Прошло два месяца. Настал ноябрь — не брекбиллсский, а реальный (Квентину приходилось напоминать себе, что он теперь постоянно живет по реальному времени). Он прислонялся виском к холодному окну их квартиры. Далеко внизу виднелся аккуратный скверик с красно-рыжими деревьями; его газоны выглядели потертыми, как старый ковер.

Они с Элис, держась за руки, лежали на полосатой тахте у окна; чувство было такое, будто волны только что вынесли их плот на необитаемый остров. Электричество не горело, но в комнату сквозь полузадернутые шторы проникал молочный свет дня. На кофейном столике рядом лежала шахматная доска с остатками кровопролитной партии.

В квартиру, кое-как обставленную сборной мебелью, они заселились нелегально, отыскав крайне сложным магическим способом в Нижнем Ист-Сайде временно не занятую недвижимость.

Густая тишина висела вокруг, как белье на веревке. Они молчали уже около часа, и никому не хотелось начинать разговор. В стране вкушающих лотос слова ни к чему.

— Сколько времени? — спросила наконец Элис.

— Два, начало третьего. — Квентин, повернув голову, взглянул на часы. — Два ровно.

Загудел домофон.

— Элиот, наверно, — сказал Квентин, не двигаясь с места.

— Так рано?

— Ну да.

— Ты не говорил, что уйдешь в два часа.

Квентин сел с помощью одних брюшных мускулов, одновременно убрав руку из-под головы Элис.

— Может, и не уйду еще, — сказал он, открывая Элиоту подъезд.

Брекбиллс, хотя миновало всего два месяца, остался в прошлой жизни — одной из. Квентин, которому исполнился двадцать один год, полагал, что проживает уже третью или четвертую жизнь.

Он думал, что после роскошного брекбиллсского кокона будет ошарашен Нью-Йорком, где реальные люди живут реальной жизнью в реальном мире и делают реальную работу за реальные деньги. Пару недель город действительно поражал его своей бесспорной реальностью, если понимать под реальностью отсутствие магии, одержимость деньгами и невероятную грязь. Квентин совсем забыл, что значит постоянное проживание в большом мире. Никаких тебе чар: все остается таким как есть. Все поверхности густо покрыты словами — афишами, плакатами, граффити, планами города, вывесками, предупреждениями о парковке — но ни одно из этих слов не имеет силы. В Брекбиллсе каждый кирпич, каждый куст и каждое дерево веками мариновались в магии — здесь правили приземленность и грубая физика. Точно коралловый риф, из которого ушла жизнь: раскрашенная скала и ничего больше. Настоящая пустыня для мага.

Но и здесь, как в любой пустыне, была своя жизнь — стоило только копнуть поглубже. В Нью-Йорке помимо брекбиллсской элиты существовали и другие магические культуры — эмигрантские, маргинальные. Старшие физики — хотя за пределами Брекбиллса они перестали употреблять этот термин — устроили для новичков экскурсию на метро. В одном кафе без окон на Куинс-бульваре казахи вместе с хасидами занимались теорией чисел. Корейские мистики во Флашинге угощали экскурсантов клецками, поклонники Изиды практиковали в кабаке на Атлантик-авеню египетский уличный сглаз. Паром перевез выпускников на Стейтен-Айленд, где имелся конклав филиппинских шаманов — там они пили джин-тоник у ослепительно-голубого бассейна.

Со временем эти познавательные вылазки стали надоедать им. Интересного и без них хватало, а срочных дел у вчерашних студентов не было. Магия никуда не денется, сознавал Квентин — он и так отдал много времени и сил этой тяжелой работе. В Нью-Йорке, кроме магического подполья, существовали еще питейные заведения, причем в огромном ассортименте. Там можно было достать наркотики — самые настоящие! Носители волшебной силы, ничем не занятые и никем не сдерживаемые, шатались по всему городу.

Элис все это восторгало несколько меньше, чем Квентина. Она отложила свои планы в области государственной службы или науки, чтобы пожить в Нью-Йорке с Квентином и остальными, но магией заниматься не перестала — откуда у нее только силы на это брались после всех ночных выходов? Квентин, глядя на нее, испытывал легкий стыд и даже вякал что-то насчет повторной экспедиции на Луну, хотя дальше слов не продвинулся. Элис наградила его целым рядом исследовательско-космических прозвищ — Скотти, Майор Том, Лайка; из-за полнейшего бездействия астронавта они звучали почти издевательски. Квентин твердо вознамерился выпустить пар, стряхнуть с себя эльфийскую брекбиллсскую пыльцу и вообще «пожить». Тех же взглядов придерживался и Элиот («а печенка-то нам на что?» — говорил он с преувеличенным орегонским акцентом). Не проблема, думал Квентин — мы с Элис просто разные люди, в этом и весь интерес.

Интерес — это еще слабо сказано. Кайф. Весь первый год выпускники Брекбиллса могли пользоваться финансовой помощью фонда, существовавшего за счет магических инвестиций. После четырех монастырских лет деньги сами по себе были магией, которую Квентин широко применял, превращая одно в другое и создавая что-то из ничего. Денежные люди считали его богемой, богема — денежным мальчиком. Все в целом находили его умным и симпатичным и приглашали всюду: на благотворительные собрания, в подпольные клубы покеристов и бары с дурной репутацией, на крыши небоскребов и нарковыезды в лимузинах. Они с Элиотом выдавали себя за братьев и слыли хитом сезона. Отличники мстили за погубленную зря юность.

Ночь за ночью Квентин возвращался домой на рассвете. Одинокое такси, как желтый катафалк, плавно тормозило у тротуара, озаренного голубым ультразвуковым светом нарождающегося дня. Пассажир, насыщенный коксом или экстази, сам себе казался болваном-големом, вылитым из сверхплотного металла родом со звезд. Боясь проломить хрупкое уличное покрытие и провалиться в канализацию, он ставил ноги точно в центр каждой плитки на тротуаре.

Среди грандиозного бардака их квартиры в нем просыпалась совесть. Неправильно он живет. Надо было посидеть дома с Элис. Правда, он в таком случае пропал бы с тоски — как и она, если б отправилась с ним. Как же им быть? Долго так продолжаться не может. С другой стороны, Элис лучше не знать, что он вытворяет в городе, не видеть всей этой наркоты, флиртов и обжиманий.

Он скидывал, как лягушачью кожу, провонявшую сигаретным дымом одежду. Элис садилась в постели, простыня соскальзывала с ее тяжелых грудей. Обнявшись, они прислонялись к выгнутой деревянной спинке своей кровати стиля ампир. За окнами светало, по кварталу медленно тащился мусоровоз, поглощая то, что скармливали ему слуги в комбинезонах — все, что выделил город за последние сутки. Квентин снисходительно жалел мусорщиков, государственных служащих и прочих обыкновенных смертных. Зачем им, собственно, эта жизнь, лишенная всякой магии?

Элиот подергал дверь квартиры. Он жил вместе с Дженет в Сохо, но у Квентина с Элис бывал так часто, что проще было дать ему собственный ключ. Пока он его искал, Квентин машинально подбирал и выкидывал обертки от презервативов, грязное белье, остатки еды. Раньше здесь была фабрика; жаль, что этому помещению с широкими лакированными половицами и закругленными окнами достались такие грязнули жильцы. Квентин, конечно, не отличался хозяйственностью, но настоящей неряхой из них двоих оказалась, к его удивлению, Элис.

Сейчас она ушла одеваться в спальню — на ней до сих пор была ночная рубашка.

— Доброго утречка, — запоздало пожелал Элиот. Отодвинув их железную складскую дверь в сторону, он стоял на пороге в длинном пальто и дорогом, траченном молью свитере.

— Я сейчас, только пальто возьму, — сказал Квентин.

— Давай, там холод собачий. Элис тоже идет?

— Не думаю. Элис, а Элис?

Ответа не было. Элиот ретировался обратно на лестничную площадку; последнее время он как-то не находил общего языка с Элис. Ее несуетливая деятельность, как подозревал Квентин, напоминала ему о будущем, когда поработать все же придется — Квентину уж точно напоминала.

Он помялся, разрываясь между двумя привязанностями. Ну, что ж делать — без него она хотя бы делом займется.

— Она позже приедет. Пока! — крикнул Квентин в сторону спальни. — Там увидимся.

По-прежнему нет ответа.

— Пока, мам! — заорал Элиот, и дверь закрылась.

Элиот, такой отстраненный и самодостаточный в Брекбиллсе, здесь тоже переменился. В колледже его обаяние, яркая внешность и недюжинный талант к магии ставили его вне и выше всех остальных, но в паре с Квентином он временами переставал быть главным. Он перенес трансплантацию не без потерь и уже не парил над схваткой — даже его юмор приобрел несвойственную ему прежде злость и ребячливость. Можно было подумать, что он становится младше, пока Квентин взрослеет. Теперь он нуждался в Квентине куда больше и злился на него из-за этого. Психовал, когда его не звали куда-то, и психовал, когда звали. Все время торчал на крыше своего дома, куря «Мерит» и бог знает что еще — чего только не достанешь, если есть деньги. Сильно похудел, впал в депрессию и огрызался, когда Квентин пытался развеселить его. «Странно, как я еще не спился от такой жизни, — отвечал он обычно, — хотя погоди…» В первый раз почти смешно было.

В Брекбиллсе Элиот начинал пить за обедом, а в выходные и раньше. Это было нормально: за обедом выпивали все старшекурсники, хотя десерт на лишний бокал вина меняли не все. В Манхэттене, без профессорского надзора и необходимости приходить на занятия трезвым, он всю вторую половину дня проводил, как правило, со стаканом в руке. Содержимое этих стаканов было достаточно безобидным — белое вино, кампари, позвякивающий льдинками бурбон-сода — и все же… Раз, когда Элиот сильно простыл, Квентин заметил ему, что капсулы «Дэйквил» лучше все-таки запивать чем-то поцелебнее водки с тоником, и получил в ответ:

— Я больной, а не мертвый.

Этот неразборчивый алкоголик сохранил, однако, свой снобизм по части редкостных вин. Весь оставшийся пыл он вкладывал в дегустации и беседы со знатоками. Накопив с дюжину коллекционных бутылок, Элиот устраивал званый обед — к одному из них они с Квентином сегодня как раз и готовились.

Усилия, которые они затрачивали в таких случаях, были непропорционально велики по сравнению с получаемым взамен удовольствием. Местом проведения этих мероприятий неизменно служила квартира Элиота и Дженет в Сохо, довоенный муравейник с неимоверным количеством спален — идеальная декорация для французского водевиля. Джош выступал в роли шеф-повара, Квентин — поваренка и кухонного мужика; Элиот, разумеется, был сомелье, вклад Элис состоял в отрыве от чтения на время обеда.

Дженет исполняла функции постановщика-декоратора: объявляла дресс-код, выбирала музыку, от руки писала и иллюстрировала прелестные одноразовые меню. Коронные блюда, ирреальные и противоречивые, придумывала она же. На сегодняшний вечер, темой которого были межвидовые союзы, Дженет обещала представить живые ледяные скульптуры Леды и Лебедя в полном соответствии с эстетикой, орнитологией и моралью. Пусть себе совокупляются, пока не растают.

Большинство задумок, как всегда, оказались несостоятельными задолго до вечера. Квентин откопал в одной лавочке травяную юбку, собираясь надеть ее со смокингом и соответствующей рубашкой, но она оказалась такой кусачей, что он плюнул на эту затею. Не придумав ничего столь же оригинального, он дулся и бегал от Джоша, который неделю убил на поиск рецептов, где сладкое сочеталось с пряным, белое с черным, замороженное с горячим, восточное с западным. Джош, в свою очередь, хлопал дверцами, заставлял поваренка все пробовать и рявкал на него поверх блюда с закусками. Когда в половине шестого явилась Элис, они стали бегать от нее оба. К началу обеда все напились, зверски проголодались и пребывали на грани срыва — но тут, как порой случается, все загадочным образом наладилось снова.

Накануне Джош, уже сбривший бороду («ну ее, все равно что собаку держать»), объявил, что пригласил на обед свою девушку, добавив этим паров в общий бурлящий котел. Но вот солнце село за Гудзон; закатные лучи, порозовев над Нью-Джерси, пронзили огромную гостиную из угла в угол; Элиот приготовил коктейли «лилле» (аперитив «Лилле» и шампанское на бархатном водочном молоточке); Квентин подал кисло-сладкие роллы из омаров, и все присутствующие вдруг стали казаться — или взаправду сделались? — умными, веселыми и красивыми.

Джош отказывался сказать, кто его девушка. Когда двери лифта открылись (квартира занимала целый этаж), Квентин с удивлением узнал в ней ту самую кудрявую люксембуржку, капитана европейской команды, которая нанесла смертельный удар его спортивной карьере. Джош (они рассказывали об этом совместно, явно отрепетировав свою сценку заранее) случайно встретил ее в метро, где она колдовала с автоматом, чтобы добавить денег на свой проездной билет. Звали ее Анаис, и на ней были такие обалденные штаны из змеиной кожи, что никто не спросил, при чем они к сегодняшней теме. Да еще белокурые локоны и крошечный вздернутый носик… ясно, что Джош был без ума от нее, как и снедаемый ревностью Квентин.

С Элис он почти не разговаривал, да и не до того ему было. Он все время мотался на кухню — разогревал, раскладывал, подавал. Когда он вынес главное блюдо, свиные отбивные с посыпкой из горького шоколада, стало совсем темно, и Ричард толкал речь о теории магии, которую вино, еда, свечи и музыка делали почти интересной.

Ричард был тот самый таинственный незнакомец, который явился в Брекбиллс на выпускной акт вместе с другими бывшими физиками. Он тоже был физик, на курс старше Элиота, Джоша и Дженет — единственный, кто занимался профессиональной, респектабельной магической деятельностью. Высокий, плечистый, темноволосый, большеголовый, с увесистым подбородком — красивый на франкенштейновский лад. С Квентином он вел себя достаточно дружелюбно: крепко жал руку, поддерживал зрительный контакт и постоянно обращался к нему по имени, точно на собеседовании. Работал он в тресте, управлявшем колоссальными финансовыми ресурсами магического сообщества, и был умеренным христианином, что среди магов большая редкость.

Квентин старался проникнуться к нему симпатией, чтобы упростить общение — тем более что всем остальным Ричард нравился, — но уж очень он был серьезный, этот чувак. Не дурак, но начисто лишен чувства юмора. Шуток он не понимал совершенно: приходилось останавливать разговор, пока кто-нибудь, обыкновенно Дженет, не объяснит ему, над чем все смеются. Он сдвигал свои черные вулкановы брови, дивясь чисто человеческой слабости шутников — и Дженет, беспощадная ко всем тупицам такого сорта, проявляла поразительное терпение! Квентина это раздражало как напоминание о почтении, с каким он сам когда-то смотрел на старших. Складывалось твердое впечатление, что в колледже эти двое пару раз переспали — и теперь, вполне возможно, тоже делают это время от времени.

— Магия, — вещал Ричард, — это инструменты Создателя. — Он почти не пил, и два бокала вионье здорово превысили его норму. Взглянув направо-налево, он проверил, все ли за столом его слушают — самовлюбленный говнюк. — Это единственное возможное мнение. Сценарий написан так, что Некто построил дом и ушел. — Он постучал по столу в ознаменование своего логического шедевра. — Уходя, Он оставил в гараже свои инструменты, которые мы нашли и стали гадать, как они работают. Теперь мы учимся ими пользоваться — это и называется магией.

— Все так неверно, что не знаю даже, откуда начать, — неожиданно для себя произнес Квентин.

— Вот как? Начни все-таки.

Квентин поставил еду на стол. Он не имел понятия, что сейчас скажет, но получал большое удовольствие, публично оппонируя Ричарду.

— Ну, во-первых, это вопрос масштаба. Мы тут как будто не создаем ни вселенных, ни даже галактик, солнечных систем и планет. Для постройки дома нужны краны, бульдозеры. Создатель, если он есть — я как-то не нахожу доказательств, подтверждающих эту версию, — должен был пользоваться всей этой техникой, а в нашем распоряжении одни только ручные орудия, «Блэк энд Декер». Поэтому ход твоих рассуждений мне не очень понятен.

— Вопрос масштаба, если таковой существует, я не считаю неразрешимым, — не замедлил с ответом Ричард. — Возможно, мы просто, — он заглянул в бокал, ища метафору поточнее, — втыкаем свои инструменты не в ту розетку. Нужная розетка должна быть несколько больше…

— Если ты про электричество, — вставила Элис, — то объясни заодно, откуда оно берется.

Вот что мне следовало сказать, подумал Квентин. Элис в теоретических спорах не уступала Ричарду.

— При любых тепловых чарах ты берешь энергию из одного места и переносишь в другое. Создатели вселенной должны были создать и энергию, чтобы не таскаться за ней лишний раз.

— Прекрасно, но если…

— И потом, магия не похожа на инструмент, — продолжала Элис. — Творя чары, мы не просто включаем электродрель — это было бы скучно, правда? Магия всегда неправильна, потому и прекрасна. Она скорее органическое явление, чем артефакт. Растение, а не изделие.

Элис прямо-таки светилась в своем черном шелковом платье — она знала, что Квентину оно нравится. Почему он заметил это только теперь, впервые за целый вечер? Почему все время забывает, какое она сокровище?

— Может, это негуманоидная технология, — предположил Джош. — Или что-то четырехмерное вроде погоды. Недоступное нашему восприятию. Или по-настоящему навороченная видеоигра, в которой мы все участвуем. — Он щелкнул пальцами. — Вот почему Элиот меня каждый раз уделывает.

— Необязательно, — прорвался наконец Ричард, застрявший на аргументах Элис. — Необязательно неправильна. Или, если хочешь, подчиняется правильности высшего порядка, которую нам не дозволено видеть.

— Вот это ответ, — похвалил сильно набравшийся Элиот. — Универсальный, можно сказать. Упаси нас господь от христианских магов — ты говоришь в точности как мои невежественные христианские предки. Если что-то не укладывается в твою теорию, так это потому, что тайна сия велика есть и нам не дано ее видеть. Нам грешным. Чего уж проще.

Он покопался в остатках мясного блюда длинной сервировочной вилкой. Леда и Лебедь, две неотличимые друг от друга ледышки в духе Бранкузи, дотрахивались в талой водице.

— Слушайте, мы ведь не просто физики — мы метафизики, — крикнул Джош.

— И что это за Создатель такой? — горячился, никого не слушая, Элиот. — Бог, что ли? Так и говори тогда: Бог.

— Хорошо, — согласился Ричард. — Пусть будет Бог.

— Он ведь суровый, да? Накажет нас за то, что мы пользовались его святой магией и были плохими? Он («Она!» — крикнула Дженет) вернется и задаст нам хорошую трепку, потому что мы залезли в гараж и играли с папиным инструментом? Ерунда это, вот что. Ерунда и невежество. Никого ни за что не наказывают. Мы делаем что хотим, и никого это не колышет.

— Если Он оставил нам свои инструменты, на то есть причина, — заявил Ричард.

— И ты наверняка ее знаешь.

— Что дальше будем пить, Элиот? — весело справилась Дженет, всегда сохранявшая хладнокровие в критические моменты — может быть, потому, что все остальное время не контролировала себя. Она классно смотрелась в красной тунике, доходившей до середины бедра, — Элис со своей фигурой себе такое не могла бы позволить.

Бойцы, похоже, готовились к следующему раунду, но Элиот воспользовался предлогом и вышел из боя.

— Замечательный вопрос. — Он прижал ладони к вискам. — Я воспринимаю указания свыше. Создатель… извините, Создательница… повелевает мне влить в вас некий дорогущий бурбон.

Пошатываясь, он вышел на кухню. Квентин, отправившись следом, нашел его на табуретке перед открытым окном — Элиот, потный и красный, не замечал холода. Перспектива городских огней уходила во тьму. Элиот молчал и не двигался, пока Квентин помогал Ричарду с пирожными «аляска», которые тот взялся испечь. Весь фокус в том, объяснял Ричард своим менторским тоном, чтобы меренга, отличный изолятор тепла, полностью закрыла мороженое. Элиот, кажется, потерян для нас, думал Квентин.

Тот уже не впервые отключался таким манером, но через пару минут очухался и увел их обратно в столовую, прихватив виски в необычной формы бутылке.

Праздник близился к завершению — все старались вести себя так, чтобы Элиот не завелся опять, а Ричард не выступил с новой проповедью. Джош вскоре ушел провожать Анаис; Ричард тоже удалился, оставив Квентина, Дженет и Элиота среди пустых бутылок и смятых салфеток. Одна из свечей прожгла дыру в скатерти. Куда подевалась Элис — ушла домой или свалилась в одной из свободных спален? Ее мобильный не отвечал.

Элиот притащил к столу пару оттоманок и улегся на них, как римлянин. Ложе было слишком низкое, за напитками приходилось тянуться — Квентин видел только его шарящую по столу руку. Дженет улеглась рядом с ним, пробормотав:

— Кофе?

— Сыр, — сказал Элиот. — Есть у нас сыр?

«И это все?» — запела, как по сигналу, Пегги Ли из музыкального центра. Что хуже, думал Квентин: суровый Бог, если правда на стороне Ричарда, или совсем ничего, если Элиот прав? Магия, созданная с какой-то целью, или магия, с которой можно вытворять все, что хочешь? Им овладело что-то наподобие паники. Опереться не на что, и вечно так продолжать нельзя.

— Есть морбьер на кухне, — сказал он. — Двухслойный в тему: утренняя дойка, вечерняя дойка.

— Точно, — вспомнила Дженет. — Давай, Кью, сходи.

— Я сам, — заявил Элиот и скатился с кушетки на пол, зловеще громко стукнувшись головой о паркет.

Когда двое других подняли его, он смеялся. Вопрос о сыре отпал; Квентин взял Элиота за плечи, Дженет за ноги. На выходе его не менее громко приложили головой о косяк. Теперь уж все трое скисли от хохота. Пострадавшего уронили, и он треснулся башкой третий раз подряд — ой, умора!

Дорога до спальни заняла у них двадцать минут. Носильщиков мотало от стенки к стенке, как на «Титанике» в затопленном коридоре третьего класса. Их мир значительно сузился и упростился — значение имела только ноша, которую они волокли. Элиот твердил, что с ним все в порядке, Квентин и Дженет настаивали, что должны его донести. Дженет, по собственному признанию, описалась со смеху. Миновав комнату Ричарда, Элиот разразился речью:

— Я, всемогущий Создатель, дарую вам свои священные инструменты, потому что пьян в зюзю и они мне сейчас без надобности. Смотрите, чтоб все было на месте, когда я встану, даже шлифовальный станок… особенно он. Кто уведет мой станок, получит приводного ремня.

В конце концов они взвалили его на кровать, дали ему воды (чисто условно) и укрыли его одеялом. Что бы ни повлияло на Квентина — домашняя интимность укладывания понарошечного сынка или мощный афродизиак под названием скука, не покидавший его даже в лучшие моменты этого вечера, — но последние двадцать минут, еще не освободившись от Элиота, он только и думал, как бы поскорей раздеть Дженет.

Утром он просыпался медленно — так медленно и так долго, что в итоге не понял, спал ли вообще. В плывущей куда-то постели лежали почему-то еще двое голых людей. Они втроем то и дело натыкались друг на друга, шарахались в стороны и чувствовали неловкость.

В первый момент Квентин не ощутил сожалений. Это и значит жить полной жизнью — напиваться допьяна и предаваться запретным страстям. Разве не этому научились они в шкуре полярных лис? Будь у Элис хоть сколько-нибудь крови в жилах, она бы присоединилась к ним — но она, конечно, легла спать пораньше. Они с Ричардом одного поля ягода. Добро пожаловать во взрослую волшебную жизнь, Элис. Магия ничего не решает. Неужто ты не сознаешь, что все мы умрем, что надо жить, пить и трахать все и вся без разбора, пока еще можно? Она сама предупреждала его об этом в Иллинойсе, в доме своих родителей, и была совершенно права.

Потом ему стало казаться, что это спорное мнение. Если взглянуть на случившееся с другой стороны, то он поступил не совсем хорошо, даже гадко, можно сказать. Из простительной ночная шалость переросла в омерзительную, а дальше, как на финальной стадии стриптиза, предстала во всем ужасе подлой измены. Где-то в процессе этого саморазоблачения Квентин увидел Элис — она сидела в ногах кровати, спиной к ним всем, опустив подбородок на руки. Периодически он думал, что это только приснилось ему, но в целом был уверен, что нет, не приснилось. Элис не выглядела как греза и была полностью одета — наверно, встала уже давно.

Часам к девяти комнату залил свет, и притворяться спящим сделалось затруднительно. Рубашки на нем не было — он не помнил, куда ее дел. Всего прочего тоже. Он все на свете отдал бы сейчас за рубашку и, к примеру, трусы.

Поставив на пол босые ступни, он почувствовал себя нематериальным до странности. Он не до конца верил, что мог сотворить такое. На него это совсем не похоже. Может быть, магия, как верно говорил Фогг, плохо повлияла на его моральные принципы. Что-то уж точно повлияло, потому он и вляпался в это говно — но должен же быть способ показать Элис, как глубоко он раскаивается. Квентин умыкнул одеяло — Дженет, похныкав, снова углубилась в безгрешный сон, — завернулся в него и побрел босиком по квартире. Обеденный стол напоминал потерпевшее крушение судно, кухня — место преступления. На этой маленькой погибшей планете для него не осталось места. Профессор Маяковский умел обращать время вспять — сделал целым разбитый стеклянный шар, оживил паука. Вот бы сейчас сделать что-то похожее.

Когда пришел лифт, Квентин подумал, что это Джош вернулся после проведенной с Анаис ночи, но из лифта выскочил Пенни — бледный, запыхавшийся и взбудораженный до предела.