Весна сорок четвертого года, первая послевоенная, нагрянула неожиданно и рано. Как будто одновременно с капитуляцией фашистской Германии что-то изменилось и в небесных сферах, – и теперь жизнь торопилась наверстать время, упущенное за смертоносные фронтовые годы.

Уже в начале февраля столбики термометров даже ночью не опускались ниже пяти-шести градусов тепла, а небольшой снежный покров, придававший в январе яркости и торжественности празднованиям по случаю Великой Победы, Рождества и Нового года, сошел даже раньше, чем зарядили дожди – по-весеннему теплые и шумные…

Всего за неделю вешние воды отмыли деревья и дома от копоти и гари, загладили, зарубцевали израненную, исполосованную землю и заботливо укутали ее светло-зеленым покрывалом бурно рванувшего к солнцу и теплу разнотравья. А ближе к концу месяца засверкали и загрохотали самые настоящие майские грозы.

Еще не отвыкшие от войны, люди подхватывались спросонья с кроватей и бросались в погреба и к бомбоубежищам. Дневальные в казармах поднимали тревогу, летчики бежали к самолетам, зенитчики к орудиям, штабные офицеры к телефонам… А потом, вместе и по отдельности, радостно смеялись или плакали – с облегчением шепча одно и то же: «Это всего лишь гроза… Война закончилась… Мир!»

Игорь Степанович стоял на балкончике, опираясь спиной о дверной косяк, дымил вонючей американской сигаретой «Честерфилд», – после ранения пальцы правой руки потеряли чувствительность и попытки свернуть «козью ножку» превращались в настоящее мучение, – и наслаждался тишиной.

Щедро выплеснувшийся к вечеру ливень давно поутих. Но не ушел совсем, а сменился мерно шелестящим по крышам мелким, затяжным дождиком. И уже эта изморось, как в присказке о курице, что хоть по зернышку клюет – за день весь двор загадить умудряется, к полуночи промочила Залесье так основательно, что сухого места не оставалось даже под навесами и козырьками парадных.

Семеняк зябко поежился, затянулся еще разок, потом выбросил окурок, вернулся в комнату и плотно прикрыл за собою балконную дверь. Снял с вешалки новенькую шинель с погонами младшего лейтенанта и набросил на плечи.

Несмотря на то что неожиданная весна вторую неделю подряд неустанно радовала теплыми деньками, к вечеру все же становилось весьма прохладно. Как ни крути, а темное время суток по-прежнему длиннее солнечного – вот и не успевает земля прогреться как следует и запастись теплом на ночь. Да и разведенная дождями слякоть не слишком этому способствует.

Наверное, стоило затопить камин, но Игорь Степанович сегодня не собирался засиживаться допоздна, а зря переводить дрова не позволяла природная рачительность. Лучше утром, собираясь с мыслями, погреть озябшие руки, поглядеть на огонь – смирный, ласковый, совсем не страшный, когда потрескивает поленьями в очаге, а не пожирает гектары леса или городские кварталы…

Комендантская должность, вместе с офицерскими погонами, свалилась на Семеняка совершенно неожиданно, и тем не менее хозяйское отношение к вверенному его попечительству городку, в понимании Игоря Степановича, начиналось не с введения комендантского часа, а вот как раз с подобных мелочей. Когда даже лишняя охапка дров используется не по прихоти начальства, а с толком. С наибольшей пользой… Например, для обогрева больницы или детского дома. Потому что если и была война щедра на что-нибудь кроме смертей и увечий, так это на сирот.

Миллионы детей по всей огромной территории Восточной Европы, исковерканной самой ужасной за всю историю человечества бойней, остались без крова над головой и родных, которые могли бы о них позаботиться. Так что своей важнейшей задачей новоиспеченный комендант Залесья считал именно заботу о сиротах. Тем более что над Польшей фашисты измывались на полтора года дольше, с сентября тридцать девятого… Даже не скрывая, что эти земли считают своими по праву, а проживающих здесь поляков – недоразумением. В лучшем случае рабами новых хозяев – настоящих арийцев…

Кровью десятков миллионов человечество смыло эту муть со страниц истории, надеясь, что те, кому предстоит строить новый мир, не забудут ее безжалостных назиданий.

Игорь Степанович посмотрел на папку с документами, ждущими его резолюции, вздохнул и сел за стол. Подкрутил фитиль в керосинке и пододвинул папку ближе.

Как оказалось, управлять даже небольшим городком, в котором и в довоенные-то годы едва насчитывалось чуть больше пяти тысяч жителей, не такое простое дело. Особенно сейчас, когда тишина все еще воспринимается как затишье перед боем, а эхо войны по-прежнему слышится в каждом ночном звуке и шорохе.

К счастью, не все заботы легли на плечи военного коменданта – основную часть вопросов по жизнеобеспечению Залесья решали органы народной власти. Большей частью тоже только обучающиеся премудростям руководства. Зато берущиеся за решение любой задачи с не меньшим энтузиазмом, чем в то время, когда воевали с гитлеровцами в партизанском отряде. Уверенные, что их бывший «однополчанин» – младший лейтенант Семеняк и бойцы комендантской роты обеспечат жителям городка самое главное: охрану мирной жизни.

А с учетом того, что в близлежащих лесах хватало не сдавшихся в плен фрицев и все еще не доверяющих народной власти «аковцев», задача перед военным комендантом Залесья стояла не из самых легких.

Подписанный двадцать третьего декабря Верховным командованием вермахта «Акт о безоговорочной капитуляции германских вооруженных сил» всего лишь остановил полномасштабное ведение боевых действий на фронтах, но не прекратил саму войну.

В Западной Европе оставались целые части и подразделения вермахта и СС, офицеры которых не торопились сложить оружие, все еще рассчитывая, что кто-нибудь из ближайших соратников фюрера примет командование и возглавит армию. Многие считая поступок генерал-полковника Йодля трусостью и предательством, паникой, возникшей после успешного покушения на Гитлера, совершенного Клаусом фон Штауффенбергом.

В Голландии или Дании выстрелы не слышны, а налеты союзной авиации прекратились на германские города, что весьма способствовало очередному приливу «героизма». А сухопутным частям союзников, только высадившимся на побережье Нормандии, и Красной армии, уже занявшей Пруссию, нужно было время, чтоб окончательно очистить Европу от коричневой заразы. В том числе от мелких очагов сопротивления в виде отдельных банд, неизбежно остающихся в тылу стремительно наступающих армий.

Не обошла стороной эта напасть и Залесье. Точных данных у Семеняка не было, но по информации, имеющейся у милиции, в округе орудовало как минимум два отряда «аковцев» и около взвода недобитых «эсэсовцев». Не считая мелких групп численностью до десяти стволов.

С учетом скудости боезапасов у недобитков сил отдельной комендантской роты, отряда милиции и бойцов народной дружины вполне хватало для охраны железнодорожного узла и других важных военных и государственных объектов, а также обеспечения порядка в Залесье, но не более. За чертой городка, особенно в ночное время, ситуация оставалась весьма напряженной. В целях устрашения населения и обеспечения себя провизией бандиты организовывали налеты на сельские магазины и дома представителей новой власти. Жгли, грабили, убивали с особой жестокостью или уводили в лес… который, за годы оккупации, успели изучить и обжить лучше собственного подворья. Причем зверством и беспощадностью к землякам «лесные братья» не отличались от фашистов. Вурдалаки родства не помнят…

Семеняк вздохнул и вытряс из пачки очередную сигарету. Говорят, что чужой зуб не болит. Врут… За годы войны Игорь Степанович видел столько смертей, что, казалось бы, пора и привыкнуть, но увы – все так же щемит и сжимается сердце при виде смерти… Теперь, даже еще болезненнее… Потому что объявлен мир и все эти люди, напрасно убитые бандитами, могли бы жить да жить.

Противный, сладковатый дымок от тростниковой сигаретной бумаги неожиданно напомнил одну странную деталь, упоминающуюся в каждом отчете о налетах банд. Помимо зверств… Налетчики почти не интересовались деньгами или другими ценностями, но всегда уносили с собой все сладости. Варенье, мед, сахар… и самогон.

С самогоном, положим, все понятно. Но такая страстная тяга к варенью ставила в тупик не только Семеняка. Начальник милиции, опытный криминалист, начинавший службу еще в двадцатые годы, тоже лишь недоуменно пожимал плечами. Выдвинув единственную, кажущуюся более-менее, правдоподобной версию о самогоноварении.

На что командир их бывшего партизанского отряда товарищ Анджей, он же председатель горсовета Квасневский, заметил, что среди бандитов много людей темных, обманутых, но идиотов точно нет. Иначе их всех давно б уже переловили. А лучшей демаскировки схрона, чем варка самогона, даже придумать сложно. Причем еще на стадии брожения. Так что причина явно не в неутолимой жажде бандитов, в чем-то другом. Хоть и непонятном.

Семеняк зло ткнул сигаретой в пепельницу.

– Ничего, переловим – спросим. Обо всем расспросим… Дайте срок.

К сожалению, в ближайшие недели рассчитывать на помощь частей регулярной Красной армии, которая стремительными бросками продвигалась навстречу десанту союзников, попутно сокрушая последние очаги сопротивления гитлеровцев, не приходилось. Но ведь и позволять бандитам убивать мирное население тоже нельзя. Люди столько лет ждали прихода освободителей, надеялись на их помощь, и что теперь? Просить еще потерпеть?.. Нет уж. Если враг не сдается – его уничтожают! А здешние места красные партизаны знают получше «аковцев». И уж тем более фрицев.

Игорь Степанович с удивлением посмотрел на растертую в пыль сигарету, потянулся, зевнул, взглянул на часы… потом отодвинул папку, прикрутил фитиль, задул лампу и решительно встал. Председатель городского совета наверняка тоже еще не ложился, и если снова собирать боевой отряд, то и начинать надо с его командира – «товарища Анджея».

Инженер Квасневский, как к нему еще по довоенной привычке обращались все жители Залесья, а с начала месяца – председатель городского совета, посмотрел на столбик цифр, перевернул листок и начал выстраивать их в новую колонку. Как будто, вопреки фундаментальным законам математики, сумма могла измениться от перестановки слагаемых. Увы, как ни манипулируй числами, муки от этого в городе не прибавится. И если подсчеты верны, то запасов дней на пять-шесть, не больше.

Конечно же сейчас не война, без продовольствия город не оставят. Но пока в воеводстве рассмотрят заявку, утвердят разнарядку, пока отгрузят-отправят, пропуская все встречные литерные и военные составы… В общем, раньше чем через две недели вагоны не придут. А это значит Залесье останется без хлеба. Дней на десять… Как минимум.

Не смертельно, во время войны иную зиму и дольше голодать приходилось, но с политической точки зрения – очень неприятный момент. Недобитки Армии Крайовой и без этого вовсю обвиняют Рабочую партию и народную власть в неумении управлять государством, предрекая новой, послевоенной Польше неизбежный голод и разруху. И хоть Залесье всего лишь один из сотен провинциальных городков, власть обязана показать, что не зря пролита кровь патриотов и что вопреки всем врагам и недругам мирная жизнь будет построена в самые кратчайшие сроки. Мирная, сытая, красивая…

Анджей Квасневский жирно подчеркнул полученное в результате подсчетов число. Посмотрел на него хмуро и обвел прямоугольником. Получилась траурная рамка. Председатель чертыхнулся и заштриховал рамку. Полосатый рисунок ему не понравился еще больше. Очень уж напоминал робу узников концлагерей и тюрем. Начал водить карандашом в противоположном направлении, но понял, что рисует решетку…

– Пся крев!

Поляк раздраженно отбросил карандаш и перевернул листок исчерканной стороной книзу.

Еще совсем недавно, когда инженер Квасневский был командиром партизанского отряда, входившего в структуру Армии Людовой, вопросы снабжения решались достаточно просто в смысле принятия решения… Нужна провизия, медикаменты, боеприпасы – идите и отнимите все это у врага. А теперь у кого отнимать? Фрицы далеко, да и сдались уже, а освободителям пока не до польских проблем… Вся западная часть огромной страны в руинах да пепелищах, а на полях Украины и Белоруссии не трактора пашут – недогоревшие «тигры» да «пантеры» ржавеют. В Польше то же самое… Нет, посевную конечно же проведут в срок – но где еще тот апрель-май, и тем более урожай! Почти полгода ждать. Даже если в этом году получится обсеяться быстрее обычного…

В дверь аккуратно постучали, потом слегка приоткрыли, и в образовавшуюся щель заглянула секретарша. Пани Катажина еще с довоенного времени помнила, что он терпеть не может телефонных звонков – когда по вине хозяина, сэкономившего на мерах безопасности, на заводе взорвался резервуар со сжиженным кислородом, приведший к гибели троих рабочих, и инженера подняли с кровати, позвонив с проходной. С тех пор от любого резкого звука у инженера случались приступы стенокардии. И война не добавила здоровья. Поэтому Квасневский приказал убрать все аппараты из кабинета. Резонно считая, что лучше лишний раз выйти в приемную, чем при каждом звонке хвататься за сердце и валидол. Однажды можно и не успеть…

– Пан Анджей разрешит?

– Слушаю.

– Посетитель к вам просится.

– Сейчас? – Квасневский недоуменно посмотрел на часы. – А товарищ еще чуть позже не мог зайти? Как раз к полуночи и подгадал бы.

– Говорит, по очень важному и срочному делу. – Секретарша слегка замялась. – Думаю, пану председателю лучше с ним поговорить… Мне кажется, такой пан понапрасну тревожить не станет.

Пани Катажина редко ошибалась в оценке посетителей, умея за самым бравым видом разглядеть пустоту и праздность, а также заметить основательность в самой затрапезной и непрезентабельной одежонке.

– Ну, если по срочному… Зови.

Секретарша открыла двери шире и впустила в кабинет невысокого, щуплого мужчину неопределенного возраста, в темной, изрядно поношенной тужурке железнодорожника. Неряшливо смятый форменный картуз посетитель держал в руке. Да уж… Квасневский даже усмехнулся саркастически. Правда, мысленно. Пани Кася верна себе. С одного взгляда ясно: весьма и весьма серьезный товарищ. И вопрос у него непременно государственной важности.

«Впрочем, – поправил себя мысленно. – Именно таким всегда и до всего есть дело. Это до войны важные господа ходили в костюмах-тройках, держа в руках трость с золотым набалдашником. Сегодня хозяева страны сменили свой внешний вид на рабочую спецовку. Пора привыкнуть уже…»

– Добрый вечер господин-товарищ-гражданин председатель… – выпалил скороговоркой невзрачный посетитель. – Прошу прощения, что отвлекаю от важных дел, пан инженер…

– Перестаньте, – Квасневский встал и вышел из-за стола. – Вы не на приеме у губернатора. Паны нынче все в Лондоне обретаются, а в Польше власть в свои руки взял народ. Я такой же труженик как и вы, только работаю в кабинете, а не в депо. Хотя, в свое время, и там довелось под вагонами достаточно поползать. Лицо мне ваше знакомо. Если работаете на станции с довоенного времени – вполне могли встречаться. А то и гайки вместе крутить. Кто вы и что случилось?.. Хотя, нет, – поднял руку, – постойте. Скажите сразу: ваше дело спешное или может чуток обождать?

– Вообще-то, может и подождать… – переступил с ноги на ногу железнодорожник и неопределенно хмыкнул. – Не горит…

– Ну и отлично. Чаю со мною выпьете? Раз уж мы оба так допоздна задержались на работе.

– Чаю?.. – снова хмыкнул тот, едва заметно дернув плечом. – Можно и чаю…

– Тогда присаживайтесь. Пани Касю, будьте так добры: сделайте нам две кружки чаю. Погорячее, да покрепче…

Председатель вернулся за стол, а посетитель сперва провел по сиденью своей шапкой, словно боялся испачкать штаны. В то время как куда более реальным было бы заподозрить противоположную возможность и, во избежание ущерба, застелить сиденье. Спецовка железнодорожника ни в коей мере не отличалась чистотой. Даже на самый неприхотливый взгляд.

– Так кто вы, кем работаете и по какому делу пожаловали, товарищ?

– Янош Гайос, – учтиво привстал посетитель. – Сцепщик вагонов…

– В Сопротивлении участвовали?

– А как же… Пан-товарищ-господин председатель со мной лично никогда не встречался, но псевдоним Kominiarz товарищ Анджей должен помнить.

– Конечно, – Квасневский снова встал из-за стола, быстро обогнул его и искренне обнял Яноша, совершенно не обращая внимания на возможность испачкаться мазутом. – Дорогой товарищ… Что же ты раньше не объявлялся? А ведь мы тебя не раз добрым словом вспоминали. И советские товарищи тоже… Кажется, даже к награде представили.

– Пустое все это… – потупился железнодорожник и неловко освободился из объятий. – Фрицев прогнали из Польши, да и ладно. А награда мне мою семью и прошлую жизнь не воскресит… Давайте лучше вернемся к делу. Я бы и теперь не пришел, зачем ворошить прошлое, да вы почту в ящике проверять перестали. Вот и пришлось… самому.

– Почту? – переспросил удивленно Квасневский. – Война же закончилась… К чему конспирация?

– Пан-товарищ в этом уверен? – в свою очередь уточнил Гайос, как-то очень пристально глядя в глаза председателю горсовета.

Квасневский не успел ответить, дверь в кабинет открылась, и в нее, держа перед собою поднос с огромным жестяным чайником и такими же походными кружками, протиснулась секретарша.

– Вот… – Она быстро разгрузила поднос на стол. – Чай, как вы, пан Анджей, просили – заварила погуще. А вот сахара совсем нет. Осталось немного меда, но я не стала в чашки класть… Не все любят. И хлеба тоже нет, только сухари… ржаные.

– Да, с сахаром, как, впрочем, и всеми остальными продуктами имеются временные трудности, – поморщился Квасневский, покосившись на листок с цифрами, так и лежащий отдельно от других бумаг. Хоть и вверх ногами, но при этом не давая о себе забыть.

Железнодорожник промолчал, и председатель продолжил с нажимом, словно ему непременно надо было убедить слушателей:

– Ничего… Главное, войне конец. Через недельку-другую начнем посевную… а там и осень не за горами. Будет у нас и хлеб, и сахар, и… все, о чем только мечтали, будет. Потерпим. Шесть лет ждали… Так неужели еще шесть месяцев не сдюжим? Тем более мы теперь не одни – помогут. Вот-вот в Щецинский порт караван из Америки придет. Как только фарватер разминируют… Десять сухогрузов.

Гайос вежливо кивал, но пока пани Катажина находилась в кабинете, не произнес ни слова, с видимым удовольствием прихлебывая горячую жидкость. И только после того как секретарша удалилась, Янош отставил кружку.

– Пан-товарищ…

– Товарищ председатель, а лучше – просто Анджей, – остановил его Квасневский. – Оставь свое дурацкое обращение и зови меня по имени. Мы же с тобой товарищи по оружию, а не на ярмарке встретились.

– Хорошо, – кивнул тот. – Так вот, сахар и есть одно из тех двух дел, из-за которых я пришел сюда.

– Даже так? – вскинул брови Квасневский. – Интересно. Я весь во внимании…

– Вы еще не забыли о той диверсии, которую ваш отряд устроил на железнодорожном узле?

– Как же, забудешь такое! Отличный был пожар… – усмехнулся Квасневский. – Вагоны с боеприпасами и цистерны с горючим три дня продолжали гореть и взрываться. А швабы, как ни старались, так и не сумели погасить огонь… пока все само не выгорело. Только и того, что затолкали танками остатки составов в тупик да на запасные пути, чтобы раскупорить станцию. Собственно, та диверсия была последней крупной операцией, которую провел наш отряд. Фрицы тогда разом потеряли недельный боекомплект и запас топлива как минимум для танковой дивизии…

Председатель исполкома отпил из кружки и непроизвольно поморщился от горечи чая. Пани Катажина не жалела заварки, причем, судя по специфическому привкусу, добавляла в нее для полезности сушеную полынь. Потянулся ложечкой к вазочке с медом, зачерпнул немного и положил на сухарь.

– Да, – согласился железнодорожник, – полыхало жарко. А боеприпасы взрывались еще долго… Даже через неделю. Нет-нет да и бабахнет. Из-за этого швабы в тупик до самого отступления не заглядывали. Так все и оставили…

– А какой прок в недогоревших обугленных досках да покореженном железе? – пожал плечами Квасневский. – На дрова, и то если в костер. Разве, что на металлолом… Но его пока и без раскуроченных вагонов хватает. Или в депо иначе считают? – посмотрел заинтересованно. – Можно что-то восстановить? Ну-ка, ну-ка…

– Собственно, товарищ Анджей, я для этого в тупик и полез, – кивнул в подтверждение догадки Янош. – Чтоб составить докладную, что именно и в каком количестве можно отремонтировать силами депо. – Потом сунул руку в карман и вытащил относительно чистую тряпицу, увязанную концами крест-накрест в небольшой узелок. – И вот что обнаружил… Глядите.

Железнодорожник развязал тряпицу и показал Квасневскому находку. Тот не сразу сообразил, что именно видит перед собой, а когда понял, даже привстал с кресла.

– Не может быть! Это… сахар?! Откуда?

Грязноватый, пахнущий дымом ком то ли слипшихся, то ли сплавившихся серовато-бурых кристалликов больше напоминал соль-сырец, чем нечто сладкое, но председатель горисполкома даже не подумал о ней, а только о сахаре.

– Вечер добрый честной компании. О, кажется, я вовремя заглянул… Чаепитие в разгаре. Надеюсь, не помешаю?

Зная, что председателя горисполкома и военного коменданта объединяют не столько занимаемые должности, сколько партизанское прошлое, пани Катажина докладывать о его приходе не стала. Дверь открывать тоже. Русский офицер запретил это в первое же посещение. Объяснив, что пока у него собственные руки не отсохнут, в прислуге он не нуждается. Полька не вполне поняла, что офицер хотел этим сказать, но переспрашивать не стала: хватило хмурого взгляда. Может, пану коменданту не нравится, когда ему лишний раз напоминают о ранении? Так что любезно поздоровалась с Игорем Степановичем, и все. Странные они, эти русские. Вроде и приветливые, а глаза как у оценщика. Смотрит, взвешивает и решает: годный человек или так, шлак, пустая порода.

– Товарищ Семеняк… вы как раз вовремя. Просим, – Квасневский указал на свободный стул.

– В нахлебники не набиваюсь, со своим в гости хожу, – все в том же полушутейном тоне продолжил Семеняк, выкладывая на стол банку сгущенки. – Махнем не глядя?

Игорь Степанович остался стоять перед столом и вопросительно вздел брови, глядя на незнакомого железнодорожника.

– Знакомьтесь, – правильно понял его мимику Квасневский. – Янош Гайос… Он же наш таинственный соратник по Сопротивлению. Да, да… Тот самый таинственный Трубочист.

– Неожиданная встреча. Рад знакомству, – Семеняк крепко пожал руку легендарному подпольщику, чьи донесения о графиках движения вражеских составов через железнодорожный узел Залесья всегда были очень важны. – Спасибо, товарищ… Гайос. Ваши данные всегда имели высшую степень важности. А что ж так долго не объявлялись? Скоро третий месяц как фрицы капитулировали. Честно говоря, мы думали, что вы погибли…

– Стало быть, поживу еще, – одними уголками губ усмехнулся железнодорожник.

– Куда ж вы денетесь, – грустно и очень серьезно ответил Игорь Степанович. – Нам всем теперь предстоит жить долго и счастливо. Потому как не только для себя, а еще и за товарищей наших… Которым не случилось.

– Да вот, понимаешь ли, Игорь, – объяснил Квасневский, – Трубочист считает, что война еще не окончена. Поэтому и не объявлялся.

– Вот как? Ну, что ж… – кивнул комендант. – Есть в этом какая-то сермяжная правда. Главное змеиное гнездо Красная армия уничтожила, но много гаденышей успело расползтись по земле. Вот их-то и предстоит найти да головы отрубить. Марудная, конечно, работенка, но если всем миром навалиться – уверен, недолго гадам осталось людям жизнь портить. Собственно, с этим я к тебе, товарищ Квасневский, и шел.

Игорь Степанович присел возле стола. Поглядел на тряпицу, втянул ноздрями воздух, принюхиваясь.

– Гм… Мне кажется, или ваш сахарок действительно гарью попахивает? Из сгоревшего дома, что ли? Опять налет?

– С пожарища, точно, – кивнул железнодорожник.

– Подожди, Янош, – Квасневский начал догадываться. – Ты ведь не зря о диверсии на станции вспомнил? О сгоревших вагонах в тупике. Это оттуда?

– Да, – кивнул Гайос. – Решил посмотреть, может, что полезного открутить получится… в депо деталей катастрофически не хватает. Ну, и нашел. – Янош как-то неуверенно хмыкнул. – Не поверите – почти полвагона. Доски сгорели, мешки по краям тоже. Но не все… Сахар по краям запекся в леденец. Обугленный, пополам с золой из мешковины. Зато внутри, под этой жуткой на вид коркой… вот, – железнодорожник указал на тряпицу. – Думаю, мешков сто уцелело. Не меньше. Развести в кипятке, потом отцедить и упарить. Только это еще не все…

– Сто?! – не слушая дальше, Квасневский стремительно вскочил на ноги. – Сто мешков сахара?! Пять тонн! Товарищ дорогой! Что же ты сразу не сообщил? Кася! Начальника милиции ко мне! Срочно!

– Подожди, Анджей Тадеевич, не суетись, – успокоительным жестом протянул к нему руку Семеняк. – Где твоя секретарша сейчас товарища Вайду искать будет? Милиция, в отличие от нас, по ночам в кабинетах не засиживается. Наверняка на выезде. Я у вагона своими силами пост до утра выставлю, а завтра спокойно во всем разберемся.

Игорь Степанович подошел к двери и выглянул в приемную.

– Остапчук, пулей в расположение. Передай старшему лейтенанту Роките, чтоб срочно выделил в распоряжение горсовета трех бойцов. Подождешь и приведешь их сюда, к ратуше. Если возникнут вопросы, пусть телефонирует в горком. Все ясно?

– Так точно.

– Действуй, – потом повернулся к секретарше: – Пани Касю, а для меня чашки не найдется? Похоже, этой ночью снова спать не придется. Так что глоток крепкого чая не помешает. Тем более с медком…

Семеняк вернулся в кабинет.

– Ну что, товарищи, можем почаевничать, пока солдаты не подошли. Или на повестке дня имеется еще что-то интересное? Я так понял, что товарищ Янош не договорил, верно?

Квасневский тоже посмотрел на железнодорожника.

– Да, – кивнул тот. – Вот только не знаю, с какого конца начать. Чтоб в умалишенные меня не записали.

– Даже так? – присвистнул Игорь Степанович. – Тогда тебе, дорогой товарищ, лучше не ходить кругами, а целиться прямо в «яблочко».

– В самую середку, значит? – Янош поскреб подбородок, после потер ладони, повертел в руках кружку. – Ладно… Товарищ Анджей, скажи, что ты знаешь о проклятии рода Якалов?

– О чем? – недоуменно переспросил председатель горисполкома.

– О проклятии рода Якалов, – повторил подпольщик. Подождал немного и удрученно покивал. – Вот то-то и оно… А ведь не чужой. Вырос в Залесье…

– Да знаю я об этом проклятье, Янош, – поморщился Квасневский. – Как и все в городе. Не один раз, еще гимназистом, бегал с хлопцами к «проклятому» фольварку. И в полнолуние, и в полночь… Но ни привидений, ни оборотней так и не увидел.

– Спасибо, – Семеняк взял чашку у секретарши. – Товарищи, а можно и мне узнать, о чем разговор? Я тоже люблю страшные истории. Тем более о призраках…

– Ерунда, – отмахнулся Квасневский. – Обычные байки. В каждом селе бабушки детворе что-то такое рассказывают. Чтоб сорванцы не лазили куда не следует без присмотру.

– Ну, вряд ли товарищ Гайос настолько впечатлительный, что пришел бы сюда с обычной байкой. – Игорь Степанович налил себе чаю и зачерпнул меду. – Думаю, нам стоит его выслушать. Раньше к донесениям Трубочиста претензий не было. Значит, слова товарища по-прежнему заслуживают внимания. Рассказывайте, Янош. Все, что считаете важным. Хоть о проклятии, хоть о призраках. Хоть о вурдалаках. Разберемся…

– Хорошо. Это действительно очень старая история. Почти что ровесница самого Залесья… Юзеф Заика, от которого ведется род Якалов, пришел в наши края будто бы из Южной Германии, где воевал в компании Красных псов на стороне Габсбургов. Но, как поговаривают, деньги, на которые он купил себе земельный надел, получены не за победное завершение Тридцатилетней войны, а как результат умения самого Юзефа входить в доверие к людям. Благодаря чему капитан ландскнехтов поручил Заике хранение ротной казны. А когда в одном из боев противник захватил обоз Красных псов, то и казна, и ее хранитель попросту исчезли. Денег было жаль, но роту потрепали так сильно, что искать пропавшего казначея было некому…

Квасневский кашлянул в кулак, намекая, что слишком длинный экскурс в историю излишен.

– Впрочем, разбой и насилие – краеугольный камень любого состояния, – согласился рассказчик. – История, положившая начало легенде, случилась в начале восемнадцатого столетия. Тогда существенно разросшимся и весьма доходным хозяйством заправлял Тадеуш Якало. Именно он решил, что к деньгам рода не хватает герба, пусть даже самого захудалого. Но надо знать нашу шляхту… Усы закручивают, даже если в латаных шароварах и босиком. Все, к кому Якало засылал сватов, от мезальянса отказались. Кроме одной семьи. Там уж совсем швах был: полная нищета, земли – конфедераткой накрыть можно, и дочерей, как гороха… Но и эти – чтобы гонор шляхетский сохранить – потребовали от зятя ввести молодую жену в новый дом. И не просто дом – настоящее палаццо! Мол, чтобы все видели, как сильны его чувства, и поняли – этот брак не сделка, а настоящая любовь. Которая, как известно, всесильна и не признает преград. В том числе сословных…

Гайос перевел дыхание и промочил горло чаем. Заметно было, что рассказывать ему нравится. И Семеняк тайком подал знак Квасневскому не мешать.

– Выбора у Якало не было. Впрочем, он особо и не торговался. Понимал, что за герб надо платить. А тут деньги даже из семьи не уходили – дом для себя и наследников… Так что подошел к строительству с неожиданным размахом. Архитектора прямо из Милана выписал…

– Янош, – все-таки не выдержал Квасневский, – помилосердствуй. Мы же не в кабачке пани Моники пиво пьем… Хватит байки править. Переходи к сути. Или ты думаешь, что у нас с товарищем комендантом совсем больше никаких дел нет?

– Как скажете, товарищ Анджей, – не стал спорить тот. – А суть такова. Итальянский архитектор в том палаццо помимо всего прочего спланировал потайную комнату для хранения богатства Якалов. Сокровищницу то есть. А потом – исчез. Как и не было человека… Когда в город приезжал – его многие видели. А как уехал – ни одна живая душа…

– Понятное дело, – кивнул Игорь Степанович. – Гитлеровцы всегда военнопленных расстреливали после строительства любого мало-мальски важного объекта. Вот и ваш Заика наверняка так же сделал, чтобы секрет свой в тайне сохранить. Мертвецы лучше живых хранят тайны. Да и платы не требуют.

– Примерно так легенда и гласит. – Гайос подтвердил догадку коменданта. – Что хозяин запер архитектора в той самой сокровищнице, где итальянец и помер от голода и жажды. Или задохнулся… В любом случае смерть его была насильственной, а тело не погребено, как полагается по христианскому обычаю. Именно с тех пор в фольварке Якалов поселилось привидение. Когда смирное, а когда – ох, какое лютое… То целое поколение никого не трогает, а то – несчастье за несчастьем роду своих убийц приносит. Весь род под корень… Так что имение третья вода на киселе наследует. Никого ближе не остается в живых. И так уже, считай, третью сотню лет.