Глава семнадцатая

Марипоса окунула швабру в ведро, отжала воду и прошлась по пыльному полу, оставляя на нем очередную чистую полосу. Ей нравилось это занятие – руки все делали сами, думать ни о чем не надо, а дело делается. Она случайно задела ногой металлическое ведро, и оно громко звякнуло, распространив резкий звук в замкнутом пространстве среди стен возле лифта. Каждые понедельник и четверг она мыла полы в подъезде четырехэтажного жилого дома. Обычно горячей водой с добавлением уксуса. Острый запах вызвал в памяти картины прошлого: мама утром, ни свет ни заря, драит деревянный пол у них в доме. Марипоса остановилась и устало прикрыла глаза. Воспоминания вызвали новый приступ тупой боли в сердце.

Она судорожно вздохнула, заставляя себя продолжить работу. Ей никак нельзя потерять это место. Да, это работа прислуги, но вполне пристойная. У нее наконец появится надлежащая запись в анкете о трудовом стаже. И она благодарна всем, кто помог ей получить это место. В ее обязанности входит уборка и содержание в чистоте всех мест общего пользования в здании. За это она получает скромное жалованье плюс в ее распоряжении привратницкая, где она сейчас и живет.

Распахнулась парадная дверь, и за спиной Марипоса услышала цокот высоких каблучков и царапающий пришаркивающий звук собачьих когтей о бетонный пол. Она повернула голову:

– Добрый вечер, миссис Баретт.

– Здравствуйте, Мэри, – с отсутствующим видом ответила женщина.

Целых два года Марипоса ежедневно здоровается с миссис Баретт, но та ни разу не назвала ее полным именем. Поначалу Марипоса пыталась ее поправлять, но женщина упорно продолжала называть ее только так: Мэри. Впрочем, точно так же она требовала, чтобы к ней обращались как к миссис Баретт, несмотря на то что сама давно состояла в разводе. Что греха таить, Марипосу ужасно злило, когда имя ее искажали, вполне возможно, даже намеренно, но она смирилась и больше не поправляла надменную даму.

Миссис Баретт, женщина средних лет, занимала какой-то руководящий пост в страховой фирме. Судя по ее очень красивым и дорогим сумочкам и столь же изысканной обуви, дела в компании процветали, а она являла собой наглядный пример успешной бизнес-леди. Вот и сегодня на миссис Баретт было стильное шелковое платье ярко-желтого цвета, а на ногах фирменные туфельки из черной кожи на высоченных каблуках. На такой прикид, подумала про себя Марипоса, ей бы пришлось шваброй махать не одну неделю. Женщина небрежно прошествовала мимо нее к почтовому ящику, не удостоив ее взглядом. На еще влажном полу остались грязные отпечатки от подошв ее дорогих туфель и еще более грязные собачьи следы. Быстро перебрав свою почту, она наконец заметила, что Марипоса чего-то ждет, внимательно разглядывая пол. Она тоже взглянула на пол.

– Ах, Бутси! – воскликнула она, придав голосу шаловливые нотки умиленного изумления. – Какая же ты безобразница! Посмотри, что ты здесь натворила. – Женщина снисходительно улыбнулась, будто грязь с лап ее псины была чем-то вроде милого вознаграждения за то, что они две – собака и ее хозяйка – на бис продемонстрировали свое благополучие зрителям, в данном случае Марипосе, вооруженной шваброй. – Как хорошо, Мэри, что ты еще здесь! Сейчас мы уйдем, да, Бутси? Вперед, Бутси! Рядом!

Она развернулась, собака выполнила команды, и они процокали к лифту, оставив после себя еще две дорожки грязных следов.

Марипоса равнодушно относилась к хамству людей, которые были ей безразличны. Вот и сейчас она снова прошлась шваброй по свежевымытому полу, собирая с него новую грязь. Закончив с уборкой, подхватила ведро с грязной водой, слегка скривившись от боли в спине. Ведро было тяжелым, а тащить его надо было в противоположный конец коридора, где располагался ее рабочий чулан с унитазом и раковиной. Пыхтя от напряжения, она слила воду в унитаз и принялась растирать спину.

Ей всего лишь сорок лет, подумала она, а все болит, как у древней старухи. Хотя чему удивляться, если вспомнить, как она прожила последние двадцать лет. Наркотики, курево, беспорядочное питание… А в результате мышцы утратили силу, кожа стала дряблой, волосы обвисли, поблекли. Даже в зеркало не надо смотреть, чтобы осознавать все эти неутешительные признаки возраста и неухоженности.

Марипоса мало печалилась, что от былой ее красоты не осталось следа. Сегодня это для нее не самое главное. Было время, когда ей нравилось внимание мужчин, нравилось в нем купаться, ловить на себе восхищенные взгляды, а зависть женщин ее забавляла. Но как же давно это было! Она наделала кучу ошибок, а жизнь преподнесла ей немало горьких уроков. Больше ей не хочется учиться на собственном опыте. Уж лучше влачить такое вот незавидное существование: изо дня в день мыть полы. Видно, такова ее карма. Но надо держаться. Любой ценой продержаться, чтобы собраться с силами и взглянуть в лицо своей дочери. Все, что ей надо от жизни сегодня, – это чтобы Луз простила ее.

Она прополоскала чистой водой ведра, составила в угол швабры, метлы, развесила тряпки. Потом сняла грязный фартук, распустила волосы, стащив с них резинку. Теперь – время для сада. Крохотный сад, огороженный со всех сторон стенами, примыкал к дворику их жилого дома. Сад был для Марипосы ее убежищем и ее спасением. Владелец дома позволил ей разбить здесь цветник, чтобы она сама ухаживала за ним. Знакомые из обширной городской мексиканской общины, с кем она поддерживала дружеские отношения, помогли ей с обустройством участка. Мужчины натаскали плодородной земли и вскопали ее. В обмен добровольным помощникам были предложены консультации по садоводству. Марипоса охотно делилась со всеми не только знаниями, но и цветочной рассадой, которую выращивала из семян в разборной теплице. Но все затраты, как физические, так и материальные, того стоили, ибо сад стал для нее поистине всем на свете. Она вкладывала в него душу и отдыхала здесь.

За последние три года, минувшие с тех пор, как был завершен курс реабилитации, случались дни, когда на нее накатывало такое отчаяние, что свет был не мил. И никакого желания жить дальше. Вот как сейчас! В такие минуты полнейшей безысходности она всегда спешила в свой сад. Глубоко-глубоко погружала руки в мягкую землю и начинала медленно перебирать ее пальцами, растирать, вдыхать в себя ее ни с чем не сравнимый запах. И в этот момент она всегда ощущала незримую связь с неким глубинным источником, который, как она чувствовала, соединял ее с мирозданием. Помнится, мама всегда говорила, что стоит ей опуститься на колени в саду и начать возиться с землей, как она моментально ощущала прилив свежих сил и умиротворение. Для Эсперансы все было ясно: глубинный источник – это, конечно же, Бог, всепрощающий, милостивый и дарующий благодать. Но Марипоса давно утратила свою веру, что не мешало ей в глубине души признавать наличие некоей высшей силы. И вот она сотворила свой сад как храм, как жертвенный некий алтарь во имя высшей небесной власти. Каждый цветок, каждое крохотное семя, которое она опускала в землю, каждая бабочка, которую она выпускала на волю, – все это были ее молитвы. И они были такими же чистыми и невинными, как и те, что ребенком она шептала в церкви, зажигая свечу. Сегодня все ее подношения и молитвы были адресованы матери.

Весной в ее сад прилетали бабочки, а значит, думала она, какие-то слова из ее молитв были услышаны. Ведь бабочки, а в особенности данаиды, – вестницы божьи. Что вселяло в Марипосу хрупкую надежду: мама ушла в мир иной, зато бабочки сумеют сообщить ей обо всем происходящем. И скоро, очень скоро они снова встретятся, но уже в другой жизни.

Скрипнула железная калитка. Кто-то вошел в сад. Время предобеденное, многие жильцы дома спускаются в сад, чтобы просто поболтать или подышать свежим воздухом. Но сегодня Марипосе было нестерпимо слышать вокруг себя смех, обмен шутками. Горе заполнило ее без остатка, не оставив свободной клеточки. Она быстро собрала пакетики с семенами и приготовилась уходить.

– Марипоса!

Она вздрогнула, услышав голос. Сэм. Подняв глаза, она увидела его. Он стоял в противоположном от нее конце сада. Рубашка из плотного голубого шамбре с открытым воротом аккуратно заправлена в джинсы. Большая серебряная пряжка на ремне украшена какой-то национальной символикой древних индейских племен.

Она медленно поднялась с земли, чувствуя, как у нее занялось дыхание. Сэм был рядом с ней в самые первые минуты, когда ей сообщили о смерти мамы. И потом провел возле нее много часов. Это он привел ее тогда из сада обратно в дом и просидел допоздна, пока она не заснула. Сэм помог ей смыть грязь с рук, а потом сидел у ее изголовья молча, пока она, не в силах сдержать себя, плакала. Прошло два дня, и все это время они не виделись. Увидев его сейчас, Марипоса вдруг ощутила, что ей его не хватало.

Сэм приветливо улыбнулся ей и церемонно коснулся рукой полей шляпы в знак вежливого приветствия. Потом огляделся по сторонам и одобрительно причмокнул губами, после чего снова сосредоточил внимание на Марипосе.

– Красивый сад, – громко бросил он через все пространство, что разделяло их.

– Спасибо.

– Вы пропустили несколько занятий по верховой езде, – прокричал он громче, все еще стоя там, где стоял.

– Я не могла. А причину вы знаете.

– Но не знает Опал. Лошадка очень скучает без вас.

– Я тоже, – ответила Марипоса отрывисто, чувствуя, что еще немного, и она снова расплачется. Она прикусила губу. Внутри все горело огнем, словно открытая рана, которую пока не удалось залечить.

– Марипоса, вы подойдете ко мне? Или я иду к вам. Как-то неудобно кричать через весь сад.

– Сейчас иду. – Марипоса опомнилась и заторопилась навстречу, и даже срезала часть дорожки, обогнув клумбу, засаженную эхинацеей и астрами. Она остановилась на некотором расстоянии от Сэма, укрывшись в тени. К счастью, никого из жильцов во дворике не было. Можно поговорить без свидетелей.

Марипоса усталым движением смахнула пот со лба и только тут почувствовала, что и джинсы ее, и рубашка тоже успели пропитаться потом за время работы.

Сэм в несколько шагов преодолел расстояние, разделявшее их.

– Ну, как вы тут?

Волнуется, переживает за нее, мелькнуло в голове, и Марипоса бросила на него благодарственный взгляд. Какое-то безмятежное спокойствие нисходит на нее всякий раз, когда она смотрит в эти темные глаза.

– Я боюсь.

– Чего?

– Того, что не справлюсь с собой. Все это так тяжело…

– Смерть любимого человека – это всегда один из самых сильных ударов, что припасает для нас судьба. – Голос Сэма был спокойным, даже бесстрастным. – Но все мы должны быть готовы к тому, что в один прекрасный день нам придется столкнуться со смертью.

– Не знаю, получится ли у меня. Пока у меня такое чувство, будто я повисла над пропастью. Сколь долго смогу удержаться… Держусь за волосок…

– Но у него есть имя?

Марипоса вздохнула:

– Луз. Только то обстоятельство, что она едет сюда, что она на пути в Сан-Антонио, мчится на полной скорости в своей машине, удерживает меня от того, чтобы взять, бросить все и бежать прочь куда глаза глядят.

– Слава богу, что хоть что-то еще удерживает вас.

Марипоса обхватила себя руками и молча кивнула.

– Между тем, – Сэм положил руку ей на плечо, – вы по-прежнему не одна. Я с вами. И Опал тоже. А совсем скоро рядом с вами будет и ваша дочь.

– Я так мечтала о встрече с матерью…

– Знаю.

Сэм подавил тяжелый вздох.

Марипоса резко смахнула слезы с лица. Как же она себя ненавидит, что не может с собой совладать.

– Луз думает, что меня нет в живых. Возможно, так-то оно и к лучшему. Она не знает меня. Не любит. Может быть, мне и правда лучше исчезнуть? Притвориться мертвой?

– Неужели вы действительно хотите этого?

Марипоса крепко зажмурила глаза и кивнула, не разжимая век.

– Но вы живы. Зачем же выдумывать еще одну ложь? Не знаю, какими причинами руководствовалась ваша мать, когда сказала Луз, что вы умерли. Наверняка причины были, и веские. Но все равно то, что она сделала, – это неправильно. Вы должны, вы обязаны не только ради Луз, но и ради себя сказать ей правду. Да, вы не знаете, как она отреагирует. В любом случае ее реакция вам неподвластна. Но себя вы сможете и обязаны держать в узде. Только так вы сумеете жить дальше. Не побоявшись взглянуть правде в глаза.

– В чем она состоит, эта правда, хотела б я знать?

– В том, что вы Марипоса Авила и что вы – человек, который был склонен к дурному, а сейчас стал на путь к физическому и нравственному выздоровлению.

Марипоса повернулась к нему спиной и стала смотреть на небольшой водопроводный кран, из которого на землю медленно сочилась вода. Это было похоже на сеанс гипноза.

– И подумайте хотя бы о лошади! Опал к вам привыкла, ждет вас… – продолжил Сэм неуступчиво. – Нельзя просто так позвонить и сообщить нам, что вы больше не будете приходить к ней. Так не положено! И не потому, что мы уж так сильно нуждаемся в вашей помощи. Мы и без вас в состоянии позаботиться о наших животных. Просто вы должны быть последовательны в своих отношениях – даже если это просто животное. Собственно, и без «даже». Может быть, перед животным мы в большем ответе, чем перед человеком, потому что животное испытывает к нам бескорыстную и абсолютную преданность. Это чувство нельзя предавать… Вы стали важной составляющей ее жизни. А она – вашей.

Но еще больше меня волнует другое. Я вижу, что вы снова вспомнили старое. Погрузились в свое одиночество, изолировались от всех. Словом, своими руками взялись сооружать лестницу туда, откуда можно начать все сначала. Уверяю вас, как только вы начнете раскручивать эту бесконечную спираль, вы своим незаурядным умом начнете искать способы, чтобы вызвать еще большее отвращение к себе самой, выискивать в своем прошлом все новые и новые проступки и провинности. В результате ваше отчаяние, ваша депрессия лишь усилятся, а кончится все тем, к чему вы и будете бессознательно стремиться все это время. Наркотики и спиртное – вот что вас ждет.

Марипоса еще пристальнее смотрела на кран, провожая взглядом каждую каплю, которая медленно накапливалась, тяжелела, немного вытягивалась – а затем вдруг срывалась с кончика и падала вниз. Вот так и с ней… Накопившаяся депрессия, достижение критической массы – и падение вниз… Как он все точно про нее понял, отрешенно размышляла она, совершенно раздавленная тем, что он сказал, и тем, что она сама понимала.

Но вот в голосе Сэма послышались ободряющие интонации. Он осторожно взял ее за подбородок.

– Вперед, Сильная Духом, – сказал он, назвав ее прозвищем, какое сам же для нее и придумал. – Вы ведь действительно сильная женщина. А потому мы справимся! Вы, я и Опал… Мы в одной связке.

Поддержка Сэма заполнила ту черную дыру, которая начала образовываться в душе Марипосы с момента, как она узнала о смерти матери. Она понимала, что с ее импульсивностью она может легко сорваться в любую минуту и снова вернуться к дурным привычкам. Когда-то мама сравнивала ее ветреный нрав с полетом бабочки. Ей тогда многое прощалось, списывалось на ее взбалмошность, порывистость чувств и прочее, прочее. Она и сама все время себя оправдывала. Ох уж это самоубийственное самооправдание!

– А как я изменилась? – вдруг вырвалось у нее.

Сэм полез в карман, достал несколько бумажных носовых платков и протянул Марипосе.

– Вы сейчас работаете в правильном направлении. И пока все идет как надо.

Марипоса взяла платки и прижала к глазам.

– Словом, я, по-вашему, не безнадежна… пока.

– Да взгляните же вы на себя со стороны, Марипоса! Вы уже кое-что сделали, чтобы прийти в себя. Например, снова пришли в свой сад. То есть вы пытаетесь делать то, что привыкли делать обычно. Не сосредотачивайте все свои мысли только на себе. И это уже верный шаг. – Сэм взял платок из ее рук и отер им слезу, медленно катившуюся у нее по щеке. – Считайте, что одной ногой вы стоите на твердой почве.

Марипоса посмотрела на него долгим взглядом. В ее глазах снова заплескалась надежда. И снова вспыхнуло доверие к этому человеку.

– Да, сегодня вам трудно. И завтра будет трудно. И послезавтра тоже. И потом еще долго будет трудно. Вы же знаете, как это бывает. Ломка никогда не бывает легкой. Но вы уже однажды, пройдя долгий путь, справились со всем.

Марипоса молча кивнула.

– А сейчас у вас есть дочь.