Я открыл глаза, мир вокруг был мутным и бесцветным. Рассвет медлил. Деревья раскачивались и скрипели, раненая голова трещала.

Я медленно поднялся и сел, прислонившись спиной к стволу дерева. Моя лошадь стояла поблизости и водила мордой по опавшим листьям в поисках чего-нибудь съедобного. Кровь на голове запеклась, больно стучало в висках. Любое движение вызывало новый прилив боли. «Бывает и хуже» — говаривал мой отец, он не был ни непреклонным, ни стоиком, но умел достойно действовать в любых обстоятельствах.

Я, пошатываясь, встал на ноги и глубоко вздохнул. Снова и снова окликал я Экона, так громко, как позволяла мне рана. Экон не появлялся. В лесу становилось все светлее.

Пришлось ехать в Кумы без Экона. Пропала и моя главная улика — окровавленная накидка. До начала погребальных игр оставалось всего несколько часов. И все же где-то глубоко тлела слабая надежда на то, что я смогу выжать правду из тех, кому она была известна.

Лес словно сжался с наступлением рассвета. За деревьями виднелись камни, окружавшие вход в пещеру Сивиллы, и даже блестел кусочек моря. Как легко я сбился ночью с дороги! Ночь, с ее мраком, не только ограничивает поле зрения человека, но и притупляет его чувства. Да и удар по голове тоже не способствует трезвой оценке действительности.

Уже через пять минут я выехал из леса в каменный лабиринт, с опаской поглядывая по сторонам и больше боясь увидеть Экона, чем не увидеть его. То и дело я принимал какой-нибудь пень или же серую груду камней за его тело. На дороге, проходившей через Кумы, в этот ранний час еще никого не было, но над домами вставших спозаранку людей уже поднимались столбы дыма. Я подъехал к дому Иайи в дальнем конце деревни. Дым над ним не поднимался, все было тихо, и в окнах не горел свет. Я привязал лошадь и направился в обход дома.

Узкую тропинку, ту самую, по которой к нам поднималась Олимпия после нашего визита к Сивилле, я нашел быстро и пошел по ней вниз через мелкий кустарник. Местами тропа становилась едва заметной, а порой вообще пропадала. Несколько раз я ступал на качавшиеся плиты, с трудом сохраняя равновесие. Это была не та тропа, по которой прогуливаются ради удовольствия. Она больше подходила искателям приключений, у которых могли бы быть свои причины пользоваться ею.

Тропа упиралась в груду валунов у самого среза воды, между высокими отвесными каменными стенами. Волны прибоя накатывались на камни и отступали, обнажая узкую полоску пляжа из черного песка. Осмотревшись, я нигде не увидел никаких признаков пещеры, или хотя бы расселины. След соленой воды и морские жители, прицепившиеся к камням, указывали на то, что прилив здесь достигал значительно более высокой отметки. Если сейчас уровень прилива был средним, то, значит, при низкой воде во время отлива пляж был открыт, и по нему можно было пройти за валуны. По отвесным каменным стенам никакого тайного прохода не было. Передо мной был тупик.

И все же я видел, как именно по этой тропе поднялась к нам Олимпия с корзинкой в руке — пустой, если не считать ножа и нескольких корок хлеба, и подол ее столы для верховой езды был мокрым. Я видел, как она побледнела, когда Дионисий решил рассказать мне историю о том, как Красс несколько недель скрывался в морской пещере.

Я приготовился к тому, что вода могла быть холодной, и перелез через валуны на узкий пляж. Почти в тот же миг волна обдала мне ноги, окатив их до колен, и тут же откатилась, заплескавшись на уровне лодыжек. Пришлось вцепиться в камни за спиной, чтобы сохранить равновесие. Волны отступали и накатывались снова, поднимаясь каждый раз все выше, промочив меня до колен. Я двинулся вперед вброд, теперь вода была уже по пояс. По мне с силой били волны, а песок уходил из-под ног так быстро, что едва удавалось сохранять равновесие. В таком узком месте, подумалось мне, отлив может в один миг унести человека в море.

Что я надеялся найти? Чудесную пещеру, которая вот-вот разверзнется в камне по моему хотению? Здесь не было никаких тайн, ничего, кроме камня и воды. Я сделал еще один шаг. Вода словно облизывала какую-то каменную глыбу, торчавшую из пены наподобие головы черепахи, и, стекая с нее, окатывала мне лицо. Я сделал следующий шаг. Волны подкатывались мне под ребра с такой силой, что вполне могли унести на глубину. Я хватался за скалу, как лист за ветку во время урагана. Холод затруднял дыхание. И тут я различил перед собой какие-то пятна.

Я увидел черное отверстие с неровными краями в темной скале, похожее на разинутую пасть беззубого зверя.

При высокой воде прилива проникнуть в это отверстие было невозможно. Это было понятно всякому разумному человеку. Но разумный человек не полез бы по шею в холодную воду, цепляясь за скользкие камни. Мне удалось оторваться от скалы, приблизиться к расселине, зацепиться за покрытые пеной края и подтянуться на руках внутрь. Сзади на меня обрушились волны, и я оказался в ловушке, не имея возможности двинуться ни вперед, ни назад. Бушевавшие струи забивали нос соленой водой. Когда волны наконец отступили, я стал карабкаться вперед и ударился головой о низкий каменный свод. Очевидно, в этот момент и закровоточила снова рана на голове.

В глазах потемнело. Силы оставили меня, следующая волна обрушилась, как неумолимый поток. Я был уверен, что она унесет меня вместе с собой, чудом мне удалось удержаться.

Очередная волна загнала меня в глубь расселины, и я увидел над головой отверстие, в которое лился солнечный свет. Я оказался внутри пещеры.

Света было мало, но в глубине пещеры, на ложе естественного каменистого выступа, я увидел страстно слившуюся друг с другом молодую пару. В женщине, несмотря на сумрак, я сразу узнал Олимпию.

Чистые и стройные линии ее совершенного тела поразили меня, и сыщик Гордиан вознес благодарственную молитву богам, которые утешали его за перенесенные страдания. Загоревшее до бледного золота тонкое тело Олимпии хрупким назвать было нельзя из-за зрелой налитой груди и крутых бедер. Она повернулась на бок, и светлая волна волос прикрыла ее наготу.

Мужчина выпрямился во весь рост, пытаясь защитить ее, и со всей силы ударился о каменный свод. Олимпия вынырнула из-за его плеча и подала ему большой кинжал, похожий на серп, но сделала это неловко, как раз в то время, когда мужчина, ударившись, пригнулся. Она едва не отсекла ему блестящее свидетельство его мужских способностей. Юноша инстинктивно отпрянул от кинжала, снова стукнувшись головой и не сдержав ругательства. Я рассмеялся, несмотря на жалкий вид и насквозь промокшую одежду.

Молодой человек являл собой прекрасный образчик мужественности, не столь изящной, как у Аполлона. Было нечто стихийное, мощное во всем облике юного фавна. Густая каштановая шевелюра венчала словно высеченное скульптором лицо фракийского раба, ибо я уже догадался, что передо мной — Александрос.

Казалось невероятным, чтобы такая девушка, как Олимпия, с талантом и разборчивостью, могла отдаться рабу с конюшен, пусть даже и с явными умственными способностями. Тем более в эту минуту, когда он выглядел довольно тупым и неотесанным, потирая ушибленную голову и протягивая руку к Олимпии за кинжалом.

— Оставьте в покое оружие, я пришел не для того, чтобы сделать вам вред, — устало проговорил я.

Они смотрели на меня с сомнением, широко открытыми глазами. Взгляд Олимпии смягчился — только в этот момент она узнала меня. И то сказать, что у меня должен был быть за вид! Вылезший из забитого пузырившейся пеной тоннеля, обмотанный волокнами морской травы, с каплями стекавшей по лицу крови! Александрос смотрел на меня как на какое-то морское чудовище.

— Погоди, — шепнула ему Олимпия, положив руку на плечо Александросу. — Я его знаю.

— Да? Но кто он такой? — переспросил он с сильным фракийским акцентом, и в его голосе прозвучала какая-то дикая, отчаянная нота. Моя рука скользнула под тунику, где скрывался мой кинжал.

— Сыщик, — ответила Олимпия. — Из Рима. Я говорила тебе о нем.

— Значит, он наконец меня нашел. — Александрос сбросил с плеча руку Олимпии и вытянул вперед свою. Длинное лезвие сверкнуло бледной полосой солнечного света. Он отступил к задней стенке пещеры, глядя на меня как загнанный зверь.

— Именно так, Гордиан? — с подозрением посмотрела на меня Олимпия. — Вы пришли, чтобы отдать его Крассу?

— Отложите в сторону ваш кинжал, — прошептал я, крепко стиснув зубы, чтобы они не стучали. — Вы можете развести огонь? Меня пробирает холод, и я чувствую некоторую слабость.

Олимпия задержала на мне взгляд, потом, словно собравшись с мыслями, потянулась за своей одеждой. Быстро оделась. Затем шагнула ко мне и тронула рукой подол моей туники.

— Прежде всего снимите это, если вы действительно умираете от холода, а не от страха перед кинжалом. Боюсь, что огня здесь разжечь не удастся — нельзя допустить, чтобы кто-то увидел дым, — но мы можем дать вам что-нибудь теплое.

С самого начала пещера мне показалась огромной. Однако в действительности она такой не была. Она представляла собой высокую, выточенную в камне наклонную полость, и пол ее поэтому постепенно поднимался ступенчатыми каменными террасами. Когда моя дрожь отступила, Олимпия положила передо мной несколько кусков черствого хлеба с сыром и даже кое-что из деликатесов, как я понял, принесенных ею Александросу с поминального стола. Я было отказался от еды, не чувствуя голода, но, начав есть, едва смог остановиться.

Скоро я почувствовал себя лучше, хотя приступы боли в голове возникали при каждом резком движении.

— Как скоро выход из пещеры снова будет свободен от воды? Я имею в виду, настолько, чтобы не утонуть, выбираясь отсюда?

Александрос посмотрел в сторону отверстия, где вспененная вода, кажется, отступала. Уже сейчас можно пробраться по воде до выхода и выйти на тропу, не рискуя жизнью.

— Хорошо. Что бы ни случилось, я должен быть там, рядом с ареной, где предстоят погребальные игры. И во что бы то ни стало найти Экона.

— Мальчика? — переспросила Олимпия. Она, видно, не запомнила как следует его имени.

— Да, мальчика. Моего сына.

— Это немой мальчик, — объяснила она Александросу. — Я говорила тебе о нем, помнишь? Но Гордиан, что вы имеете в виду, когда говорите, что должны его найти? Где он по-вашему?

— Ночью, отправившись в Кумы, мы поехали дорогой, которой ехали с вами. На нас напали на обрыве над Авернским озером.

— Лемуры? Эти неприкаянные мертвые души? — шепотом спросил Александрос.

— Нет, хуже: живые люди. Двое, как мне показалось, но я не могу быть в этом уверен. И в этой сумятице исчез Экон. Я потом искал его, но моя голова…

Я дотронулся до раны и вздрогнул от боли. Кровь больше не сочилась.

— Иайа знает, что с этим сделать, — заметила Олимпия. — Ну, так что же Экон?

— Пропал. Я не нашел его и снова потерял сознание. А придя в себя, отправился сюда. Если он вернулся на виллу Гелины, то может пойти на погребальные игры один. Он и раньше видел поединки гладиаторов со смертельным исходом, но резню… Я должен вернуться до ее начала. Эти старики-рабы, и Аполлон… и маленький Метон…

— О чем вы говорите? — посмотрел на меня озадаченный Александрос. — Олимпия, что он имеет в виду под словом «резня»?

Она закусила губу и уныло посмотрела на меня.

— Вы ничего ему не сказали? — спросил я. Олимпия скрипнула зубами. Александроса охватила тревога.

— Что вы имеете в виду под словом «резня»? И что вы говорите о Метоне?

— Он обречен, — ответил я. — Все они обречены на смерть. Все рабы, с полей, из конюшен и из кухонь, будут публично зарезаны на потеху почтенным жителям Залива. Это политика, Александрос. И не просите меня объяснять суть политики Рима. За преступление, совершенное истинным убийцей, которого он не может найти, Красс намерен уничтожить всех рабов в своем доме.

— Сегодня?

— После окончания поединков гладиаторов. Солдаты Красса воздвигли на лугу у Лакринского озера деревянную арену. Это должно быть значительное событие, о котором думающие люди будут говорить повсюду от здешних мест до Рима, даже после того, как Красс разобьет Спартака и наконец сделает себя избранным консулом а может быть, и после этого — кто знает? Может быть, ему удастся сделаться диктатором, как его учитель Сулла.

Ошеломленный Александрос отшатнулся.

— Олимпия, ты мне ничего не сказала…

— Чем бы это помогло? Ты бы только мучился, и не находил себе места…

— А может быть, он захотел бы сделать широкий жест и вернуться в Байи, чтобы встретить лично приговор Красса? — предположил я. — Поэтому вы ничего ему не сказали, Олимпия? И вместо этого привили мысль о том, что ему нужно просто отсидеться в надежном месте, пока не уедет Красс, а потом бежать, и так и не сказали бы ему ни слова о том, что вместо него были преданы смерти все рабы.

— Не вместо него, а вместе с ним! — злобно бросила Олимпия. — Неужели вы думаете, что что-нибудь изменилось бы, если бы Красс схватил Александроса? Он хочет уничтожить рабов, как вы сами только что сказали, из политических соображений, чтобы показать себя. И для Красса будет лучше, если он никогда не найдет Александроса — это позволит ему продолжать рассказывать людям историю о фракийском убийце, бежавшем к Спартаку.

— То, что вы говорите, Олимпия, может быть, верно теперь, но так ли это было сначала, когда Александрос бежал в дом Иайи? Что было бы, если бы вы тогда же отослали его к Крассу? Возник ли бы вообще тогда у Красса план отмщения за смерть Луция Лициния таким ужасным образом? Вы не чувствуете за собой вины в том, что спрятали своего любовника и обрекли всех других рабов на заклание? Стариков, женщин, детей…

— Но Александрос невиновен! Он никогда никого не убивал!

— Так говорите вы. И так, возможно, сказал вам он. Но откуда вам это знать? Что вам известно?

Она сделала шаг назад и шумно втянула в себя воздух. Любовники обменялись странными взглядами.

— Вам известно так же, как и мне, что сам факт того, виновен Александрос или нет, дела не меняет, — заговорила она. — Виновного или невиновного, Красс распял бы его, как только схватил.

— Он не сделал бы этого, если бы я мог доказать его невиновность. Если бы мне удалось раскрыть, кто именно убил Луция Лициния, и если бы я смог это доказать…

— Тогда — именно тогда! — для Красса было бы особенно важно уничтожить Александроса. И вас, разумеется, тоже.

Я покачал головой и тут же скривился от боли в ней.

— Вы говорите загадками, совсем как Сивилла.

Олимпия посмотрела на выход из пещеры, на стенках которой играли блики света, отражавшегося убывавшей водой.

— Вода достаточно отошла, — сказала она. — Нам всем пора подняться в дом и поговорить с Иайей.