Каленовский поселок широко известен по Уральской области: испокон веков отсюда начиналась осенняя плавня. Плавня давала казахам четверть годового улова рыбы: около восьми тысяч тонн. Но нас, ребят, в то время мало занимала экономическая сторона рыболовства. Эти дни пленяли нас другой стороной: широким своим размахом красок, звуков, необычностью зрелищных впечатлений. Дни плавни были для казачат своеобразным пасхальным праздником.

Теперь я приехал сюда взрослым человеком, чтобы взглянуть снова на плавню. Я ночую в том самом доме, где двадцать лет назад я впервые увидел этот своеобразный казачий промысел, так непохожий на обычный деревенский труд. Мне трудно уснуть. Всю вочь воспоминания навязчиво теснятся в моем сознании. В полуяви, в полусне я вновь переживаю старину… Где-то вблизи под окнами шумят обозы, резко и весело покрикивают казаки. Под окнами слышится зычный, типичный окрик: «Пущате на фатеру-то, што ль?». В избах невообразимый шум и гвалт. Вся область в эти дни стекалась в Каленый. До трех тысяч будар сползались в этом месте к Уралу. По Уралу за рыбаками двигались обозы. Купцы «из Московии» приезжали сюда за рыбой. Везли с собой различные невиданные товары и нам, ребятам, незатейливые, чудеснейшие для нас в то время сласти и ряд наивных развлечений, обычных для центральной России в пасхальную неделю. Здесь впервые я увидал карусель. На плавне узнал и навсегда унес с собой вкус сладких черных стручков и приторных пряников — «жамков», как их называли казаки.

Поднялся я с постели вместе с солнцем. Через полчаса уже ехал в сопровождении Георгия прямиком к Уралу. В поселке тихо и буднично. Мы едем верхом на жеребятах, впервые появившихся в поселке этой весной. Мои ноги едва-едва не достают до земли, и я похож на Дон-Кихота, а молодой казак — на моего верного слугу. Гнедой жеребенок весело гарцует подо мной, и ехать на нем приятно. «Погрунтим», — предлагает Георгий, и мы пускаем жеребят сдержанной рысью. Впереди блеснул старый Урал. На западе — серые молчаливые степи. Впереди по дороге тащится подвода на быках. На возу стоит покрашенная в коричневый тон будара. Сзади шагают четверо казаков в широких, разных цветов шароварах. В бударе виднеются невод, веревки, сети-ярыги, колотушки, подбагренники. Едут на плавню. Обгоняем подводу. Казаки кричат нам:

— Не раздавите коней, драгуны!

Выезжаем к реке в том самом месте, где начиналась плавня. Здесь берег километра на три обнажен от леса. По откосам над крутым яром еще с вечера выстраивались в несколько рядов разноцветные будары. Рано утром я вместе со сверстниками взбирался на большое сучковатое дерево и оттуда жадно глазел на эту редкостную картину. Дерева этого уже нет, но пень от него остался. Георгий говорит, что его срубили лишь в прошлом году. Ниже всех по Уралу стояла кошомная палатка рыболовного атамана. Около нее чернела неуклюжая пушка. Масса духовенства в праздничном облачении служила здесь же торжественный молебен. Близилась торжественная минута: все ждут пушечного «удара» — сигнала к отправлению. Казаки в белых шароварах и разноцветных рубахах суетятся каждый у своей будары. Крепят снасти, привязывая их к лодкам. Важно выходит атаман из палатки и направляется на передовую лодку, уже покачивающуюся на голубых волнах покойного Урала. На несколько секунд все кругом замирает в страшном напряжении. Наконец бухает тяжелый пушечный выстрел. Казаки с бударами в руках бросаются к реке. Лодки летят с яра по воздуху в воду. Так же по воздуху прыгают за ними и ловкие рыбаки. Тысячи будар в одну минуту оказываются на волнах. Быстро замахали в воздухе легкие весла. Лодки помчались вперед, стремясь скорее к ятови, месту спячки рыбы, где, по особому знаку, они будут бросать невода. Впереди линия лодок, так называемых «депутатов», с атаманом во главе. Они не дают вырываться вперед особо рьяным рыбакам, сдерживая их пыл мастерскими ругательствами, а если это не помогает, они рубят у них топориками весла.

С вершины дерева кажется, что казаки просто бегут по воде, отталкиваясь веслами. В этой суматохе то и дело опрокидываются вверх дном легкие будары. Рыбаки барахтаются возле них. Если казак, отбившись от своих, пробует ухватиться руками за чужой борт, его отталкивают веслами, крепко бьют по «варке» — голове. Но не было случая, чтобы казак утонул на плавне. «Казак плавает лучше чухни».

А в это же самое время по степной дороге ползут вперед обозы. Первая остановка рыбаков в поселке Антоновском — за тридцать километров. Там после первого улова начинается базар. Степью, без дороги, в несколько линий скачут купцы, спеша на место базара. Невообразимый шум и гвалт стоят на этой рыболовной ярмарке. Каждому обозу надо разыскать свою рыболовную компанию. Для этого возчики над тагарками вывешивают особые знаки. У кого над повозкой болтается тряпка, у кого — резной петух, у кого — шумливая вертушка. Кто-то повесил на дугу детский бумажный змей. Каких только эмблем и изображений не увидишь здесь! Но мало этого: извозчики звуками кличут своих рыбаков. Какой же это получается дикий и своеобразный джаз-банд! Здесь колотят в медный таз, там пиликают на губной гармошке, а тут просто орут во всю силу своих легких. Кто-то искусно заверещал поросенком, другой заржал, как степной аргамак, а вот затянули хором плясовую. Казачата с деревьев кажут свои горловые таланты. И потом до зари базар и гульбище. Казаки на плавне гостеприимны и щедры, как сказочные разбойники после добычливого грабежа. По песку кружками везде сидят рыбаки, поблескивает четвертная: подходи любой, поздравляй с уловом, — тебе поднесут полную чарку, не меньше петровского кубка. К полуночи начинается пляс, сотни песен несутся с откосов Урала. Чего здесь только не услышишь! И протяжную «Уралку», и «Звончатых комариков», и заунывные «Темные ночи»… До сих пор еще в поселке сохранились иронические частушки, по-казачьи — «припевки», про плавню, где многие любители выпить оставались без улова:

Или другая:

Теперь плавня стала обычной работой, лишенная прикрас и празднично-общественных одеяний. Казаки рыбачат небольшими партиями лишь в районе своих поселков. Низовье Урала около Гурьева отдано в эксплуатацию Астраханскому рыбному тресту. Казаки почти лишены возможности ловить рыбу около Каспия, и им кажется, что рыбное хозяйство разрушено вконец. Они ругают трест за несоблюдение сроков рыбной ловли, за неумение ловить рыбу. Они зло смеются над попытками казахов стать рыболовами.

Но статистика говорит другое: рыбный улов уже в 1925–1926 годах достиг довоенной нормы — 35000 тонн (отчет Уральского губисполкома). Жизнь резко порушила старые общинные формы казачьего хозяйства, — рыболовство внешне стало более будничным, похожим на российский труд крестьянина. Ничто не стоит на месте. Так безвозвратно ушли в прошлое сладкие стручки и приторные жамки, запомнившиеся мне с детства от дней плавни.

Сегодня на Урале, как в обычные дни, ребята покойно забрасывают в реку свои переметы, и лишь на Бухарской стороне, на песчаном откосе, трое казаков готовятся к вечернему улову: разбирают невод, ставят садки, огораживают плетнями в воде место для рыбы. Они хранят ее в садках до заморозков и потом отправляют или через Уральск на Саратов, или через Гурьев в Астрахань.

Вечером на Болдыревских песках мы наблюдали плавню. Здесь место постоянной ятови. Большинство каленовцев выбрались сюда. Поймано было в эти дни мало: по две сотни судаков на невод и ни одной красной рыбы. Это плохой улов для первого месяца. В Антоновском поселке, как я узнал на другой день, одна компания взяла на невод до двух тысяч судаков. По самому скромному подсчету, около четырех тонн.

Сейчас при мне тянули невод. Когда мотня невода была уже у берега, раздался зычный, резкий крик казака, стоявшего у середины невода:

— Ррыба, рребята, ррыба! Скоро! Скоро!

Это означало, что в неводе бьется красная рыба. Два рыбака бросились с подбагренником в воду и с невероятной быстротой выбросили осетра на песок. Рыбы оказалось килограммов на шесть. Казаки ехидно подтрунивали над собой и над мальцом-осетром, к тому же оказавшимся яловым — не икряным.

Сумерками по Уралу с верховьев проходил пароход «Пасынок», добравшийся до Каленого от Уральска на шестой день. В прежние времена казаки не разрешали никому плавать по Уралу даже на лодке. Рев парохода встревожил земляков. Старик Карп Маркович грозил ему с яра кулаком, бросал в его сторону комки земли и зычно выкрикивал самые непотребные слова:

— Погибели на вас, музланов, нет! Пострелить те в варку-то, в самую что ни на есть утробу! Заразой те убей! Хучь бы в эти дни не пужали рыбу…

Я смотрел на старика и на остальных казаков, вторивших ему с берега. В их брани не было настоящей, неподдельной злобы. Это была историческая инерция, угасающее воспоминание о прошлых временах.