Иисусе, сокровище сердца моего, что есть целомудрие ради Тебя? Мир и радость во Святом Духе. Что есть умерщвление страстей ради Тебя? Благодать Божия не в слове, а в силе. Что есть отсечение всех помышлений ради Тебя, Иисусе Сладчайший? Свет Небесный, воссиявший в душе, озаряющий сердце и просвещающий Богосозерцанием духовные очи сердца и познанием слова Божия — ум человеческий. Ты, Господи, смиренно ходил некогда среди людей, нося в Себе Духа Святого. А ныне те, кто в смирении стяжал этого Духа, становятся друзьями Твоими и сынами Отца Небесного, соединяясь с Тобою через священное созерцание. Ты, Христе, чист и свят, но Ты долготерпелив, ибо ждешь из вечности, чтобы даже я, последний грешник, стал чист сердцем, и, оскверненный мысленными грехами, стал свят умом. Потому что Ты сказал (Мф. 5:8): Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят. И кто чист сердцем, если он не сын Божий? И кто свят умом, если он не носит в себе Духа Божия и не распространяет благоухание мира Его повсюду? Разве есть что-либо выше сыновства у Отца Небесного, чего даже Ангелы не имеют? Поистине держусь всем дыханием духа моего за святые заповеди Твои, через которые Ты сотворил нас и продолжаешь творить сынами Своими (Мф. 5:9): Блаженны миротворцы, ибо они будут наречены сынами Божиими.

В Иерусалим мы собрались быстро — у нас не было никаких вещей. Хороший знакомый нашего врача из «Кремлевки» вез нас в аэропорт. Поглядывая на меня сбоку, он говорил:

— Батюшка, как жить по совести? Простите за вопрос…

— По совести — значит делать лишь то, что она подсказывает: нужно уметь ее слушать.

Краткий ответ не удовлетворил водителя:

— А как ее слушать, батюшка?

По характеру он оказался человек дотошный.

— Душой, конечно. Потому что она хочет Божиего, а совесть и есть голос Бога.

— А если душа пива хочет, батюшка? Это правильно?

Мы с отцом Агафодором, не удержавшись, рассмеялись.

— Нет, не правильно! Это желание не души, а плоти…

— Ага, вот оно как… Понятно!

Водитель лихо подкатил к залу вылета пассажиров.

— Доброго вам пути!

В аэропорту Шереметьево ко мне подошла верующая женщина.

— Батюшка, вы в Израиль летите? А в Горненском монастыре будете? Передайте, пожалуйста, Христа ради, вот эту булку черного хлеба монахине Иустине!

Предупрежденный в Патриархии, чтобы не брать никаких передач от провожающих, я спросил:

— А если прицепятся к этой булке, что сказать?

— Ну что вы, батюшка, кто прицепится? А если будут спрашивать, скажите, что купили сами.

Успокоенный, я встал в очередь на регистрацию. Ко мне приблизился служащий рейса на Тель-Авив.

— Цель вашей поездки?

— Паломничество, — ответил я спокойно.

— А что у вас в пакете?

— Булка черного хлеба.

— А зачем вы ее везете в Израиль?

— Монахиня просила привезти.

— А вы сами ее купили или вам передали?

— Сам купил, — твердо сказал я.

— Сами купили? — переспросил израильтянин. — А в каком магазине? Как он называется?

Я замялся.

— Как вам не стыдно! Вы же священник, а обманываете. Я видел, как передали хлеб, — качая головой, сурово сказал агент.

Я молчал. Он сжалился:

— Ладно, проходите. Но обманывать батюшкам нехорошо!

Увидев иеромонаха, благополучно прошедшего такой же допрос, я признался ему:

— Ох, и стыдно же было, отец Агафодор! С этой булкой целая история вышла: пришлось врать и меня раскусили…

— Не нужно было ее брать, отец Симон, ведь предупреждали! — строго заметил мой друг.

— Неудобно было не взять, отче! — оправдывался я.

— Если неудобно, зачем же тогда говорить неправду? Вот, сами и виноваты…

Он был прав, а меня весь полет грызла совесть за то, что начал изворачиваться. «Нет, не должно так вести себя иеромонаху! Прости меня, Господи, впредь так не буду поступать…» — укорял я себя снова и снова.

Из Тель-Авива мы выехали автобусом, полным паломников из России. «Боже мой, я еду по той земле, которую всю прошли драгоценные стопы возлюбленного Христа!» Я не мог сдержать слез, глядя на зеленые холмы с низкорослыми палестинским соснами, сбивающимися кое-где в редкий лесок. Финиковые пальмы бежали за автобусом вдоль дороги.

Сладкий чистый воздух Горненского монастыря пахнул в лицо, когда мы вышли на широкий двор обители с расцветающими кустами мимозы у ограды. Матушка Георгия поила нас чаем и умиленно вздыхала:

— Надо же, с самого Афона отцы приехали! А за подарочек от отца Кирилла спасибо! То-то благодать к нам пожаловала…

Сестры заходили в приемную игуменьи словно по делу, украдкой рассматривая незнакомых Афонских монахов. Некоторые останавливались возле игуменьи:

— Матушка, пусть они нам о молитве расскажут! Когда еще придется услышать?

— Расскажут, расскажут, дайте им после дороги в себя прийти! Вот, батюшка отец Кирилл гостинцы прислал! Не забывает нас, грешных, старец своею любовью…

Матушка хлопотливо ходила вокруг нас, смущенных такой заботой, подливая чай и подкладывая печенье. Мне она чем-то напомнила монахиню Ольгу из Сухуми и сразу стала близкой и родной. Пришлось мне не только в архондарике, но и в автобусах в паломнических рейсах неоднократно говорить сестрам о молитве. Монахини использовали любую возможность разузнать все особенности молитвенной практики.

— Когда и как нам молиться, батюшка, если мы все время в хлопотах с паломниками? Нет времени и сил на правило монашеское, когда же Иисусовой молитвой заниматься? Ни уединения, ни времени на молитву нет, что посоветуете? — их вопросы были выстраданы в бесчисленных послушаниях и в постоянном обслуживании паломников.

— Даже в ежедневных хлопотах можно находить время для того, чтобы собраться и молиться каждый час в течение дня хотя бы пять минут. Это очень поможет душе не впадать в суетливость и сохранить ум и сердце для Бога. — отвечал я. — Если нет ни времени, ни сил на молитву, тогда нужно изощриться, чтобы хранить мир душевный, удерживая внимание от рассеяния посильной молитвой. Когда нет уединения, ни времени на молитву, тогда следует искать их в своем сердце, где всегда присутствует уединение и возможность для Иисусовой молитвы.

Мы подружились с Горненским монастырем прочно и надолго. Началась Страстная седмица. Все эти святые дни мы проводили с иеромонахом в храме Воскресения Христова. Такой благодати, которая встретила нас там, мне не приходилось встречать нигде на земле. Лишь войдя затаив дыхание в храм Гроба Господня, начинаешь впервые глубоко понимать Евангелие, которое становится тогда для сердца, словно заново, живым источником веры и спасения. Несмотря на огромное стечение народа, мы многократно облобызали все святыни и неисходно пребывали в молитве рядом с ними. Из храма не хотелось выходить. Помню, что сердце сразу как будто растворилось в этой невероятной благодати и мгновенно оказалось на Небесах! Запомнилась странным видением строгость богослужения в маленькой коптской церкви, прилепившейся к кувуклии и память о коптских монахах осталась в душе каким-то нерешенным недоумением.

Утром в Великую Пятницу мы попали на крестный ход от Претории ко Гробу Господню. Расторопный отец Агафодор сразу ухватился за крест, который несли священники с возглавлявшим это торжественную скорбную процессию Патриархом Иерусалимским. Меня стразу оттеснили от креста и я бежал за ним вместе с другими паломниками, прыгая со ступеньки на ступеньку и не помня себя от радости. Толчея стояла невообразимая. С этого дня нас с иеромонахом приметили греки-священники храма Воскресения Христова и стали брать на все службы.

Помню трогательный чин погребения Плащаницы, усыпанной лепестками красных роз, во время которого мы с трепетом участвовали в перенесении этой святыни. Долгая и торжественная литургия Великой Субботы захватила нас своей величественностью и предпасхальным настроением. Чтобы не пропустить удивительное схождение благодатного огня, мы остались «ночевать» в храме. Места для сидения долго не удавалось найти, пока молоденький грек-иерей не пригласил нас в алтарь, где мы сидели и молились до самого начала литургии.

К началу схождения благодатного огня мы еле держались на ногах от усталости. Арабы-христиане наполнили воздух выкриками, свистом и барабанным боем. Под свист и вопли какие-то молодые парни устроили пляску, сидя на плечах у своих друзей. Давка все более увеличивалась. Даже в алтаре, где было неимоверно тесно, нас прижали к самому престолу. Впереди стояли две русские паломницы-монахини. Их притиснули к Престолу так, что они вынуждены были опереться на него руками.

— Сестра, грех-то какой! О святой Престол руками касаемся, — сказала негромко одна другой.

— А, ерунда! Освятять! — с южным говором ответила монахиня. — Благодать-то здесь какая, Господи…

Вскоре все эти недоразумения поглотило невиданное зрелище: Патриарх, проверенный полицией и оставшийся в белом подризнике, вошел в кувуклию. В пространстве храма начались вспышки, некоторые лампады загорелись сами собой. У каких-то монахинь, стоящих на балконе, сами собой вспыхнули свечи, которые они держали в руках. Наконец, когда терпение у всех собравшихся было на пределе, Патриарх появился из кувуклии с горящими свечами: суматоха и крики поднялись страшные. В великом ликовании люди казались освещенными благодатным огнем изнутри.

Пасхальная литургия прошла словно в золотом тумане; помню что мы, вместе со служащими иеромонахами, причащали и причащали людей, которым, казалось, не будет конца. Эта Страстная седмица словно переродила нас с отцом Агафодором и наполнила такой духовной силой, что, верилось, можно летать над храмом Воскресения в чистом синем небе и там славить воскресшего Господа. Весь храм предстал мне исполненным Духа Сына Божия, вливающимся в душу, словно река благодати. Вместе с тем удивительное присутствие Пресвятой Богородицы ощущалось в каждом уголке святого храма и собственной души, омытой благодатью, словно веяние чистой, кроткой и нежной материнской любви, исполненной великого сострадания к скорбящим и молящимся в этом храме людям.

Затем нас водили по всем святыням Иерусалима, а также к храму Матери Божией, где монахи подарили нам камешки от Ее гроба. С пением тропарей и Акафистов в переполненном автобусе мы приехали в Вифлеем, где родился Младенец Иисус, побывали в Назарете и на Галилейском море. Повсюду не оставляло ощущение, как будто мы плыли над Святой Землей, не чувствуя ни собственного тела, ни усталости. Назарет — город святого Благовещения, с чудесной базиликой, гора Фавор, с изумительным видом на окрестности и причудливыми облаками над ней, мутный и узкий Иордан, воды которого показались нам Небесной рекой, в которой мы плавали в белых рубахах, гора Блаженств, где Христос произнес свою величайшую Нагорную проповедь, — все это вошло в сердце незабываемым блаженством и живым восприятием всех переживаний исцеленной души, возрожденной в незаходящий свет любви и благодати Христовой.

Опомнились мы лишь тогда, когда пришло время прощания с матушкой игуменьей Георгией и монахинями Горненского монастыря. Матушка сунула нам потихоньку в руку конверт:

— Это вам на дорогу — до Синая добраться и на билеты в Грецию. Храни вас Матерь Божия!

Мы с отцом Агафодором пообещали, что будем переписываться с монастырем, что добросовестно и выполняли еще многие годы. Земля Спасителя медленно скрылась за очередным изжелта-зеленым холмом, и машина покатила вперед по выжженной горячим солнцем местности — в загадочный и непредставимый Синай, встающий на горизонте сиреневыми куполами.

Гора Синай издалека бросилась в глаза. Она походила на стадо сбившихся в кучу каменных овец, которые поднялись к облакам и застыли в вышине неба. Под священной горой, где по склону нескончаемым зигзагом тянулась пустынная тропа к вершине, стоял древний монастырь с Неопалимой Купиной, росшей, по преданию, на том месте, где Бог беседовал с Моисеем из пламени, объявшем терновый куст неопалимым огнем. Высокие кипарисы яркой зеленью оживляли серовато-розовый каменный ландшафт.

Нас встретил духовник монастыря, известный старец архимандрит Павел. Он взял конверт, прочитал письмо и взглянул на нас:

— Удивительно! От будущей монахини Маргариты из Греции приехали монахи даже на Синай? Похвально, очень похвально. Живите, молитесь, подымитесь обязательно на Хорив…

Это восхождение на гору словно окрылило нас; не помню ни жажды, ни опаляющих лучей солнца. В сильном воодушевлении мы стояли на вершине возле храма Святой Троицы. Бесконечные, бурые, опаленные жарой хребты уходили далеко к синему горизонту. Удивительно, что где-то вдали клубились грозовые тучи, и там стояла, как указательный перст с неба, многоцветная радуга. Поистине, во всем этом просторе ощущалось что-то могучее и космическое. Действительно, только здесь мог явиться Бог в облачном столпе пророку Моисею. Спуск с вершины шел другой тропой, прямо вниз, в бездонные провалы к подножию горы.

В монастыре архимандрит Павел дожидался нас:

— А ты, отец Симон, чем намерен заняться? Хочешь послужить литургию? — неожиданно спросил он.

— Отче, я слышал на Афоне, что здесь где-то подвизался старец Паисий. Благословите туда подняться в уединение на два дня. После Иерусалима голова кругом идет, простите…

Я с трепетом ожидал ответа игумена.

— Это скит святых мучеников Галактиона и Эпистимии. Бог тебя благословит! Возьми только ключ у привратника, там сейчас никто не живет… А с нами послужит отец Агафодор, так? — игумен вопросительно взглянул на моего друга.

Я поднялся по гладким, словно обкатанным прибоем наклонным валунам к скиту. В нем жило одно уединение. Со скита открывался прекрасный вид на вершину Хорив, куда Господь сходил в облачном столпе. Раскинув на теплых камнях подрясник, я всем жаждущим сердцем отдался молитве. Облака неподвижно стоя-ли в бездонной синеве. Иногда над головой с шумом проносились дикие голуби. Все пространство в сердце и вовне слилось воедино, сладость покоя не от мира сего охватила душу. Так глубоко и блаженно мне давно не доводилось молиться; волны блаженной радости прокатывались через сердце, подобные зыби Божественного океана — океана невыразимого счастья и Божественной любви.

Горячая благодарность к Богу вспыхнула в сердце с такой силой, что слезы невольно брызнули из глаз. Неперестающий плач сопровождал меня днем и даже ночью. Когда я просыпался, то весь подрясник был облит слезами. Из-за сиреневых гор медленно выкатывался огромный диск солнца. Становилось жарко и душно. Белый круг солнечного диска расплывался за высокими, без очертаний, серо-белыми облаками, истомленными жарой. Снизу, из монастыря, доносился слабый перезвон колоколов. Откуда-то издалека слышался крик пастуха; на далеких склонах гор можно было разглядеть крохотные белые пятна — стада коз и овец, медленно ползущих по ржавым каменным уступам. И снова все словно уходило в какое-то мудрое блаженное забытье, отрезая память от мира паломнической суеты и дорожных путешествий.

За те два дня уединения в келье отца Паисия мой неутомимый спутник успел подняться по жаркой безводной тропе на другую большую вершину, не меньше Хорива, — к гробнице святой великомученицы Екатерины и стал выглядеть в моих глазах настоящим героем. Еще у нас состоялся поход к пещере преподобного Иоанна Лествичника, где мы с глубоким благоговением пропели тропарь и величание преподобному, протянув там несколько четок. А также нас возили в Райфу почтить египетских мучеников.

С немым восторгом напоследок я созерцал лик Спасителя на прославленной иконе в музее монастыря. Христос Пантократор стал моей любимой иконой, и я увез из монастыря несколько фотокопий Его чудотворного лика, написанного в стиле энкаустики — восковыми красками в середине VI века. На прощание игумен подарил нам колечки в память о святой великомученице.

Отец Павел, приметив нашу ревность к уединению, решил от себя сделать нам подарок: он выделил для нас микроавтобус прямиком на монастырское подворье в Каире, увязав нашу поездку с какими-то своими делами. Часов шесть мы мчались по пустыне, когда вдруг увидели вдали гигантский корабль, медленно движущийся среди песков.

— Суэцкий канал! — указал на него водитель-араб. — А вон там — пирамиды!

Далеко, на самом краю пустыни, тремя туманными конусами вздымались удивительные сооружения, о которых я читал еще в детстве. По мере того как мы приближались, они росли на глазах. На въезде в город наша машина свернула куда-то в бок, в ужасающе грязные кварталы, на которые было жутко смотреть. Еще немного поплутав, мы въехали в маленький дворик с аллеей из полузасохших пальм. Старик в полосатой пижаме и домашних тапочках повел нас устраиваться в небольшую комнату с высокими окнами и москитной сеткой, которая нисколько не мешала москитам жалить нас всю ночь. В помещении стоял застарелый запах пыли и запущенности.

Вечерело… Мы поднялись на плоскую крышу подворья: было жарко и душно, как обычно. Убывающий овал луны прятался за высокими тускло-пепельными облаками. С высоких минаретов вопили в радиорупоры пронзительными голосами муэдзины — наступило время вечернего намаза. Возле лица надоедливо жужжали москиты, заставив нас поскорей убраться в комнату.

Утром, пыльным и суматошным, отыскав метро, мы поехали к святым мощам апостола Марка, находившимся в одном из храмов старого города. Огромное современное здание в форме базилики заставило нас онеметь от изумления: таких величественных церковных сооружений я еще не видел. Двери были открыты и мы вошли внутрь. В зале, размером с хороший стадион, стояли бесчисленные ряды кресел. Перед ними, на большом помосте, возвышалось длинное узкое сооружение, покрытое красной тканью.

— Должно быть, это гробница с мощами апостола Марка! — предположил я и благоговейно поцеловал край странного сооружения.

Лишь потом я увидел за ним ряд стульев и понял, что это всего-навсего длинный стол для заседаний, покрытый до пола красной материей.

— Ну вот тебе и раз, к столу приложился! Пусть же это поклонение тоже примет от меня святой апостол!.. — исправил я свою ошибку.

Мой друг рассмеялся:

— Впервые вижу, батюшка, как из благоговения прикладываются к столу заседаний! Храм же с другой стороны, там должны быть и мощи, предполагаю…

Действительно, вход в храм оказался с другого конца этого здания. Копты, потомки древних египтян, оставляя обувь у двери, входили внутрь, набожно скрестив на груди руки. Внутри стоял богато драпированный тканью престол, высотой по пояс. Приложив к нему склоненные головы, верующие копты углубленно и сосредоточенно молились.

— Здесь, батюшка, самое место, чтобы прикладываться! — иеромонах слегка подтолкнул меня вперед.

Почтив мощи апостола Марка поклонами и лобызанием, мы уселись в углу на коврик, как остальные паломники, и достали четки. Было очень тихо и очень благодатно…

Ты родил меня в этот мир, Господи, и я возжелал красот, дабы усладилась ими душа моя. Словно грянувший гром с ясного неба услышал я тихий и кроткий глас Твой в юности моей, повелевающий мне спасаться от этого мира. И столько любви, нежности и ласки звучало в небесном голосе Твоем, что оставил я эту землю и весь этот мир и всем сердцем прилепился к Тебе, Иисусе! Для чего же Ты тогда укрыл меня голубым покровом небес и под ноги постелил цветы луговые? Для того, чтобы постиг я, неразумный, что весь окружающий меня мир — словно цвет вишневый для духа моего: созреет он и цвет ему уже не нужен, а нужно лишь одно — единение с Тобою, Единый и преблагой Господи! И чтобы не трепетал я, робкий, отрекаясь от мира сего, сказал Ты: «Мужайтесь! Я победил мир». С Тобою, Боже, и мы, дети Твои, устремляемся на эту великую победу — победу духа над плотью, победу свободы духовной над рабством помышлений, победу света Божественной мудрости над тьмою неведения земного. Ей, гряди, Господи Иисусе!