ГЛАВА ШЕСТАЯ
1
Река капризная. Чего ей вздумалось кусать яр у самой избушки Юганы? Еще одна весна, и рухнет маленькая избушка под берег.
В доме Юганы – гости. Большой праздник устроила старая эвенкийка. Четыре года жила она безвыездно на Соболином острове, ладно жила там. Однако маленько без людей скучала. Приветливо встретили Югану односельчане. Всех угостить надо, всем гостеприимство оказать.
Весело и тесно у Юганы. Каждый пьет, что пожелает, сколько душа примет. Ест-закусывает, что глаза облюбуют, чего сердце просит. Большой пир получился. Уж Соне-то известно. Пришла Югана в магазин с Пашей Алтурмесовым. Сняла с пояса тугой замшевый мешок и вывалила на прилавок кучу соток. Вот тебе старуха!
– Ты, Алтурмес, бери винки, которую большие начальники пьют, – приказала она гордо. – Я пойду народ звать…
Соне того и надо. Сплавила она Паше Алтурмесову залежалый товар – коньяк да шампанское. Погрузил Паша ящики с дорогими напитками на телегу и увез. Своими глазами увидела Соня, какая дикая и несчитанная деньга у тунгуски с ее напарниками.
Ясное дело, душа Юганы гостеприимная. Односельчане славно повеселились. Не беда, что после день или два капустный рассол был в почете. И опять жизнь-река легла в свое русло.
Погостила Югана в родном Улангае и собиралась уже ехать в обласке на Мучпар к Андрею, когда к берегу причалил рыбозаводской катер с паузком. Сошла с паузка цыганка с лицом тоскливо-землистым. Вела ее под руку девочка лет шестнадцати, так же бедно одетая, как и больная женщина.
Югана давно дружит с парусными цыганами, что в Медвежьем Мысе живут, а эту женщину вроде не знает.
– Пойти, говорить надо. Домой пригласить. Пусть цыганкины карты скажут, как Югана дальше жить станет, – бормочет старуха. Пошла навстречу приезжим – не смогла сдержать удивления – Лара?!
Упала цыганка на колени, обняла ноги Юганы, заплакала. Вздрагивает спина ее, покрытая старенькой выцветшей шалью. Села и Югана рядом с Ларой на песок, прогретый струистым солнцем. Пусть плачет Лара.
Вспомнились Югане далекие годы, утонувшие в сумерках времени. В ее сердце был тогда большой огонь, и у того огня грелся мужчина, первый, сильный и юный. Тогда на Вас-Югане русских мало было… Вот в такое же весеннее время, время Большой Рыбы, вслед за купеческими груженными товаром ладьями шли парусные цыгане. Прозвали их так на Оби за то, что не к лошадям у них лежала душа, а к кочевым лодкам. Скупали цыгане перо и пух. Не отказывались и от пушнины. Как шел обмен товарами, Югана забыла. Но помнит походную кузню и молодого чернобородого цыгана, который ковал ей нож и чинил шомпольную винтовку. Хорошие были люди парусные цыгане. Из старых топоров ковали новые, мастерили острые красивые пальмы-рогатины, лудили, чинили котлы. Как с такими не дружить эвенкам?
А еще вспомнились Югане песни непонятные. И пляшущих цыганок она, как сейчас, видит. У костров чернобородые мужчины и нарядные красивые женщины пели грустные песни, и глаза цыганок были печальными, как песни. Песни эти роднили два кочевых народа. От песен оттаивали сердца. Эвенки дарили певцам беличьи шкурки, тугие мешочки с утиным пухом…
Плакала рядом Лара, а Югана все еще жила в том далеком времени, среди парусных цыган, слушала их голоса, разглядывала необыкновенной красоты бусы, кольца и серьги. Вспоминала, как откочевал табор, увел с собой песни и сиротливо стало на таежном берегу. А к эвенкам утром на стоянку пришла худенькая девочка со слезами и просьбой не отдавать ее в табор. Югана приютила бездомную, ни о чем не спросила. Но в одну из тихих летних ночей молодая цыганочка Лара открыла душу: «Отчим был пьяный… Позвал меня в лес за сушняком для костра… Я не могла вырваться и убежать, и он…» Все это вспомнила Югана, пока курила трубку. Перестали вздрагивать плечи больной цыганки, выплакалась.
– Идем, Лара, ко мне в избу. Отдохнешь с дороги…
Лара припала щекой к жилистой руке Юганы и зашептала просительно:
– Ты была мне матерью… Умирать я к тебе пришла… Я прожила хорошую жизнь, Югана… Прошу тебя, не отдавай мою Тамилу в детдом…
– Тамила будет дочерью Юганы, – твердо ответила эвенкийка.
3
Где он проткнул левый бродень насквозь, Костя вспомнить не мог. Возможно, напоролся на острый сук, когда брел через топкое болото…
В бродне булькала вода. Костя остановился, сел на замшелую колодину, разулся, выжал портянки. Ржавая болотная вода мутной струйкой стекала на мшистый зеленый ковер под ногами. Положив в бродни новые стельки из волокнистой осоки, Костя снова обулся, загнул длинные голенища и двинулся в сторону озера по знакомой завёшенной тропе.
На тайгу опускались тихие сумерки. Озеро дышало теплой вечерней дымкой.
Костя оглядел палатку, растерянно окинул взглядом берега озера.
«Где же Танюша?..»
Он вскинул ружье, дал три выстрела. Прислушался. Тихо, Только негулкое эхо вернулось к нему.
Он сложил ладони рупором и крикнул;
– Та-ня!!!
«А-ня-ня…» – отозвалось в беломшаной тайге далеким отголоском.
«Неужели заплуталась?..»
Возле болота попался ему на глаза свежий медвежий след. Он только сейчас подумал о том, что Таня могла наткнуться на зверя неожиданно, и тогда… Вот теперь-то он пожалел, что не взял с собой лайку, хоть и советовал ему Илья прихватить Барса, молодого могучего кобеля-медвежатника.
Костя еще раз трижды выстрелил. Прислушался к притаившейся тайге. Ни звука в ответ…
И Костя заторопился, засобирался лихорадочно. Быстро вытащил из палатки запасной патронташ, перебросил его через плечо, застегнул пряжку, сунул топор за пояс, вытащил из ножен охотничий нож, зачем-то попробовал на палец лезвие.
Пора. Он пошел в тайгу по старому следу, стремясь найти отвилок от тропы и опасаясь, что сумерки помешают ему это сделать, а ночью навряд ли он разыщет девушку. «Если она ушла очень далеко – выстрелов не слышит. А если…»
Он гнал от себя скверные мысли, потому что знал: Таня хорошо стреляет, знал, что она с детства привычна к тайге. Однако освободиться от тревоги полностью не мог, и это заставляло его спешить.
«А если зверь напал неожиданно…»
Черноватым дымом ложились потемки на тайгу. Тянул неторопливый ветерок в сторону озера.
Костя дал подряд шесть выстрелов. Прислушался.
«Пожалуй, это бесполезно. Один патронташ опустел, а ответных выстрелов нет».
Он прослушивал ночную, тишину до звона в ушах, но теплый южный ветер не помогал ему.
Вдруг раздался дальний рыдающий крик… Костя замер. Сердце тревожно застучало… Нет, это филин…
Он опять закинул ружье на плечо и почти ощупью зашагал по ночной тайге. Мох под ногами казался сероватым снегом.
Неожиданно нанес к нему ветер еле уловимый запах дыма… Костя определил направление и, продираясь по мелколесью, двинулся в ту сторону, откуда тянул ночной южак. Таежник втягивал в себя воздух, как разгоряченный олень, улавливал запах мшелой земли, смолистый навой кедрача и горьковатость осиновой коры. Слабый запах дыма теперь был лучшим ориентиром для него. На сердце у парня полегчало. «Жива! Сидит, наверное, у огня…»
Оставалось только сосредоточить внимание до предела и не утерять этот еле уловимый запах, который был единственной тоненькой ниточкой, могущей привести его к девушке. Он не сомневался, что с Таней случилась беда. Но что?..
«Вон тебя, оказывается, куда занесло-то…»
Они сидели у костра. Жарко лизал огонь сухие ветки, подбрасываемые Костиной рукой. Охотник с ухмылкой посматривал на Таню. Приключение для нее кончилось благополучно. А девушка, смущенно опустив глаза, растирала опухшую коленку. Сейчас Тане легче, нога не так болит.
– Тебе вот смешно… – тихо сказала Таня, – а я уже помирать собралась. Выстрелы слышу, кричу, а крик остается в яме, как в запечатанной бочке… А когда выстрелы совсем близко слышны стали, огонек мой потухать начал…
– Таня, а я ведь запаха дыма не чуял… Сердце вместо компаса вело.
– Смейся… Смейся… – девушка не знала, принимать ли Костины слова всерьез или в шутку.
Костя набил трубку табаком, но прикуривать не торопился. Он задумчиво смотрел на огонь. Таня не спускала с него глаз. В эти минуты Костя казался необыкновенно близким. Ей хотелось положить голову ему на колени и смотреть в ночное звездное небо, смотреть в его глаза, гладить чубатую голову и говорить, говорить самые заветные и нежные слова… Хотелось ей сказать Косте, что он очень сильный, широкоплечий, что такому не страшны никакие переходы, никакие таежные опасности…
Спокойно горит нодья. Дремлет Таня на моховой перине и видит во сне Костю. Парень сидит рядом, на лоб свесился чуб… Он улыбается как-то загадочно.
Но только во сне приходил Костя к Тане, приходил и целовал ее. Непонятное, неприступное сердце у парня.
4
Последние дни у Сони в магазине бывало людно: кому нужно что купить и кому ничего не надо, все равно идут в магазин. Да и как не идти, откуда новости узнаешь? А улангаевцев интересует сейчас очень – обманул председатель или нет.
– Эх, вы, бабеночки-бабенушки! Ну чего ко мне пристаете? Что я вам, бюро последних известий… Где взять председателю такие деньги!..
Бабка Андрониха днями не выходила из магазина. Как же не тревожиться ей. Три дня работала – разносолы готовила на артельной кухне, поварихой была. С великого волнения приложилась сегодня старуха к рюмке. Сидит на магазинном подоконнике, поглядывает на улицу и костерит председателя на чем свет стоит.
– А ведь партейный… А чтоб на него мужиковская слабость напала, а в это время баба с жиру заиграла… Ведь как народ-то старался строить ладно и крепко. Такую звероферму отгрохали. Глядючи, плясать даже захотелось. И забор побелили. А клетки-то, клетки стоят под крышей, что игрушечки.
– Суленый кус не в зубах.
– Кончайте судить-рядить, бабоньки. Магазин буду закрывать. Пойду К Югане. Скоро понесут ее дочь-цыганочку на кладбище. Умерла, сердечная, маялась последние дни…
Женщины скорбно-сочувственно закивали головами.
5
Плескались утки на тишистых круговинах у берегов Ледового озера. Цокотали белки, точили коготки, прыгали, резвились на развесистых ветвях кедров. Стонали-плакали бурундуки: медведь разрывал норы, пожирал маленькие кладовые безобидных зверьков. Важно клохтали тетерки, пурхаясь на песчаном берегу. Стелилась паутина на сухостойные кустарники – пауки наколдовывали солнечные дни. И утреннее солнце поднималось, словно омытое в теплом озере, слепило и ласкало весь таежный мир.
Печально и пусто в это утро на Соболином острове. Люди покидали гостеприимный клочок земли. Бочки с бензином закопаны в землю – на тот случай, если кто вернется в эти края. Неповоротливый неводник загружен соболиными клетками, мешками с сушеным мясом, ураком и другим припасенным в дорогу кормом для зверьков. Грустно покидать остров, который обживали целых четыре года. Прикипели сердца Ильи и Кости к чудесному таежному уголку. Только Таня не печалится. Хочется ей поскорее вернуться в родной Улангай.
Наконец все собрали, все приготовили. Решили так. Илья на мотолодке потянет грузный неводник на Юган. Таня, конечно, будет помогать ему в нелегком путешествии. Костя же улетит на самолете вперед, чтобы подготовить к приему соболей звероферму.
Воздушный тихоход славно послужил таежникам, но напоследок закапризничал, будто почуял свою старость и смерть.
– Ладно, Илья, второе магнето я отключил. Пробита катушка, и запасных у нас нет. Полечу на одном. Пойду вдоль Югана. В случае чего сяду на речку и дождусь вас.
– Костя, не дай бог гробанешься…
– Брось, не волнуйся… Где наша не пропадала!..
Взлетел самолет. Костя кружил над островом, пока маленький плавучий караван не вошел в исток полноводного Алтымигая.
