ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ
1
Вторая половина июля была невыносимо знойной. Жаркое солнце плавило на стволах кедров смолу, и она стекала по коре медленными длинными слезами. Комлистые сосны малейшую царапину сразу заливали живицей. Злой гнус и жара гнали лосей да оленей на берега рек, на ветробойные мысатые пески. А домашний скот в такую пору спасался от гнуса на отмелях в озерной воде или у больших дымокуров, разводимых пастухами.
Таежные мхи коростой липли к земле.
Старая хвоя лежала под соснами и кедрами порохом…
Косте не спалось. Он несколько раз поднимался с постели, подходил к окну, курил… Смотрел на беспокойное ночное озеро.
В лунной дорожке серебрились волны, переливались вороненой сталью, Южный ветер пенил озерную чашу. Бились волны, плескались, всхлипывали…
2
Пилот Юра Уткин метался на кровати, стонал. Костя сидел рядом, печально смотрел на парня.
– Знобит очень… Накинь на меня доху, укутай, – просил Юра Куйлюка. – Не вовремя болезнь ко мне прилипла…
– Это болесь Гнилого болота, – сказал Куйлюк Юрию, протягивая кружку клюквенного сока. – Выпей маленько.
– Малярия тебя зацепила, – тихо проговорил Костя. – Теперь тебе главное – отлежаться… Все пройдет, парень…
– Куйлюк будет, лечить, – добавил добродушный ханты. – Надо кору молодой осины скоблить, медвежий корень толочь надо, пихтовое масло добавить еще… Все в винке парить. Потом можно пить и долго спать надо…
– Давай, Куйлюк, любую отраву глотать буду, – натянуто улыбнувшись, попросил Юра. – Только бы на ноги встать… Эх, не вовремя это…
В полночь температура у парня сильно повысилась. Наступил кризис. Костя с Куйлюком по очереди дежурили возле больного. Куйлюк напоил Юру своедельным лекарством от малярии, и тот через некоторое время успокоился и наконец заснул. Костя, набив трубку табаком, подошел к окну, прикурил от зажигалки. Он думал о тех, кто строит на берегу Круглого озера избушку и ледник. Озеро богато норкой. Нужно успеть до осени подготовиться к промыслу…
Невольно вспомнилось, как несколько дней назад летели они с Юрием над кедровой гривой и заметили внизу дымок. Встревожило это Костю. Он приказал развернуть машину и идти на посадку. Приземлил Юра вертолет на небольшой пролысине сухого болота.
«Что тут за люди…» – подумал тогда Костя с беспокойством, которое не оставляло его в последнее время.
– Мы из лесоустроительной экспедиции, – ответил пожилой мужчина, когда Костя подошел к костру и стал расспрашивать сидящих у огня. – Через год под бритвочку пойдет этот кедрач…
Вспылил Костя.
– Вот что, мужики, топайте-ка вы домой… А то я вам такую бритвочку покажу!..
Но бородатый лесоустроитель сказал примирительно:
– Зачем ругаться?
– Мы люди подневольные, – миролюбиво добавил другой, помешивая ложкой в котелке. – Нам приказывают…
Эта лесоустроительная экспедиция теперь тоже волновала Костю. Нет-нет, а мысли невольно возвращались к разговору в тайге.
– Такой богатейший кедровник – и, хоп тебе, под нож! – бормотал возмущенный Костя.
Его тревожные ночные мысли оборвал беспокойный собачий лай. Костя быстро оделся, схватил ружье и выскочил на улицу. Глазам предстало неправдоподобное зрелище. Лоси шли табунами, бросались в озеро, плыли, вытягивая головы, словно тянулись глазами к неблизкому противоположному берегу. Треск валежника, плеск воды, звериный рев, шум ветра. Все слилось воедино. В панике бежали медведи рядом с оленями. Бежали черными тенями и падали с крутого берега, словно громадные кули. А луна, как прожектор, освещала всех животных, плывущих от страшного и неумолимого бедствия. Все живое бежало, летело, ползло к воде, торопясь на север.
Да, это был лесной пожар. Страшный верховой пожар урмана. Самая жуткая стихия тайги.
Огненные всполохи, вспыхивающие вдали, прямо на глазах разрастались в зарево.
Тревога!
Ожила стоянка соболеводов…
– Куйлюк, где механик? – кричит Костя.
– Тут Васька-механик, – подбежав к Косте, отвечает ханты, указав рукой в сторону вертолета, затянутого на отлогий песчаный берег.
– Вася, готовь машину, – побежав к вертолету, выпалил Костя. – Бак! Бак под пробку заправь! А ты, Куйлюк, бегом, торопись. Перетаскивай соболиных щенят на остров. В тайге люди. Буровики. Землеустроители. Надо спасать их…
Молнией летал по мосткам Куйлюк. Падали клетки в воду. Кошачье мяуканье, рык и стон зверей, которые тут же, рядом с людьми, кидались в воду, – все это увеличивало панику. Живность шла, плыла, летела. Ее гнал и подхлестывал запах дыма, угроза огненного вала. А южак катил колесо из пламени все быстрее и быстрее…
– Вертолет готов! – крикнул механик.
– Вася, настраивай рацию, – приказал Костя, затягивая на ходу ремень с патронташем и охотничьим ножом, – радируй в Медвежий, сообщи координаты пожара! Пусть передадут в область, в центре пожара находятся шесть человек из лесоустроительной экспедиции… Ветер идет в сторону буровой…
– Молчат!..
Костя выругался в сердцах и крикнул:
– Вызывай Улангай! Передавай им то же самое. Пусть они попробуют связаться с областью…
Томительно тянулись минуты.
– Передал! – хриплым голосом сообщил Василий. По его лицу стекали крупные капли пота.
– Вылезай из кабины!.. – крикнул Костя механику, но тот и не подумал сделать это.
– Костя, куда ты ночью… в огонь… Не пущу! Я отвечаю за машину, пилота нет…
Костя вскинул двустволку, закричал:
– Ты что, на базаре тут? Выкидывайся, а не то!.. Каждая секунда дорога… Люди ведь там, в самом огне…
– Не имею права выпускать! – вылезая из кабины, продолжал убеждать механик Костю, но тот уже не слушал его.
Взмыла послушная стрекоза в ночное небо. Повел Костя маленький вертолет над огненной тайгой.
«Неужели погибли?..» – билась единственная мысль в мозгу.
Костя искал людей, тех самых, которые готовили данные о кедровом массиве, которые хотели пустить лес под бритвочку, а нож огня опередил их… Так думал Костя, когда вел вертолет к стоянке, где совсем недавно разговаривал с лесоустроителями.
3
Еще с вечера зашумел тревожно кедрач под напором сильного южного ветра. Сухие отмершие сучья обдирал ветер и кидал на землю. Пробовал южак крепость сухостоя. Раскачивались и скрипели на ветру закостеневшими ветвями мертвые деревья.
Большую палатку, что стояла на окраине сухого болотца, лизал, полоскал ветер. Но слабо. Терял южак свою силу у земли, разбивался о стену вековых деревьев.
Усталые люди крепко спали в палатке. Шесть мужчин лежали в летних спальных мешках. Каждый видел сны, а может быть, была эта ночь у них без сновидений. Позади остался трудный день: рубили визиру, с рассвета не выпускали из рук топоров. И наверняка кое-кому сейчас и во сне виделась рубка леса – брызгающее соком из-под топора упругое тело кедра, падающие живым мясом розоватые щепки.
Не слышали лесоустроители, как их собаки вдруг погнали оленей с надрывным лаем, но сразу смолкли. За оленями мчались лоси. Летели птицы, слеповато суетясь в ночном небе. Лайкам передалась от зверей необъяснимая тревога. Они, забыв привязанность к человеку, уходили вслед за перепуганным зверьем.
Огонь охватил жаркими лапами сухое болотце. Шквальный вихрь замкнул пылающее кольцо. Вспыхивали огненные молнии от падающих подгоревших сухостойных лесин.
Жар, яркие вспышки и треск вывели людей из сна. Один за другим они вылезали из палатки.
– Мироныч, горим! – крикнул молодой парень, в испуге просовывая ногу вместо штанов в рукав гимнастерки.
– Всем отходить на болото! – приказал Мироныч, старший группы.
– Тимка, хватай мешок! – заорал бородатый парень. – Топчи! Слева огонь, палатка горит!..
Но тушить палатку было уже поздно.
– Склад горит! – крикнул Мироныч. – Уходите! Там порох и патроны. Взорвется сейчас все к черту!..
Горел маленький склад под берестяной крышей, где лежали топоры, лопаты, приборы и – в ящике – банки с порохом и дробью. Рухнула берестяная крыша. Люди бросились врассыпную.
– На бо-лото! – хрипло закричал Мироныч, но его голос потонул в раскате взрыва. Люди, подхлестнутые грохотом, быстрее заторопились на болотную чистовину. Они еще не знали, что и на болоте не найдут спасения. Не знали, что через несколько часов сухой торф загорится и болотце превратится в раскаленную сковороду. Будет кипеть и вырываться пар из пропитанной влагой земли.
– Мироныч, что теперь делать?.. Не выберемся мы отсюда… – растерянно заговорил молодой парень с обожженными волосами и сбритыми огнем бровями над воспаленными глазами. Он с надеждой смотрел на мужественного старика и ждал от него любой совет или приказ.
– А ты панику не разводи. Не оставят нас в беде…
– Эх, лопату бы сейчас… – сказал кто-то из группы.
Но лопат не было. И тогда Мироныч приказал рыть землю руками, хотя сделать это было почти невозможно: переплетенный накрепко кореньями багульника и других кустарников, торф плохо поддавался усилиям людей, но они в отчаянии не видели бесполезности своей работы и продолжали лихорадочно, срывая ногти, рыть яму.
4
Югана ничего не могла понять. Несколько дней Андрей молча уходил на берег, подолгу засиживался там.
– Шаман, мужчины из племени Кедра разговаривают с богами стоя, как с равными. Ты забыл это?.. – мягко сказала старая эвенкийка.
Но Андрей не слышал ее слов. Он плакал. Тяжелые всхлипы гордого Шамана перепугали Югану. Старуха насильно влила ему в рот разведенный спирт, усадила на топчан.
– Да, Югана… У меня нервы совсем сдают, – сказал Андрей, когда пришел немного в себя. – Я тяжело болен… Мне кажется, что я схожу с ума… Югана, у меня… Обещай, если будет сильный припадок… Пристрели меня и похорони. Я очень прошу тебя об этом…
– Югана не поднимет ружье на Шамана. Шаман – вождь племени Кедра. Если вождь знает, что ему нужно уходить из земной жизни, то советуется с чистым огнем.
– Спасибо, Югана. Прости меня за слабость… Я буду говорить с чистым огнем, – сказал Андрей, желая угодить старей эвенкийке.
Был древний обычай у людей из племени Кедра, сохранившийся в гордой легенде. Вождь племени считал самым могучим только огонь Тугэта. Когда вождь чувствовал, что приходит час прощания с жизнью, то приказывал самой юной и самой красивой девушке племени добыть чистый огонь трением, с помощью лучка. От этого огня поджигались сухие кряжи, наваленные в яму. Вождь прощался с родными, близкими и всеми людьми племени. На краю ямы он ударял себя в сердце охотничьим ножом, падал в огонь. Если жена вождя хотела быть рядом с мужем, ей не запрещалось. О такой женщине складывались легенды и песни, прославляющие мужество и верность в любви.
Югана знала этот закон племени. Решивший умереть говорит об этом, когда не видит другого выхода. Знал этот обычай и Шаман. Старая эвенкийка приняла последние слова Андрея как приказ готовиться к прощанию с последним вождем племени Кедра, и сердце ее наполнилось гордостью за своего сына.
Шаман сильнее смерти. Он презирает ее. Смерть поедает только больных, слабых и стариков. Шаман уйдет в небесный урман на крыльях бога Огня, Тугэта.
5
Маленький вертолет шел в дыму над бушующей огнем тайгой.
«Кажется, здесь!.. – подумал Костя. – Они…»
Небольшое сухое болотце, как черное блюдо средь огненных свечей. Ветер стелет дым к земле. Луна и огонь горящих деревьев превратили ночь в день. Костя увидел неясные фигурки людей внизу.
– Назад!!! – кричит он и повел вертолет на посадку растерянным от радости землеустроителям. – Беру только обожженных и раненых…
Но люди плохо слушаются команды.
– Колька, мы останемся с тобой, – крикнул Мироныч парню, который норовил первым попасть в кабину вертолета.
– Вернусь через несколько минут… Только четыре!.. – кричал Костя Миронычу, отошедшему подальше от вертолета.
Тот понимающе кивнул головой.
Медленно поднялся вертолет над стелющимся дымом, опахнул оставшихся раскаленным воздухом. И спасительница-стрекоза пошла над морем огня, увозя из гибельного огненного кольца уже отчаявшихся было людей.
6
Куйлюк молча помог спасенным вылезти из вертолета, а Костя махнул рукой: мол, убирайтесь от машины поскорее.
Вертолет снова оторвался от озера. И снова Костя сделал попытку вызвать по рации базу.
– «Улан»!.. «Улан»… Я – «Соболь»…
Молчит «Улан», база нефтеразведчиков.
– «Соболь»!.. «Соболь»!.. Я – «Улан»!.. – услышал наконец Костя из наушников торопливый голос, перебиваемый треском и шумом радиопомех. – Как понял?.. Прием!
– Я – «Соболь»… Вас понял. Высылайте скорее пятого. Через два часа буровая на Соболиной площади будет в зоне огня… Прием.
– «Соболь», слушает «Пятый»… Прием.
– «Пятый»! Вылетайте немедленно! К утру огонь уйдет на сотню километров севернее. Дым закроет все… Сообщите на буровую: пал идет по материковой тайге в сторону вышки…
Это было главное для Кости теперь: предупредить буровиков об опасности. Он хорошо знал нрав таежных пожаров, а сверху отчетливо видел направление огня. Ему хотелось направить машину к друзьям Ильи Кучумова, которые наверняка еще не подозревают об опасности. Но тут перед ним возникло лицо парня, который первым хотел влезть в вертолет…
«Если я не вернусь, то им не выбраться с болота…» – мелькнуло в голове.
Ровно стрекотал мотор.
Полоса огня внизу становилась яснее, а ночная мгла казалась уже не такой беспросветной. Костя поправил наушники и снова стал вызывать Улангай.
7
Давно уже в большую воду выбили волны возле дома почти метровый приплеск. В этом обрыве выкопал бакенщик ямину – печь для каления на стальной сетке кедрового ореха. Здесь вот и решила Югана развести огонь. Завтра утром запылает прощальный костер. А сегодня старая эвенкийка сходит в близкую тайгу, облюбует молодой кедр, под корни которого высыпет пепел и золу – прах Андрея, чтобы воплотился Шаман в другую жизнь, влился снова в вечный круговорот природы…
8
Утром Андрей проснулся рано.
Его интересовал этот редкий обычай, и потому, не желая причинять старой Югане досады и уважая ее, Андрей решил до последнего мига следовать ритуалу. И все же Шаманов не мог не смотреть на приготовления Юганы, как на старинную игру, в которой сейчас лишь двое – актеры и зрители одновременно.
Он умылся и пошел туда, где Югана разживляла чистый огонь. Жарко горел огонь. Дрова – сухие крупные березовые кряжи, веснодельные. Близ ямы – поленница колотых сосновых сутунков. Достаточно, чтобы раскалить яму и превратить в пепел все, что предложат огню.
– Пойдем, Шаман, в дом. Говорить надо.
Пришли. Сели за стол. Позавтракали молча. Потом Югана спросила:
– Какие вещи Шаману готовить в другую жизнь?
Это означало: кому и что дарит Андрей на память из своих вещей, а что должно пойти с ним в огонь…
Андрей обстоятельно, как того требовал обычай, обсказал все Югане. После этого ему нужно посидеть на берегу, проститься с древней рекой. Проститься с рекой своей жизни, подумать, подвести всему итог.
Солнце коснулось вершин. Скоро уйдет оно на ночлег в далекую тундру.
Пора…
– Сядь, Шаман.
Андрей сел рядом с Юганой на толстый сосновый кругляк.
– Югана…
– Шаман возьмет с собой Черного или Сильгу?
– Пусть живут лайки, не трогай их.
– Как Шаман придет в небесный урман без собаки? Плохо там люди подумают. Югана скупая, скажут.
Эвенкийка вскинула к плечу ружье. Тугой отрывистый выстрел прокатился над вечерней тайгой. Взвизгнул Черный и упал, срезанный медвежьей пулей. Югана сбросила Черного в раскаленную яму.
Солнце кровянило тайгу закатом. Андрей подошел к краю огненной ямы. Жаром пахнуло ему в лицо.
Перед трудной дорогой нужно выкурить трубку большой земной жизни. Так требует обычай.
Андрей вернулся к Югане, снова сел рядом с ней на кругляк. Старуха набила трубку махоркой – новую трубку, вырезанную Андреем из куска витой березы. Раскурила ее и передала Андрею.
– Шаман ничего не забыл взять с собой? Хорошо подумай. Из небесного урмана ты никогда не вернешься на Юган…
Андрей выбил пепел из трубки:
– Кажется, все…
Земной горизонт перерезал солнце. Лежит на горизонте перевернутая огненная чаша, но скоро и она исчезнет…
Едва птицы проводят песнями дневное светило на отдых, Андрей должен исполнить задуманное. Но у него еще есть время для того, чтобы раскинуться на земле, чтобы отдохнуть перед последней дорогой…
Он смотрит в небо, где плывет одинокая растрепанная туча.
Знает, что смерть принесет ему вечный покой, но не покоя жаждет его душа…
Как далеко зашла эта игра. Сейчас Андрей весь ритуал воспринимает слишком серьезно. Он, современный человек, хорошо понимающий мир, уважающий древние традиции своей матери, Югана, все же отчетливо сознает, насколько наивны они.
Вождь племени… последний вождь… Но не правомернее ли назвать вождями племени Кедра, вождями тайги Илью Кучумова или страстно влюбленного в науку Костю Волнорезова.
Совсем неодинок он, Андрей Шаманов, среди тех, кого можно взять в племя Кедра, в племя Добра, с кем смело можно выйти на большую трону сегодняшней жизни…
Но как это все объяснить Югане?.. Как заставить ее понять, что урманы отныне не принадлежат только прошлому… У юганской тайги такое будущее, что даже пылкое воображение художника не сможет его изобразить на полотне…
Так думал Андрей на закате того дня, когда должен был прийти за советом к чистому огню Тугэта…
И снова больно кольнуло в сердце. Душа его раздвоилась в эти минуты. Андрей с непреклонной волей, молодой, сильный. И Андрей осунувшийся, ослабевший, постаревший, безразличный ко всему вокруг…
На миг показалось, что в нем снова возродился тот, хорошо ему знакомый человек, которого всегда манили трудные дороги, трудные кочевые тропы.
Тот человек воспевал красоту жизни, красоту добра и мир первобытной сказочной природы Томского Севера.
На миг показалось Андрею, что он прикоснулся к чистому огню: не может быть, чтобы этот чистый огонь сохранился только в старинных легендах, в сказаниях далеких времен и в словах Юганы. Нет, чистый огонь должен быть рядом, должен быть всегда рядом с человеком… Только отыщи его…
Память услужливо подсказала Андрею, как бушевала пурга в тундре… Ему пришлось испытать это…
Тогда погибли летчик с радистом. Смерть была и рядом с Андреем, но обошла бортмеханика стороной…
Он выбивался из сил. Полз. Падал. Увязал в снегу. Задыхался от бьющего в лицо ветра…
Как он заметил дымок ненецкого чума, и сам не может до сих пор понять…
Виделась ему ночная стоянка, яркозвездное северное небо, слышался голодный вой волков. И тот заметенный снегом чум, где он лежал на оленьей шкуре у притухшего огня. Возле сидела древняя старуха, чем-то похожая на Югану. Старуха готовила ему настой из трав и уговаривала мечущегося в бреду Андрея собрать волю к жизни…
И вот снова Андрей спорил с собой. Молодой Андрей возражал уставшему.
– Моя песенка спета. Я начинаю слепнуть, – говорил отчаявшийся голос души.
– Ложь! У Шамана могучий мозг! Он найдет лучший выход, чем тот, который предлагает ему старый обычай. Это просто минутная слабость. Не унывай, отдохни, поверь в свои силы. Перебори недуг, – отвечал постаревшему Андрею далекий молодой голос.
– Шаман трус. Он просто боится умереть… – пробормотал Андрей, прикрывая усталые веки.
И тут же услышал:
– Ерунда. Только трус пытается увильнуть от трудной жизни. Встань, Шаман, вынь нож из ножен и брось в огонь. И это будет означать, что ты победил смерть…
Гасли неяркие лучи закатного солнца.
Андрей пристально посмотрел на непроницаемое лицо Юганы, вытащил из берестяных ножен стальное острое лезвие и подошел к огнедышащей яме…
– Шаман, небо посылает слезы потушить чистый огонь. Небо против. Оно просит вождя племени Кедра остаться на земле, – сказала Югана тихим голосом, снимая с головы алый прощальный платок, расшитый черным бисером. Этим платком должна была она закрыть глаза, чтобы не видеть крылатого Тугэта, который понесет душу вождя в небесный урман. – Слезы неба сильнее Тугэта, – бормотала старуха, указывая рукой на распластанную тучу. – Но грех обманывать небо…
Андрей окинул взглядом небесный простор. Из растрепанной тучи полосой шел дождь. Крупный редкий дождь. Вождь племени Кедра глубоко вздохнул, улыбнулся и обнял старуху за плечи.
– Ты верно сказала, Югана. Мы с тобой сильнее смерти, потому что мы люди. Мы сильнее всех, потому что и богам без людей было бы скучно на земле…
Но старуха словно не слышала его.
– Дай, Шаман, мне свой нож, – попросила она. – Слезы неба сильнее Тугэта, но обманывать смерть грех…
Она сняла висевший на жердине комбинезон Андрея, набила его сеном и поднесла к пылающему костру.
– Подойди сюда, – сурово сказала Югана, – и дай мне свою руку…
Он покорно выполнил просьбу старой эвенкийки, протянул раскрытую ладонь. Скользнуло лезвие ножа по руке Андрея. Югана вымазала в крови нож и вонзила его в грудь чучела.
– Прощай, Шаман. Иди на крыльях Тугэта в небо! – сбросив чучело в огонь, произнесла Югана.
Отныне Шаман умер. Прожил трудную свою жизнь и умер. С этого часа станет носить Андрей имя родного отца. Нет больше последнего вождя племени Кедра. Другое имя и другой человек отныне существуют на свете…
Туча всклоченной однокрылой птицей плыла над Юганом… Из ее седого крыла сеялись говорливые капли – крупные говорливые капли стелились по реке, решетили прибрежный песок.
9
И снова встало над тайгой утро. Снова поднялось счастливое солнце. Вечное, бессмертное солнце.
Сгинула еле видная луна, но к вечеру она снова воскреснет на небе, засияет ровным манящим светом.
Югана вышла на крыльцо бакенской избушки.
Поздоровалась с солнцем, посмотрела в сторону ямы, еще дышащей жарким маревом. Сильга ласкалась к хозяйке. Лизала руку, повизгивала.
– Не плачь, Сильга. Черный ушел в небесный урман. Там хорошая охота. Они будут вместе с Шаманом…
К полудню Югана сложила в берестяную коробку прах Черного, пепел и золу, унесла все это к тому самому кедру, который облюбовала накануне. Она сыпала пепел под корни и шептала древнюю молитву:
– Живи вечно, кедр. Пей вкусное солнце, пей земной сок. Весенними днями и тихими ночами прославляй Шамана. И пусть ветер далеко унесет твой голос…
10
Андрей проспал больше суток. И все это время Югана не сомкнула глаз. Она заботливо поправляла одеяло, подталкивала под голову спящего сына подушку. Она гладила Андрея по голове и приговаривала:
– Спи, человек со снежными висками. Племя Кедра сильнее смерти.
11
Сухая болотная круговнна медленно, но неуклонно сужалась.
Тлел торф.
Двое оставшихся здесь мужественно боролись за свою жизнь. Они сбивали огонь с одежды, закапывались со всех сторон. Силы начинали покидать людей. Задыхаясь в едком дыму, люди теряли контроль над собой, и уже в силу этого обречены были на смерть значительно раньше, чем до них доберется огонь.
Мироныч кашлял, захлебываясь дымом. Колька сидел рядом. У обоих окровавлены руки, содраны ногти о крепкие корни в торфянистой земле.
– Ты не серчай на меня, – сказал Мироныч, откашлявшись. – Не серчай, говорю, на меня, что от вертолета тебя отдернул… Те были послабее… душонка не выдержала бы у них, – подбадривал старик Кольку и смотрел в мглистое небо воспаленными глазами. Он уже сам сомневался, что придет по этому дымному ночному небу спасение…
И вдруг он вскочил на ноги, поднял руки к небу.
Колька так ослабел, что и гул вертолета его уже не мог поднять на ноги.
12
Два человека на земле были обречены. А третий держал в руке послушный штурвал машины, понимая, что если сейчас не решится сесть в горящее болото, то люди погибнут, и он навсегда проклянет себя… Но было еще одно, что удерживало Костю от необходимости направить машину вниз, в полыхающее, затянутое дымом море огня. Ему хотелось услышать, что к буровой тоже летят спасатели, что там тоже встречают огонь в готовности, как встречают опасного врага…
– «Улан»… «Улан»… Что ответила область? Прием…
Сквозь треск помех донесся из наушников голос:
– «Соболь»… «Соболь»… Вас слышу… Меры приняты… Можете отдыхать…
Костя щелкнул тумблером, усмехнулся и на мгновение подумал, что надо было попросить радиста передать несколько слов жене… На всякий случай… Но времени не оставалось. Хорошо еще, что удалось сейчас услышать Улангай…
Костя ни о чем больше не думал. Он стал внимательно разглядывать пелену дыма внизу, под собой, чтобы как можно точнее выбрать место для посадки машины.
Все уже были в кабине, когда почти рядом с вертолетом рухнула громадная сосна, выбросив из-под лопнувших корней огненные глыбы, ударилась обгоревшим стволом и сучьями в мягкую перину, и взметнувшиеся куски горящего торфа тлеющим пухом разбросались сильной воздушной струей от винта вертолета… Огонь лизнул и живот машины. Взрыв разворотил стройную конструкцию, изуродовал вертолет, превратив его в груду горящего металла.
Огненный шар, постепенно уменьшаясь, оставлял после себя пепел и расплавленную обшивку.
Костя лежал вниз лицом. Сапоги обтягивало жаром. Тонкая змейка огня лизнула штанину.
Он был еще жив.
13
Если бы сердце Юганы могло слышать стон великого охотника Орла-Кости… Если бы добрые духи урмана не опалили крыльев в борьбе с диким огнем…
Гордый лебедь из легенды, наверное, уже сидит на коленях старой эвенкийки и рассказывает о гибели Кости Волнорезова, рассказывает и просит сложить песню, напеть ее тихим вечером Вас-Югану… Волны унесут эту песню в полноводную Обь. Кедры без слез перескажут ее ветру. А ветер, вольный и голосистый, разнесет печальную и красивую песню по всему белому свету.
14
Юган дыбился туманом. Шла первая ленивая шуга, бороздя тонкольдистые забереги тишистых заводей. Неспешный ветер тянул холодный речной пар на Улангай и смаривал пьянящей дымкой еще полусонную деревушку.
Солнце уже всходило. Разрумянилось от утреннего морозца.
Чистое осеннее небо отливало безголосой синевой.
В это утро невысоко над тайгой, над тихими деревнями и заимками шел вертолет, несущий на стропах необычный груз – большую крашеную пирамиду, блестящую на солнце и отбрасывающую на землю яркие блики.
Вертолет проплыл над большой гарью, покрытой мелким снегом. Наконец он снизился, завис метрах в пятнадцати от земли.
Люди, стоящие внизу, помогли большой пирамиде утвердиться на бетонном фундаменте.
Молчала Югана. Молчал Илья Кучумов. Понурив голову, стоял Геннадий Яковлевич. Притихли буровики, снявшие шапки. Все смотрели на пирамиду. Этот скромный памятник поставили рабочие Косте Волнорезову, который успел предупредить буровиков об опасности в ту тревожную ночь, когда верховой пожар шел в сторону вышек. Тогда буровики поставили преграду огненному смерчу. Они валили бензопилами просеку, бульдозером сделали окоп, срезали верхний торфянистый слой земли, а потом пустили встречный пал…
Стоят благодарные женщины, не скрывая слез. Это жены тех, кого Костя успел спасти. Стоят близкие сгоревших вместе с ним Мирона Безденежных и Николая Терских. Стоит Таня. Смотрит заплаканными глазами на пирамиду, думает о погибшем муже и о сынах своих. Что-то готовит жизнь потомкам Кости Волнорезова, охотника и зверовода.
Пройдут годы – и на этом месте вырастет поселок нефтеразведчиков. И люди назовут именем охотоведа-биолога, беззаветно любившего свой таежный край, лучшую улицу или даже весь поселок…
– Прощай, Орел-Волнорез, – говорит Югана.
– Прощай, друг, – говорит Кучумов Илья.
– Мы не забудем тебя, – говорят нефтеразведчики.
Тихая осень молча отдает салют багрянцем летящих листьев, золотом последнего солнца.