Забастовка китайских подмастерьев разгоралась вопреки желаниям Лин Дун-фына.

Уже забастовали пимокатчики и жестянщики. Закрытые двери сапожных мастерских сплошь были увешаны плакатами и лозунгами.

Под вечер в сапожную на углу Ленинской и Пятой Матросской пришли Сей и Цао Вань-сун.

На дверях сапожной висели, как и везде, плакаты на русском и китайском языках, призывающие граждан не делать никаких заказов. Сей взглянул в приотворенную дверь. Двое работали: мальчишка и Мао — старый знакомец Сея. Оба не подняли головы на вошедших и вгоняли в подметку деревянные гвозди. Сей тронул старика за рукав.

— Ну, ну, — сказал Мао и вдруг улыбнулся, узнав Сея. — Ты опять здесь? Какие новости?

— Я работаю в Гнилом Углу на бочарном заводе, совсем близко от тебя. Заходи, посмотришь, как мы живем.

Он минуту молчал, потом кивнул головой на ботинок:

— Почему работаешь?

Сапожник оглядел со всех сторон ботинок. Ботинок был хорош, и сапожник удовлетворенно провел шилом по подметке.

— Почему работаешь? А этот парнишка?

— Он мне помогает.

— Как тебе не стыдно! — резко сказал Сей. — Никто не работает.

Старик снова осмотрел ботинок и провел пальцами по глянцевитой коже.

— Мао шьет башмаки, хорошие башмаки из хорошей кожи, хороший рант — все как следует.

— Согласен, хороший ботинок. Ну, и что из этого?

— А мальчишка шьет второй: мы торопимся, в четыре руки работаем.

— Тем хуже.

— Знаешь, кто наденет эти ботинки?

— Ну?

— Я.

Несколько секунд лицо Сея плавилось в улыбке. Старик хлопнул по ботинку.

— Мао стар, — сказал он. — Старик Мао много видел и думал. Он знает, что хорошее есть хорошее, а плохое есть плохое. Наши туфли хороши. Китайцы всегда носили свои китайские туфли. Но почему в таком случае господин консул и секретарь надели башмаки? Я не понимаю, но думаю, что в стране предков они будут наказаны и будут страдать. А разве можно оставлять страдать в одиночестве таких высоких господ? Это непочтительно. Старик Мао решил страдать вместе с ними.

И старик подмигнул приятелю.

Внутренняя дверца, рядом с большой жестяной печкой, скрипнула. В мастерскую вошел высокий мужчина с провалившимися щеками и лысой головой. Большие очки съехали к середине носа. Он тронул костлявыми коричневыми пальцами скроенные головки на прилавке и искоса взглянул на работающих.

— Какой заказ? — спросил он.

Мао вколотил пару гвоздей, выбрал в коробочке новую пару и сказал:

— Заказ... Никакой заказ.

Хозяин поправил очки. Час назад он услышал в мастерской стук работы и, выглянув в щель, увидел работающих. Работали старик Мао и мальчишка Тун. «Старик взялся за ум», — подумал Кей-фу и, не желая его смущать, не показался в мастерскую. Однако веселый разговор и смех возбудили в нем подозрительность.

— Какой заказ? — повторил он.

— Нет заказа, — лаконично отрезал старик, продолжая вгонять гвозди. Сей улыбался, Цао смотрел во все глаза.

Кей-фу спустил очки еще ниже и смотрел поверх них, вздернув брови и наморщив лоб. Он ничего не понимал.

— Старик шьет себе, — пояснил Сей.

— Как себе? — хрипло спросил Кей-фу.

— Башмаки пойдут в счет моей прибавки, — подтвердил Мао.

— Башмаки пойдут в счет твоей прибавки?.. Давай сюда!

— Заяви в милицию, — предложил Сей. — Быть может, милиция отдаст тебе башмак.

Кей-фу со спущенными очками и собранным в морщины лбом соображал: «Его работник, честный старик Мао, оказался вором! Проклятье Советской стране! Что она делает с людьми?»

— Нужно идти в милицию, — сказал он, — я пойду в милицию,

На оклеенных газетами стенах клетушки джангуйды друг против друга висели два календаря с портретами генералов, красные ленты цитат из мудрецов, в углу — полочка с витыми молитвенными свечами и курительными травами. Кей-фу надел халат и шляпу, очки бережно положил на полочку предков и черным ходом выбрался на улицу. Но он отправился не в милицию, а в консульство.

Последние дни потрясли его совершенно. Он не пошел по Ленинской, он побрел по верхним улицам, где было тихо, пустынно и где можно было думать над страшными и непонятными поступками людей.