ДРЯНЬ
Лил дождь. Мир вокруг был совершенно неправдоподобен. Темные голые горы. Идут три человека. Медведи встают со своих лежек, присматриваются к ним и недовольно уходят.
Что они здесь делают, медведи, в этих голых горах?
Параллельно один другому тянутся два гребня из окаменевших лавовых потоков.
Удивительное зрелище!
Точно живые извиваются ручьи камня. Самые фантастические фигуры образовала страшная, двигавшая ими сила. Она их скручивала в спирали, распластывала и вытягивала в длинные, стремительные, вдруг застывшие массы.
Все грандиозно, неправдоподобно и, пожалуй, страшно.
Через пятьсот метров гребни переходили в совершенный хаос, столпотворение камней.
За хаосом вздымались острые, зловещие, темнокоричневого, почти кровавого цвета пики, зубчатые хребты.
Зейд шла последней. Вулкан, по склону которого они шли, сегодня молчит, а завтра?
Дождь продолжал лить.
Холодно, скользко. Несколько раз Зейд обрывалась и падала.
Сейчас оборвалась в мутный поток. Вместе с потоком катились камни, били ее по спине и груди.
Когда она выбралась, руки ее были в крови.
Посевин и Борейчук сидели на скале, наблюдая, как ее ворочало с камнями. С трех сторон поднимались коричневые стены, внизу в мутной сетке дождя лежала только что пройденная каменная стремнина.
— Ставьте палатку, — сказал Посевин, — я сейчас...
Он снял с себя груз, взял палку и исчез в скалах.
— Пришли, — торжественно сказал Борейчук. — Золото здесь.
Палатку на голой скале поставили с трудом. Костер разжечь было нечем.
Борейчук достал примус.
Посевин долго не возвращался. Дождь перестал. Подул сильный ветер, туман, сворачиваясь в клубы, полз вверх по скалам и внимательно и осторожно, точно ощупью, спускался в ущелья. Проглянуло солнце. Небо очищалось. Просыхая, красные скалы превращались в алые и нежноголубые. Сумрачный хаос превратился в легкий, нарождающийся к какому-то необыкновенному счастью мир.
И вдруг снова наползли тучи, туман прикрыл ущелья и пики. Все исчезло.
— Настоящий ад! — сказала Зейд. — Художников бы сюда!
— Чорт с ними и с адом, — сказал Борейчук. — Меня беспокоит Посевин. Почему его так долго нет? Два часа! А сказал, что оно здесь рядом.
Бухгалтер давно погасил примус, суп быстро остывал.
— Давайте есть, — вздохнул он.
Хлебая суп, он поминутно говорил: «Что же это такое? Исчез человек! Может быть, сорвался и разбился? Надо пойти посмотреть! Но куда пойти? Разве здесь найдешь? Ведь он не сказал куда? Всё боится!»
Посевин вернулся к ночи. Он не походил на себя. Куртка и штаны превратились в лохмотья, кепку он потерял. Черный и худой, он точно еще похудел. Он молча сел около палатки. Борейчук смотрел на него со страхом.
— Что такое? — спросил он наконец. — Мы тебя ждали, ждали...
— Налей чаю.
— Пожалуйста, пожалуйста... Только остыл. Керосин, брат, дефицит.
Посевин залпом выпил кружку.
— Дай папиросу!
— Пожалуйста, пожалуйста... Ну, как там?
— Ничего не пойму, — сказал Посевин.
— То есть? — голос Борейчука дрогнул.
— Места не нахожу.
— То есть, как не находишь?
— Не могу найти. Не понимаешь? Все облазил, во все щели, во все ямы, а той пещерки нет.
— Ну, как же это может быть, — со все возрастающим страхом заговорил Борейчук. — Может быть, ты обознался, не по тому ущелью пошел. Я и то думал, дорогу здесь найти мудрено, а ты идешь точно во Владивостоке, по Ленинской. Не волнуйся, выпей чаю, поешь, отдохни, а утром пойдешь со светлой головой. Я боялся, что, может, пещерка пуста... А раз ты не нашел ее, так найдешь.
Испугавшийся было Борейчук теперь овладел собой. Он понимал, что если страх спутает мозги Посевина, то все может кончиться катастрофой.
Посевин несколько успокоился. Он ел и рассказывал, как он шел совершенно тем же путем, что и в прошлом году, и скала, где стоит палатка, та самая, и поток рядышком...
— А в прошлом году ты ходил сюда не зимой?
— Какое зимой! В это же самое время. В прошлом году я на рыбалке не работал. Подряд у меня был в Петропавловском комхозе.
— Еще раз все припомни, рассчитай и найдешь. Я думал, что ты нашел тайничок пустым... Вот если пуст, тогда крышка, а так найдешь, не сомневайся. Мозги надо хорошенько освободить. Выпей еще чаю.
Посевин пил кружку за кружкой, смотрел на синий вихрастый огонек примуса и время от времени покачивал головой.
Потом завернулся в одеяло и уснул.
Зейд не ложилась. То, что Посевин не нашел сокровища, ее скорее обрадовало.
Было холодно. Она тоже завернулась в одеяло и выползла из палатки. Черное небо со сверкающими звездами поднималось над горами. Поток затих. Должно быть, он брал начало в ледниках, а ночью ледник замерз. Страшно, почти зловеще тихо! Посветлел край неба, на светлом фоне вырисовались черные зубцы гор.
Она сидела, охваченная тишиной, мыслями и неясной тревогой, которая всегда овладевает человеком в таких местах.
И вдруг над горами поднялась луна. Ущербная, она выскользнула и повисла над пиками. И пики, и черные провалы ущелий, и нагромождение скал вблизи нисколько не походили на земные пейзажи. Так в книгах по астрономии изображают Луну и Марс.
Мертвый, зловещий мир. Голые камни.
Но не успела она подумать: «Мертвый, зловещий мир», — как черное небо на севере прочертила багровая полоса. Прочертила и остановилась. Извержение вулкана!
Вулканы жили. На Камчатке они не были мертвым нагромождением камней.
Стало еще тревожнее, еще фантастичнее. Она подумала, что сейчас хорошо на рыбалке, на берегу океана, среди своих.
Что-то думают они сейчас про Зейд, которая исчезла? Наверное, только плохое. Конечно, она поступила, как любит говорить Точилина, неорганизованно.
Что поделать, она никому ничего не могла рассказать...
На минуту она не поверила, что она на склоне вулкана, в обществе чуждых людей и, может быть, у порога своих последних дней.
Было еще темно, когда Посевин проснулся и заставил Борейчука разжечь примус. Холодно, честное слово, мороз! У Борейчука зуб на зуб не попадал. Примус долго не разжигался. Посевин сидел, накинув на голову и плечи одеяло.
— Воды нет, — сказал Борейчук, вернувшись от потока.
— Не мог набрать с вечера! Здесь же не водопровод!
Когда рассвело, Посевин скинул одеяло, взял у Зейд палку, — свою он вчера сломал, — и спустился со скалы.
Борейчук стоял, вытянув шею, не сводя с него глаз.
Посевин пошел во вчерашнем направлении и исчез в той же щели, в которой исчез и вчера.
— А что если он передумал, — сказал Борейчук, — и решил не делиться с нами?
— Вполне возможно. Я, товарищ Борейчук, читала книги о золотоискателях. Для золотоискателя самое главное золото, а не честный дележ. Когда вы разговаривали со мной на промысле — помните? — я думала, что вы тоже хозяин золота.
— В создавшейся ситуации я тоже хозяин золота.
Взошло солнце. Пригревшись, Зейд спала. Снова зашумел поток.
Проснулась от толчка. Борейчук сидел перед ней на корточках и будил ее. Было за полдень.
— Его до сих пор нет!
— Не расстраивайтесь, Борейчук. И... давайте обедать.
Борейчук вздохнул.
— Между прочим, припасов не много. Надо начинать охоту. По правде говоря, охотник я плохой, я близорук. Надо ему. Ружьецо нашего Шумилова приличное. Только патроны, чорт их знает, кажется, всё бекасинник.
Посевин вернулся вечером.
Влез на скалу и растянулся на ней.
Борейчук искоса посмотрел на него и присел на кучу камней. Руки его дрожали.
— Пришли на место, — заговорил он, — а он, видите ли, места не находит. Сто раз, говорит, находил, а на этот раз не нахожу. Можно ли в это поверить?
Посевин молчал.
Дрожащими руками Борейчук достал папиросу. Закурил и спросил:
— Не нашел, что ли?
— Не нашел.
— Так что это?
— Ничего не понимаю. Обознаться я не мог.
— Так ты облазь все кругом.
— Все облазил.
Лицо Борейчука отобразило полную растерянность. Он сидел согнувшись, глотая дым и кашляя.
— Шли, шли, все бросили! Посевин, а надежда у тебя у самого есть? Думаешь, найдешь или не найдешь?
— Говорю, ничего не понимаю.
Опять шипел примус, варилась в котелке соленая кета, пили чай с сухарями, улеглись спать. Зейд эту ночь спала. И на этот раз не было ни звезд, ни луны; моросил мелкий пронзительный дождь.
Под утро плохо натянутая палатка стала промокать. Борейчук лежал и не разжигал примуса. Посевин скрылся в тумане.
Зейд вышла из палатки. Туман покрывал вершины пиков. Мутный поток катился под самой скалой. Мир был неуютен, непригоден для жизни.
— Ушел? — спросил из палатки Борейчук.
— Ушел.
Дождь не переставал целый день. Поток под скалой грохотал и ворочал камни.
— Я ничего не понимаю, — показалась из палатки голова Борейчука. — За нос не водит, по лицу видно. Несчастье! Ума не приложу! А вы спокойны, удивляюсь!
— А что же делать?
— Не знаю, не знаю... Но вы спокойны! Как можно быть спокойной? Вы теряете жизнь, разве вы не понимаете?
«Я не понимаю», — хотела сказать Зейд, но во-время спохватилась.
Они потуже натянули палатку, заползли в нее, закутались в одеяла и лежали, прислушиваясь к шуму потока и к неясным шумам, которые порождал в горах дождь.
Посевин вполз в палатку мокрый, грязный, почти голый. Вполз и затих. Борейчук сказал:
— Вот несчастье, прости господи... связались!
Следующие несколько дней не принесли нового. Лил дождь, воздух был холодный, мозглый. Палатка безнадежно намокла и протекала. Борейчук ходил искать пещерку или хотя бы скалистый навес, но в этих горах, где природа как бы выворачивала себя наизнанку, все торчало, выпирало, лезло наружу. Никакой пещеры Борейчук не нашел, едва не заблудился и вернулся в мрачнейшем состоянии. После этого путешествия в нем совершился перелом и, когда к ночи вернулся Посевин, он встретил его руганью.
— Куда это ты нас завел? — кричал он. — Кто тебе поверит? Что ты нас морочишь? Открывай подноготную, дрянь. Здесь нет никаких пещер.
За эти дни лицо Посевина почернело и приняло скелетообразный вид. Он лежал на одеяле, смотрел в стенку палатки и кашлял.
— Продукты на исходе! — кричал Борейчук. — Надо бросать это место и охотиться. Через три дня нам нечего будет жрать!
— Я охотиться не буду, — сказал Посевин. — Мне все равно.
— То есть, как это тебе все равно? Ты, дрянь, отвечаешь за нас. Поверили человеку, пошли за ним, помочь ему. А он, дрянь, устроил сумасшедший дом. Надо спуститься ниже, ты должен убить медведя. На Камчатке все бьют медведей и ты должен убить.
— Сам убей.
— Я близорук, — взвизгнул Борейчук. — Я, наконец, бухгалтер!
На следующее утро Посевин, уходя в свое блуждание, хотел взять, как обычно, кусок рыбы, но Борейчук воспротивился.
Произошла драка. Несмотря на свое истощение, в диком неистовстве от неудач, Посевин ловким ударом сбросил Борейчука со скалы, схватил рыбу и исчез.
Борейчук не сразу поднялся, а поднявшись, не мог взобраться на скалу.
Сидел на круглом камне у потока, опустив плечи, и пытался вытащить из кармана табак.
— Помогите мне достать табак!
Зейд помогла.
— Золота он от нас не прячет: разыгрывать такую комедию человек не может. Все дело в том, что мы поднялись не по тому ущелью, по которому следовало бы. А он сразу от страха с ума сошел. И уже ни на что не способен: ничего не может сообразить... Надо спуститься, хотя бы до места, где кончаются все эти лавы. Спокойно все вспомнить и поискать правильной дороги. Я в этом убежден.
— Но он не хочет об этом слышать!
— Обстоятельства заставят — услышит.
— А вам не хочется все бросить и отправиться назад на рыбалку?
— Боже упаси! — закричал Борейчук. — Быть около сокровища и не найти в себе силы вспомнить, куда его засунул? Да разве когда-нибудь в жизни простишь себе такое преступление? Представьте себе, вы вернулись на рыбалку... Вас всю жизнь будет глодать мысль: зачем я ушла? Может быть, надо было поискать всего-навсего один лишний час. Нет, надо искать! Меня вот что пугает. Времени теперь прошло столько, что, конечно, Старый Джон поставил на своей шхуне все паруса. Золота нам теперь не вывезти, нужно маяться целый год. А где мы будем маяться?
— А вы совсем не думаете, что он золото все-таки нашел? — спросила Зейд.
Борейчук застыл. Папироса его во рту торчала и не дымилась.
— Я борюсь с этой отвратительной мыслью, товарищ Зейд, — прошептал он. — Я убеждаю себя, что это невозможно, что он не способен на такую подлость. Я ее гоню, но она, проклятая, лезет опять. А что если он в самом деле уже нашел золото?
Глаза Борейчука округлились, рот полуоткрылся. Он сам испугался того, что говорил.
— Понимаете ли, нашел и соображает так: выносить его нельзя, поздно. Старый Джон уже того, отбыл в свою Америку. С какой же стати он покажет нам свое сокровище?.. Если он покажет его нам, если мы узнаем, где оно лежит, он уже перестанет быть его хозяином. Он будет думать, что хозяева его мы. Он не будет иметь покоя ни днем ни ночью. Он должен будет сторожить. Он побоится отлучиться хотя бы на час. А что он будет есть? Как проведет зиму? Запасов никаких. Надо охотиться. А для охоты надо уходить. А разве он уйдет, если будет знать, что другим людям ведом его тайник? Вот, вполне возможно, какая приключилась дрянь! Завтра я выслежу, куда он ходит. Наверное, уже нашел, тащится туда и лежит около него.
