Когда-то, давным-давно, у римлян был царь по имени Тарквиний Гордый. Однажды в Рим пришла колдунья из кумской пещеры. Она предложила Тарквинию купить у нее девять книг. Книги эти были сделаны так, что страницы их могли быть уложены в любом порядке. Тарквинию это показалось очень странным. Кроме того, написаны они были по-гречески, но колдунья уверяла, что эти книги предсказывали будущее Рима. Тот, кто их изучит, говорила она, поймет все те странные явления, посредством которых боги являют свою волю на земле — вроде тех, например, что гуси зимой летят на север, вода вспыхивает пламенем или что петухи кукарекают в полдень.

Количество золота, которое она запросила, показалось ему слишком большим. Он отослал ее, сказав, что царь Нума учредил культы и ритуалы римлян, жрецы знают, как истолковывать волю богов.

В ту же ночь над горизонтом поднялись три огненных шара. Людей охватила тревога. Тарквиний призвал к себе жрецов, но, к их большому огорчению, объяснения найдено не было. На следующий день колдунья снова посетила Тарквиния и сказала, что предлагает ему купить шесть книг мудрости. Она запросила ту же самую цену, которую просила накануне за все девять книг. Тарквиний пожелал узнать, что случилось с тремя другими книгами, и колдунья сказала, что ночью их сожгла. Возмущенный тем, что она потребовала за шесть книг столько же, сколько он отказался заплатить за девять, царь прогнал ее снова.

В ту ночь над горизонтом встали три скрученных столба дыма, гонимые ветром и освещенные лунным светом, как предвестники несчастья. Опять на земле началась паника, так как люди подумали, что это знак. Тарквиний еще раз созвал священников. Сбитые с толку, те опять не смогли ничего ему объяснить.

На третий день колдунья явилась к царю снова. Она сказала ему, что ночью сожгла еще три книги, и теперь предлагала купить последние три за ту же цену, которую просила первоначально за все девять. Хотя это очень рассердило Тарквиния, он заплатил требуемую сумму.

Таким образом, из-за колебаний Тарквиния книги Сивиллы дошли до людей только в отрывках. Будущее Рима стало возможно предсказывать лишь весьма приблизительно, и расшифровка предсказаний и предзнаменований бывала не всегда точной.

Книги Сивиллы стали предметом благоговейного поклонения. Они пережили римских царей и стали самым священным достоянием римского народа. Сенат предписал своим декретом хранить их в каменном сундуке, глубоко под землей, в Храме Юпитера на Капитолийском холме, возвышавшемся над Форумом. К этим книгам обращались во времена бедствий. Тех, кто удостаивался права изучать эти книги, обязывали под страхом смерти держать их содержание в тайне, даже от Сената. Однако один любопытный факт, связанный с этими текстами, стал общеизвестным. Они были написаны акростихом. Начальные буквы каждой строки, прочитанные сверху вниз, раскрывали содержание целого стиха. Десять лет назад, при последних конвульсиях гражданских войн, грандиозный пожар, охвативший Капитолий и уничтоживший Храм Юпитера, добрался до каменного сундука и превратил в пепел книги Сивиллы. Сулла обвинял в поджоге своих врагов, они обвиняли Суллу. Так или иначе, это отнюдь не способствовало благоприятному началу трехлетнего правления диктатора. Сенат разослал специальных посланцев по Греции и Азии для поиска священных текстов взамен утраченных Книг Сивиллы. Официально это было сделано, к полному удовлетворению как жрецов, так и Сената. Для почитателей же божественного промысла возможности обмана и мошенничества были очевидны.

За Сивиллой из Рима никто не послал. Разумеется, был бы смысл обратиться к источнику, чтобы восстановить сокровенные книги, но Сенат воспротивился этому.

В окрестностях Залива Сивиллу по-прежнему почитали, в особенности жители старых греческих городков. Сивилла не имеет пола, она, или, если быть точным, «оно», представляет собой некую посредническую силу между человеческим и божественным, способную вступать в соприкосновение с обоими мирами. Когда Сивилла вселяется в одну из своих жриц, эта жрица обретает способность говорить голосом бога. Такие оракулы существовали с самой зари времен повсюду — от Персии до Греции, и в таких обширных старых греческих колониях, как Кумы, но они никогда не воспринимались бесповоротно римлянами. Всего известно двенадцать Сивилл, из которых самой почитаемой была Кумская. Местные крестьяне до сих пор приносили в дар Сивилле скот и деньги, но она не была в фаворе у модной римской элиты, поселившейся в виллах, построенных на самом берегу моря. Те предпочитали набираться мудрости у посещавших их философов и покровительствовать официальным храмам Юпитера и Фортуны в форумах Путеол, Неаполя или Помпей.

Я не удивился, увидев, что храм Аполлона, примыкающий к усыпальнице Сивиллы, находился в состоянии заметного упадка. В центре его на мраморном пьедестале возвышалась бронзовая статуя Аполлона. Окрашенные в красные, зеленые и темно-оранжевые цвета колонны поддерживали круглую крышу, внутренний свод которой был разделен на треугольники с изображениями Аполлона, а также сцен из наиболее почитаемых мифов. Изображения на многих были трудно различимы, другие же были недавно переписаны и сияли яркими красками. Реставрация продолжалась, и я догадывался, руки какой женщины оживили роспись.

Храм стоял в глухом месте, окруженный с трех сторон стенами из плохо отесанного камня. Это было единственное плоское место на крутом склоне холма, покрытого валунами. Каменные глыбы казались застывшей в стремительном движении лавиной и давно поросли причудливо извитыми деревьями, деформированные сучья которых протягивались во все стороны, словно стараясь удержаться от падения. Жрица шла впереди, как воплощение безошибочного чувства равновесия, не оступаясь, тогда как мы с Эконом следовали за ней, спотыкаясь, скользя и цепляясь за ветви деревьев, а из-под наших ног срывались и с шумом скатывались по склону потоки щебня.

Место это было скрыто от глаз и защищено от ветра. Вокруг царила торжественная тишина. Мы как будто плыли через какую-то таинственную смесь мрака и солнечного света.

Внутри храма жрица повернулась к нам лицом. Черты его оставались в тени от надвинутого капюшона. Голос, которым она говорила с нами, был лишен красок и одновременно поражал своей глубиной.

— Конечно, — заговорила она, — вы не привели с собой корову.

— Не привели.

— И даже козу.

— Да.

— У вас есть только лошади, но они не годятся для жертвы божеству. Может быть, у вас есть деньги, на которые можно купить жертвенное животное?

— Да.

Она назвала весьма скромную сумму, и, вынимая деньги из кошелька, я подумал о том, что вряд ли Красс возместит этот расход при вручении мне гонорара.

Когда она принимала от меня монеты, я на мгновение увидел ее правую руку. На пальцах не было ни одного кольца, а на запястье браслета. Однако на большом пальце виднелось пятно той самой сине-зеленой краски, которой Иайа могла пользоваться этим утром, работая над своей мозаикой.

Возможно, она и сама увидела пятно краски. Она схватила монеты и резко отдернула руку, снова спрятав ее в необъятных рукавах своего платья. Я отметил про себя, что края ее рукавов из красной материи были темнее остальной части.

— Дамон! — раздался голос жрицы. — Принеси ягненка!

Между двумя колоннами показалась голова неведомо откуда взявшегося мальчика и тут же исчезла. Через несколько секунд он появился вновь, держа на плечах блеющего ягненка. Это было явно не деревенское, а ухоженное церковное животное, откормленное для ритуального жертвоприношения, чистое, с расчесанной шерстью. Мальчик положил его на алтарь перед статуей Аполлона. Несчастное создание снова заблеяло от прикосновения к холодному мрамору, но мальчик тут же его успокоил, мягко поглаживая и шепча что-то ему на ухо, при этом проворно связав ему ноги. Он куда-то убежал и тут же вернулся, держа в вытянутой вперед руке длинный серебряный клинок с рукояткой, инкрустированной лазуритом и гранатом. Жрица взяла клинок, высоко подняла его, встав спиной к нам, над ягненком и забормотала заклинания. Я ожидал продолжительной церемонии, и, возможно, ряда вопросов, на которые обычно многие оракулы требуют ответов от своих почитателей, и поэтому был несколько удивлен, когда внезапно, сверкнув в воздухе, лезвие опустилось.

Жрица знала свое дело и была сильнее, чем я мог подумать. Клинок, очевидно, попал прямо в сердце животного, убив его мгновенно. Несколько конвульсивных движений, немного крови, и никакого звука. Умрут ли также легко рабы в Байи? В этот момент над нами прошел какой-то холодок, хотя воздух оставался неподвижным. Экон почувствовал его тоже — я видел, как его проняла дрожь.

Жрица вскрыла ягненка, сделав разрез от груди до живота, и запустила руку внутрь. Я увидел, как края ее рукавов окрасились кровью. Она словно поискала что-то в открытой ране, нашла и повернулась к нам, держа в руках еще трепетавшее сердце и печень. Мы прошли за ней несколько шагов к боковой стене храма, в камне которой был высечен грубый очаг. Мальчик уже развел в нем огонь.

Жрица положила органы на горячий камень. Послышалось громкое шипение, и пошел пар. Сначала он вышел наружу, а потом потянулся обратно, к каменной стене, заполняя трещины в камне, как дым, засасываемый в дымоход. Жрица палочкой перевернула шипящие потроха. Запах подгоревшего мяса напомнил мне о том, что мы пропустили второй завтрак. В животе у меня заурчало. Она что-то положила на раскаленный камень, отчего поднялся новый клуб дыма. В воздухе разлился странный аромат, и у меня закружилась голова. Стоявший рядом Экон так зашатался, что мне пришлось его поддержать, но когда я ухватился за его плечо, он бросил на меня странный взгляд, как если бы терял равновесие я, а не он Уголком глаза я заметил какое-то движение и посмотрел на возвышавшуюся впереди над нами большую каменную стену, среди щелей и теней которой стали появляться какие-то необычные лица.

Такие видения в храмах случались со мной и раньше. И все же при этом всегда внезапно возникает смешанное чувство страха и сомнения, когда изменяется мир и начинает заявлять о себе могущество невидимого.

Хотя мне и не было видно ее затененного лица, я знал, что жрица за мной наблюдала. Мы снова последовали за ней по круто поднимавшейся вверх каменистой тропе поперек склона холма, а потом спустились в темное, глубокое ущелье. Тропа была тяжелой, и я поймал себя на том, что карабкался на четвереньках. Оглянувшись, я убедился в том, что Экону она доставалась не легче. Жрица, выпрямившись, спокойно двигалась вперед рассчитанным шагом.

Когда мы оказались внутри пещеры, то лицо мне обдало холодным, влажным ветром, несшим какой-то странный аромат, похожий на дыхание множества разлагавшихся цветов. Я посмотрел наверх и увидел, что пещера была не тоннелем, а высокой, полной воздуха полостью, стены которой пористы и покрыты неровными трещинами. Эти отверстия пропускали сумеречный свет, а морской ветер, гулявший по трещинам и отверстиям, создавал свою неповторимую мелодию, похожую на вздох или жалобу. Иногда возникал какой-то отдельный звук, перекрывавший все остальные, и снова замирал, превращаясь то в рев разгневанного льва, то в звук отдаленной свирели.

Мы спустились в пещеру глубже, тут ее стены сужались, мрак сгущался, а хор голосов отступал. Жрица подняла руку, показывая что мы должны остановиться. Во мраке ее кроваво-красное одеяние казалось совершенно черным. Настолько, что исчезало. Она поднялась на невысокое каменное возвышение, теперь в сером сиянии жрица словно плыла в воздухе. Одеяние вилось причудливыми складками. А потом раздался пронзительный горестный крик, от которого волосы у меня встали дыбом. Эти телодвижения были не танцем, а конвульсией жрицы, чьим телом завладела Сивилла.

Движения жрицы стали ускоряться, а одежда превратилась в кусок материи. Экон шагнул было вперед, чтобы к нему прикоснуться, но я его удержал. В следующий миг одеяние начало наполняться снова и подниматься вверх. На наших глазах Сивилла из Кум стала обретать форму. Она казалась намного выше жрицы. Весь облик Сивиллы со сверхъестественной ясностью предстал передо мной. Я ругал себя за то, что мог хоть на миг вообразить, что жрицей была Иайа. Стало совершенно ясно, что передо мной было лицо старухи, и лишь в первый момент в нем можно было уловить какое-то сходство с ней. Возможно, были похожи рот, скулы и благородный подбородок — но ни один голос на свете не звучал такими тонами и ни у одной смертной женщины не было таких глаз, вспыхивавших так же ярко, как солнечные лучи, проникавшие в пещеру через трещины в стене.

Она заговорила, потом вся сжалась. Грудь ее быстро поднималась и опускалась, и из ее глотки вырывался хриплый звук. Из-за наших спин вдруг налетел порыв ветра, разметавший ее волосы. Она боролась, все еще не покоряясь богу и пытаясь вытряхнуть его из себя, как лошадь пытается сбросить со спины всадника. На ее губах выступила пена. Из горла вырывались звуки, сначала похожие на завывание ветра в пещере, а потом на журчание воды. Понемногу бог овладел ею и успокоил. Она закрыла лицо руками и медленно выпрямилась.

— Бог со мной, — проговорила она каким-то ни женским, ни мужским голосом.

Я взглянул на Экона. Лоб его был покрыт капельками пота, глаза были широко раскрыты, а ноздри расширились. Я схватил его за руку, чтобы придать ему силы в этом мраке.

— Куда вы идете? — спросила Сивилла.

Я попытался заговорить, но горло у меня перехватило. Глотнув воздуха, я сделал новую попытку.

— Нам сказали… чтобы мы пришли сюда. — Даже собственный голос звучал в моих ушах неестественно.

— Что вы ищете?

— Мы пришли… нам нужно узнать… о некоторых событиях в Байи.

Она кивнула.

— Вы пришли из дома покойника Луция Лициния?

— Да.

— И хотите разгадать загадку.

— Мы хотим узнать, как он умер… и от чьей руки.

— Не от руки тех, кого в этом обвиняют, — решительно объявила Сивилла.

— Но у меня нет никаких доказательств этого. И если я не смогу сказать, кто убил Луция Лициния, всех рабов его дома уничтожат. Человек, который намерен это сделать, думает только о собственных амбициях, а вовсе не о справедливости. Это будет страшная трагедия. Вы можете назвать мне имя человека, убившего Лициния?

Сивилла молчала.

— Может быть, вы сможете показать мне его лицо во сне?

Сивилла остановила на мне свой взгляд, от которого меня до костей пробрала ледяная дрожь. Она покачала головой.

— Но я должен это знать, — запротестовал я. — Именно на этот вопрос я ищу ответ.

И Сивилла снова покачала головой.

— Если бы ко мне пришел какой-нибудь полководец и попросил уничтожить его врагов, разве я не отказала бы ему? Или если бы врач попросил вылечить своего пациента, разве не отослала бы я его ни с чем? Оракул существует не для того, чтобы делать за людей их работу. Но если бы эти люди пришли ко мне, желая что-то узнать, я предоставила бы им нужные сведения. И если бы на то была воля бога, я сказала бы этому полководцу, в чем слабость его врагов, а врачу — где он мог бы найти траву, которая спасет его пациента. А остальное — это уж их дело. Так что же мне с вами делать, Гордиан из Рима? Раздобыть нужные сведения — это ваша работа, и я не буду ее за вас делать. Если дать вам ответ на вопрос, то вы лишитесь средства достижения вашей цели. Потому что, если вы придете к Крассу лишь с одним именем убийцы, он просто посмеется над вами или даже накажет вас за ложные обвинения. Если вы не раскроете его сами, собственными усилиями, факт знания этого имени будет лишен для вас всякого смысла. Вы должны иметь возможность доказать свои выводы. Богу угодно, чтобы я вам помогла, но делать за вас вашу работу я не буду.

Я покачал головой. Почему Сивилла отказывается назвать имя? Возможно ли, чтобы она его не знала? Мне претили такие нечестивые мысли, но в то же время казалось, что с моих глаз понемногу сходила пелена, и Сивилла опять становится подозрительно похожей на Иайу.

Экон тронул меня за рукав, требуя моего внимания. Он поднял два пальца одной руки, а два другой опустил. На языке его жестов это означало «мужчины» — двое мужчин. Потом он охватил рукой запястье другой, что означало «кандалы» — так он обозначал рабов. Все вместе значило «два раба».

Я снова повернулся к Сивилле.

— Два бежавших раба, Зенон и Александрос, — они живы или умерли? Где я могу их найти?

— Мудрый вопрос. Я скажу вам, что один из них спрятался, а другой совсем близко. — Сивилла одобрительно кивнула.

— Да?

— Я скажу вам, что, бежав из Байи, они первым делом явились сюда.

— Сюда? Они пришли в вашу пещеру?

— Они пришли за напутствием Сивиллы. И пришли как невинные люди, ни в чем не виновные.

— Где я могу найти их теперь?

— Того, кто скрывается, вы найдете со временем. Что же касается другого, который близко, то вы встретитесь с ним на обратном пути в Байи.

— В лесу?

— Нет, не в лесу.

— Тогда где же?

— На склоне холма есть каменный выступ, с которого открывается вид на Авернское озеро.

— Олимпия показывала нам это место.

— Слева от обрыва узкая тропа, ведущая вниз, к озеру. Спускайтесь до самого выхода из ямы. Он будет ждать вас там.

— Что, тень мертвеца, бежавшего из Тартара?

— Вы узнаете его, как только увидите. Он встретит вас с открытыми глазами.

Кто мог бы решиться расположиться на самом берегу Аверна, среди серы и пара и зловонных призраков мертвецов? Каменный выступ был так близко, что я решил отправиться к нему, правда, мысль о том, чтобы спуститься к его краю, бросала меня в дрожь. Из того, как Экон вцепился в мою руку, я понял, что ему эта мысль не нравится так же, как и мне самому.

— Этот мальчик, — жестко спросила Сивилла, — почему он ничего не говорит?

— Он не может говорить.

— Вы лжете!

— Нет, он действительно не может говорить.

— Он родился немым?

— Нет. Совсем маленьким он переболел лихорадкой. Та же лихорадка унесла в могилу его отца. С того дня Экон никогда больше не сказал ни слова. Об этом мне рассказала его мать перед тем, как его оставить.

— Он сможет говорить, если будет стараться.

Как она могла сказать такое? Я стал было возражать, но она меня оборвала.

— Пусть попробует. Скажи, как тебя зовут, мальчик!

Экон сначала посмотрел на нее с ужасом, сменившимся каким-то странным блеском надежды в глазах. Столько впечатлений в этот день подготовили меня к тому, что я поверил в невозможное. Очевидно, в это поверил и Экон. Он открыл рот. В горле его что-то затрепетало, а щеки напряглись до предела.

— Назови свое имя! — требовала Сивилла.

Экон напрягся. Лицо его потемнело. Губы дрожали.

— Назови же его!

Экон попытался. Но то, что вырвалось из его горла, не было человеческой речью. Это был какой-то сдавленный, искаженный звук, уродливый и скрипучий. Я закрыл глаза от стыда. Мальчик прижался к моей груди, дрожа и плача. Я крепко обнял его, недоумевая, почему Сивилла запросила столь жестокую цену — унижение невинного ребенка — за свои услуги. Призвав на помощь всю свою смелость, я уже готов был упрекнуть Сивиллу. Но она исчезла.