Вместо пролога
Седой туман не спешил оставлять захваченные с ночи позиции, продолжая клубиться в траншеях и ходах сообщений, смешиваясь с дыханием дремлющих солдат и становясь от этого только гуще. Даже сизый табачный дым в сравнении с ним казался легким и прозрачным.
Отсыревшие шинели давили на плечи, как при полной выкладке… не столько согревая, сколько давая шанс не замерзнуть окончательно. Одно радовало – накрыло не на марше. И не было нужды вытаскивать пудовые сапоги из раскисшей, липкой глины. А вещмешок с нехитрыми солдатскими пожитками не мозолил спину, а позволял устроиться на дне окопа хоть с каким-то удобством. И винтовка, что с каждым пройденным километром становится тяжелее как минимум на кило, не висела на плече, а стояла прислоненная рядом.
Но все эти невзгоды можно вытерпеть. Главное, пока туман не развеется, вражеская артиллерия не будет стрелять. А без артподготовки англичане в атаку не пойдут. Значит, еще какое-то время никого не ранят и не убьют. Можно подремать, покурить, написать домой о том, что приснилось или только что вспомнилось… Прямо сейчас, не откладывая. Потому что на войне не у всех бывает «потом». И солдат, дрожащих от холода в потемневших от влаги серых шинелях, совсем не радовал близкий восход и теплые лучи солнца. Потому что вслед за ними в окопы вернется не счастливая жизнь, а безжалостная смерть…
Дверь землянки открылась, и из нее выглянул штабс-фельдфебель Отто Хейниц. От сырости у него ныли зубы, и это не придавало благодушия его и без того лютому нраву. Штабс-фельдфебель огляделся по притихшей траншее, выискивая взглядом вестового. Ефрейтор Шикльгрубер, как всегда, держался отдельно. Он и сейчас дремал, выбрав себе уютное местечко в запасной пулеметной ячейке и пристроив под тощий зад не вещмешок, а пустой ящик от патронов.
– Адольф! – окликнул его Хейниц.
Ефрейтор вскочил не просыпаясь, даже глаз не открыл. Только пышные кайзеровские усы встопорщились на худощавом, словно чуть сплюснутом с боков лице.
– Я здесь!
– Пулей во вторую роту третьего батальона! Скажи обер-лейтенанту Вайсбергу, что господин оберет хочет его видеть! Немедленно!
– Яволь!
Ефрейтор привычно метнулся по траншее налево, как делал не один десяток раз до этого. Скорее всего, так окончательно и не проснувшись. Неподалеку от городка Маркуен в провинции Hop-Па-де-Кале их полк стоял уже второй месяц, и вестовой наизусть знал маршрут до любого штабного блиндажа, включая ротные.
Днем, когда передовая простреливается, Адольф не стал бы рисковать, но сейчас, в такой туман, петлять ходами сообщений, спотыкаясь о ноги дремлющих солдат, не было смысла. Ефрейтор выпрыгнул из траншеи и рванул наискосок, прямо через поле неубранного ячменя – почерневшего, поникшего к земле полупустыми, но по-прежнему усатыми колосьями. Если и обмолотят их осенью восемнадцатого года, то только минами и снарядами… на которые войска Антанты не скупятся.
В траншею Шикльгрубер спрыгнул почти у самого штабного блиндажа, откозырял часовому и постучал в дверь. Внутри сперва кто-то испуганно пискнул, а потом мужской бас недовольно прорычал:
– Кого черт принес в такую рань?
Обер-лейтенант, двадцатипятилетний двухметровый рыжий верзила, пользовался успехом у санитарок и не отказывал себе в непритязательных удовольствиях. Воевал не первый год. Прекрасно знал, что в такую погоду о вражеском наступлении можно не беспокоиться. И что начальство не стучится, прежде чем войти – тоже.
– Виноват… – ефрейтор не стал открывать дверь. Доложил так, глядя на неплотно пригнанные доски. – Господин оберст… просит вас незамедлительно прибыть на командный пункт.
Конечно же, полковник фон Бок никогда и никого чином ниже генерала ни о чем не просил, но зачем конфузить офицера перед дамой. Обер-лейтенант Вайсберг оценил поступок вестового правильно и по-своему отблагодарил:
– Хорошо. Сейчас иду… Подожди здесь.
Обязанности вестового считались на фронте самыми опасными. Бегать от траншеи к траншее с депешами и пакетами, в любое время суток, несмотря на обстрел, весьма рискованно. Война никого не щадит, но вестовые гибли чаще других. Так что задержав ефрейтора, обер-лейтенант предоставлял ему возможность отдохнуть.
Впрочем, Шикльгрубер и сам бы не торопился обратно. Обычно, если вручение пакета или распоряжения не сопровождалось приказом: «Одна нога там, а другая здесь. По исполнению доложить!», Адольф разрешал себе забиться где-нибудь в укромном местечке и полчаса – час, в зависимости от обстановки, никому не показываться на глаза.
Собственно, это была одна из причин, по которой он вызвался добровольцем, когда набирали штат вестовых. Эта должность, не пользующаяся популярностью у солдат из-за повышенной смертности, позволяла не тянуть лямку вместе со всеми, а держаться особняком, выкраивая время для того, чтобы помечтать и пофантазировать. Особенно нравилось честолюбивому ефрейтору воображать себя главнокомандующим германских войск. Непобедимых и сокрушительных..
Выждав минут двадцать после ухода обер-лейтенанта, Шикльгрубер не торопясь отправился обратно в штаб. Все так же, поверху. Туман к тому времени уже немного разошелся, но все же недостаточно для прицельного обстрела. Особенно если корректировка огня велась с воздушного шара.
– Где тебя черти носят?! – вызверился на вестового штабс-фельдфебель. Но так, без особой злости, для порядка. Отто Хейниц служил давно и понимал, что на войне у каждого свои привилегии. – Держи пакет. Приказано доставить в первый батальон. И не потеряйся там до обеда. Мухой обратно! Похоже, что-то затевается…
Адольф кивнул и побежал – теперь в другую сторону. Выбираться из траншеи больше не рискнул, так что пришлось потолкаться среди солдатни. Самому ругать нерасторопных, чтобы поскорее убирались с дороги, что не так-то просто сделать на скользкой глине, и – выслушивать не менее «теплые» эпитеты вслед.
Пакет он вручил майору Брюмеру лично в руки и хотел было повернуть обратно, но как раз в этот момент заговорила артиллерия объединенных союзных войск Антанты. Сперва неуверенно, словно загрохотали пустые бочки, катясь с опрокинувшейся телеги, – англичане пристреливались. Но как только взвились первые султаны из огня и земли, обозначая цель, орудия заговорили во весь голос.
Крупнокалиберные снаряды неслись с запада с басовитым, шмелиным гулом и, соприкасаясь с землей, заставляли ее вздрагивать и стонать, осыпая линии траншей осколками и комьями глины. Потом чахоточно закашляли минометы, натужно стараясь забросить смертельный заряд прямо в немецкие окопы.
– Скоро пойдут… – негромко проворчал скорчившийся рядом с Адольфом пожилой капрал с накинутым поверх шинели когда-то белым, а сейчас изгвазданным в глине фартуком. Брадобрей или из кухонной обслуги.
Шикльгрубер согласно кивнул. Да, именно так все и происходило. Обстрел, атака, затишье… Санитары стаскивали и эвакуировали раненых. Подходило пополнение… Солдаты занимали позиции, а спустя день или два все повторялось. Или то же самое проделывали австро-венгерские и германские войска. С единственным отличием – после собственной атаки трупов и раненых было во много раз больше. А линия окопов при этом не передвигалась ни в одну, ни в другую сторону даже на пару метров. Словно замерла, обрамляя ничейную полосу, именуемую не иначе, как мертвой землей.
Но приготовившиеся к отражению атаки немцы ошиблись. На этот раз англичане не полезли из окопов. Вместо них заговорили мортиры, и на траншеи германских войск посыпались похожие на дымящиеся консервные банки химические снаряды.
– Ахтунг! Газы! – полетели во все стороны встревоженные приказы командиров. – Надеть маски!
Глядя на сивое облако, стелящееся по дну траншеи и уже добирающееся до его ботинок, Адольф, торопливо дергая клапан подсумка, достал противогаз и натянул на голову. Судя по тому, как медленно дым поднимался, англичане снова применили хлор. Не самое опасное вещество, главная неприятность которого заключается в том, что он накапливается внизу, заставляя солдат высовываться из окопа под пули. Но если противогаз исправен, а траншеи оборудованы так, что могут быстро вентилироваться – ничего страшного. Влага сделает свое, превратив ядовитый газ в соляную кислоту, которая впитается почвой, практически не причинив вреда. Разве что срок носки ботинок немного сократится…
И тут Адольф почувствовал легкую резь в глазах и пощипывание в носоглотке, что могло свидетельствовать только об одном – хлор проникает под лицевую маску. Но как? Почему? Ефрейтор, забыв об опасности, вскочил на ноги, чтобы подняться повыше над облаком. Провел руками по противогазу и неожиданно для самого себя нащупал кончики усов. Его гордость разрослась так, что не поместилась под маской, а торчала наружу – предоставляя тем самым лазейку для газа.
«Чертовы усы! – Шикльгрубер привстал на цыпочки. – Останусь жив, сбрею под ниточку! Кайзер может себе позволить любое украшение, а для простого солдата это непозволительная роскошь».
Возможно, Адольф подумал бы что-то еще, но тут его взгляд упал на нейтральную полосу. Англичане тихо, словно подкрадывались к логову зверя, шли в атаку. И до передней линии траншей им оставалось не больше сорока-пятидесяти шагов.
Шикльгрубер не долго раздумывая схватил чью-то винтовку, передернул затвор и выстрелил в сторону врага. Видимо, приближение противника заметил не только он, потому что нестройная ружейная пальба послышалась с разных мест, вот только на слаженное отражение атаки это мало походило.
Англичане, поняв, что обнаружены, дружно заорали «ура!» и перешли на бег. Где-то неподалеку одиноко застрочил пулемет, но в большинстве своем немецкая линия обороны молчала. Слишком внезапной оказалась атака для людей, еще не снявших противогазные маски. А потом солдаты стали бросать оружие и выпрыгивать из траншеи…
– Отступаем! Отступаем! – орали они дружно, словно старались придать этим воплям силу приказа.
Может, подействовало, а может, по иной причине, но ефрейтор Шикльгрубер не стал изображать из себя героя – бросился прочь вместе со всеми.
И тут германцев ждал очередной неприятный сюрприз. Не зря англичане так точно пристреливали артиллерию. Вся полоса между первой и второй оборонительными линиями буквально взорвалась под ногами убегающих солдат.
Один из снарядов разорвался настолько близко, что Адольфа подхватило взрывной волной и бросило на чей-то искалеченный труп. При этом ефрейтор сильно ударился головой о приклад валяющейся рядом винтовки и потерял сознание…
Удар оказался не слишком сильным, и очнулся Шикльгрубер довольно быстро. Голова гудела, в глазах стоял туман. Хотя и не такой густой, как утром или от ядовитого облака. Так что когда Адольф встал на ноги, ему вполне хватило четкости зрения, чтобы увидеть наведенный на себя карабин.
Рядовой Генри Тенди какое-то время смотрел сквозь прорезь прицела на контуженого немца, и на мгновение нечто вроде жалости к этому обессиленному, явно раненому человеку промелькнуло во взгляде британца. Он даже начал опускать ствол… но уже в следующую секунду, все же вспомнив, что перед ним враг, Тенди вскинул карабин и выстрелил.
Пуля вошла точно в грудь Адольфа Шикльгрубера. И серая пелена перед его взором сменилась непроницаемо черным холстом, на который так хорошо ложится белая гуашь…
