, а затем в свою обитель. Архимандрит удивил меня тем, что за время нашего долгого сражения с болезнью отца Симеона, он побывал на Святой Горе, въехав в Грецию со стороны Турции. Мои восторженные рассказы в Адлере об Иерусалиме и благодатном огне мой друг выслушал, затаив дыхание. В дальнейшем он был одним из тех, кто впервые привез огонь Великой Субботы прямо от Гроба Господня в Россию. Он также оставил денег на дорогу, подарив нам для холодной Москвы две теплые куртки — мне и иеромонаху Агафангелу, обещая свою помощь и жилье на московском подворье.

— Симон, будь со мной на связи. Встретимся в Москве.

Мы попрощались с отцом Пименом с ощущением большой благодати, посетившей всех нас от совершенного им пострига.

— Только теперь я окончательно поверил, что у вас с отцом Симеоном, по молитвам отца Кирилла, получится монашеская жизнь! — заявил он при расставании. — Во всем этом явно есть воля Божия…

На нашем вечернем чаепитии присутствовала Ирина Владимировна.

— Батюшка, а почему вам не забрать монаха Симеона к себе на Афон? — спросила она, заставив онеметь от неожиданности этого вопроса всех присутствующих.

— Я даже не представляю, возможно ли это? — оторопел я.

Потом задумался: идея показалась неплохой, хотя я не представлял вообще, как это сделать. Сомнения охватили душу:

— А выдержит ли перелет самолетом мой отец, если даже дадут ему визу?

— Самолетом вряд ли, а вот машиной он, пожалуй, выдержит, — твердо заявила женщина.

Ее совет, как терапевта, показался мне убедительным:

— Точно, Ирина Владимировна, машиной можно добраться. Наш гость, отец Пимен, рассказывал, как он недавно проехал через Турцию на Святую Гору. Значит, этот вариант возможен! Как, папа, едем на Афон? — обратился я к отцу, внимательно прислушивающемуся к нашей беседе.

— Едем, Симон! Вместе — куда угодно, — ответил он со всей серьезностью и решительностью.

— А не жалко оставлять Адлер, папа? Тут красиво и все устроено…

— Какая красота, сын? Все уже ушло… Лучше за Бога держаться, а не за мир, с его красотой и устройством. Дом без Бога не строится, а жизнь без Христа не устроится! Так я понимаю…

— Отлично, Федор Алексеевич! — поддержала его Ирина Владимировна.

— Батюшка, тогда и я с вами поеду, если благословите! А то у меня одного ничего в жизни не складывается. Вместе будет легче… — послушник Александр даже привстал от волнения.

— Хорошо, Санча, если вам с отцом Симеоном сделают визы, то все будем жить на Святой Горе. Только прошу вас, молитесь Матери Божией, чтобы Она нам помогала! А я позвоню батюшке…

Сердечно поблагодарив нашего заботливого доктора, я начал дозваниваться до Переделкино. Но там никто не поднимал трубку. Лишь на следующий день мне удалось дозвониться до отца Кирилла, который только что вернулся с обследования в клинике. Он поздравил нас с постригом и внимательно выслушал нашу новую идею о переезде на Афон с монахом Симеоном и послушником Александром.

— Дело это нелегкое, отче Симоне, ох, нелегкое… Но очень Богоугодное, да. Молитесь, молитесь Пресвятой Богородице, чтобы Она управила ваши дела! С Богом, с Богом, с Богом! Передай мои поздравления монаху Симеону… — голос старца звучал бодро и внушал уверенность в исполнении нашего предприятия, казавшегося нам невозможным и невероятным.

Затем, путаясь в кнопках, мне удалось дозвониться по домашнему телефону отцу Пимену.

— Отче, отец Кирилл благословил нам забрать на Афон монаха Симеона!

В трубке послышался треск, потом молчание.

— Алло! Алло! — закричал я, полагая, что связь оборвалась.

— Слышу, слышу, отец Симон! Мне все же кажется, что твой отец просто не доберется туда живым… Извини.

Голос в трубке был полон сомнения.

— Но доктор говорит, что на машине он сможет доехать, только самой машины нет! — в совершенном отчаянии сказал я.

— Ну, с машиной, думаю, можно помочь… — в раздумье ответил мой друг. — Вы сначала визы попробуйте сделать, а там посмотрим…

Воодушевленный новой переменой в своей жизни, отец захотел подышать свежим морским воздухом и попросил нас довести его до моря.

— Папа, ты не дойдешь даже до угла нашего дома, потому что ты очень слаб и весь опух от отеков! — воспротивился я.

Наши переговоры остановила Ирина Владимировна, которая продолжала заходить к нам в квартиру, чтобы периодически обследовать старика.

— У меня есть укрепляющие таблетки. Пусть их пьет отец Симеон. И старайтесь почаще ходить с ним на прогулки. Это очень хорошо, что он хочет на воздух. Но помните, что действие таблетки быстро заканчивается…

Наш старичок выпил таблетку и мы вывели его под руки на крыльцо. Увидев сидящих на лавочке старушек-пенсионерок, отец отстранил наши руки и, помахав старушкам рукой, бодро пошел по тротуару.

— Ну, отец Симеон, вы прямо молодец! — восхищенно воскликнул Санча.

— Саша, это лекарство так действует! Посмотрим, как он домой дойдет… — осторожно заметил я.

Обратно домой мы подтащили монаха Симеона под руки. Он был еще очень слаб. Действие таблетки закончилось, и он тяжело дышал от усталости.

— Папа, старушки на тебя смотрят! — попытался я подбодрить старика.

Но на соседок он даже не обратил внимания, когда мы поднимали его на крыльцо подъезда. В Адлер прилетел иеромонах Агафодор. Отца Симеона мы оставили под присмотром доброго Санчи, а сами, собрав в один пакет все документы и справки на получение виз, отправились в Москву. В окошке греческого консульства, куда мы подали документы, нам сразу же категорически отказали. Прежнего консула, который когда-то делал нам визы, уже перевели на другую работу в Афины. В то время как отец Агафодор и я, скорбя, сидели в углу, мимо нас прошел грек средних лет с папкой под мышкой. Постоял, повернулся и подошел к нам:

— Патерас, благословите! — он поцеловал у нас руки. — Вы с Агион Орос? Какие у вас проблемы?

Он взял у меня бумаги и внимательным цепким взглядом просмотрел их.

— У нас келья на Святой Горе. А теперь не можем оформить визы ни себе, ни больному престарелому отцу и сопровождающему его послушнику, которые едут с нами на Афон.

В наших словах прозвучала неподдельная скорбь.

— Меня зовут Эконому. Я помощник консула. Пройдемте в мой кабинет!

Этот добрый грек забрал наши документы и вышел, оставив нас в ожидании его возвращения. Он отсутствовал полчаса. Наконец дверь отворилась. Лицо нового знакомого сияло улыбкой.

— Вот ваши паспорта. Сделал вам визы на год.

Мы наперебой благодарили господина Эконому, работника греческого консульства, неожиданно пришедшего к нам на помощь, словно вестника Божия. Со списком всех его родных, который он вручил нам на литургийное поминовение, мы вышли из здания, не веря своему счастью. Москву заливало яркое мартовское солнце. Воробьи купались на мостовой в лужах оттаявшего снега, в которых дробилось синее небо. В наших душах веяло молодостью, счастьем и ожиданием чего-то самого лучшего в нашей жизни, чему мы не могли найти слов. Игумен Пимен, просматривая визы в наших паспортах, тоже не верил своим глазам:

— Надо же! Все визы на целый год получили… Вот как Бог помогает по молитвам старца! Я тут поговорил с одним человеком, генеральным директором фирмы «Арбат Престиж». Его зовут Владимир Некрасов. Этот человек ездит на Афон и помогает Ивирону. Он пожелал увидеть вас и поговорить.

На машине монастырского подворья мы подъехали к зданию офиса фирмы. Охрана пропустила нас, и мы оказались в кабинете у директора. Моложавый мужчина лет сорока, полноватый, скромно одетый в простой серый костюм, по виду верующий, взял у всех нас благословение и представился:

— Владимир.

Мы назвали свои имена. Несколько минут все молчали.

— Расскажите, что у вас за нужда и чем я могу вам помочь? — спросил владелец фирмы, откинувшись на спинку кресла.

Я кратко рассказал суть проблемы. Пока я говорил, директор изучал нас, посматривая искоса и что-то чиркая в записной книжке.

— Ваша проблема мне ясна. Я сам езжу на Афон помолиться и поэтому с радостью готов помочь. Предлагаю приобрести машину «Нива», класса «Фургон».

— А до Греции она доедет? Маршрут у нас длинный — через всю Турцию, — настороженно спросил я.

— Думаю, доедет, — засмеялся наш благодетель. — Можете ее доукомплектовать за счет фирмы. Будете на Святой Горе, поминайте меня…

Владимир вырвал из блокнота лист бумаги.

— Вот, я написал вам имена родных. Кстати, я сам собирался пойти в монахи в один Афонский монастырь. Но что делать со всеми этими людьми, которых я обеспечиваю работой? — в недоумении он развел руками.

— Понимаем, понимаем… — с сочувствием сказал я. — И очень вам благодарны… Если бы не вы…

— Не стоит благодарности. Во славу Божию! Во славу Божию… — директор любезно проводил нас до двери. — Поклон от меня Святой Горе и Иверской иконе Матери Божией…

Через несколько лет, как нам сообщили, фирма «Арбат Престиж», к сожалению, полностью разорилась, а генеральный директор так и не стал монахом, насколько мне известно. Но благодарны мы ему и по сей день, это был первый человек, так щедро и без-корыстно взявшийся помочь нам на этом нелегком этапе. Игумен Пимен провожал нас, подарив мне на радостях мобильный телефон, на который я смотрел с некоторым ужасом, как на отступление от монашеской аскетики.

— Симон, будешь со мной на связи. Дай Бог, встретимся на Афоне! Ангела хранителя вам в пути. Отец Агафодор, ты — водитель молодой, будь осторожен! — крикнул он нам вдогонку, когда мы выезжали из гаража монастырского подворья, закончив все дела с подготовкой «Нивы» в дорогу.

За сутки мы благополучно доехали до Сочи. В окнах домов уже зажглись мягкие, уютные огни. Справа билось о волнорезы знакомое милое Черное море, где ожидали нас изволновавшиеся монах Симеон и послушник Александр.

— Сын, а что там будет у нас в Греции? — расспрашивал взволнованный и радостный отец. — Где мы будем жить?

— Русский монастырь обещал нам древний скит Ксилургу XI века. У нас там будет своя церковь и дом, красивое место с виноградником и огородом! Тебе там понравится, папа, — объяснял я с энтузиазмом.

— И это хорошо, и это хорошо… — повторял монах Симеон, довольный успешным началом нашего предприятия. — Но, все-таки, люди есть люди… Отрекался Шарик от кости, а когда кость кинули, всех загрыз…

— Ты это к чему, папа? — недоумевал я.

— Насчет красивого места, сын…

Мы с отцом Агафодором переглянулись. Тот пожал плечами. А лицо Санчи безмолвно выражало радость по поводу предстоящего путешествия. Первое время монаху Симеону было трудно перейти на монашеский распорядок. Он привык ужинать вечером и мне приходилось то и дело поправлять отца.

— Папа, монаху нельзя есть вечером!

— А что можно?

— Можно просто сок выпить или же тебе, как пожилому человеку, разрешается кислое молоко, если не в пост…

— Понял, сын. Будем перестраиваться…

Приехав поздно вечером из гаража, где нашу «Ниву» готовили к долгой и нелегкой дороге, я застал отца, заканчивающего свой ужин: борщ и картофель с селедкой. Увидев меня, он весело сказал:

— Ну, где там твое кислое молоко? Давай его сюда!

Наше настроение несколько сникло, когда, уже собравшись в дорогу, мы увидели, что отечность у отца Симеона нисколько не убавилась. Ирина Владимировна развела руками:

— Простите, батюшки, прямо не знаю… Сделала, что могла! Но, по-моему, в таком состоянии через всю Турцию и Грецию он до Афона не доедет…

— А что же делать? — упавшим голосом спросил я.

— Говорят, открылись морские рейсы из Сочи в Турцию. Наведайтесь, разузнайте! — подсказала наш ангел хранитель в белом халате.

Утром мы с отцом Агафодором уже стояли у касс морского вокзала в Сочи.

— Паромы есть только в Трабзон, а в Стамбул нет, — ответил женский голос из-за темного стекла кассы.

— А какие-нибудь корабли отправляются в Стамбул? — упавшим голосом спросил я у окошка.

— Есть одно судно «Евгений Онегин». Через два дня отправляется. Это его последний рейс.

— Как это — «последний рейс»? — не понял я.

— Потом его спишут в утиль, потому и последний. Других судов нет. Поговорите с капитаном на грузовом причале!

— Спасибо! — поблагодарил я темное окошко кассы и мы отправились искать нашу посудину, совершающую свой последний рейс.

Ею оказался старенький грузовой теплоходик с крохотной погрузочной палубой. Капитан, сговорчивый добродушный моряк, согласился нас взять на свой теплоход.

— Вашу «Ниву» повезем на палубе. В трюме места нет, — кратко пояснил бравый капитан, что называется, настоящий «морской волк». — Сколько пассажиров?

— Четверо. Я с отцом и еще двое монахов, — пояснил я.

— Монахам всегда рады, хотя живьем никогда не видели!

Моряк басовито расхохотался, лихо приложив ладонь к морской фуражке с гербом. Все эти дни я пытался дозвониться на Афон до духовника отца Меркурия. Наконец я услышал его голос:

— Слушаю вас…

— Отец Меркурий, благословите! Моего отца мы постригли. Теперь он — монах Симеон. Визы сделали. Разрешите привезти его с собой? Нам ехать в скит Ксилургу, как вы обещали?

— Да, да, конечно. Отца привозите. Скит Ксилургу за вами. Приезжайте в монастырь, ждем вас…

Этот ответ очень утешил всех нас. Сборы в дорогу прошли оживленно. Гудок старенького теплохода нарушил мягкую тишину весеннего вечера. «Нива» стояла на грузовой палубе, крепко прихваченная тросами. Иеромонах тщательно осмотрел машину, нет ли повреждений. Все было в порядке. Когда мы с Санчей под руки подвели к трапу монаха Симеона, даже бывалый капитан усомнился, глядя на нас вниз с борта корабля:

— Куда вы такого больного старика везете? Он же до Стамбула не дотянет!

Монах Симеон поднял голову:

— Настоящий моряк куда хочешь дотянет!

— Боевой у вас старикан! — с капитанского мостика послышался хохот моряков. — Такой точно доплывет…

С причала махала косынкой наш единственный провожающий — Ирина Владимировна. В море корабль вышел ходко: за кормой взвихрилась широкая пенная дорожка. Белеющий в дымке Сочи, Кавказ со снежными далекими вершинами, остались далеко позади, навсегда уходя в невозвратное, трогательно родное, прошлое, со всеми его судьбами и переживаниями.

Слушай, монах: Когда возненавидишь душу свою, лишь тогда полюбишь людей, ибо любовь не живет во тьме душевных привязанностей. Лишь когда отречешься от самого себя, лишь тогда обретешь благодать, ибо благодать приходит в очищенное от страстей сердце. И когда станешь ничем, лишь тогда стяжешь мудрость Духа Божия, ибо Он дышит, где хочет. А хочет дышать Он в свободе духа твоего, лишенного всякого самомнения и суетных помышлений. Когда станешь мертвецом прежде своей смерти, то поистине достигнешь бессмертия, представляющегося вымыслом для мирского ума, впившегося в плоть, как клещ в тело. Лишь когда отречешься от своего эгоизма и власти его, войдет в тебя сила Божия, могущая и горы передвигать. Только тогда, когда земное время, словно пыль, сумеешь попрать непоколебимостью ума своего, сможешь ощутить во всей полноте жизнь вечную. Бессильной тогда становится смерть и несуществующей, а жало ее притупляется и истлевает, ибо сама смерть истлеет в себе навеки для бессмертного духа человеческого. Припадаю и я, смертный, к святому бессмертию Твоему, Боже, ибо ведаю- оно ближе ко мне, чем пугало смерти, потому что смерть — не страшнее, чем пугало в поле, колеблемое ветром.