Глава девятнадцатая

Луз решила не строить иллюзий относительно предстоящей встречи с тетей. Та жила где-то на окраине Сан-Антонио, можно сказать, за чертой города. Луз поехала к ней на машине. Она заметно нервничала. Как пройдет встреча? А главное, как сообщить ей печальное известие? Оставалось надеяться, что она не убьет гонца. Луз взглянула на коробочку с прахом.

– Ну вот! Я все сделала, как ты просила, – прошептала она, мысленно обращаясь к бабушке. – Так помоги же мне сейчас найти нужные слова для разговора с тетей Марией!

Серена устроилась на переднем сиденье. Накануне ее искупали, подстригли ей ноготки, вычесали, и она сидела сейчас красивая и ухоженная. Ее большие глазки были, однако, расширены и полны тревоги.

– Чувствуешь что-то, да? – спросила у нее Луз.

Собачка зевнула и отвернулась.

Спустя полчаса Луз притормозила возле скромного одноэтажного дома под низкой крышей из красной черепицы. Оштукатуренные стены выкрашены в белый цвет – словом, типичная постройка в южноамериканском стиле. Луз припарковала машину на обочине и медленно вылезла из кабинки. У нее сразу же возникло чувство, что за ней наблюдают. Но она подготовилась к встрече с родней: наутюжила столь ненавистное ей черное платье, начистила до блеска черные туфли и даже купила нейлоновые чулки ради такого случая. Вообще-то она ненавидела и чулки, и колготки и надевала их крайне редко, в самых исключительных случаях. Да и зачем ей чулки при такой смуглой коже? Но сегодня ей хотелось произвести положительное впечатление на тетю, а заодно и продемонстрировать ей, что бабушка воспитала ее надлежащим образом. Маргарет заплела ей волосы в традиционную косу, а в довершение она вдела в уши бабушкины жемчужные сережки в серебряной оправе.

– И не забудь про шарф, – напомнила ей Маргарет. – Набрось его на плечи. Так будет и строго, и все же празднично, ведь встреча с родственниками – это, как ни крути, праздник.

Достаточно было беглого взгляда на палисадник перед домом, чтобы понять: тетя Мария не унаследовала от своей матери любовь к садоводству. Невозделанная сухая земля поросла быльником. Серена моментально справила нужду под одним из кустиков. Они прошли по выщербленной забетонированной дорожке к парадной двери. Крыльцо было чисто подметено, и прямо у двери стоял вазон с ярко-оранжевой хризантемой. На нем все еще болтался магазинный ценник. Луз невольно улыбнулась, по достоинству оценив усилия тети навести красоту в своем доме к приему гостьи.

На поиски тети Марии у нее ушло девять дней и тысяча двести миль пути, она подсчитала. И все же самым трудным оказался последний отрезок этой многотрудной дороги – те самые полчаса от мотеля до парадной двери дома. Но и этот отрезок пройден! Она сильнее сжала поводок Серены и приготовилась нажать на кнопку дверного звонка. Но в эту минуту дверь широко распахнулась, и Луз увидела перед собой улыбающееся лицо.

– О господи! Mi sobrina, Луз! Моя дорогая племянница! Наконец-то ты приехала! Дай-ка хоть посмотреть на тебя! Ay, mira! Mira! Просто чудо! – Тетя Мария всплеснула руками и поднесла их к своему заплаканному лицу. – Ты так похожа на мою мать. Точная копия!

Женщина широко раскинула руки и заключила Луз в свои объятия. Луз молча подчинилась ее порыву. Мария оказалась полной, грубоватой на вид женщиной с пышной грудью. Пока она прижимала к себе Луз, та приятно удивилась, уловив знакомые с детства запахи. От тети пахло ванилью и кукурузой, точь-в-точь как от бабушки. Воспоминания о бабушке мгновенно вызвали новый прилив эмоций, и Луз почувствовала, как у нее защипало в глазах.

– Проходи же! Проходи скорее. – Мария отступила за дверь, приглашая Луз в дом.

– Спасибо, – ответила та, переступая порог и крепко прижимая к себе Серену и альбом с фотографиями. – Простите, что прихватила с собой собачку. Ей можно в дом? Я не могла оставить ее в номере гостиницы, а в машине ей будет чересчур жарко. Она сделала все свои дела, так что с этим все в порядке. Я буду держать ее на руках.

– Я обожаю собак! – воскликнула Мария и со всей страстью любительницы домашних питомцев набросилась на Серену. Наклонилась над ней и с улыбкой заглянула в ее расширенные от страха глаза. – Чихуа-хуа, – снова всплеснула она руками – точно так, как это делала бабушка. – Какая она красавица! И окрас такой… желтовато-коричневый. Мой любимый. Иди ко мне, моя хорошая. – Мария протянула руки к Серене и взяла ее к себе. В первую минуту Луз подумала, что Серена испугается этой крупной женщины с таким зычным голосом, но она охотно перекочевала на руки Марии. Хвост ее тут же завертелся подобно пропеллеру, что означало бурную радость, а следом она принялась с наслаждением вылизывать лицо хозяйки дома. – Ах ты, моя прелесть, – не уставала умиляться Мария, растроганная таким взрывом чувств. – У меня тоже была собачка, – призналась она, и взгляд ее заметно погрустнел. – Чача умерла год тому назад. Она прожила у нас восемнадцать лет. И вот пока никак не решусь обзавестись новой собакой. Все скучаю по своей Чаче. Но ты у нас, – она нагнулась в Серене, – писаная красавица.

Пока Мария возилась с Сереной, Луз исподтишка разглядывала свою тетку. Такие же темные глаза, как у бабушки. Пожалуй, и форма носа такая же. Зато фигурой и чертами лица Мария явно пошла в своего отца.

– Ах, как же ты похожа на маму! – Мария снова переключила внимание на Луз. – Просто диво дивное, как похожа. – Она покачала головой. – За исключением глаз, конечно. Глаза у тебя от отца. – Она неодобрительно умерила эмоции при его упоминании. – Но все остальное… волосы, лицо… фигура. Невероятное сходство! Но давай же сюда свой жакет! Присаживайся.

Луз оглядела небольшую гостиную. Большая пузатая софа, обтянутая искусственной замшей желтовато-коричневого цвета, слишком громоздкая для такой маленькой комнаты, втиснулась рядом с ярко-красным шезлонгом, который стоял напротив телевизора с большим экраном. Боковая дверь вела еще в одну небольшую комнатку, скорее всего столовую, а дальше виднелась стена с раздвижными стеклянными дверями, за которыми, судя по всему, находился небольшой дворик. Луз показалось немного странным, что тяжелые красные шторы на окнах задернуты, отчего в комнате было душно и царил полумрак. Она осторожно присела на самый край горбатой софы, положила рядом альбом и сцепила на коленях руки.

– Желаешь чего-нибудь выпить? – предложила Мария тоном гостеприимной хозяйки. – Кофе, сок, вино, вода…

– Нет, спасибо, – вежливо отказалась Луз, старательно разглаживая на коленях подол черного платья.

– Ну, как хочешь. – Мария тяжело прошагала к шезлонгу, не выпуская из рук Серену, и, усевшись, усадила собачку на свой обширный живот и стала гладить ей спинку. Серена вольготно разнежилась, и Луз невольно подумала, что, будь она кошкой, наверняка бы сейчас замурлыкала от переизбытка блаженства. – Итак, ты проделала весь этот долгий путь за рулем? Из самого Висконсина?

– Да.

– Далеко! Хотя моя мама, твоя бабушка, рулила и на более дальние расстояния. Например, когда ты родилась. – Мария склонила голову к плечу и окинула ее внимательным взглядом. – Думаю, ты на нее похожа не только внешне. У тебя и душа тоже ее!

Луз, скрестив руки, машинально потеребила концы шарфа у себя на плечах – она не забыла наставления Маргарет. Выглядит она благодаря шарфу не мрачно, и есть куда девать руки. Как ни странно, последние слова тети ее очень растрогали.

– Спасибо. Для меня любое сравнение с бабушкой – самый высший из комплиментов. Но мне до нее далеко.

– Вот ты какая! Представляю, как сильно ты ее любишь.

Луз прокашлялась. Волнение отозвалось спазмом в горле, и она нервно сглотнула. Тяжелая минута настала. Сейчас ей предстоит самое страшное – сообщить тете Марии о смерти ее матери. «Все же напрасно я отказалась от воды или сока», – запоздало мелькнула мысль.

– Тетя Мария, – начала она медленно, но сбилась и облизала пересохшие губы. – Я должна кое-что сообщить вам. У меня для вас печальная новость. Это касается бабушки.

Лицо Марии приняло скорбное выражение.

– Ах, мое дорогое дитя! Можешь не продолжать. Я все знаю. Моя мать умерла. Да упокой господи душу ее. – Мария прочувствованно прижала руку к груди. – Сердце мое разбито!

Луз смотрела на нее в полном смятении. Откуда Мария узнала?

– Но как… как вы узнали? Я ведь… я только что приехала! Я привезла ее прах…

– Прах? Ты привезла прах? – Мария опять всплеснула руками и обхватила ими лицо. – Где же он?

– В машине! Я сейчас принесу. – Луз приподнялась было с софы, чтобы бежать за коробочкой, но Мария остановила ее:

– Подожди, подожди! Не спеши. Мы заберем все позднее. – Она оглянулась через плечо на дверь, ведущую к дворику. Что-то ее там тревожило. Усевшись на прежнее место, Луз увидела слезы в глазах Марии. – Какая ты умница, что сделала это. Добрая душа! Я… я так расстроилась, что не была на ее похоронах. До сих пор не могу поверить, что мамы у меня больше нет. Ужасно… Ведь кажется, только вчера я с ней разговаривала.

Луз смотрела, как слезы катились из ее глаз, но никак не могла взять в толк, откуда та все узнала. И слегка подалась вперед:

– Откуда вы все знаете, тетя? Кто вам сказал?

Лицо Марии сделалось каменным, глаза расширились.

– Все так сложно, дитя мое! Очень сложно. – Она снова взглянула на дверь, ведущую к дворику.

Луз взглянула в ту сторону. Ей привиделась чья-то легкая тень за стеклом. Во дворике кто-то есть, сообразила она. И снова посмотрела на тетю в полной растерянности.

Мария опустила Серену на пол, не забыв лишний раз потрепать по головке, подсела поближе к Луз и взяла ее за руки, крепко сжав их:

– Мое дорогое дитя. Не забывай, мы – твоя семья. Мы тебе не чужие люди, мы всегда поможем тебе и поддержим в случае чего.

Луз смотрела на нее непонимающим взглядом. Интересно, кто это «мы»?

Но Мария, и Луз это видела, пребывала в не меньшем смятении. Было видно, что она отчаянно пытается что-то сказать ей, сказать что-то важное, очень важное, но нужных слов не находит. Сделав несколько безуспешных попыток, она выпустила руки Луз из своих теплых мягких ладоней.

– Тебя здесь поджидает один человек, – глухо проговорила она.

И, взявшись за ручки шезлонга, поднялась на ноги. Помолчала немного, вздохнула и добавила ласково:

– Подожди здесь, дорогая…

Недомолвки Марии привели Луз в еще большее замешательство. Неужели встречи с ней дожидается еще кто-то из здешней родни? Наверное, кто-нибудь из ее двоюродных братьев или сестер. Да, но почему тетя так сильно волнуется? Вон даже лицо пошло пятнами… Или они все считают, что поскольку у бабушки были натянутые отношения с ее старшей дочерью, то она, Луз, дочь младшей бабушкиной дочери, не будет рада познакомиться с ними?

Мария обогнула кофейный столик, вышла в столовую и неожиданно грациозно для своей корпулентности сманеврировала в узком пространстве между стеной и обеденным столом на железных ножках прямиком к стеклянным дверям во двор. Луз невольно успела вспомнить, что, как она слышала, бегемоты и другие крупные особи в мире фауны нередко бывают поразительно грациозны в тесном пространстве… И в следующую минуту она увидела за дверями три силуэта и во все глаза уставилась на того, кто вошел в комнату первым. Высокий мужчина… бейсболка, коротко остриженные каштановые волосы… Не может быть! Она прижала руку ко рту, чтобы не вскрикнуть. Этого она не могла ожидать ни при каких обстоятельствах.

– Ты? – Она вскочила с места. Кровь бросилась ей в голову. – Как это могло случиться? Глазам своим не верю… Салли…

Да, это был Салли. Она молча смотрела, как он приближается к ней не вполне уверенной поступью, засунув руки поглубже в карманы. На нем были новые брюки цвета хаки и коричневая хлопчатобумажная рубашка, которую она подарила ему на день рождения. Его обычно непослушные волосы были пострижены и аккуратно причесаны. Подойдя ближе, Салли крепко обнял ее – и неловко отступил в сторону. В его голубых глазах застыла тревога, а его неуверенность в себе напугала Луз. Еще бы. Он был не похож сам на себя – обычно такой уверенный и веселый, милый, дурашливый, чуткий, сейчас он был сдержан и осторожен. Луз приготовилась к худшему.

– Что… что ты здесь делаешь? – пробормотала она скороговоркой.

– Вот приехал повидаться с тобой, – ответил он и посмотрел выжидающе – не последует ли с ее стороны бурный протест или взрыв гнева, уж он-то знал ее темперамент.

– Но… – начала она и замолчала, настолько все, вместе взятое, не стыковалось в ее сознании одно с другим. Картина происходящего не складывалась. Как? Каким образом Салли оказался в доме ее тетки? И именно сейчас? Почему? И кто там еще прячется – во дворе? Она чувствовала, что там кто-то есть. Слишком много вопросов, чтобы начать задавать их немедленно…

И – да, она оказалась права: в комнату вслед за Салли вошли еще двое. И шли к ним. Один – высокий мужчина, во внешнем облике которого легко прослеживались родственные узы с американскими аборигенами: кожа задубела от солнца и ветра, темно-карие глаза цветом напоминали здешнюю землю. Чисто выбрит, в опрятной замшевой куртке. Войдя в помещение, он тотчас снял с головы ковбойскую шляпу и держал ее теперь в руке. Кажется, он был единственным человеком в этой комнате, кто не смотрел на нее. Ибо его взгляд был всецело прикован к высокой стройной женщине, стоявшей с ним рядом.

Женщина была такая хрупкая, что казалось, малейшее дуновение ветерка – и она взмоет вверх и улетит. И одновременно в ее движениях с прямой, как у балерины, спиной чувствовалась особая стать и внутренняя сила. Ее длинные каштановые волосы спускались пушистыми волнами до самого пояса. На ней было какое-то простенькое платье в синий цветочек, довольно безвкусное, как показалось Луз. Что-то в облике этой женщины было смутно знакомое, а потому Луз выдавила из себя приветственную улыбку. А вдруг это тоже кто-то из ее дальних родственников? Кажется, женщина страшно удивилась, что ей улыбнулись, но глаза ее заблестели, и она тоже одарила Луз неуверенной улыбкой.

В комнате воцарилась напряженная тишина. Все замерли и глядели на Луз с натянутыми улыбками. Луз чувствовала, как напряглась каждая клеточка ее тела. Эти двое… они слишком стары для того, чтобы быть ее кузенами. Возможно, это какая-то двоюродная тетка и ее муж? Луз бросила вопросительный взгляд на Марию, ожидая, что та сейчас все разъяснит, но тетя тоже приклеилась глазами к хрупкой женщине, вошедшей из дворика вместе с высоким мужчиной.

А тот положил руку на плечо незнакомки и слегка сжал его. Женщина вздрогнула и посмотрела на него. Потом молча кивнула и подошла к Луз. Та инстинктивно отпрянула. Женщина замерла на месте. Ее взгляд медленно заскользил по лицу Луз, словно она старалась запечатлеть в памяти каждую черточку ее лица, и в ее глазах Луз прочитала плохо скрываемый страх. Кажется, женщину начала сотрясать мелкая дрожь.

Мария приблизилась к ней, пытаясь по-своему разрядить обстановку.

– Вылитая мама, правда? – обратилась она к незнакомке.

Женщина молча кивнула и опять улыбнулась. Улыбка получилась горькой.

Луз обратила внимание на это слово – «мама».

– Вы знали мою бабушку? – спросила она у женщины.

– Очень хорошо, – ответила та. Голос у нее оказался приятный. – А вы… вы Луз?

– Да.

– А знаете, кто я?

Этот голос, это выражение лица… что-то смутно знакомое, узнаваемое. На мгновение Луз показалось, что она знает ответ, но каким-то странным образом он от нее ускользает. Она неопределенно повела головой:

– Нет.

В глазах женщины мелькнуло разочарование, но быстро исчезло и сменилось пониманием.

– Луз… – начала она нерешительно и запнулась. – Луз, меня зовут Марипоса.

Луз слушала – и не понимала. Это бессмыслица…

– Что?!

– Это правда, – подала голос Мария. – Дитя мое! Это Марипоса, твоя мать.

Луз отчаянно затрясла головой, словно пытаясь избавиться от страшного наваждения.

– Нет, этого не может быть. Моя мама умерла.

– Нет, не умерла, – возразила ей женщина. – Как видишь, я здесь.

Луз снова затрясла головой, чувствуя, как земля уплывает у нее из-под ног. Женщина сделала еще один шаг навстречу ей, но Луз отступила назад.

– Что здесь происходит? – возмущенно закричала она. – Почему, зачем вы говорите мне все это? – Она посмотрела на женщину, потом перевела взгляд на Марию и наконец на Салли. – Что за представление вы здесь устраиваете? Бабушка сказала мне, что моя мама давно умерла.

И тут заговорили все сразу, стараясь перекричать друг друга. И каждый пытался дать свое объяснение, но все слова сливались в один сплошной гул, от которого у Луз еще сильнее закружилась голова. Она выхватывала из этого потока лишь отдельные бессвязные слова: Марипоса, мама, правда… Не в силах более терпеть эту пытку, она заткнула уши руками и закрыла глаза. А потом все эти люди окружили ее и каждый хотел коснуться ее рукой.

– Хватит! – закричала она, не разжимая век. И в комнате стало тихо. Она открыла глаза и огляделась. Все смотрели на нее в немом ожидании. Нет, этого она уж точно не вынесет! Луз круто развернулась и побежала к выходу. Вон из этого дома! Ей нужен хотя бы один глоток свежего воздуха! Она схватилась за ручку двери и попыталась открыть ее. Но дверь не поддавалась. Тогда она стала в отчаянии колотить в нее руками с криком: – Выпустите же меня отсюда!

К ней подбежал Салли.

– Дайте нам пару минут, – попросил он у всех и сделал предупреждающий жест, чтобы к ним никто не подходил. – Я разберусь.

Он повернул ручку и распахнул двери. Луз как безумная выскочила на улицу и побежала к машине. Быстрее туда, быстрее укрыться в своем маленьком El Toro! Только там она будет чувствовать себя в полной безопасности. Она схватилась за дверцу, но та была заперта. А сумочка вместе с ключами осталась в доме. В изнеможении Луз осела на землю, спиной прислонясь к машине.

Салли присел рядом с ней и обнял ее. Его руки, сильные, родные – она узнавала их, как узнавала свою радость и умиротворение, когда они к ней прикасались. А ведь она в эти дни совсем забыла, как хорошо и как покойно ей было всегда в его теплых, уютных объятиях. Луз молча прильнула к нему. Он тоже молчал. Да и к чему сейчас им слова? Сейчас он был для нее тем якорем, что помогает удержать корабль возле знакомого берега. Луз была как в тумане. Она не знала, сколько времени они просидели вот так, не разжимая объятий, но мало-помалу она стала замечать, что происходит вокруг. Почувствовала, как Салли гладит ее волосы, услышала, как гулко стучит сердце в его груди.

– Салли, – прошептала она едва слышно, уткнувшись лицом в его рубашку.

– Да, детка.

– Что здесь происходит? Как ты здесь оказался?

– Ах, Луз, – подавил он тяжелый вздох. – Это сложная история. Последние несколько дней – это какое-то сплошное безумие! Я все тебе сейчас расскажу, но вначале ответь мне: как ты? Это сейчас для меня важнее всего.

Луз издала короткий смешок.

– Сама не знаю, как я!

– Понимаю. Во всяком случае, это честный ответ. – Салли несколько секунд помолчал, потом продолжил: – Пару дней тому назад я зашел к тебе, чтобы проверить, все ли в порядке. Как ты и просила. И тут зазвонил телефон. Вначале я подумал, что это ты звонишь, и стал слушать автоответчик. Но женский голос был мне незнаком. Женщина оставляла свое сообщение, обращаясь к кому-то со словами «мамочка». Я понял, что она не знает о смерти бабушки, и решил, что звонит твоя тетя Мария. Тогда я схватил трубку, понимаешь? Но было поздно, я не успел, она отключилась. Я нашел ее номер по определителю и тут же перезвонил ей.

Оказалось, что эта женщина не твоя тетя. Она сказала, что она твоя мать… Представь себе мое недоумение… Поначалу я не поверил, подумал, чушь какая-то. Ведь ты все время говорила мне, что твоя мама умерла. Ну а дальше… все, что она сказала мне, – это было удивительно. Я тут же представил себе, что ждет тебя и каково это будет, когда ты окажешься на месте. Одна. Луз! Я не хотел, чтобы все эти новости обрушились на тебя разом. Но, не сойти мне с этого места, как я ни терзал телефон, я так и не смог до тебя дозвониться. «Телефон абонента выключен или находится вне зоны действия сети…» И что прикажете делать?.. Мне оставалось одно. Только одно! Я купил билет на самолет, и вот я здесь.

– Да, – без всякого выражения сказала Луз.

– Я же говорил тебе, что всегда буду рядом с тобой, где бы ты ни была. Особенно когда я тебе нужен.

Луз помолчала, впитывая в себя искренние слова признания и чувствуя, как его любовь возвращает ей силы и снова наполняет душу теплом.

– Так что получается? – проговорила она неуверенно. Было видно, что каждое слово давалось ей с огромным трудом. – Эта женщина действительно моя мать?

– Похоже на то.

Луз поднесла ко рту крепко сжатый кулак. Невероятно. Ее мать жива! Как такое могло случиться? Разум отказывался воспринимать очевидное. Ведь столько лет бабушка ей говорила, что мама ее умерла. И вот! Она отказывается верить! Но где-то в глубине души, в самых дальних ее закоулках креп и набирал мощь поначалу совсем тихий голос, голос надежды и веры в такое чудо. Неужели правда? Неужели такое возможно? И радость оттого, что да, и такое тоже возможно, все сильнее и сильнее разгоралась внутри, и все кружилось, все плыло у нее перед глазами от этой невероятной радости.

Луз слегка отодвинулась от Салли и посмотрела ему в лицо. Он встретил ее взгляд спокойно. Его голубые глаза вселяли в нее уверенность и тоже подпитывали силой. Он опять привлек ее к своей груди. И снова она прильнула к нему всем телом.

– Моя мама жива, – повторила она, уже более осмысленно. Наверное, то, что она решилась произнести это вслух, помогло ей осознать правду.

– Да, это так, – подтвердил он.

– Но, Салли, где она была столько лет?

– Думаю, лучше, если ты сама расспросишь ее об этом.

Луз отрицательно качнула головой, чувствуя, что ее охватывает паника. Она страшилась новой встречи с этой незнакомой ей женщиной. И мелькнувшую было радость смыло темной волной смятения.

– Я не хочу с ней разговаривать! Я не готова! Я не знаю, что ей сказать…

Салли ласково погладил ее по плечам.

– Ясное дело, не знаешь. Но мне кажется, Луз, что твоя мать страшится вашего разговора еще больше, чем ты. Подумай сама. Сколько раз ты мне говорила, как ты тоскуешь, как тебе не хватает матери. И как тебе хотелось бы знать о ней больше. И вот… Что же теперь мешает тебе?

– Но тогда я была уверена, что мамы нет в живых.

– А она, к счастью, у тебя есть. Твоя мать жива! Разве ты могла мечтать о таком? Она стоит вон в той комнате и ждет тебя.

Луз повернула голову и взглянула на заброшенный, похожий на пустырь дворик. Все так близко – но так пока непреодолимо.

– Я пойду с тобой, – предложил Салли. – Хочешь? Я не брошу тебя одну.

Луз колебалась. Она чувствовала, как в душе ее зреет чувство протеста. Ей вдруг захотелось развернуться и убежать. Разве не так обошлась когда-то ее мать с ней, пятилетней, ни о чем не подозревающей?

– Поговори с ней, – продолжал настаивать Салли. – Несколько слов, и все.

– Несколько, – с неохотой уступила Луз. – Из приличия. Да и Серену надо забрать. – Она не была уверена, что чувствует только то, что следует из ее слов, но погружаться глубже в свои чувства она сейчас не хотела, точнее, не имела на это сил, их столько ушло у нее на все события последних недель и дней.

– В любой момент повернешься и уйдешь. Дай мне лишь знак, и мы уйдем вместе.

Салли разжал объятия, потом снова обнял ее за плечи и слегка подтолкнул вперед.

– Готова?

Луз молча кивнула и выпрямилась, пригладила волосы. Салли придержал ее за талию, и они вместе пошли к дому. Они шли, так тесно прижавшись друг к другу, что их бедра соприкасались. Возле парадной двери Луз вдруг спросила:

– Это ты сообщил им о смерти бабушки?

– Да, я.

Как только Луз вошла в комнату, все замолчали. Присутствие рядом Салли придавало ей сил, хотя он успел убрать руку с ее талии, отпустив, так сказать, в свободное плавание. Мария сидела в большом красном кресле, поглаживая Серену, а та устроилась на ее животе и сладко дремала в любимой позе – положив морду на лапы. При виде Луз она не спрыгнула на пол и не побежала к ней, а лишь открыла глаза и стала внимательно следить за происходящим.

Высокий мужчина, имени которого Луз пока не знала, стоял рядом с той женщиной… ее матерью. Луз взглянула на нее, пытаясь вызвать в памяти какие-то обрывки воспоминаний.

Но детские воспоминания стерлись из памяти безвозвратно. На фотографиях Марипоса представала в образе молодой красавицы, полной жизни и энергии. У нее такие же высокие скулы, как у бабушки, отметила про себя Луз, и как у нее самой. Но черты лица Марипосы много мягче и изящнее, чем у бабушки. Явно сказалась европейская кровь ее отца, Гектора. Собственно, подумала Луз, только по фотографиям она и помнила свою мать. Никаких других воспоминаний у нее не было. Вообще ничего. Как же это страшно… И вместе с тем грустно, печально. Глаза Луз увлажнились.

От ее взгляда не укрылась болезненная хрупкость матери. Кажется, тронь ее – и она рассыплется. Трудно сказать, что произошло с ней за все эти годы, но одно было совершенно ясно: ее мать сильно надломлена чем-то – и физически, и духовно.

«Но разве на мою долю не выпало никаких страданий», – вдруг снова разозлилась Луз и дерзко вскинула подбородок. Совсем незаслуженных…

– Так где же ты была все это время? – настороженно спросила она у женщины, своей матери.

Марипоса резко выпрямилась, словно от удара плеткой. Начало разговору было положено. Она нервно сплела пальцы и сжала их до хруста.

– Долго рассказывать. И тяжело, – заговорила она медленно, с трудом подбирая слова. Голос у нее, на удивление, был приятный. – Своим прошлым гордиться я не могу.

– Я больше не маленькая, – ожесточенно отрезала Луз. – Маленькую девочку ты бросила. Сейчас я уже выросла, так что могу переварить любую жизненную передрягу.

Марипоса коснулась ладонью горла, словно хотела удержать там слова – не то колкие, не то оправдательные.

– Луз, – поспешила вмешаться Мария, но высокий мужчина жестом остановил ее.

– Да, ты права, – тихо ответила Марипоса дочери. – Вот только не знаю, смогу ли я осилить этот рассказ. Но я попытаюсь. – Она замолчала, будто набираясь решимости, вскинула голову и посмотрела Луз прямо в глаза: – Я тебя бросила, потому что была наркоманкой.

Луз как током ударило. Она сжалась. Мгновенно в ее сознании возникли картинки, которые всегда так пугали ее. Страшные картинки про наркоманов. Она всегда боялась на них смотреть.

– Я вернулась к нормальной жизни пять лет тому назад. Три года тюрьмы, а потом еще два года, уже на свободе, я проходила курс реабилитации.

– Три года тюрьмы?

– Да.

Луз онемела. Ее мать, та женщина, которая в ее воображении была идеалом, образцом совершенства, та женщина, которая, по рассказам бабушки, была безупречной молодой мамой (да мало ли чего еще понарассказала ей Эсперанса о своей дочери!), так вот, эта женщина, оказывается, – обычная наркоманка в прошлом плюс еще и бывшая арестантка.

– Луз. – Марипоса приблизилась к ней.

Луз инстинктивно отступила назад. В висках стучало, она не находила слов, чтобы что-то ответить.

– Не хочешь прогуляться со мной?

– Н-не уверена, – запинаясь, сипло пробормотала она.

– Нам нужно побыть какое-то время вдвоем, наедине, – продолжила Марипоса ровным голосом, без интонации. – Пожалуйста, я прошу тебя.

– Ну… пошли…

Марипоса протянула ей руку, но Луз сделала вид, что не заметила. Так они, отстраненно. вышли из комнаты и спустились по ступенькам крыльца.

Луз вышла на улицу первой, и они медленно пошли по дорожке. Осень успела раскрасить яркими красками ветви старых дубов, которыми была обсажена проезжая часть улицы. Садовая дорожка была неширокой, но два человека могли идти рядом, не касаясь друг друга.

Они шли молча. Каждая пыталась упорядочить ворох собственных мыслей, которые были так похожи на те осенние листья вокруг, что медленно кружили в воздухе и все падали и падали вниз, устилая землю под их ногами. Луз раздирали противоположные чувства – жгучая обида на предательство матери и какое-то почти детское изумление: так вот она какая, ее мать! Мама. Ее голос, ее походка… Все настоящее, не во сне, и она слышит шорох ее шагов по осенним листьям… Невероятно.

Шаг у Марипосы был шире, но она подстроилась под шаги Луз.

– Ты выросла и стала очаровательной молодой женщиной, – негромко сказала она. – И я уже знаю, что у тебя все хорошо, ты работаешь, у тебя есть парень… Ты хорошо воспитана…

– Это не моя заслуга. Бабушка меня воспитывала и любила. Спасибо ей за все мое благополучие, – сухо отозвалась Луз.

– Да, ты права. О, если бы я только могла покаяться перед ней и сказать ей слова благодарности.

– Что же мешало тебе позвонить своей матери? Теперь-то уж поздно, но раньше? – упавшим голосом спросила Луз.

Марипоса не сразу ответила.

– Да. Я не успела. С этой болью мне придется жить до конца своих дней, – убито проговорила она.

Луз не почувствовала к ней жалости. Эту жалость перекрывала боль за бабушку, не дождавшуюся встречи с дочерью. И вместе с тем она ощутила, что имеет власть над этой сломленной женщиной. А этот их разговор… он был как прогулка по минному полю.

– За что тебя посадили?

– За распространение наркотиков.

– Так ты еще и распространяла их? Тебе было мало самой сидеть на игле? Продавала, да? – Сердце Луз наполнялось какой-то тяжестью.

Марипоса не стала уходить от ответа.

– Нет. На мне была только доставка. Перевозила через границу, была обычным наркокурьером. Таких в той среде называют мулами. Я много чего тогда делала, но по большей части все мои дела и поступки просто ужасны. Если хочешь, я могу рассказать обо всем прямо сейчас. Но ты должна понять: наркоман готов на все ради очередной дозы. Так что я вполне заслужила тюремный срок. Но вот уже скоро пять лет, как я завязала…

Луз вдруг резко остановилась. Глаза ее потемнели, и слова стали срываться с губ сами собой, не контролируемые рассудком:

– Но почему ты не вернулась домой? Уж бабушка точно сумела бы помочь тебе! Мы бы обе тебе помогли! Ты совсем забыла про нас, да? Будто нас нет на земле! Мы были не нужны тебе? А только эти твои… наркотики… эта дрянь стала важнее всего для тебя?..

Марипоса тоже остановилась и устало закрыла глаза.

– Мне трудно объяснить тебе все. Ведь наркоманы не руководствуются рациональной логикой. Я… я тогда просто не находила выхода.

– А сейчас… находишь? Нашла? – Луз вдруг почувствовала во всем теле изнеможение, оно будто свинцом налилось.

– Да. После освобождения я прошла курс терапии. Потребовалось много времени, чтобы я отказалась от наркотиков. Поначалу всего лишь на один день, потом на неделю, потом на месяц. И наконец месяц перетек в целый год. Когда я почувствовала себя достаточно окрепшей, то попыталась связаться с вами. Хотела попросить… нет! Хотела умолять вас простить меня.

Луз устремила взгляд куда-то вдаль. А что изменит это прощение? Страдания Эсперансы ничем искупить нельзя… И предательство ее, маленькой Луз… Почему люди просят прощения, когда кого-то обидят или поймут, что поступили неправедно… Ведь события нельзя повернуть вспять… Нельзя вернуть маму пятилетней девочке Луз, с открытым сердцем и простодушно верящей во все бабушкины сказки, нельзя вернуть Эсперансе дочь, разлука с которой, конечно же, сократила ей жизнь… И вот сейчас эта женщина просит простить ее. Интересно – простила ли бы ее бабушка? Луз не успела додумать этот вопрос – ее обожгла догадка.

– Бабушка знала, что ты жива? – спросила она.

– Я… я не знаю.

– Она сказала мне, что ты умерла… – медленно проговорила Луз. – И много рассказывала о тебе хорошего. А я, конечно же, верила. – Она помолчала, потом продолжила, размышляя: – Она это делала не только ради меня… И это была не ложь… Нельзя назвать это ложью. Ей так легче было смириться с тем, что ты исчезла. И меня она избавила от неизбежности переживать неизвестность. Она, как я понимаю сейчас, надеялась, что ты вернешься, но время шло, год наслаивался на год, и в конце концов она и сама поверила в свои сказки… Да, но почему тогда перед смертью она повела себя очень странно? Это ее внезапное желание отправиться в Сан-Антонио… и эти слова: «Ты еще многого не знаешь о Марипосе». Она так значительно это сказала… Так знала ли она правду? Знала ли она, что ты жива?

– Видишь ли, – быстро заговорила Марипоса, словно боясь, что Луз прервет ее и не станет слушать. – Она узнала об этом незадолго до своей смерти. Я обратилась к Марии и попросила ее позвонить маме и рассказать ей все. Сказать, что я хочу увидеться с ней. Я боялась вот просто взять и приехать… Я думала, так нам будет проще наладить контакт, после стольких-то лет… но во время их разговора ты вернулась домой с работы, и они не закончили разговор, Мария не успела ей рассказать все про меня, а только то, что я хочу встречи. Мама, твоя бабушка, не захотела, чтобы ты так внезапно – из телефонного разговора – узнала всю правду о своей матери. Она хотела тебя подготовить. Поэтому она записала номер телефона Марии и сказала, что перезвонит ей и они продолжат разговор. Но не перезвонила! Я решила, что она не захотела со мной разговаривать и уж тем более встречаться со мной. Не простила, подумала я. Но сейчас понимаю: после разговора с Марией она умерла…

Луз вдруг вспомнила страничку из бабушкиного блокнота с записанным наискосок номером телефона прямо на обороте. Скорее всего, так и было. Бабушка поторопилась записать новый номер телефона тети Марии где попало, лишь бы успеть до того, как она, Луз, войдет в комнату. Последовательность событий стала выстраиваться во всей их логике и полноте.

– Бабушка не сказала мне, что звонила тетя Мария.

– Ей хотелось сначала выяснить все до конца, а уж потом говорить тебе… Но сейчас это не имеет значения, – с мукой в голосе отозвалась Марипоса. – Я должна была сама позвонить ей. Если бы у меня хватило храбрости! Я бы хоть голос ее услышала… Ведь был же у меня такой шанс еще до того, как она… – Голос ее на долю секунды прервался. – И я могла попросить у нее прощения. Хоть бы один телефонный звонок.

Марипоса стояла с низко опущенной головой, и лицо ее было искажено страданием. В своих фантазиях о матери Луз никогда не представляла ее себе плачущей. Смотреть на это было невыносимо тяжело.

– Марипоса! – Назвать ее мамой язык не поворачивался. Но слова опять нашлись сами собой. И зачем размышлять о смысле прощения? Если у человека возникает такое желание, значит, прощение что-то для него значит. Оно если и не снимает бремя вины, то облегчает его и очищает душу. – Бабушка давно простила тебя. Я знаю, она любила тебя. Она всегда говорила о тебе с такой нежностью… Ведь она же твоя мать! А что может быть сильнее материнской любви? – Ей на секунду вспомнилась сияющая от счастья Офелия с новорожденной дочкой. И снова Луз почувствовала, как у нее закололо сердце и снова всколыхнулась обида, и она, не удержавшись, добавила: – Во всяком случае, бабушка всегда повторяла, что материнская любовь – это самое сильное чувство на свете.

Марипоса вытерла ладонью заплаканные глаза.

– Я сполна заслужила все то, как оно обернулось.

Луз молча глядела на запылившиеся носки своих черных траурных туфель. «Но я-то, я-то чем заслужила то, что потеряла бабушку?» – с горечью подумала она вдруг. И тут же: «Напрасно я так, – укорила она себя с запоздалым раскаянием. – Ведь раньше за мной не водилось такого, добивать раскаявшегося. Господи боже, Царица Небесная, как все запутано и как сложно!»

– Я просто хочу сказать, – тяжко вздохнула она. – Я точно знаю, она простила тебя. Поверь мне.

Марипоса подняла голову, и Луз увидела, что в ее глазах появилась надежда.

– Думаешь, она простила меня?

Луз кивнула. И дальше заговорила – бурно, спотыкаясь, перескакивая с одного на другое:

– Это же она задумала поездку в Сан-Антонио! Не я это придумала. После разговора с тетей Марией с ней стало твориться что-то неладное… Она была как одержимая, будто помешалась на этой поездке. Даже составила график нашего передвижения, подоставала всякие карты и атласы, какие у нас были в доме… Еще никогда я не видела, чтобы ее что-то вот так поглотило, как идея этой поездки. Она даже машину купила. Истратила на нее все свои сбережения, до последнего цента… – Неожиданно для себя Луз хихикнула: – Оказывается, бабушка хранила свою заначку у себя под матрасом.

Негромкий смех вырвался и из груди Марипосы. Но она оборвала себя – а Луз впервые увидела, как ее мать улыбается.

– Машину? Не может быть!

– Еще как может. Вон, – Луз махнула рукой в сторону припаркованного неподалеку огненного Бычка. – Видишь?

Марипоса вытянула шею:

– Какая из них?

– Оранжевый «Фольксваген».

Они торопливо зашагали к машине. Марипоса привстала на цыпочки, разглядывая автомобили, припаркованные вдоль тротуара.

– О, вижу, вижу! – воскликнула она и рассмеялась, как девочка. И бегом понеслась к El Toro.

– Да, это она, – подтвердила Луз, идя сзади.

– Так это же Vocho! Жук-бомбардир. – Марипоса просияла лицом. – Так в Мексике называют «Фольксвагены». Мама часто вспоминала, что такой «жучок» был у них с ее первым мужем, Луисом. Это была ее первая в жизни машина. И тоже оранжевая. Она называла ее La Monarca. Бабочка.

Луз заулыбалась, узнав новые интересные подробности из жизни бабушки.

– А я свою назвала El Toro. Бычок.

По лицу Марипосы скользнула легкая тень воспоминаний, и оно моментально разгладилось.

– В честь Фердинанда?

– А ты тоже знаешь эту историю?

– Еще бы! Бычок по имени Фердинанд. Это же была твоя любимая сказка. Ты без конца просила почитать ее тебе на ночь. Можно сказать, мы ее перечитывали каждый вечер.

– Я даже саму книжку до сих пор помню, – размягченно промолвила Луз и спохватилась, что сейчас совсем не подходящий момент для всяких нежностей. – А вот то, что ты мне эту книжку читала перед сном, я не помню. Поначалу я хотела назвать машину именно так: Фердинанд. Но потом подумала, что одного имени будет мало. Нужен какой-то ориентир, на который этот старенький автомобиль будет равняться. У него и скорости нет никакой, он и ломается то и дело. Но зато есть характер.

Марипоса рассмеялась, снова вспомнив старую сказку.

– Словом, твой Бычок тоже любит просто посидеть и понюхать цветочки.

– О да, – охотно поддакнула Луз, растрогавшись под наплывом детских воспоминаний. Она положила руку на капот. – Я, кстати, и сама люблю порой посидеть в своем El Toro. Мне там хорошо думается. И я ощущаю присутствие бабушки рядом.

Лицо Марипосы сделалось серьезным.

– Правда? – Она чуть нагнулась к окну и заглянула в салон. – А можно… можно мы там посидим? Вместе… Пожалуйста! Хотя бы минутку.

– Хорошо. – Луз пошарила в кармане жакета, достала ключи от машины и отомкнула замок. Марипоса быстро – ей не терпелось – проскользнула на пассажирское место спереди. Сев в кресло водителя, Луз открыла окно. Воцарилось молчание. Обе задумались, каждая о своем. Луз беззвучно барабанила пальцами по коленям. Марипоса сидела неподвижно, безвольно уронив руки.

– Значит, она все же собиралась встретиться со мной, да? – Она повернулась к Луз. В ее глазах застыла немая мольба.

– Да. За день до смерти я обнаружила ее в саду. Она стояла там, как изваяние, заломив руки, молча. Было совсем еще рано. Обычно в такое время она всегда возилась на кухне, но в то утро я не нашла ее на привычном месте. Я заглянула к ней спальню – постель была не расстелена. Я заподозрила нехорошее. – Луз замолчала, вспоминая ту сцену. – И вид у нее был… как все равно не в себе… В глазах тоска, вся на нервах… Совсем на себя не похожа: и все твердит, что нам надо немедленно спешить в Сан-Антонио. Сказала: пришло время! Я решила, что ей хочется попасть в Мексику обязательно до первого ноября, то есть до Дня поминовения. Даже пыталась ее отговорить и поехать позднее… Теперь-то я понимаю, что она просто торопилась поскорее увидеть тебя. И еще она сказала тогда, что я многого о тебе не знаю, но по дороге у нас будет достаточно времени поговорить обо всем. А на следующий день она умерла. – Марипоса слушала дочь, и лицо ее покрывалось бледностью, карие глаза расширились и смотрели в пространство, словно в самую глубину ее промелькнувшей где-то вдалеке жизни. – Если бы бабушка была жива, она бы обязательно была сейчас здесь.

У Марипосы затряслись губы, и она прижала руку ко рту, чтобы унять дрожь.

– Но она все равно здесь… Сейчас я тебе что-то дам. – Луз потянулась со своего места назад, перенесла оттуда коробочку с прахом и признательно улыбнулась, увидев многочисленные подношения своих благоприобретенных подруг. Разноцветные буквы, написанные темпераментной рукой Стаци, летали по всем четырем сторонам коробки вместе с дюжиной бабочек-данаид, которых она успела запечатлеть на картоне. Бумажные цветочки из фантиков и бумажных оберток перемежались с засохшими лепестками бархатцев и эхинацеи. Тут же прилепилась сложенная страничка из путевого дневника Маргарет, а на тесемках болтались розовые пинетки, связанные Офелией.

Марипоса озадаченно оглядела коробку.

– Это бабушкин прах, – сдержанно пояснила Луз.

Марипоса тихо ахнула и застыла. По щекам потекли слезы. Трясущимися руками она взяла коробку и поставила ее себе на колени.

У нее больше не было сил, чтобы сдерживаться. Слезы катились по ее лицу, а все ее худенькое тело сотрясалось от рыданий, которых она не могла подавить в себе – и не хотела, словно та река жизни, что унесла ее от родного дома и от маленькой дочери, затягивая в свои омуты и круговороты, разбивая о камни порогов, изливалась сейчас слезами спустя годы разлуки… Внезапно она порывисто подалась к Луз и обняла ее. Луз замерла. Все в ее душе воспротивилось этим объятиям. Но с ними был прах Эсперансы, и Луз, не отодвигаясь, тоже расплакалась…

– Как я во всем раскаиваюсь, – шептала Марипоса, целуя дочь в голову. – Боже мой… Как раскаиваюсь!

Солнце скатилось совсем низко, неяркими проблесками лучей освещая осеннее небо. Луз сидела рядом с матерью, та ее обнимала. Птицы, в изобилии гнездившиеся на могучих дубах вокруг, во все горло распевали вечерние песни. И, вслушиваясь в птичьи трели над головой, Луз почти физически ощущала, как размягчается ее сердце, будто это ей пела сейчас колыбельную любящая ее мать.