Наутро бледная линия на горизонте превратилась в неуклонно расширяющуюся полосу.

– Словами не передать, до чего странные ощущения, – заметила Куртана, когда другие бойцы встали из-за обеденного стола. – Мчимся к про́клятому месту на полной крейсерской скорости. Сколько помню, меня всегда учили держаться от него подальше.

– Что показывают приборы? – поинтересовался Кильон, допивая кофе, черный, как сырой огнесок, и такой крепкий, словно раньше он пробовал лишь разбавленный.

– Для этой зоны показания вполне нормальные. А ведь мы приближаемся к границе и, по идее, должны остро чувствовать признаки перехода. Механические системы должны отказывать: двигатели перегреваться, часы и датчики зависать – совсем как при приступе Нимчи. Ты раздавал бы антизональные, но даже они не спасали бы от недомогания.

– Тогда это хороший знак. Не зря Рикассо опирался в расчетах на ранние показания приборов.

Смещение зоны, вызванное приступом Нимчи, было скорее колебанием, чем штормом. На Неоновых Вершинах ему дивились бы дней семь, ведь Пограничному комитету пришлось бы лишь слегка корректировать карты. Так и здесь. Не исключались изменения вне зоны действия ройских приборов, но условия, в которых сейчас летели корабли, ощутимо не отличались от существовавших до того, как девочка вызвала зональный сдвиг. Все ройщики почувствовали его и физиологически, и в работе механики, но из-за малой продолжительности особого вреда сдвиг не принес. Несколько двигателей нуждались в капремонте, кое-кто из авиаторов – в дополнительном лечении последствий сдвига, но по большому счету Рой не пострадал.

Ройщикам повезло, невероятно повезло. А еще, к худу ли, к добру ли, Рикассо наконец убедился в способностях Нимчи.

– Веду корабль, но как-то мне не по себе, – призналась Куртана. – И похоже, не мне одной. Разумеется, другие члены команды чувств своих не показывают.

– Вот пересечем бывшую границу, изменений по-прежнему не будет, может, тогда они приспособятся? – предположил Кильон.

– Пошли, покажу кое-что. Много времени не потратим, а мне не мешает проветриться.

На балконе «Репейницы» Кильон вдохнул утренний воздух – пусть прохладная свежесть наполнит легкие. Внизу, над темным густым лесом, клубился туман. Таких лесистых участков Кильон не видел с тех пор, как их с Мерокой спасли у границы Клинка, значит ограничено не только влияние города, но и область похолодания.

Мерный гул двигателей успокаивал, как ребенка в утробе сердцебиение матери. Долгие дни они были частью Роя, теперь же «Репейница» была в небе одна. Кругом, куда ни глянь, свободное небо – контраст завораживал.

– Замечаешь разницу? – спросила Куртана.

Кильон внимательно посмотрел вниз и увидел только плотное зеленое море деревьев да приближающуюся границу Напасти.

– Я не ботаник, – ответил он. – Если изменилась растительность, покажите, в чем именно дело.

Сняв трубку переговорного устройства на борту гондолы, Куртана отдала приказ:

– Полностью остановить двигатели на две минуты. Затем вернуться к крейсерской скорости.

Двигатели «Репейницы» с шипением замерли. Лишенный тяговой мощности корабль резко затормозил: сопротивление ветра погасило его скорость. При отключенных моторах тишину нарушал лишь скрип крепежного троса на несущих балках.

– Слушай! – шепотом велела Куртана. – Звери и птицы в лесах сейчас активнее всего. Утро как-никак.

– Я почти ничего не слышу.

– Это потому, что слушать нечего.

– Совсем нечего?

– Там только растения. – Куртана перегнулась через поручень, беспечно игнорируя меры безопасности. – Эту местность мы называем Глушью. На большинстве карт она отмечена как розовый пояс вокруг красной Напасти. Здесь природа чахнет, начинает сдаваться. Высадишься сейчас в лесу – попадешь в мавзолей, в зеленый склеп. Животные – звери, птицы, насекомые – там просто не выживают. Их клетки не могут нормально работать, словно внутренние моторы останавливаются, и звери рассыпаются, как заводные игрушки. Обмен веществ прекращается, метаболические пути превращаются в метаболические тупики. Растения выживают: они выносливее, внутренние процессы у них протекают медленнее. Но чем дальше в Глушь, тем тяжелее, и мало-помалу растительная жизнь исчезает. У границы Напасти борются за выживание примитивные формы жизни – одноклеточные организмы и колонии бактерий. А потом не остается ничего. Полная стерильность. Так что по сравнению с тем, что впереди, это райские кущи.

– Мы же летим над Глушью и еще живы, – возразил Кильон. – А ведь мы тоже млекопитающие. Не понимаю, почему звери, птицы и насекомые не последуют за нами.

– Со временем последуют. Через несколько лет они заселят все эти джунгли, если Напасть не вернется к прежним границам, а мир не замерзнет. Однако это не значит, что в другом месте не появится новая Глушь. Нынешний сдвиг унес жизни миллионов существ. Они попросту не успели спастись, даже если инстинкты призывали сняться с места. – Куртана остановилась. – Глушь – только знак, последнее предупреждение. Мол, твои приборы солгали, а ты каким-то чудом не почувствовал зонального недомогания. Поворачивай назад, пока можешь.

Один за другим проснулись двигатели, и «Репейница» снова набрала скорость. Из-за рева моторов никто не определил бы, что лес мертв. Но теперь Кильон знал, что там, внизу, растительность – высшая форма жизни, и остро чувствовал зловещую тишину, волнами набегающую на его мысли, и ненасытную пустоту, грозящую накрыть все бескрайним пологом тишины.

Он вернулся в гондолу и занялся докторскими делами.

Глушь оказалась узкой кромкой, полосой не шире пятнадцати лиг. Еще до полудня «Репейница» пересекла ее, попав, если верить картам, в саму Напасть. Кильон наблюдал, как темно-зеленый лес сменяется сперва чахлым кустарником, а потом – островками зелени, цепляющейся за мертвую, биологически инертную почву и голые скалы цвета выбеленной временем кости. Зеленые островки – это неприхотливые мхи и лишайники, благодаря своему простому строению выживавшие там, где организмы сложнее погибали. Но даже они проникали в стерильную зону лишь на определенную глубину и в итоге сдавались – чахли, редели, потом попросту исчезали, уступая место камням и песку. Это была пустошь без признаков жизни, но не пустыня – хватало прудов и озер с пресной водой, настолько чистой, что в них отражалось небо. Некому было пользоваться живительной влагой, на берегах водоемов никто не обитал. При обычных обстоятельствах экипаж «Репейницы» уже умирал бы в страшнейших муках.

Однако никто пока не жаловался, и Кильон почти не сомневался, что и сам не страдает от зонального недомогания. В мыслях царил порядок, память, концентрация внимания и координация движений не подводили. Тем не менее что-то чувствовалось – едва ощутимые позывы к рвоте, спазмы в горле. Если его не от полета укачивает, причина наверняка психосоматическая.

В душе Кильона зародилась робкая надежда на то, что если внешние условия останутся стабильными, то и самочувствие не ухудшится: причин нет. По крайней мере, здесь имелся повод для осторожного оптимизма. Часы и датчики в штурманской рубке «Репейницы» упрямо показывали, что корабль пересекает совершенно нормальное воздушное пространство. Вектор смещения не регистрировался.

Штурманская рубка полюбилась Кильону, как библиотека Гамбезона на «Переливнице ивовой». Это было виброустойчивое, без единого окна, обшитое коричневым шпоном помещение, где под щебет птиц в клетках, тиканье инструментов, гудение пружин и гирек, скрип плоттеров, медленно вращающих рулоны бумаги, дышалось и думалось на удивление легко и спокойно. Нередко Кильон заставал там членов экипажа: они ухаживали за птицами, снимали показания датчиков или настраивали сверкающие приборы. С его присутствием мирились, а Кильон радовался компании. Он часами беседовал с авиаторами о технике, потрясенный хитроумными принципами работы различных устройств.

Несложно создать прибор, способный уловить переход в менее развитую зону вроде той, что прежде занимала территорию Напасти. Тонкие механизмы не выдержат, когда микроскопические ошибки превратятся в непоправимые. Часы начнут отставать, потом остановятся. То же самое случится с поршнями и другими подвижными частями двигателя внутреннего сгорания «Репейницы». Сбои в работе техники предупреждали о биологических изменениях, которых следует ждать при углублении в зону. Куда сложнее создать инструменты, способные регистрировать перемещение в обратную сторону. Пыхтящие двигатели «Репейницы» не остановятся даже в зоне, где их сочтут технологическим анахронизмом. А для пассажиров корабля эффект будет не лучше, чем при движении в сторону регресса. Люди умеют приспосабливаться, основная зона пребывания с самых первых дней влияет на внутриутробное развитие. Сознание взрослых в значительной мере подстроено под ее характеристики. Наследственные факторы также играют роль, ведь предки многих жили в условиях только одной зоны. Со временем каждая обитаемая зона выбирает самых активных и плодовитых.

Несколько инструментов в рубке реагировали на переход в зону прогресса, но это были крайне сложные как в применении, так и в обслуживании приборы. Поэтому относились к ним с эдаким снисходительным уважением, как к жадной до внимания примадонне в оперной труппе. Бывалые авиаторы больше доверяли зебровым амадинам, которых разводили в Рое. Эти птицы переставали петь, а потом и падали с жердочек задолго до того, как зональный переход чувствовали люди. Птичий щебет прекрасно сочетался с гулом и треском приборов.

Все было в порядке. Птицы вели себя активно, приборы радовали нормальными показаниями, как и часы, которые постоянно сверяли с часами на других кораблях. Никаких изменений пока не наблюдалось и в целом флоте – от «Репейницы» до основной части Роя и последнего корабля арьергарда. Отступи Напасть лишь на сотню лиг, неоспоримые доказательства проявились бы уже сейчас. Нет, пустошь наверняка сместилась лиг на сто пятьдесят, а то и дальше, изменив географию целого полушария.

После полудня «Репейница» углубилась в пустошь настолько, что даже Глушь стала мрачной серо-зеленой полосой на горизонте. Внизу виднелись сплошные вода и камни – однообразный пейзаж напоминал непрерывно прокручивающийся фильм. По крайней мере, так казалось Кильону, несколько часов простоявшему на смотровой палубе. Лес тоже бывает однообразным, но это однообразие обилия, а не оскудения. Здесь же Кильон видел мир, ободранный до костей, не лицо, а оголенный череп.

После заката Рой скорость не сбавил, хоть и углублялся в незнакомую территорию, не опираясь даже на самые схематичные планы. Днем «Репейница» набрала максимальную рабочую высоту, высматривая на горизонте препятствия – метеосистемы и горные цепи, которые придется облетать. На длинных тросах подняли шары с автоматическими камерами и локаторами для наблюдения.

В чистом небе ничего угрожающего не просматривалось, поэтому решили и дальше лететь на нормальной скорости, полагаясь исключительно на данные гироскопа и астрономические координаты, чтобы не сбиться с курса. Если днем на корабле царила напряженность, то к вечеру она сменилась паникой. С приборов в рубке не спускали глаз. Амадины ночью спят, клетки завешены черной тканью – птицы зонального сдвига не ощутят. Экипаж теперь целиком и полностью полагался на капризные, сложно настраиваемые приборы. Ну и разумеется, на собственную физиологическую реакцию. До сих пор показания приборов и внешние условия отличались стабильностью, но остро чувствовалось, что рано или поздно ситуация изменится. Кильону об этом говорила мрачная безысходность, написанная на лицах авиаторов, которые сновали туда-сюда, передавая на мостик свежие показания датчиков. Эти люди словно готовились отправиться на край света.

Бездельничать Кильон себе не позволял. Он радовался, что собрал и переправил ящик с лабораторной утварью и реагентами до вмешательства Спаты, ведь иначе борг многое уничтожил бы при побеге. Ожидая, когда оценят ущерб, Кильон тем временем работал над новыми партиями сыворотки-15, очищая ее для доставки в город. А когда химические реакции не требовали его наблюдения, оказывал посильную помощь в составлении карт. На «Репейнице» не хватало людей для контроля всех аэрофотокамер, и экипаж Куртаны охотно пользовался услугами Кильона. Обслуживать стереоскопическое оборудование для фотосъемки было несложно. После того как авиаторы разъяснили основные принципы, Кильон загрузил и проявил сотни фотопластинок, фиксируя положение корабля и высоту полета согласно показаниям приборов из рубки, чтобы соотнести каждый двумерный снимок с картами, которые параллельно составлялись вручную. Кильон сосредоточивался на значимых наземных объектах – крупных озерах, заметных участках обесцвечивания минералов или обнажения горных пород, которые можно будет считать ориентирами, если перелеты Напасти когда-нибудь станут обычной практикой.

Ночью показаний не снимешь, а из-за усталости работа в лаборатории на определенном этапе становилась непродуктивной. Когда стемнело и Кильон сделал все, на что хватило сил, он отправился на поиски Куртаны. Он нашел ее на мостике. Мерока дежурила на гелиографической станции – вместе с Аграфом принимала и отправляла сообщения. Кильон вгляделся во мрак и увидел мерцающий огонек корабля-отправителя, далекого и недосягаемого, как звезда в другом конце Галактики.

– Есть хорошая новость и не очень хорошая, – объявила Куртана и слегка изменила курс, прежде чем заблокировать штурвал.

– Давайте сначала хорошую.

– По словам Рикассо, из лаборатории удалось спасти больше, чем он рассчитывал. Часть сыворотки-пятнадцать и запасы реагентов для ее очищения уничтожены, но могло быть еще хуже. Сыворотка-шестнадцать потеряна почти полностью, но тут как посмотреть: без боргов работать над ней все равно невозможно.

– Что с боргами?

– Найдены и нейтрализованы. Шторм, который спровоцировала Нимча, не пощадил ни одного из них. Но если Рикассо нужно больше той сыворотки, придется начинать с нуля.

– По крайней мере, у нас есть сыворотка-пятнадцать. Сколько ее осталось с учетом бутылей, которые я переправил сюда?

– Две трети того, что было. Мы спасем меньше клиношников, чем рассчитывали, но все могло кончиться хуже.

– Да, наверное, – отозвался Кильон. – Будь это случайностью, я вообще не роптал бы. Но потери препарата можно было избежать. Спата и его сторонники должны за это поплатиться.

– Плавно подводишь к смертной казни? – ухмыльнулась Куртана.

– Об этом я не говорил. Но Спата должен понести наказание за гибель жителей Клинка, которых мы не спасем, а не только за ройщиков, убитых боргами. Кстати, сколько погибших в итоге?

– Четверо. Обнаружены еще два трупа, оба с недостающими органами. При поисках едва не погиб еще один ройщик, просто потому, что ползать по техотсекам корабля опасно.

– Четверо погибли, чтобы доказать правоту Рикассо.

– Спату призовут к ответу, уверяю тебя. Фотопластинки однозначно показывают, что он был в лаборатории. Твоя невиновность вне сомнений.

– Как и моя истинная сущность, да? Или Нимчи?

– Ройщикам о вас известно. Большинство принимает вас или примет, дай срок. Терпение, Кильон, они же только люди.

– Вы говорили еще про не очень хорошую новость.

Куртана изменилась в лице, словно до сих пор запрещала себе думать о неприятном.

– Наверное, вариантов тут не было. При иных обстоятельствах Рикассо расформировал бы экипажи оппозиционеров и посадил бы на их корабли своих сторонников. Однако, поступи он так сейчас, проблема решилась бы лишь временно. Спату и его ближайшее окружение он вычислил, но кто знает, сколько еще среди нас затаившихся врагов, дожидающихся новой возможности восстать? Напасть мне представляется вроде лакмусовой бумажки. Если ты с Рикассо, то полетишь за ним через пустошь, и будь что будет. А если нет… – Куртана осеклась, будто в горле что-то застряло, но потом взяла себя в руки. – Рикассо позволил им лететь прочь, и как минимум двадцать капитанов уже приготовились. Если не желают следовать за нами, то могут забрать корабли с горючим, оружием, едой и медикаментами, которые есть на борту, и отправиться куда угодно, лишь бы Рою не мешали. Иными словами, Рикассо не желает их больше видеть. Если увидит, Рой откроет по ним огонь.

Кильон представил, как эти прекрасные, нарядные корабли раздирают друг друга, словно каннибалы-борги.

– Дело настолько серьезное?

– Клинок предал нас в лихую годину, а сейчас Рой предает себя. Пожалуй, это еще хуже. Да, точно, и никаких «пожалуй». Как подумаю об этом, кровь закипает.

– Помнится, когда заговорили о полете над Напастью, вы, Куртана, не радовались и в ладоши не хлопали, – заметил Кильон.

– Верно, не хлопала. Но в итоге лететь согласилась. – Куртана разблокировала штурвал, чтобы еще раз скорректировать курс корабля. – В этом разница. Я согласилась. И доведу миссию до гребаного конца.

– Да будет так, – вставила Мерока.

На рассвете солнечные лучи озарили лишь несколько облаков на горизонте. Ни гор, ни холмов – ничего, указывающего, что за ночь Рой пролетел более сотни лиг. Корабли словно зависли в воздухе и лишь сейчас полетели дальше. Если бы не сообщения авиаторов, Кильон вряд ли смог бы поверить, что «Репейница» не отстает от графика. На большой карте, корректируемой по мере продвижения, синяя линия демонстрировала расстояние, покрытое на сегодняшний день. По обеим сторонам линии нанесли россыпь наземных ориентиров, но в самом широком месте они занимали не больше пятнадцати лиг местности. В первую очередь, это показывало, что к возвращению в Глушь авиаторы увидят лишь крохотный кусок Напасти.

Рой продвигался вперед, это сомнений не вызывало. Почти полпути они преодолели без происшествий, и особых причин для беспокойства, как с технической, так и с медицинской точек зрения, не наблюдалось. «Репейница» и другие корабли радовали исправностью, авиаторы и гражданские лица – хорошим самочувствием; случаи зонального недомогания, о которых сообщали Кильону, вполне можно было объяснить психосоматикой. Кильон чувствовал, что и у него самого симптомы недомогания постепенно отступают, а перелет Напасти уже не кажется фантастикой. В конце концов, это лишь территория.

Кильон вернулся с балкона в гондолу. Вооружившись биноклем, он разглядывал Рой – старательно пересчитывал корабли.

– Оппозиционеры до сих пор с нами, – объявил он. – Либо это так, либо я плохо считаю.

– Пока они с нами, – проговорила Куртана, – но ультиматум Рикассо в силе. По-моему, они просто тянут время, взвешивают за и против. Если отделятся сейчас, дальше заживут по-своему. Но тогда все решения придется принимать самостоятельно. Технический и навигационный опыт ста с лишним кораблей окажется недоступным.

– Здесь, в отсутствие ориентиров, трудно винить их за осторожность.

– К черту осторожность! Затея у нас новая, ясно, что пугающая. В этом и дело.

– А вы сменили тон.

– Если Спата чего и добился, так это доказал мне, что сейчас Рикассо нам нужен, как никогда. Рикассо был прав во всем. Если тектоморфный сдвиг постоянен, однажды такие перелеты войдут в практику. И промежуточные станции появятся, и семафоры, и подробные карты, и прогнозы погоды. Допускаю, и крупные объекты цивилизации. Теперь все может упорядочиться.

– Осторожнее, – предупредил Кильон. – Звучит подозрительно оптимистично.

Все утро Кильон разбирал медпрепараты, осматривал членов экипажа, проявлял стереофотографии, а потом сделал короткий перерыв на ланч. Питались на «Репейнице» просто, никаких изысков. Когда он вошел в кают-компанию, Куртана с Мерокой уже сидели за столом, о чем-то оживленно беседуя, но, увидев его, притихли.

– Я не помешал?

– Просто объясняю Мероке, что, если ей не понравится на обновленном Клинке – а я нисколько этому не удивлюсь, – в Рое она всегда найдет дело по душе. Не обязательно ведь заниматься отстрелом черепов.

– Зануда! – отозвалась Мерока с притворной обидой. – Хоть какое-то дерьмо громить позволь!

– Мы непременно найдем тебе… э-э-э… дерьмо для разгрома, – пообещала Куртана.

Чувствовалось, что бранные слова ей давались с трудом, – она их будто клещами из себя вытягивала.

– Ура, мисс Небесная Принцесса спускается на грешную землю! – возликовала Мерока. – Ругань принесет ей кучу пользы, правда, Мясник? Хоть расслабится чуток, а то ходит, будто шомпол ей в задницу вставили. Ясен день, она капитан, и все такое, надо марку держать. Но ведь не все время! Еще чуток со мной пообщается – и начнет ругаться так, что у Фрея уши завянут.

– Хорошо, когда есть цель в жизни, – хмыкнул Кильон.

Он искренне радовался, что Мерока с Куртаной не только нашли общий язык, но и завязали некое подобие дружбы. Хотя, вероятно, слишком удивляться не следовало. Вопреки разному жизненному опыту, обе отличались независимостью, хотя проявлялась она абсолютно по-разному.

В кают-компанию потянулись другие члены экипажа, и разговор стал более официальным. Даже Аграфу, направленному на «Репейницу» по особому настоянию Куртаны, приходилось соблюдать приличия. В большинстве случаев он называл Куртану «капитан», а когда, забывшись, звал по имени, краснел, хотя членов маленького экипажа его некорректность совершенно не трогала. Сам Аграф охотно подчинялся Куртане. Он твердил, что с удовольствием возится с двигателями и инструментами, вспоминая навыки, которые почти позабыл в бытность капитаном «Хохлатки ольховой». Кильон привязался к молодому человеку и радовался его присутствию на корабле.

Все это время Куртана казалась бодрой и энергичной. Но сейчас, разглядывая ее украдкой, пока капитан «Репейницы» беседовала с другими авиаторами, Кильон заметил, как она устала и как напряжена. Интересно, удалось ли ей хоть пару часов поспать?

Раздался стук в дверь. Вошел вахтенный, чем-то явно взволнованный. У Кильона упало сердце – один из приборов зафиксировал переход, дело наверняка в этом.

– Что стряслось? – нахмурилась Куртана. – По-моему, полчаса назад все было нормально. Только не говори, пожалуйста, что амадины вдруг перестали петь.

– Дело не в амадинах, капитан, и не в часах. Показания всех приборов те же, что вчера вечером, никаких изменений. Дело в том, что впереди.

– Горизонт чист. Ни гор, ни метеосистем.

– Тут другое, капитан. Некий объект лежит прямо у нас по курсу, лигах в пятнадцати отсюда. Если не изменим скорость, мы долетим до него за час.

– То есть объект появился откуда ни возьмись?

– Он был скрыт из вида. Местность здесь пологая, хватило невысокой горной гряды, чтобы спрятать его целиком.

– Хорошо, а что именно перед нами?

– Капитан, вы лучше сами взгляните. Мы теряемся в догадках.

– Пожалуй, я так и сделаю. – Убрав салфетку с колен, Куртана встала из-за стола.

Кильон проследовал за ней на мостик. Там несколько авиаторов смотрели в телескоп, трубу которого направили вперед и слегка опустили. Кильон понимал, что в фокусе: впереди, на несколько градусов ниже горизонта, среди камней мерцал огонек. Вряд ли это отблеск водной глади: слишком яркий и интенсивный, скорее, так сияет зеркало или брусок полированного металла, установленный вертикально. Свет трепетал, мерцал, как мираж, только ничто не указывало, что это сигнал или попытка выйти на связь.

– Рою объект уже виден? – спросила Куртана.

– Почти уверен, что нет, – ответил вахтенный. – Еще лигу назад мы ничего не видели, хотя горизонт осматриваем постоянно. Когда Рой окажется там, где мы сейчас, высота солнца изменится, и будет не так заметно. Если объект не очень маленький, мы его не пропустим, чем бы он ни оказался. Мы же в лиге от него пролетим.

– Невероятное совпадение, да? Вокруг бесконечная пустота, а аккурат у нас на пути появляется некий объект.

– Совпадение, ага, – кивнула Мерока. – Или нас дергают за ниточки.

– Или объектов много, а нам виден лишь этот, – тихо проговорил Кильон. – Виден благодаря высоте солнца, и так далее. Он, может, не единственный и показывается не только нам. Может, местность кишит ими, но мы видим лишь один.

– В любом случае мне это не нравится. Никаких объектов здесь быть не должно, ни единой бактерии. Дайте я в телескоп посмотрю. – Куртана приникла к окуляру и чуть заметно подкрутила колесико фокуса. Другой глаз она сощурила, а рот приоткрыла от нетерпения.

– Что-нибудь видите? – поинтересовался вахтенный.

– А ты что-нибудь видел?

– Немного, капитан. Что-то продолговатое, и все. По-моему, ширина там пядей десять-пятнадцать, не больше. Как думаете, что это?

– Устройство или металлическое сооружение. Кажется, оно не движется и никаких действий не совершает.

– Так точно, капитан. С тех пор как мы его заметили, ничего не изменилось. Объект, чем бы он ни был, теперь прекрасно нас видит.

– Если смотрит. – Куртана повернула окуляр к Кильону. – Попробуй ты, вдруг глаз за что зацепится.

Кильон приник к окуляру, но не увидел ничего, кроме яркого серебристого пятна, мерцающего в колеблющихся потоках постепенно прогревающегося воздуха. О размерах Кильон судил лишь по шкале на кресте окуляра. Впрочем, поселением это быть не могло. На таком расстоянии даже самое мелкое поселение казалось бы больше этого светящегося объекта.

Куртана не ошиблась: если это не сильно отражающий геологический объект, то наверняка одиночное здание или некий механизм.

– О нем кто-нибудь еще сообщал? – спросила Куртана.

– Нет, капитан, – ответил вахтенный.

– Мы кому-нибудь об этом телеграфировали?

– Нет, капитан, – покачал головой вахтенный. – Мне казалось, вы должны увидеть это первой.

– Правильно казалось, но сейчас сообщи другим кораблям охраны. Только до моего распоряжения пусть помалкивают. Вдруг увидят нечто, не видное нам? В Рой тоже сообщи, специально для Рикассо. Передай, что впереди мы увидели нечто и теперь думаем, как реагировать.

– Есть, капитан! Мы продолжаем следовать прежнему курсу?

– Разве я велела его менять?

– Нет, капитан.

Ответ Рикассо прилетел минут через пять после отправки исходного сообщения. Расшифровку Куртана прочла с невозмутимым видом, пробормотав что-то сквозь зубы. Кильону послышалось: «Приказ есть приказ».

– В чем дело? – осторожно поинтересовался он.

– Другим капитанам Рикассо велит изменить курс. Рой пролетит слева от объекта, мы же двигаемся в том же направлении.

– Получается, информация об объекте уже предана широкой огласке?

– Нет, Рикассо просто надеется, что капитаны безропотно исполнят его приказ, а гражданские не удивятся изменению курса.

– Ройщики заметят изменение? – спросил Кильон.

– Эти люди родились в воздухе. Они чувствуют, даже когда меняются корабли дозора, а тут намеренная смена курса. Не факт, что они подумают о самом худшем. Мы пока курс не изменим, выясним, в чем дело, потом вернемся в авангард Роя.

Кильон глянул на мостик:

– Можем мы поговорить с глазу на глаз?

– Вопрос, наверное, медицинский?

– Некоторым образом.

Они уединились у Куртаны в каюте. Капитан закрыла дверь и замерла у стены, демонстративно не предлагая Кильону сесть.

– Лучше не затягивай. Я должна контролировать, как снижается корабль.

– Тогда сразу к делу. Речь о Рикассо. По-моему, он держит что-то в секрете.

– Что-то связанное с Напастью?

– Именно.

Глянув с опаской на Кильона, Куртана коротко кивнула:

– У меня такое чувство с тех пор, как он выдал этот план.

– Тогда я не одинок в своих подозрениях. Не знаю, тревожиться или радоваться.

– Я бы тревожилась. Но ты прав: Рикассо точно что-то скрывает. Наши карты – чистые листы бумаги, но Рикассо что-то знает или думает, что знает.

– О том, что впереди?

– Может – да, может – нет. Приказ о смене курса Рикассо отдал подозрительно быстро, да еще с такими подробностями. Он словно предполагал, что мы на что-то натолкнемся, и заранее разработал план.

– Это меняет ваше отношение к его приказам?

– Нет.

– Так я и думал, – отозвался Кильон.

Они вернулись в нос гондолы. С тех пор как Кильон впервые увидел блестящий объект, тот заметно приблизился, продолговатая форма уже просматривалась и без телескопа. Объект теперь напоминал не зеркало, а брусок серебристого металла, брошенный на пустошь.

Куртана встала за штурвал и взяла управление кораблем в свои руки. Спина прямая, ноги на ширине плеч – поза вмиг стала капитанской.

– Мы снижаемся, – громко объявила она. – Высоту полета сократим до двухсот пядей над землей и до моего распоряжения вернемся к горизонтальному полету. Двигатели держать на крейсерской мощности, приборы – на прежнем уровне навигационных и тектоморфных показаний. – Она резко повернулась к Кильону. – На участке от нас до объекта зональные переходы не ожидаются, однако буду признательна, если ты, доктор, станешь внимательно следить за появлением симптомов.

– Будет сделано.

– Малейший чих – и мы сматываем удочки.

– К вашему сведению, я чувствую себя совершенно нормально и у членов экипажа симптомов недомогания не вижу.

– Да и амадины до сих пор поют. Тем не менее не желаю терять ни секунды, если придется драпать.

Гелиограммы поступали непрерывно, невзирая на изменение боевого порядка Роя. Кильон заметил, что Куртана изучала поступающие сообщения тщательнее обычного. Он понял, что флотилия выполнила небольшой поворот, отклонившись от прежнего курса на пять градусов, – достаточно, чтобы спокойно разминуться с объектом. Корабли охраны тоже изменили курс, все, кроме «Репейницы». Пока не сообщалось о недовольстве или панике среди капитанов и рядовых ройщиков. В крайнем случае капитанам следовало объяснить, что разведчики заметили метеосистему и Рой ее облетает. Рикассо, очевидно, надеялся, что никто не обратит внимания на такую мелочь, как чистый, не заслоненный даже облаками горизонт.

На высоту двести пядей спустились без приключений. Внизу расстилалась однообразная, лишенная явных ориентиров местность, на фоне которой только удлинившаяся тень «Репейницы» показывала, что корабль снижается. Кильон наблюдал, как тень, дрожа, скользит по камням, словно юркая рыбка – вдоль океанского дна. Объект был по-прежнему впереди и все четче просматривался в телескоп. Это была тонкая металлическая труба. Она лежала на земле, словно ее бросили, а потом расколотили на мелкие обломки, теперь валяющиеся вокруг остова.

– Чем бы это ни было, сейчас оно стало безжизненным обломком, – изрекла Куртана, отстраняясь от телескопа. – Непонятно, что оно тут делает, но непохоже, что там кто-то уцелел.

– Если устройство оказалось в Напасти без посторонней помощи, то нам нужно пересмотреть свои представления о том, что здесь работает, а что нет, – проговорил Кильон.

– Носовой стрелок! – позвала Куртана, поднеся к губам трубку переговорного устройства. – Увидишь что-нибудь подозрительное – разрешаю реагировать без промедления.

– Напасть здесь была не всегда, – тихо заметил Кильон. – Задолго до последнего сдвига в этих краях могла существовать жизнь. Вдруг это очень старый обломок?

– Тут, вообще-то, осадки случаются, – парировала Куртана, вешая трубку на крючок. – И дожди, и пыльные бури, и молнии. Я, конечно, могу ошибаться, но, проваляйся железка тут пять тысяч лет, она так не блестела бы. – Она повернулась к авиаторам. – Доложите удаленность объекта и состояние корабля.

– Удаленность – две лиги, капитан. Показания часов и датчиков нормальные. Амадины поют.

– Благодарю. Сохраняйте скорость и высоту.

Внизу тянулись две лиги беспросветно-унылой местности, и Кильон чувствовал, как медленно растет в душе напряжение. С тех пор как увидел объект, он много о нем думал и неизменно приходил к выводу, что ничего опасного там нет. Однако страхи не исчезали. Само присутствие объекта в давно вымершем краю – полная аномалия, то есть логика и здравый смысл тут не работают.

Когда оставалось меньше лиги, Куртана удивила Кильона, приказав уменьшить высоту полета вдвое. «Репейница» снижалась, а Кильон гадал, продиктовано ли это тактическое решение здравомыслием, или укоренившийся страх перед Напастью довел Куртану до отчаянной безрассудности. Даже с новой крейсерской высоты изменений в состоянии объекта не наблюдалось. На расстоянии пол-лиги он просматривался невооруженным глазом. Металлический цилиндр расширялся на одном конце и сужался на другом, мелкие заостренные детали вокруг него были разбитыми крыльями или выглядели как они.

Кильон не сомневался: перед ним обломки летательного аппарата или реактивный снаряд.

– Вдруг он прилетел издалека? – предположил Кильон. – Как камень, брошенный в воду.

– Так далеко в Напасть ничто залететь не могло, – возразила Куртана. – Даже если бы в смежных зонах удалось собрать устройство тяжелее воздуха с дальностью полета больше нескольких лиг, так глубоко в Напасть оно не попало бы. Пилот бы погиб, едва миновав границу Глуши. Вскоре после этого перестало бы работать все остальное.

– Могло что-то залететь, как планер, то есть с отказавшей механикой и выведенным из строя пилотом?

– Да, могло, если бы внешне напоминало планер, а это устройство не напоминает.

– По-вашему, это ракета или реактивный самолет?

– В любом случае объект попал сюда не свободным планированием и не баллистическим движением.

– Тут я склонен согласиться. Думаю, вариант лишь один. Объект прилетел с территории пустоши, а не извне.

– До объекта четверть лиги, – объявил авиатор.

– Все двигатели на самый малый ход, высоту снизить до пятидесяти пядей. Нам в любом случае нужно приблизиться, так давайте выжмем из этого максимум.

Следующие шесть минут тянулись мучительно долго. Даже когда «Репейница» поравнялась с упавшим объектом, Кильон не мог избавиться от мысли, что серебристый цилиндр сейчас бросится на корабль Куртаны и собьет его, обнаружив скрытую силу.

Вот «Репейница» повисла над объектом, но реакции не последовало. Камеры защелкали, орудийные спарки прицелились точно вниз. При взгляде с такого ракурса сомнений не оставалось: объект некогда использовали как летательный аппарат. Разбитые, искореженные крылья сохранили элегантность и стреловидную форму. На видимой части корпуса темнело отверстие, подсказывающее, что в полете аппарат обслуживал пилот или целый экипаж.

– Сообщите Рикассо, – велела Куртана сигнальщику. – Передайте, что это обломок летательного аппарата. Его месторасположение мы зафиксировали; когда доберемся до Клинка, кто-нибудь сможет вернуться и рассмотреть обломок получше.

– Вдруг в том цилиндре есть вещи, которые пригодятся Рою? – тихо спросил Кильон.

– Мы не остановимся. Наша цель – срезать путь до твоего города, а не останавливаться у каждого интересного места. Конечно, если у Рикассо нет других планов.

В ответе Рикассо просьбы остановиться не было. Он поблагодарил Куртану за то, что сделала крюк, и велел при первой же возможности переслать непроявленные фотопластинки на «Переливницу ивовую», дабы он смог их изучить.

Час спустя «Репейница» вернулась в авангард флотилии, которая сейчас двигалась параллельно прежнему курсу. Насколько чувствовал Кильон, особого значения смене курса не придали, ройщики волновались и беспокоились не больше и не меньше, чем до полудня. День клонился к вечеру, а настроение не менялось, Кильон даже заметил, что напряжение спадает. Амадины перестали петь только потому, что заснули. Показания приборов в рубке тревоги не вызывали. Моторы гудели ровно и мелодично, как слаженный хор. Кильон прочел медицинские отчеты с других кораблей – сжатые, как шифровка, ведь их тщательно кодировали и раскодировали, – и заключил, что на зональное недомогание жалуется ожидаемое число ройщиков и что все эти случаи вполне можно считать вымыслом. Члены экипажа «Репейницы» радовали здоровьем, благополучный перелет над таинственным объектом возродил их боевой дух. Ужиная с остальными (Калис присоединилась к ним, оставив уснувшую Нимчу), Кильон почувствовал, как проникается оптимизмом и порадовался, что его рационализм не обманул. На вопрос, кто запустил злосчастный объект, ответит следующая экспедиция, от участия в которой Кильон с легким сердцем откажется.

Спал Кильон крепко и проснулся полным сил. Недомогания он не чувствовал – наоборот, с нетерпением ждал, что принесет день. Он умылся, привел себя в порядок, оделся и вышел в переднюю часть гондолы. Утреннее солнце окутало золотым сиянием авиаторов и их приборы.

– С добрым утром! – проговорил Кильон.

Никто не ответил, даже Куртана, она так и стояла к нему спиной. Капитан прислонилась к иллюминатору, один из авиаторов смотрел в телескоп, другой возился с гелиографом, пересылая длинное, очевидно сложное, сообщение. Лишь тогда Кильон заметил, что обычный гул двигателей сменился тихим рокотом. Сосредоточенные и напряженные члены экипажа словно вели беззвучную битву, требующую полной сосредоточенности и максимального проворства. Мерока тоже присутствовала – смотрела в бинокль, якобы завороженная горой с крутыми склонами, которая маячила на горизонте, у подножия рассеченная полосой дымки.

– Что-то случилось? – спросил Кильон.

– Двадцать два корабля только что отделились от Роя и полетели обратно на запад. Как думаешь, почему?

Встав рядом с Куртаной, Кильон выглянул в окно. На миг ему показалось, что все так же, как накануне, а у Куртаны и ее людей галлюцинации, но потом он разобрал то, что видели ройщики.

Сломанные устройства повсюду.

Белые и серебристые пятнышки, будто Господь изорвал мишуру и разбросал по земле. Кильон видел десятки, сотни разбитых устройств. Почти на каждую квадратную лигу приходилось по сломанному объекту.

– Ясно, – пробормотал он: ничего умнее в голову не пришло.

– Вчера вечером ничего такого не было, – сказала Куртана. – А сегодня, с тех пор как рассвело, мы пролетели над тысячами таких объектов. Они повсюду, везде, куда ни глянь.

– Медленно мы летим из-за какой-то неисправности?

– «Репейница» в полном порядке. Мы лишь хотим выяснить, в чем дело, и посоветоваться с Роем, то есть с остатками Роя, насчет того, как реагировать. По сообщениям с кораблей, летящих по флангам, обломки тянутся до самого горизонта. С ними не разминуться, какой крюк ни делай.

– От ройщиков это не утаить.

– Не утаить, – упавшим голосом подтвердила Куртана. – Поэтому оппозиционеры и решили обойтись малой кровью. Они дурные приметы не любят. – Капитан поморщилась. – В кои веки я их не виню. Зрелище-то оптимизма не внушает, да?

– Согласен, хотя череп, прибитый к дереву, еще не значит, что впереди страшная чаща. Впрочем, опасения понятны.

Кильон пригляделся к медленно плывущей внизу местности: масштабы разрушения завораживали.

– Обломков так много, что даже не верится, – проговорил он. – По-вашему, это следы одной и той же цивилизации?

– Скорее всего. На вид эти обломки идентичны вчерашнему. Какие-то небольшие различия, наверное, есть, но это явно артефакты одной культуры. Обломков нам попалось уже достаточно, – можно сказать, что большинство их направлены одинаково.

Это Кильон уже заметил.

– Верно, в сторону, противоположную нашему курсу, то есть прилетели они с некоего места впереди нас, – проговорил он и невольно глянул на гору, которую Мерока рассматривала в бинокль.

– Да и похоже, дальше устройств еще больше. По-моему, лишь несколько добрались до места, которое мы пролетали вчера. – Куртана замолчала. – А теперь о неприятном. Тела мы тоже видели. Пилоты пережили катастрофу, выползли из обломков и вскоре погибли. Я ожидала увидеть скелеты, а они выглядят так, словно только что погибли.

– Здесь ничего не разлагается, – отозвался Кильон. – Если труп лежал не на ветру, то мог пролежать без изменений долгое время.

– Наверное, из-за этого те двадцать два капитана сбежали, а не из-за обломков.

– Этим дело и кончится? Все остальные верны Рикассо?

– Он надеется, что да. Но моральный климат не на высоте.

– А ройщики не успокоятся, услышав, что пилоты лежат здесь тысячи лет? Я мог бы сделать заявление…

– Да мы уже распространили заявление. Только сложно взывать к здравомыслию людей, летящих над пустыней, заваленной неразложившимися трупами.

– Понятное дело.

– Думаешь, это пилоты-камикадзе? – после небольшой паузы спросила Куртана.

– Искренне надеюсь, что нет.

– Вот и я надеюсь. Одного не пойму, неужели они верили в свои шансы на успех? Что заставило их сесть в эти устройства? Думаешь, они хоть знали, где кончается Напасть?

– Неизвестно, удастся ли это выяснить.

– По-моему, пилоты погибли не одновременно. Одни протянули чуть дольше своих летательных аппаратов, другие умерли прежде, чем остановился двигатель. Эти последние – счастливчики. По крайней мере, им не пришлось выползать из кабины и умирать, понимая, что шансов на спасение нет.

– Может, у них были смертоносные таблетки, чтобы в случае катастрофы облегчить страдания. А может, кто-то из летчиков пересек Напасть и попал на обитаемую территорию.

– Ага, и угодил в плен к землеройкам, которым высокие технологии неведомы. Там, наверное, и без пыток не обошлось… Нет, я честно стараюсь настроиться на позитив.

– Если трагедия разыгралась тысячи лет назад, в наших исторических справочниках она не зафиксирована. Но нельзя всегда думать о худшем.

– Снова ты со своим оптимизмом!

– А что обо всем этом думает Рикассо? – спросил Кильон после небольшой паузы.

– Не представляю, что он знал заранее, но такого явно не ожидал. Вариантов у него два: развернуться и лететь за оппозиционерами или следовать прежнему курсу. Прекрасно знаю, как поступил бы мой отец.

К полудню плотность разбитых летательных аппаратов удвоилась по сравнению с тем, что Кильон видел утром. Помимо отдельных современных устройств большинство казались примитивнее тех, что «Репейница» пролетела раньше. Блестящая сталь сменилась тусклой ржавеющей обшивкой, кое-где с блеклой облезающей краской. По виду обломков эти аппараты казались несуразнее прежних.

– Пока ты спал, подлетел шаттл и увез непроявленные фотопластинки на «Переливницу ивовую», – сообщила Куртана, вслед за Кильоном вышедшая на смотровой балкон. – Рикассо изучал снимки целое утро. По последнему сообщению, он почти уверен, что первый аппарат, который мы видели, не устройство с воздушно-реактивным двигателем, а ракета. Возможно, жидкостная, полубаллистическая, как пилотируемый снаряд. Когда сгорел двигатель, пилот надеялся дотянуть до безопасного места в планирующем режиме.

– А сейчас что?

– Сейчас Рикассо и фотографии не нужны – достаточно посмотреть в окно. Он считает, что у большинства этих аппаратов турбореактивный двигатель. Кое-где видны воздухозаборники для камер сгорания. Очевидно, реактивные двигатели эти люди собирали без проблем. Впоследствии они переключились на ракеты, которые собирать еще труднее. Нужны высокоскоростные насосы, сложные сплавы, криогенные системы охлаждения, автоматические системы управления… Словом, все, что для нас недостижимо.

– Вы уверены, что все аппараты создала одна и та же цивилизация?

– Так мне кажется. Маркировка – там, где она видна, – практически идентична: красный прямоугольник со звездой и одинаковые буквы. Дизайн символики меняется – мы словно видим разные этапы его отработки, – но основа везде та же.

– А язык, он вам знаком?

– Нет, ничего подобного я не встречала. Это вполне логично, если этот народ жил в изоляции так долго, как нам кажется. Нет оснований рассчитывать, что мы их поймем.

– Интересно, сколько раз они прорывались за территорию Напасти? – проговорил Кильон.

– Потерпи. Думаю, хотим мы или нет, мы это выясним.

Облик местности менялся каждый час. Плотность разбитых летательных аппаратов плавно росла и так же плавно уменьшалась – периоды интенсивных попыток улететь чередовались с «пустыми» периодами. Реактивные самолеты стали основной формой техники, потом их вытеснили летательные аппараты, сложностью и конструкцией напоминающие ройские. Постепенно и эти ладные монопланы с закрытой кабиной и убирающимся шасси сменились несуразными бипланами и трипланами, на вид собранными не из металла, а из дерева и ткани. А вскоре их вытеснили огромные остовы древних кораблей, рухнувших на землю.

Тут их и окликнула Мерока:

– Эй, хочу кое-что вам сказать!

– В чем дело? – осведомилась Куртана.

– Та гора впереди… Ни черта это не гора. – Мерока нервно сглотнула. – По мне, так это Клинок, мать его!