Книга: Орудие Немезиды
Назад: Глава двенадцатая
Дальше: ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ Смерть в заливе

Глава тринадцатая

Каменистая дорога обратно к храму была трудной, но карабкаться на четвереньках нам больше не пришлось, да и времени на нее ушло меньше, чем на восхождение к пещере Сивиллы. Весь мир казался вдвое прекраснее, назойливый туман и тот отступил. Склон холма был ярко освещен сиянием послеполуденного солнца.
Огонь в жаровне погас. Обугленные внутренности все еще шипели и потрескивали на раскаленном камне, отпугивая круживших над ними мух. Запах жареного мяса снова напомнил мне, что мы долгие часы ничего не ели. В небольшом углублении в скале за храмом юный Дамон старательно сдирал шкуру с тушки ягненка, он ловко делал свою работу.
Мы спустились в ущелье и отвязали лошадей. От нагромождения скал отражалось яркое сияние солнца. Мы двигались к берегу. Перед нами открылось сверкающее пространство моря. У наших ног лежали древние Кумы.
Мы ехали молча. Обычно при всяких поездках я поддерживал с Эконом оживленный разговор, хотя он и не мог отвечать мне словами. Теперь же я не мог придумать тему для разговора. Молчание наше было тяжелым. Какой-то проезжий возчик указал нам дом Иайи, стоявший на скале в дальнем конце квартала, над морем. Не такой впечатляющий, как богатые виллы, он был здесь, вероятно, самым большим. Краски, которыми расписан фасад, отличались оригинальностью сочетания темно-оранжевого с цветом охры, перемежавшимися голубыми и зелеными полосами. Дом этот резко выделялся на фоне моря и казался при этом основной частью пейзажа. Рука и глаз Иайи сделали так, что все здесь дышало гармонией.
Раб-привратник сообщил нам, что Олимпия ушла, но, пообещав скоро вернуться, велела позаботиться о нас. Он провел меня и Экона на небольшую террасу с видом на море и подал еду и питье. Завладев миской овсяной каши, Экон стал возвращаться в свое нормальное состояние. Он ел с наслаждением, и у меня отлегло от сердца, когда я понял, что его уныние прошло. Подкрепившись, мы прилегли отдохнуть на ложа, стоявшие тут же. Я стал допытываться у рабов, куда ушла Олимпия. Но тщетно. Даже если бы они знали, то молчали бы. Я оставил Экона дремать, а сам решил осмотреть дом.
Иайа собрала здесь много красивых вещей — столы и кресла тонкой работы, небольшие скульптуры, выполненные с редким вкусом. Драгоценные изделия из стекла, фигурки из слоновой кости — все эти вещи были размещены по всему дому с безошибочным чувством меры.
Я пошел по коридору на странную смесь запахов и набрел на комнату, забитую глиняными горшками, жаровнями, ступками и пестиками. По всей комнате стояли десятки глиняных сосудов. Большие и маленькие, все были помечены надписями. Я открывал их крышки, рассматривал разные высушенные растения и измельченные в порошок минералы. Некоторые из них я узнавал — например, коричнево-красный синопис, сделанный из окиси синопского железа, испанскую киноварь цвета крови, темнопурпурный песок из Путеол, синий индиго из Египта.
В других сосудах были, как мне показалось, не красители, а лекарственные травы — черная и белая чемерица, растертая в порошок, ядовитая, но используемая для многих целей, холостеон, или «костистое растение», способствующее заживлению ран и вылечивающее растяжения суставов, семена белого молочая, помогающие при водянке и выводящие желчь. Я увидел маленький сосуд, полный аконита, который называли также «смерть пантерам», когда кто-то кашлянул за моей спиной. Из коридора на меня неодобрительно смотрел раб.
— Вам следовало бы подумать об осторожности, прежде чем совать нос в эти сосуды, — заметил он. — Кое-что из их содержимого может оказаться ядовитым.
— Да, — согласился я, — например, вот это. Аконит, говорят, брызнул изо рта Цербера, когда Геракл вытащил его из Подземного царства. Поэтому-то он и растет близ входов в Подземное царство, у Челюстей Гадеса. Мне говорили, что он убивает пантер… а может быть, и людей. Удивляюсь, зачем его держит у себя твоя хозяйка.
— Жало скорпиона, — коротко ответил раб. — Его смешивают с вином для приготовления припарки.
— О, твоя хозяйка видно очень опытна в таких делах.
Раб, скрестив руки на груди, смотрел на меня взглядом василиска. Я осторожно поставил сосуд обратно на полку и вышел из комнаты.
Над голубым горизонтом неслась череда облаков, а в вышине, оглашая воздух своими резкими криками, кружили чайки. Я прогуливался, и Сивилла из Кум начинала казаться нереальной, как пар, поднимавшийся над Авернским озером, все, что произошло с того момента, как мы выехали этим утром из Байи, было просто сном наяву. Мне захотелось снова оказаться в Риме, прогуляться по заполненным толпой улицам Субуры, понаблюдать за стайками мальчишек, играющих на арфе на площадях. Захотелось покоя в уединении моего сада, комфорта своей постели и ароматов стряпни Вифании.
За этими размышлениями меня застала Олимпия. В одной руке у нее была небольшая корзинка. Она была еще довольно далеко, но мне было видно, что она улыбалась — не той двусмысленной улыбкой, которая не сходила с ее лица на вилле Гелины, но искренней и лучистой. Подол ее короткой столы для верховой езды был темным, словно ей пришлось бродить по колено в воде. Я пытался представить себе, откуда она возвращается. Тропинка, по которой она шла, терялась среди нагромождения камней. Если бы она захотела набрать раковин или морской живности, то места близ Кум были бы для этого наверняка лучше и безопаснее.
Когда она приблизилась, я зашел за большой камень, обошел вокруг него и попытался понаблюдать за ней так, чтобы самому оставаться незамеченным. В сотне шагов от себя я увидел темный плащ с капюшоном и длинную заостренную бороду. Философ Дионисий, подобно мне, стоял за большим камнем у края скалы, украдкой наблюдая, как Олимпия поднималась по склону холма.
Он меня не видел. Я медленно двинулся вокруг камня, прячась как от Олимпии, так и от Дионисия, а потом быстро отбежал от скалы, чтобы не оказаться в поле их зрения, и поспешил присоединиться к Экону на террасе.
Через несколько минут появилась Олимпия. Раб что-то сказал ей вполголоса. Олимпия вышла в другую комнату. Когда она появилась снова, на ней уже была сухая стола.
— Был ли успешным ваш визит к Сивилле? — любезно улыбнувшись, спросила она.
Экон нахмурился и отвел глаза.
— Узнаем по дороге обратно в Байи.
Олимпия, казалось, была озадачена, но ничто не могло испортить ее настроения. Она прошлась по террасе, осторожно касаясь цветов, растущих в глиняных горшках.
— Пора ехать обратно?
— Я думаю, да. Нам с Эконом предстоит еще много работы, а в доме Гелины наверняка будет большая суета, как всегда накануне больших похорон.
— Ах, да, похороны… — тяжело прошептала Олимпия. Она задумчиво кивнула, и улыбка сошла с ее красивых губ.
— Вам полезен морской воздух, — заметил я. Действительно, она выглядела необыкновенно красивой, с ярко сиявшими глазами и растрепанными ветром золотистыми волосами.
— Вы погуляли по берегу?
— Да, немного погуляла, — отвечала она, отводя глаза.
— Когда вы входили, я видел у вас в руках корзинку. Вы собирали морских ежей?
— Нет.
— Значит, раковины?
На лице ее отразилась неловкость.
— По правде говоря, на берегу я не была. Я прошлась по гребню холма. Собирала красивые камешки, если вам так уж обязательно это знать. Иайа украшает ими сад.
— Понимаю.
Мы собирались в обратный путь. Корзинка Олимпии стояла у двери, на виду, против табурета, где сидел раб. Я задержался, шагнул к корзинке и ногой приподнял ее крышку. Никаких камешков в ней не было. Там лежали только нож и старая лепешка.
При ярком свете дня обратный путь через каменный лабиринт показался мне совсем иным в сравнении с трудным подъемом сюда утром, но входя под сень деревьев, окружавших Авернское озеро, я ощутил ту же самую атмосферу жуткой оторванности от мира, которую почувствовал тогда. Если за нами и следовал Дионисий, то держался он вне нашего поля зрения.
Только когда мы доехали до обрыва, я сказал Олимпии, что намерен остановиться.
— Но вы же здесь уже все видели, — возразила она. — Что вам смотреть еще раз?
— Но мне хочется осмотреть все это еще раз, — настаивал я. Пока Экон искал место, где можно было привязать лошадей, я нашел начало тропинки слева от большой каменной плиты, как указала Сивилла. Отверстие было скрыто разросшимся кустарником и низкими ветвями старых деревьев, а сама тропа была еле видна и совсем не натоптана. На пропитанной сыростью от туманов земле не было свежих следов ни человека, ни оленя. Я пошел вперед через кусты в сопровождении Экона. Олимпия была против, но следовала за нами.
Тропа зигзагами спускалась по бесплодному каменистому склону. Поднимавшийся навстречу запах серы становился все сильнее, и вскоре пришлось прикрыть лица рукавами. Наконец, мы оказались на широком пологом берегу, покрытом желтой грязью. Поверхность озера представляла собой ряд соединявшихся друг с другом отдельных заводей жидкой серы. Их связывали каменные мостики, по которым человек, не боящийся риска и способный выдержать жару и запах, мог бы перебраться на другой берег озера. Зловоние бурливших ям было сильным, но мне показалось, что я почувствовал еще более неприятный запах, донесшийся до меня с порывом ветра.
Мы стояли почти под самым выступом скалы, с которого только что спустились. На поверхности скалы не было никаких признаков убежища. Я покачал головой, снедаемый сомнением в правдивости того, о чем говорила Сивилла.
— Как кто-то может ждать здесь встречи с нами? — жаловался я Экону. Экон внимательно оглядел весь берег, насколько это позволяла висевшая над ним дымка. Потом он поднял бровь и указал на что-то у самой кромки воды.
Я уже видел этот предмет, но не придал ему значения, приняв за кусок прибившегося к берегу плавника или поднявшийся со дна озера обломок какого-нибудь минерала. Теперь я посмотрел на него внимательнее и содрогнулся.
Мы с Эконом осторожно подошли к находке, вместе с последовавшей за нами Олимпией. Туловище человека почти полностью погружено было в яму, где едкая сера уже разъела большую его часть. Голова была опущена в грязь, плечи покрыты клочьями обесцветившейся одежды. На задней части головы трупа виднелось кольцо седых волос, окружавшее пятно лысины.
Я нашел какую-то палку и потыкал ею в плечи, пытаясь перевернуть находку прикрыв нос рукавом. Это оказалось нелегко. Мертвое лицо словно бы сплавилось с грязью. Когда наконец мне это удалось, то, что мы увидели, было трудно распознать, но сохранившихся черт было достаточно, чтобы Олимпия его узнала. Овладев изменившим ей дыханием, она произнесла в рукав, закрывавший ее рот, одно слово:
— Зенон!
Прежде чем я успел подумать о том, как поступить с этой находкой, Олимпия все решила за меня. С пронзительным воплем она наклонилась, ухватилась за остатки волос на мертвой голове и швырнула ее в озеро. Падение ее сопровождалось не всплеском и брызгами, а каким-то жутким шлепком. На миг время остановилось. Голова плавала в кипящем котле. Из-под нее с шипением шел пар. Мне показалось, что сквозь него я увидел открытые глаза, устремленные на нас, как тонущий человек смотрел бы на людей, стоявших на берегу. Потом она погрузилась в серу и полностью исчезла.
— Теперь он во власти Челюстей Гадеса, — прошептал я, ни к кому не обращаясь, тем более что Олимпия уже сломя голову, спотыкаясь и плача, бежала к тропе, а опустившегося на колени Экона рвало на берегу.
Назад: Глава двенадцатая
Дальше: ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ Смерть в заливе