От автора

Когда я решила написать роман, действие которого разворачивается во время Второй мировой войны, у меня была необычайно сильна вера в то, что историю великого противостояния удастся так или иначе уложить менее чем в половину объема «Войны и мира». Когда же я осознала, каких серьезных усилий потребует (и от писателя, и от читателя) эта задача, мне пришлось выбрать два аспекта той войны, которые интересовали меня более всего и, с моей точки зрения, давали больше всего материала: Лондонский блиц и стратегические бомбардировки немецких городов. «Жизнь после жизни» повествует об Урсуле Тодд, о том, что ей пришлось пережить в период блицкрига, тогда как «Боги среди людей» (мне хотелось бы думать, что это скорее «парный роман», нежели продолжение) рассказывает о брате Урсулы – Тедди, который стал пилотом одного из «галифаксов» бомбардировочной авиации. Хотя роман не всецело посвящен войне, тем не менее в обоих произведениях примерно одинаковое внимание уделяется как предпосылкам и началу военных действий, так и их последствиям. И наряду с этим роман содержит общие и личные переживания и размышления Урсулы и Тедди о войне, которая буквально пронизывает их судьбы.

В предыдущем романе Урсула прожила не одну жизнь, что в какой-то степени развязало мне руки, когда дело дошло до личной жизни Тедди, – эпизоды его биографии, представленные в этой книге, значительно отличаются от тех, что описаны в книге предыдущей. Мне думается, что «Боги среди людей» как будто олицетворяют одну из жизней Урсулы, ту, что не была рассказана прежде. Похоже на авторскую уловку, и, быть может, так оно и есть, однако в этой уловке нет ничего предосудительного.

Коль скоро Тедди – командир «галифакса», без лишних слов можно догадаться, что дело происходит в Йоркшире, где располагалась бо́льшая часть военно-воздушных баз бомбардировочной авиации. (Все лавры и почести достались «ланкастерам». И здесь я оставлю вас наедине с Тедди и скорее его, нежели моим недовольством этим фактом.) «Галифакс» Тедди числится в четвертой группе бомбардировочного командования – одной из двух, базировавшихся в Йоркшире (также там базировалась шестая группа ВВС Канады). Я нигде это не конкретизирую, равно как и не привязываю Тедди к какому-либо конкретному аэродрому или эскадрилье, чтобы оставить за собой авторскую свободу маневра. Надо сказать, что я представляла его себе пилотом 76-й эскадрильи, и мне довелось воспользоваться оперативными записями этой самой эскадрильи (из Государственного архива) тех времен, когда местами ее дислокации стали Линтон-он-Уз и Холм-он-Спалдинг-Мур, ставшие основными точками войны Тедди.

Для читателей я приложила небольшую библиографию из нескольких источников, которыми я пользовалась при написании своего романа. Мне удалось познакомиться со множеством подробнейших записей летчиков – участников тех событий, и за это я у них в неоплатном долгу; а также с заметками и отчетами о личных переживаниях, равно как и более официальными записями о событиях тех лет. Эти рассказы мужчин, проходивших службу в бомбардировочной авиации, все до одного уникальны; они являют собой пример не только бесценной добродетели стоицизма, но и героизма и решимости (и скромности) – качеств, которые сегодня от нас далеки, хотя, безусловно, на нашу долю еще не выпадало такой проверки характера, какую пришлось пройти им. Средний возраст этих мужчин (мальчишек, в сущности), ушедших на фронт добровольцами, составлял двадцать два года. Они пережили все ужасы войны, какие только можно себе представить; домой вернулось меньше половины. (Из всего летного состава, совершавшего боевые вылеты в самом начале войны, только десять процентов дожили до победы.) Никто не может оставаться равнодушным к таким жертвам, и, полагаю, в этом заключалась первопричина, побудившая меня написать эту книгу.

В романе «Боги среди людей» действия, разворачивающиеся на страницах книги и описывающие ход войны, в какой-то степени основаны на реальных событиях (даже самые ужасающие, даже самые невероятные), на которые я натыкалась в ходе своего исследования, хотя почти всегда так или иначе их приходилось немного изменять. Иногда трудно держать в голове мысль о том, что ты пишешь художественное произведение, а не историю, потому как слишком легко увлечься чрезвычайно привлекательными (и не очень) узкоспециальными техническими терминами, однако нужды романа должны вознестись над необузданными личными пристрастиями. Я освоила двигатель «бристоль-геркулес», однако и его пришлось передать Тедди.

С готовностью признаюсь, что заимствовала всего понемногу, но более всего я почерпнула из душераздирающего произведения об аварийной посадке на воду: это «Налетчик», написанный Джеффри Джонсом, когда в январе 1944-го экипаж (без названия) «Галифакса II JD-165» (S-«сахар») из 102-й (Цейлонской) эскадрильи, базировавшейся в Поклингтоне, возвращался после рейда на Берлин и, потерпев крушение, три дня дрейфовал в Северном море. Из «Инферно» Кита Лоуи я узнала, какие чувства испытываешь, попадая в грозу.

Некоторые события откровенно выдуманы: для начала я выдумала дату введения в эксплуатацию этих успевших уже надоесть двигателей типа «бристоль» и по большей части просто-напросто выпустила постоянные усовершенствования технических средств и навигационных систем, чтобы читатель не натыкался сплошь и рядом на пространные описания, к примеру радара HS2, «фишпонда» или «моники». Некоторые моменты остались у меня без пояснений по этой же самой причине, но также и потому, что я попросту сама их не совсем поняла (думаю, лучше будет честно в этом признаться).

Но самое главное: эта история вымышлена. Полагаю, что любой роман – это не просто вымысел, но вдобавок история его воплощения. (Нет, не думаю, что отношу себя к постмодернистам, хотя и рассуждаю как представители этого направления.) Я невыносимо устала слышать, что новый роман является «экспериментальным» или что он «заново переосмыслил саму романную форму», как будто Лоуренс Стерн и Гертруда Стайн или – да что уж там – Джеймс Джойс вообще никогда не брались за перо. Приступая к первой строчке романа, писатель всякий раз начинает новый эксперимент. Новое приключение. Я верю в преобладающее текстовое (и просто текстовое) взаимодействие сюжета, героя, повествования, темы, образа и прочих ингредиентов, которые загружены в общий котел, но не верю, что это обязательно делает меня сторонницей традиционного подхода (как будто все мы вне этой традиции – традиции написания романа).

Всех обычно интересует, «о чем» книга. В предисловии к роману «Жизнь после жизни» у меня сказано, что это произведение о самом себе и что, мол, я не для того корпела два года, чтобы его можно было изложить в двух словах. Но несомненно, роман написан о чем-то. Если вы зададите мне тот же самый вопрос относительно «Богов среди людей», я предпочту ответить, что новый роман – о вымысле (и о том, как мы должны представлять себе вещи, о которых не имеем ни малейшего понятия) и о Грехопадении (о Грехопадении Человека). В романе вы, возможно, заметите множество отсылок к Утопии, к Эдему, к Аркадии, к «Потерянному раю» и «Путешествию пилигрима в Небесную страну». Даже книга, которую дочь Тедди, Виола, швыряет своему отцу в голову, не что иное, как «Запределье» Энид Блайтон, которая сама берет за основу «Путешествие пилигрима в Небесную страну». И столько из этого осмыслено лишь наполовину! Как будто одна половина писательского мозга знает, что она делает, а другая – ужасающе невежественна. Я только сейчас понимаю, сколько в этом тексте взлетов и падений. Все и вся стремится в полет или низвергается на землю. (Как птицы! Стая за стаей!)

В тексте для меня невероятно важен художественный образ, не сложный, не такой, который неожиданно возникает, столь же стремительно исчезает и требует к себе повышенного внимания, но едва уловимая паутина характеров, которая пронизывает всю линию романа на всем его протяжении, зачастую чрезвычайно загадочно, и связывает все воедино. «Красная нить» крови, которая связывает семейство Тодд, отражается в образе красной ленты на пути в Нюрнберг, а та, в свою очередь, перекликается с тонкими красными шнурами в квартирке Тедди – и этого построения я сама не замечала до тех пор, пока не перечла роман по его завершении, но все равно для меня этот момент уместен и совершенно четко осмыслен. (А откуда в романе так много гусей – даже не спрашивайте. Понятия не имею.)

И конечно же, в самом сердце книги сокрыт необычайный и причудливый образ, который связан с замыслом и воображением, который открывается только в самом конце, но, в сущности, составляет весь смысл романа. Я думаю, нужно быть очень упрямым в творческом плане, чтобы искренне пропускать через себя все, о чем пишешь, ибо в противном случае ты всего лишь заполняешь двухмерное пространство, где текст утрачивает роль связующего звена между самим собой и внешним миром. И если это положение вступает в противоречие с модернизмом, или постмодернизмом, или с чем-либо еще – ничего страшного. Любую категорию, стремящуюся накладывать ограничения, не стоит принимать во внимание. (Слова со значением скованности и сдержанности возникают на протяжении всего романа, а их антоним «свобода» содержит в себе дополнительный смысл, о существовании которого я догадалась лишь по завершении романа. Сначала мне хотелось убрать эти слова из книги, но впоследствии я передумала. Они там не просто так.)

Война – это, без сомнения, величайшее грехопадение, особенно тогда, когда мы, возможно, чувствуем свой моральный долг противостоять ему и обнаруживаем, что запутались в паутине нравственности. Мы никогда не сомневаемся (абсолютно не сомневаемся) в отваге тех мужчин из «галифаксов», «стирлингов» и «ланкастеров», но бомбардировка, вне всякого сомнения, это зверство, примитивный и жестокий метод применения ударного оружия, которому постоянно мешает погода или несовершенство технологии (несмотря на несметное количество усовершенствований, которые всегда появляются во время войны). Кардинальное различие между обоснованием целесообразности бомбардировок и тем, к чему в действительности привели бомбовые атаки, в те годы вообще не осознавалось, и я подозреваю, что уж тем более не осознавали его экипажи бомбардировщиков.

Логическое объяснение, которое приводится в защиту намеренного перехода от прицельной бомбардировки «законных целей» (что практически невозможно в ночное время вследствие несовершенства технологий) к бомбардировке гражданского населения, убийству заводских рабочих и уничтожению их условий жизни и труда, заключается в том, что это разновидность экономической войны. Кампания начиналась с благими намерениями – предотвратить те жертвы, которые принесла Первая мировая, и все же новая война сама стала формой истребления, которая постоянно обостряется и ширится, стала своеобразным алчным чревом, которому всего мало: людских ресурсов, технологий, сырья – всего того, что можно было бы задействовать где-либо еще с гораздо большей пользой, особенно в последние месяцы войны – ставшие в общем и целом апокалиптическими для Европы, – когда одержимость маршала авиации Артура Харриса тотальным уничтожением испускающей дух Германии и отправкой ее в Небытие стала больше похожа на кару небесную, нежели на военную стратегию (хотя у меня вовсе нет намерения критиковать Харриса). Задний ум, конечно, вещь хорошая, однако, к сожалению, он недоступен в гуще сражения.

Мы мучимся вопросами о морали и правильности стратегической бомбардировки с того самого момента, как закончилась война (во многом благодаря тому, что Черчилль дипломатично начал сдавать назад, пытаясь уйти от ответственности за эти действия); мы спрашиваем себя, не стала ли на последнем этапе эта война против дикости самим воплощением дикости и первобытности, когда мы бомбили всех тех – стариков, детей, женщин, – кого цивилизация должна защищать. Но суть в том, что война есть не что иное, как дикость и варварство. Применительно ко всем. К тем, кто виновен, и к тем, кто нет.

Это роман, а не диспут (да и я – не историк), и я, как положено, предоставила озвучивать все сомнения и всю неоднозначность своим героям и всему тексту.

И, завершая свою речь, скажу: я уверена, что большинство читателей правильно истолкуют образ Августа как мою дань уважения Уильяму Брауну из книги «Просто Уильям». Август – бледная тень Уильяма, который остается для меня одним из величайших вымышленных персонажей. Ричмал Кромптон, честь тебе и хвала!