9
Они шли отлого спускавшейся, еле заметной тропой, скрытой от солнечных лучей порослью молодого сосняка. И было здесь свежо и прохладно, и на узких и острых листьях багульника еще мерцали цветными огнями невысохшие капли росы. А над лесом уже нависал навевающий сладкую истому летний зной, и токи горячего воздуха, наполненного запахом хвои, искали себе путь среди плотно сомкнувшихся сучьев сосен. Тропинка, постепенно спускаясь с Вознесенской горы, доходила до подножия Мольты — там перевал, крутой склон, весь изрезанный промоинами, усыпанный плитами разрушившихся от времени серых, известняковых скал, и — пещера Паклина, наводившего в давние годы ужас на всю шиверскую округу.
С непривычки утомленная длительной ходьбой, Анюта невнимательно слушала Алексея Антоновича. Ей хорошо запомнилось лишь, как он вначале рассказывал о приезде своем в Сибирь. Это было романтично и интересно.
Отец Алексея Антоновича, инженер-механик, за связи с террористами при очередном покушении на жизнь Александра II был арестован и, хотя прямо ни в чем не уличен, сослан на Кару, в Забайкалье.
С трудом исхлопотав разрешение начальства, следом за его отцом поехала на Кару и Ольга Петровна с ним, маленьким Алешей.
Он помнит, как больше трех месяцев ехали они от Астрахани до Шиверска то на пароходе, то трясясь на обозных подводах, идущих с товаром в Сибирь. Помнит, как, приехав в Шиверск, вдруг получили они известие о том, что отец скончался, и, значит, ехать им больше некуда.
Едва через год оправилась и свыклась с тяжелой, невозвратной потерей Ольга Петровна. Теперь у нее оставался только Алеша. Единственная радость и надежда в жизни. Но выйти в люди ему было трудно. Сын политического каторжника — аттестация, от которой морщились чиновники. Кое-как пристроив его в местное реальное училище, мать начала, настойчиво и неутомимо хлопотать о получении для сына права на университетское образование. Последовательно обращалась она к губернатору, к генерал-губернатору, в министерство просвещения, в министерство юстиции, в департамент полиции, в министерство внутренних дел… И всюду отказы, отказы, отказы…
Она написала прошение императору Александру III и получила ответ за подписью директора департамента полиции фон Плеве, что «не имеет смысла добиваться для сына Вашего университетского образования, поскольку он уже учится в реальном училище, а это училище дает вполне достаточно знаний, чтобы плодотворно трудиться на пользу отечества». Она подумала, что это прошение почему-либо не было доложено императору, и написала второе. Ответа на него совсем не последовало. Тогда она написала третье, потом четвертое.
И, наконец, пришло письмо, подписанное лично министром внутренних дел, в котором объявлялась воля государя: «дозволить Вашему сыну получение университетского образования, но не иначе, как в Томском университете и только на медицинском факультете…» Теперь надо было экстерном сдавать экзамены на аттестат зрелости…
После этого, как показалось Анюте, Алексей Антонович стал рассказывать скучно и неинтересно о знакомстве своего отца с Бакуниным.
• — Я плохо помню отца, Анна Макаровна, — говорил Алексей Антонович, — но мне много о нем рассказывала мама. Он мог поверить Бакунину, что террор — единственная форма борьбы за благо народное, но принять в нем непосредственное участие… нет, этого он не мог. Он не мог не понять бессмыслицы террора, направленного против отдельных личностей. Что значит убийство одного политического деятеля?
О-о! — воскликнула Анюта — Так вот вы какой! По-вашему, убивать всех подряд? Не зря я вас так боюсь.
Нет, не так меня надо понимать, Анна Макаровна, — засмеялся Алексей Антонович. — Я считаю, что убивать вообще никого не следует.
Да кто же без борьбы свое место уступит!
А что дала кровавая борьба? Сколько замечательных людей боролось, так и погибло. Вспомните, я вам рассказывал про Каракозова, Желябова, Халтурина, Перовскую и других!
' _ Прошлый раз вы мне говорили, что бомоы бросать спи стали уже после того, как поняли, что иначе ничего не добьешься.
Да. Но неверным оказалось и то и другое.
Ну, а что же верное?
Доказывать. Доказывать силой убеждения.
Так ведь они же сперва это и делали!
Не представляя себе ясно, чего именно хочет народ. И получалось неубедительно. Так они от народа и отдалились и решили все взять на себя.
Если будете и теперь только лишь убеждать — и теперь ничего не получится.
Нет, Анна Макаровна, есть разные пути убеждения, и наилучший из них — через просвещение народа. Люди нашего времени вообще более гуманны и все противоречия между собой могут решать, не вступая непременно в кровавую борьбу, — заявил Алексей Антонович. — Если хотите, давайте разберем последовательно и сначала…
Нет, нет, я не хочу, я сдаюсь, — простодушно сказала Анюта, — вы такой образованный, что мне просто стыдно спорить с вами. Я сперва сама подумаю.
Они спустились с Вознесенской горы и подошли к перевалу через Мольту. Здесь тропинка отходила куда-то влево, и подниматься в гору надо было теперь без дороги. Высокий, темный, стоял лес. Подопревшие сучья, покрытые многолетним слоем хвои и засохшей травы, трещали и лопались под ногами. Круглые моховые прогалины, где не успели еще разрастись багульники и голубичники, были густо усыпаны сосновыми шишками. Анюта выбирала наиболее крупные и тяя{елые и, смеясь, бросала ими в Алексея Антоновича. Тот ловко увертывался или ловил шишку на лету, и тогда, замерев, Анюта вскрикивала — она-то знала, что Алексей Антонович не промахнется.
Так, пробираясь через заросли ольховника и бурелом, перебегая от полянки к полянке, они поднялись на вершину Мольты и тихонько стали спускаться по южному склону. Здесь, куда ни взглянешь, вся эемля туманилась розовым светом. Тонкий, ни с чем не сравнимый аромат растекался по лесу. Анюта, пунцовая и от беготни и еще оольте от томившего ее и непонятного ей волнения, наломала хрупких ветвей цветущего рододендрона, украсила ими волосы, приколола на грудь и, обрывая розовые лепестки с оставшихся веточек, подбрасывала вверх. Снежинками кружились они в воздухе и опускались на плечи; падали к ногам.
Мои любимые цветы, — сказала Анюта.
Мне больше нравятся другие, — отозвался Алексей Антонович.
Какие же?
Анютины глазки.
Она густо покраснела и ничего на это не ответила.
Какая вы милая, какая вы красивая сегодня! — вырвалось у Алексея Антоновича.
Анюта покраснела еще больше, но быстро справившись с охватившей ее радостью, она тряхнула головой и бойко ответила:
Не только сегодня, я всегда такая!..
Да, пожалуй, всегда, — тихо, едва слышно, проговорил Алексей Антонович.
Анюта отвернулась. Ей стало стыдно за свои слова. Слишком дерзко и вызывающе они прозвучали. Надо было поправить их, что-то сказать такое… чтобы не подумал Алексей Антонович… чтобы… ну, как-то… Она запуталась в мыслях окончательно, и наступившая минутная пауза показалась ей бесконечной.
Ну, когда же вы мне расскажете про Паклина? — досадливо вырвалось у нее.
Она сердилась на себя, а вышло так, что крикнула на Алексея Антоновича, и от этого ей стало еще более неловко. Но Алексей Антонович этого не понял. Ему показалась странной внезапная перемена в настроении девушки, он удивленно посмотрел на нее и неуверенно заговорил:
Да что же вам рассказать? Ведь то, что я знаю, скорее всего легенда. Пожалуй, послушайте. Был он, говорят, из крепостных самого графа Аракчеева. И к слову ли это только, или в самом деле так бывает, но будто бы Паклин и пятаки медные зубами перекусывал, и кочережки железные узлом завязывал, и чуть ли не сваливал быка ударом кулака в лоб. Управлял же у Аракчеева одним из его поместий немец, великий любитель муштры и маршировки. И за какую-то там оплошность на ученье приказал однажды этот немец-управляющий всыпать
Паклину триста шпицрутенов. Экзекуцию тот вынес, а когда она закончилась, сложил пяток шпицрутенов, тут же, V всех на глазах, аккуратненько стянул их какой-то веревочкой и вытянул этим пучком по спине управляющего Перебил позвоночник, словом, как говорят в народе, вышиб Ъразу дух у немца. Вот. И пошел на вечную каторгу.
Так какой же он разбойники — изумленно спросила Анюта.
Это после. Да… Пошел он в ссылку парнем молодым, этак лет двадцати. А у парня молодого и зазнобушка была, как водится. Паклина по этапу направили в Нерчинскую каторгу, а зазнобушка сбежала — и следом за ним. Крепостной беглой девушке искать, догонять партию кандальников очень трудно было, и след милого она потеряла. Забрела на Кару, с Кары — в Горный Зерентуй, из Зерентуя — в Акатуйскую каторгу. А в скитаниях годы и годы шли. Приняла она на себя кличку Марьи Непомнящей. А через много лет дошел слух и до Паклина, что ходит, ищет его возлюбленная. А где она, в каком краю тайги сибирской, никто объяснить не мог. И тут свершил Пак-лин свой первый побег из Нерчинского централа. Да неудачно. Сразу попался, и заковали его в двойные кандалы и с ядром чугунным еще. А Марью Непомнящую тем временем, как бродяжку, засадили в тюрьму. Начальство же, удобства ради, внесло ее в списки вечных каторжников и приписало к Акатуйской каторге.
Что же, так они и не встретились?
Слушайте дальше. Паклин, как ни закуют его, разбивает кандалы и бежит снова. Раз, другой, третий, четвертый… А на каждый побег год да два уходит, не так это просто делается. Словом, прошло еще лет двадцать — двадцать пять, и Паклин из молодого да ладного молодца превратился в бородатого мужичину, с клеймом на лбу, исполосованного рубцами и шрамами. И Марья Непомнящая тоже юность и красоту потеряла. Но честь свою женскую, несмотря ни на что, сохранила и осталась по-прежнему другу своему верна. А Паклин бежал меж тем уже в седьмой раз. В предыдущие побеги обошел он все соседние рудники, все поселения — в этот раз пришел на Ака-туи. Как там они встретились, как узнали друг друга — это история особая, но бежали с Акатуйской каторги Уже вместе.
Слава тебе, господи! — облегченно воскликнула Анюта. — Как я рада! А я думала, что так они и не встретятся.
Да, встретились. Только радость-то оказалась н долгая. Беглым каторжникам не все пути открыты, дл них одна своя дорога — тайга непроглядная. Заболел на пути Марья Непомнящая. Тяжело заболела. А круго тайга, тайга, ни души человеческой. Осень глубокая снег, слякоть, сырость везде. И даже поесть больной кроме орехов кедровых и брусники, нечего. И не может вовсе идти она. Да и куда идти? Только бы подальше о проклятой каторги! Марье все хуже и хуже становится. Вероятно, воспаление легких схватила в сыром и холодном лесу. И несет ее день, другой и третий, как ребенка, на руках Паклин. Сам отощал, качается от усталости, но силой воли держится. Знает, что подходит к Шиверску Марья же совсем задыхается. И решил он тогда выйт на тракт, подъехать с попутной подводой и найти для Марьи в городе доктора. Стоит с женщиной на руках, видит — мчится тарантас, парой запряженный. Опустил он Марью на дорогу, сам навстречу пошел. Остановил тарантас, схватился за вожжи, — кони пляшут что беше ные, — просит седока довезти до города больную жену «А ты кто такой?» — спрашивает седок. «Я, — говорит Паклин, — беглый каторжник. Вот бежим с женой, да заболела она. Увезите, прошу». — «А ты знаешь, с кем ты разговариваешь? Я купец… (фамилию Паклин не расслышал) и беглым каторжникам не потатчик. Видел это?» Выхватывает из кармана револьвер — и прямо в грудь Паклину. Тот замахнулся рукой, но купец в это время выстрелил.
Ой! — вскрикнула Анюта.
Паклин вожжи выпустил, кони рванулись, понеслись… Ну, а когда очнулся Паклин, — пуля ему навылет" плечо пробила, — купца и след простыл. Подошел к Марье — та лежит мертвая, колесами голова размозжена…
Боже мой! — закрыла лицо ладонями Анюта.
И стал Паклин только после этого разбойником. Обосновался здесь вот, под Мольтой, в пещере. Возле нее жену свою похоронил и стал за купцами охотиться, все искал того.
Ну, и нашел?
По народной молве, не нашел. А что тут вообще что правда и что неправда, трудно сказать. Был он впоследствии не один, собралось вокруг него еще человек шесть.
Долго пытались его изловить, но все безуспешно — Паклин уходил от самой плотной облавы. А потом снова появлялся на прежнем месте, в своей пещере.
Но его ведь поймали все-таки?
Предатель навел на засаду. Десять против одного. А Паклину было уже. под семьдесят. Ну, вслед за ним переловили и остальных.
Алексей Антонович, я дальше не пойду. Что смотреть эту пещеру?
Ну вот, — улыбнулся он, — сами напросились, а теперь впопятную. Трусиха вы этакая! Нет, пойдемте, осталось совсем недалеко. Да вот уже и видно вещеру…
