Книга: Горит восток
Назад: 29
Дальше: 31

30

Вера все хорошела. Зеркало исправно об этом докладывало ей. И не только зеркало. Когда несла она обед на работу отцу и Савве или, принаряженная, просто прогуливалась по улице, кто бы ни встретился ей, непременно оглядывался. Все замечали ее красоту, все говорили Вере об этом, только Савва один ничего не замечал и ничего не говорил. Будто она была все еще прежняя дурнушка и замазуля.
— Ну погоди ты! — шептала Вера, поглаживая, перед зеркалом маленькую родинку на левой щеке, так ее украшавшую. — Погоди, я тебе отплачу!
Как отплатит она, Вера и сама не знала. Но прощать такие вещи было нельзя. Правда, Савва всегда был с нею вместе в свои свободные часы, на других девчат не заглядывался… Но… ведь и на нее он тоже не заглядывается! Ну, ходят, гуляют, и делится он с ней всеми своими замыслами. Конечно, это хорошо… А почему бы все-таки и не сказать когда-нибудь: «Какая ты стала красивая!» Словно все равно ему, прежняя она, занозистая и чумазая Верка, или вот такая, как сейчас. Не видит, не понимает ее красоты, а чего доброго, приглянется чья-нибудь другая.
Стала она замечать и еще одно за Саввой: не за каждый свой шаг он перед ней теперь отчитывается. Раньше знала: день — на работе, вечером — погуляет с ней; ну, случалось, с отцом вместе уйдет послушать, поговорить на рабочем кружке. Было раньше, что и у них в доме люди встречались. Это дело мужское. Знала Вера, что рабочим вместе нельзя собираться, о нуждах своих говорить, запрещенные книжки читать. Строго за это наказывают, судят, в тюрьмы сажают. Да жить трусом — это самое стыдное для человека. Ходит Савва на такие кружки — хорошо, что ходит, хорошо, что не трус он.
Но в последнее время — это уже после того, как началась война с Японией, — он вечерами или по воскресеньям стал тихонько уходить, возвращаться поздно и ни о чем не рассказывать. Спросит его кто-нибудь из домашних, даже и сама Вера, — он сразу скажет: «Был у товарища одного…» А по глазам видно: что-то скрывает.
Прошлое воскресенье Вере было особенно горько. Уговорились в субботу с утра еще, что завтра пойдут на весь день гулять вверх по Уватчику. А вечером в субботу Савва сказал, что он только сбегает к «одному товарищу»… Убежал да и вернулся только в воскресенье под вечер. Гулять они пошли, но какая же это была прогулка? Ходили вместе, Савва болтал, балагурил, а у нее слова с языка не шли. И как пойдут слова, когда на пуговице пиджака Саввы она заметила замотавшийся усик дикого горошка? Значит, в лесу был Савва, а не у товарища.
А все же отходчиво сердце девичье. Вера перестрадала и забыла об этом случае.
В город приехал индийский фокусник. Рассказывали, что он показывал истинные чудеса. Перепиливал пополам человека, а он опять оказывался целым и невредимым. Наливал в банку воду, а в банке вспыхивал огонь. Давали фокуснику много мелких монет, он их ссыпал в мешочек, и вдруг они исчезали. А он идет потом с ведерком по рядам и находит те деньги: у одного из носу пятак выщипнет, у другого из бороды вытрясет двугривенный, третьему, ежели лысый, пальцем по макушке постучит — копеечка из лысины выскочит. Так все до единой монетки соберет. А то еще спрячет под шапку два помятых лоскутка бумаги, потом поднимет шапку, а оттуда два живых голубя выпорхнут. Есть чему посмеяться. Вера решила порадовать Савву — заранее купила билеты. Мало того, Агафья Степановна скроила Савве новую сатинетовую рубашку, а Вера сшила ее, обметала петли и изнутри шелковыми нитками в тон рубашки вышила: «Нехитра моя работа— угодить была охота». Интересно: заметит он сам пли нет? Или так и износит, не прочитав?
День был будний, и Вера этому была особенно рада. Если Савва с работы придет вовремя, он не торопясь успеет пообедать, и так же спокойненько они уйдут с ним вместе в город — фокусник свое представление начинает поздно. Но в будни смотреть фокусника люди приходят прямо с работы или одетые по-домашнему, в чем есть. Значит, если Вера принарядится как следует, так она интереснее всех будет выглядеть. И Савве не стыдно будет за свою подружку. А он тоже наденет новую сатинетовую рубашку. И парочка же получится!.. Ну и пусть люди смотрят, пусть даже немного им и позавидуют, что они такие красивые!
Стояли последние дни августа, но было еще очень солнечно и тепло, и вечера, словно бы нехотя, навевали прохладу на улицы города. Значит, не надо надевать жакетку, не надо кутаться в платок, а можно идти, набросив газовый шарфик на плечи, и в косы вплести шелковые голубые ленты.
Вера весь день деятельно помогала матери. Перестирала все белье и сбегала на Уватчик, выполоскала его. Потом починила отцовы рубахи. Снесла в мастерские «мужикам» обед. Потом вымыла полы и с дресвой голиком протерла крыльцо. Промазала снаружи оконные рамы замазкой, готовя их к зиме. Взяла метлу, вымела двор и часть улицы против калитки. Забралась по лесенке на дровяной сарайчик, навела порядок и там, составила один на один ящики, в которых весной Агафья Степановна выращивала огородную рассаду, и перевесила подальше вглубь заготовленные для бани березовые веники.
Мама, можно мне теперь одеваться? — спросила она, придя со двора вся запыленная. — Или еще чего надо сделать?
Чего уж там, — засмеялась Агафья Степановна, — давай одевайся. И так не своей работы сколько поделала! Двор-то бы не тебе, а мужикам следовало вымести.
Ничего, они больше моего устают.
Она схватила полотенце, мыло и побежала в сени отмываться. Потом пришла, сменила белье, надела белое с черным горошком платье, начистила ваксой до блеска полусапожки и уселась к зеркалу причесываться и заплетать косы. Тут сразу дело пошло медленнее. Запустив в волосы гребешок, она вдруг забывала об этом. Зеркало тянуло к себе — положить локти на стол и глядеться, любоваться на свое отражение! Брови очень хороши! Особенно если приподнять слегка левую, так, чтобы она изломалась.
Верочка наряжалась и прихорашивалась до самого прихода «мужиков». Даже нарочно брошку вкалывала, когда Савва вошел уже и мог видеть это. А он вошел и, не взглянув на нее, вынул из кармана куртки начечку бумажных денег и подал их Агафье Степановне.
Получку возьмите.
Так уже давно установилось, что «мужики» оба отдавали ей все свои деньги. Вслед за Саввой выложил получку и Филипп Петрович. Агафья Степановна пересчитала бумажки, качнула головой. Филипп Петрович понял.
Три рубля с кумом Селезневским, Агаша… израсходовал, — он не решился сказать «пропил», — а остальное все за штрафы разные вычли.
Туго придется нам этот месяц, Филипп Петрович. — Вздохнув, Агафья Степановна спрятала деньги в сундучок, стала накрывать на стол. — На базаре ни к чему не подступишься, дороговизна, каждый день все набавляют цены.
Знаю, знаю, Агаша, — пробормотал Филипп Петрович, — эта война изо всех жилы выматывает.
Скоро она кончится? — спросила Агафья Степановна, нарезая хлеб. — Чего там говорят люди?
Вряд ли скоро-то. Вчера Груня Мезенцева от своего Ивана письмо получила. Пишет, к Ляояну — город такой есть — отошли.
Господи! Да неужели против японцев и силы пет никакой?
Нет в народе единого духу, Агаша, — объяснил Филипп Петрович. — Если бы все как один встали…
За царя, что ли, Филипп Петрович? — вмешался Савва. Он все время плескался под умывальником.
Да там после бы разобрались за кого, — ворчливо сказал Филипп Петрович, — царь-то и мне не шибко нужон.
А царя только сейчас, когда у него под ногами земля зашаталась, и сбросить бы. — Савва даже показал руками, как это можно сделать.
Ужасти какие ты говоришь! — Агафья Степановна остановилась с чугунком щей посреди комнаты. — Будто он тряпочный. У него вон сколько войска всякого, полиция, пушки, ружья… Всех застрелят.
А будут стрелять — их тоже застрелить можно, — быстро отозвался Савва.
Наконец все уселись за стол, стали обедать. Савва все время поглядывал на Веру. Не вытерпел:
Ты чего сегодня такая нарядная?
Она так и вспыхнула. Не от похвалы, от обиды. Нарядная! Это он заметил. А к самой к ней никакого внимания.
Вера, наверно, ответила бы ему колкостью, но вступилась Агафья Степановна:
Это она с тобой гулять собралась сегодня.
Ух ты! — горестно воскликнул Савва. — А я сегодня не могу…
Да я же на фокусника билеты купила! — в сердцах отбрасывая прочь ложку, сказала Вера. И больше не могла уже сдерживать себя: — Мама тебе рубашку новую сшила.
Скроила только я, — выдала дочь Агафья Степановна, — а сшила она сама.
Савва растерянно почесал в затылке.
Понимаешь, никак не получается. Обещался я…
Товарищу? — деревенеющим голосом спросила Вера.
Ага… товарищу, — обрадовался Савва. — Обязательно с ним мы сегодня…
В лес пойдете гулять? — так же безжизненно закончила Вера.
В лес… Почему в лес?
Потому, что ты с товарищем всегда в лес ходишь, — как приговор, произнесла Вера.
Агафья Степановна нахмурилась. Она заметила, что слова дочери смутили Савву. Чего он от нее скрывает? Когда в кружок или на тайную рабочую сходку уходит — и то говорит. Неужели парень потихоньку любовь с другой девушкой крутит? Не видит, что ли, не понимает, как к нему Вера расположена? Да и в семье так уж привычно стало Савву за своего считать. С женитьбой, конечно, не торопили, это всегда успеется. А так держать себя… Куда же это годится?
Филипп Петрович хлебал щи, ни на кого не обращая внимания. Молодежь, она всегда петушится. Так ей и положено.
К товарищу, Саввушка, ты мог бы и завтра сходить, — стараясь говорить спокойно, заметила Агафья Степановна, — видишь, билеты на балаганщика куплены.
Савва задумался. Стал сразу очень серьезным.
Нет, сегодня я никак не могу, — сказал он виновато.
Ну, значит, с отцом ты, Верочка, сходишь, — решила Агафья Степановна, поднимаясь из-за стола. И обида у нее на лице была написана не меньшая, чем у дочери. — Ты Филипп Петрович, к товарищу не пойдешь?
Я бы поспал лучше, — пробормотал Филипп Петрович, поднимая на жену отяжелевшие веки, — все равно меня сон сморит там, и фокусов никаких не увижу.
Подружку тогда с собой возьми, — кинула Вере уже из кухни Агафья Степановна.
Очень хотелось Савве что-то сказать в свое оправдание, но сказать было нечего. Он посмотрел на часы и стал собираться. Оторвал зачем-то от своей старой, к носке уже негодной рубашки рукав и засунул его в карман. Натянул картуз. От двери вернулся.
Веруся, ну, ей-богу же, я…
Глядя вниз, Вера тихонько расплетала косу. Савва увидел, как на пол капнула светлая слезинка. Он больше ничего не стал говорить, совсем расстроенный молча выскользнул в дверь.
Агафья Степановна заворчала на дочь:
Чего ж так сидеть, накуксившись? Билеты куплены — не пропадать им. Не хочет парень идти — не надо. Пока время еще не пропущено, сбегай за подружкой, хотя бы за Катей Гориной, с ней сходите, повеселитесь. Сколько дней собиралась! И нечего на себя грусть-тоску зеленую наводить.
Уговорила Агафья Степановна. Хотя и невесело, а пошла Вера к подружке. Катя жила на самом выходе из поселка. Пока до нее дойдешь да пока она соберется — копуша, каких свет не видывал! — чего доброго, и опоздать можно. А Катя оказалась почти вовсе готовой. Она собиралась идти на станцию, гулять по платформе. Скоро подойдет пассажирский поезд, там всегда бывает много незнакомых людей, и это очень интересно. Но на фокусника пойти, конечно, еще интереснее, в Катя очень обрадовалась счастливому случаю.
Взявшись за руки, подруги вышли на улицу. Вера рассеянно глянула в поле и обмерла. Верхней дорогой, направляясь к лесочку, что рос возле Зауватских заимок, широко шагал Савва. Так ей сердце и подсказывало: к «товарищу»… «Эх!..» Вера вырвала у Кати свою сразу похолодевшую руку, крикнула: «Иди одна!» — и опрометью побежала в переулок, куда глаза глядят. Свет ей был не мил.
До позднего вечера она бродила по отдаленным, глухим улочкам. Иногда выходила и вовсе за город, на открытые елани. Там подгородние крестьяне заканчивали уборку хлебов, возили и складывали снопы в скирды. Цепь гор, протянувшихся за еланями вдоль железной дороги, казалась узорчато-пестрой. Утренними морозами уже прихватило лиственницы, они выделялись своей яркой желтизной. Краснели островки осинников. Над полями носились стаи шумливых птиц. Натуго набив зобы зерном, они несытыми глазами оглядывали неубранные суслоны: где бы еще отщипнуть и вымолотить самый крупный колос? Вера садилась на поросшие репейником межи, обрывала с него колючие, цепкие головки.
Ну почему, почему Савва теперь стал такой?.. Вера дернула крепко сидящую в земле травинку. Это оказался пырей. Она обрезала себе палец о его узкий и острый листок, но боли не почувствовала… Почему он стал таким? Почему он перестал ей доверять? Полюбил какую-то другую девушку? Ну, пусть полюбил… Все равно это не скроешь, и рано или поздно, а узнают все. Так почему не сказать сразу об этом ей, своему хорошему другу? Зачем же так прятаться, таиться? Уходит с отцом или один па свои всякие рабочие кружки, где полиция может схватить, не скрывает, не боится, что Вера проболтается. А тут, как воришка, потихоньку… И следы свои путает… Обидно как! Ну что ж, когда так? Пользуйся своей краденой любовью, своим краденым счастьем!.. Только от кого ты его украл? Любовь себе украл, а дружбу потеряешь…
Она вернулась домой сумрачная, скучная. Быстро сбросила свое нарядное платье и нарочно надела самое елюбимое и потрепанное. В косах заменила ленты на старые, выцветшие.
Ну как, понравились тебе фокусы? — спросила её Агафья Степановна.
Нет, мама, не понравились.
Вера бросилась помогать матери ставить самовар: налила в него воды, набросала углей и взялась раздувать, не замечая, что мелкая угольная пыль летит ей в лицо.
Чего же это ты не бережешься? — заметила ей мать. — Гляди, как испачкалась!
Испачкалась, так и отмоюсь, — невесело проговорила Вера.
На пути к умывальнику она успела кинуть взгляд в зеркало: вот такой и надо быть всегда. Зачем ей красота, если она никому не нужна?
Агафья Степановна стала расспрашивать, что же показывал фокусник. Вера отвечала уклончиво:
Да так, всякую ерунду.
Ну, голуби-то вместо бумажек вылетали? — допытывалась Агафья Степановна.
Вылетали.
И вода пламенем вспыхивала?
Вспыхивала.
А еще чего?
Больше ничего.
С Катей ходила?
С Катей.
А чего ты такая скучная?
Устала…
Самовар вскипел. Агафья Степановна разбудила мужа. Тот, позевывая, сел к столу.
Савва где? — спросил он, дуя в блюдце с горячил: чаем. Не дождавшись ответа, глянул в сторону дочери: — Тебя спрашиваю.
Откуда я знаю!
Да вы же с ним вместе пошли?
Где же вместе! — вступилась Агафья Степановна. — Савва — по своим делам, а она — глядеть фокусника. Ты что, заспал?
— Может, и заспал, — согласился Филипп Петрович. Никогда не было так скучно вечером, как сегодня-
Вера едва дождалась, когда кончился ужин и мать велела ей стлать постели.
Задувая огонь в лампе и последней укладываясь спать, Агафья Степановна пробормотала:
Ну, долго же где-то загулял наш Саввушка… — вовсе не подумав, что эти слова больно отзовутся в сердце дочери.
Отец и мать заснули очень быстро. Вера лежала с открытыми глазами. Где-то на кухне грызла забытую корочку мышь. А кошка, свернувшись калачиком поверх одеяла в ногах Веры, мурлыкала, ничего не слыша. Почему-то невыносимо душно было в квартире. Вера сбросила с себя одеяло. Все равно подушка жгла как огнем. Она повернула ее другой стороной. Стало немного прохладнее. Но этого хватило ненадолго. Вера спустила ноги с кровати, села… Ну что это такое? Просто нечем дышать. Во двор выйти, что ли.
Она набросила на плечи платок и вышла па крылечко. Вот здесь хорошо! Какая теплая, тихая ночь. В такую ночь сидеть бы на скамейке, за оградой… Над крышами домов поднялась кособокая луна. Как она быстро убавилась! Давно ли Вера с Саввой ходили в гости к Мезенцевым? И тогда луна была огромная, круглая, казалось, что она с трудом поднимается на небо. Савва посмеялся тогда, сказал: «Ух ты, какая! Закатить бы такую к себе во двор…» А теперь и свету нет от нее, муть какая-то по двору разливается.
Вера подошла к заборчику, отделявшему двор от огорода. Заглянула через верх. Какая синяя при лунном свете капуста! Вот где прохлада… Вера просунула в щель заборчика руку, отломила большой, обрызганный росою лист и обомлела. Брякнула щеколда калитки. Это же Савва возвращается! А она стоит босая, в рубашке и только с платком на плечах. Как не расслышала она его шагов? Перебежать двор теперь все равно не успеешь… Вера бросилась в сторону и оказалась в тени за углом дровяного сарайчика.
Отсюда виден был весь двор, вход в дом и калитка. Только бы Савва не закрыл за собой дверь на крючок. А то вот будет дело-то! Сразу постучишь — он и откроет… Нет, как же это? Ждать, когда он уснет, и постучать в окно, что возле постели матери? А вдруг проснется отец? Да если и мать? Как им все объяснить?
Савва вошел, заложил за собой калитку на клин, постоял, прислушиваясь и внимательно оглядывая двор, и направился… Веру охватила дрожь… Савва направился не к крыльцу, а к дровяному сарайчику… Боже мой, оп ведь мог ее заметить там!.. И как же ему не стыдно!.. Она готова была закричать от страха. Но Савва прошел с другой стороны и остановился там, где была лестница. Что это?
Он опять оглядывается и вслушивается… А вот теперь заскрипели ступеньки… Значит, он поднимается наверх. Зачем? Неужели, чтобы в доме не будить никого, он хочет там лечь спать? Вот оп зашелестел вениками. Потом стал переставлять ящики из-под рассады. Чем-то стукнул коротко, резко. Вот теперь опять составляет ящик. Спускается вниз по лестнице… Вышел на освещенное пространство двора. Подходит к крыльцу. Потянул дверь без стука. Она открылась. Савва вошел в сени. Вера расслышала, как звякнул накинутый Саввой крючок…
Нет, ни за что сейчас она не постучится в дверь! Она дождется, когда Савва заснет…
Л вдруг новая мысль пришла ей в' голову: зачем на сарайчик лазил Савва? Что он там делал? Живет в доме, который ему все равно как родной, а тайком, ночью, как будто бы что-то прячет… И это было страшнее, чем мысль о том, что Савва полюбил другую. Только краденое прячут так…
Все равно… Теперь она должна знать правду до конца. II хорошо, что случай ей помог. А так бы казнилась да убивалась…
Вера взобралась по лестнице на сарайчик. Там, в глубине, за вениками, было совсем темно. Приятно пахло сухим березовым листом, и отдавало запахом смолки от новых драниц, которыми недавно отец зачинил крышу. Вера па ощупь сняла один ящик, другой, третий… Все легкие, пустые… Такие они были и утром, когда она здесь прибиралась… В пятом ящике что-то есть. Тяжелое… Вера сунула в ящик руку и ощутила холод металла. Какой-то инструмент! Что же это? Она никак не могла понять: что это такое, какой инструмент? Вынула из ящика и пошла с ним к свету. Голубой луч луны упал на гладкую, полированную поверхность металла. Револьвер! Только странный какой-то, плоский. Вера видела у жандармов не такие. Зачем у Саввы револьвер? На что он ему нужен? Осторожно, боясь, что он у нее сейчас выстрелит, Вера понесла его обратно. Пошарила еще рукой в ящике. Один, два, три… Еще три револьвера лежали в ящике… А это что? Вера догадалась: это пачки патронов. Осторожно составила она ящики на прежнее место, спустилась во двор. Задумалась, покусывая ноготь: зачем же это Савве столько оружия? И ей вспомнились недавно сказанные им слова в ответ на замечание матери, что у царя войска много и оно всех перестреляет. Савва сказал тогда: «А будут стрелять — их тоже застрелить можно…» Вот, значит, к какому «товарищу» ходит Савва, вот зачем! Милый… Голубчик! Только почему же оп ей не верит?
Вера дрожала. Или от холода, или оттого, что ей стало страшно от принесенного Саввой оружия, которое непременно будет в кого-нибудь стрелять… Она постучалась в дверь, забыв — совсем, что хотела дождаться, когда уснет Савва. Услышала его строгий и слегка взволнованный голос:
Кто там?
Вера поняла: Савва думает, что это полиция.
Саввушка, это я, — откликнулась она ему, — только ты открой и сам отойди: я неодетая.
Ступая по теплому половику озябшими ногами, Вера пробралась к себе на постель, отыскала там разоспавшуюся кошку и завернулась вместе с нею в одеяло.
Саввушка, спокойной ночи! — приподнявшись на локоть, тихонько сказала она.
Он ей отозвался:
Приятного сна, Веруся. Спи спокойно.
Она послушалась. Потерлась щекой о мягкую, теплую подушку и через минуту уже заснула.
Назад: 29
Дальше: 31