ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
1
Эту осень и зиму не появятся промысловики на Соболином острове. Забудут соболи про дармовой корм среди тайги, который выкладывался людьми в маленьких кормушках-лабазах, одичает полностью соболье. Не чертить охотничьим лыжам пушистую перенову. Не долбить острым четырехгранным пешням иордани-проруби. Не сизеть льду на сколах. Некому нынче приехать на Соболиный.
Таня теперь не таежница. Югана перед отъездом наставляла ее ходить да под ноги лучше смотреть. Не дай бог, случится беда, как с Соней… Матерью Таня станет в марте. Ох, как долго еще ждать ей ребенка…
Она засматривается на чужих ребятишек, выпытывает у женщин, как малышонка вскармливать, как пеленать.
Илья в эту зиму и отправился бы на Соболиный, но путь туда не близкий; идти одному опасно. Эх, был бы самолет – другое дело! Но самолета нет. Пришлось Илье вернуться на свой старый промысловый участок у реки Оглат, притока Югана. До ледостава к месту промысла завез он на мотолодке охотничье имущество.
Белка припоздала нарядиться в зимний мех, рыжиной пламенеет хвост. Затяжная нынче осень, с оттепелями. Недельку-другую Илья не будет охотиться. Подождет. Лучше осмотрит свои владения. Четыре года не бывал в этих местах. Нужно приметить, где соболь жирует, – кости глухарей и рябчиков покажут владения соболя.
Лайка Кара идет одинаково хорошо за белкой и за соболем. Не сплошает, если встретится и с медведем. Но вот беда, разнесло ее последние дни заметно. Со дня на день ощенится. Рядом с избушкой, под вывороченным пнем, Кара приготовила себе местечко. Помог хозяин, устелил облюбованное лайкой место сухим мхом.
– По чернотропу побелкую один, – решил Илья.
Кара поняла человека, с благодарностью лизнула ему руку. Ушел Илья осматривать урман, и не повезло ему: как на грех, повалил снег. Не любит белка первый снег со слякотью – затаивается. В полдень Илья для пробы застрелил одну белку, чтобы посмотреть на лапки и определить «ходова» или местная. Беличьи лапки не выбиты – значит, местная белка. Собрался Илья возвращаться к избушке. Завечёрок обещал быть крутохолодным: сучколом потрескивал под ногами звонко, хрустел слюдянистый мох и жухлотравок. Решил Илья по пути стрелить еще одну белку. Дробь хлестнула сквозь густые ветви пихты, ранила зверька. Подранок забился в густохвойной макушке. Раненая белка, едва почувствует, что опасность миновала, сразу уходит с дерева, где ее опалило дробью и порохом. Укрытия ищет в другом месте.
Илья не любит бросать подранков – грех. Он отошел немного в сторону, сел на кедровую буреломину, затаился. Вдруг впереди раздалось хлопанье крыльев. Илья, вытянув шею, пригляделся: метрах в семидесяти от него на макушке сосны сидел глухарь. Дробью на такое расстояние не взять. Заложил Илья патрон с пулей… Громкий выстрел разодрал стылое покрывало тайги, гул бочкой укатился вдаль по острозубным вершинам таежной гривы. Глухарь, роняя перья, камнем упал на хрусткий мох, алой ягодой разбрызгались капли крови.
Снова сидит промысловик на старом месте, наблюдает за пихтой. Раненая белка, падая с ветки на ветку, спускалась вниз. Стрелять ее уже не нужно. И так видно: перебит у зверька зад, далеко не уйдет. А лишний выстрел изрешетит шкурку. На предпоследней ветке белка зацепилась передними лапками за сук и повисла. Неожиданно из мелкого ельника выскочила Кара с черным комочком в зубах. Не успел Илья опомниться и сообразить, что к чему, как положила ему лайка на колени слепого щенка.
Зависшая белка дернулась, выпустила из лап сучок. Кара на лету поймала зверька.
Илья удивился: готовая ощениться собака прибежала к нему. «Наверное, на выстрелы», – подумал охотник. Редкие снежинки падали и тут же таяли на нежной шерстке щенка. Кара облизала первенца. В глазах ее светилась тоска. Илья взял щенка, сунул за пазуху. Кара покрутилась возле хозяина, забилась под валежину, разгребла хвою со мхом и легла. Илья догадывался: скоро появятся на свет остальные щенята.
К сумеркам чувствительно засмелел мороз, вошел в силу. Охотник развел костер. Раза два щенилась Кара в разгар охотничьего сезона. Всегда Илья выбрасывал щенят в болото или закапывал. Глядишь, дней через шесть-семь лайка оправится и снова идет на промысел…
Под валежиной попискивали щенята. Взял Илья от Кары четыре пестреньких комочка и пошел к избушке.
Растопив печку, принялся щипать глухаря.
«Неплохо бы черненького первенца оставить», – подумал Илья…
И ночью ему не спалось. Ныли ноги, наверно, от усталости. За день исхожено по тайге ой-ой сколько!.. Со щенятами обуза. Если оставить щенка, считай, Кара ему не помощница. Будет крутиться возле избушки как привязанная… Пусть лучше возьмет всех щенят карачун-смерть.
Утром Илья опалил в железной печке глухаря, оскоблил пупыристую прижаренную кожу от золы и прилипших углей. Между делом порадовался меткому выстрелу.
Пулевая пробоина в тушке дала мыслям новое направление. Обругал себя Илья: «Э-э, вместо мозгов у тебя, парень, гнилая труха». С Карой не раз приходилось Илье брать медведей. Однажды по чернотропу, в такое же время, как нынче, столкнулся он с медведицей. Сгребла его зверина, подмяла. Нож не с руки оказался. И растерзала бы, не окажись рядом Кара. Чувствуя беду, лайка вскинулась на загривок зверице и всю ее ярость приняла на себя… Теперь Илья знал, что заставило Кару бежать в кедровую низину со щенком в зубах. Этот выстрел напомнил ей схватку с медведицей…
В полдень продолбил прорубь Илья на болотистом ручье и бросил в нее всех щенят. Жалко было топить их, но и оставлять нельзя – засосут лайку, не до белок и соболей будет тогда собаке. А без собаки промысел – пустое дело.
Ночью Кара протяжно выла. Она сидела на тонком прозрачном льду у проруби, подернутой молодой коркой, вморозившей в себя холодные искорки звезд. Почему собаки в тоскливую минуту поднимают морду к небу? Может быть, так же как и верующий человек, имеют своего бога, просят у него защиты и помощи?..
2
Осиротела Юганская земля. Ушли перелетные птицы в далекие солнечные страны. Печальными глазами провожали люди косяки уток, гусей и лебедей. Вот-вот пойдет по Югану шуга. Но держится все еще затяжная осень с оттепелями и дождями, не уступает зиме владений.
Близ воды стоит на брусчатых, вкопанных в песок ножках тесовый ящик, похожий на большой скворечник. Висит на ящике ржавый замок, но открывается он без ключа – давным-давно потерян ключ. В ночь-полночь остановится почтовый катер. Капитан быстроходного суденышка кинет в ящик улангаевскую почту, и дальше понесется катерок, к другим деревням и заимкам.
Ругают промысловики затяжную слякотную осень – не быть доброй охоте. Милое бабье лето укатилось эхом, затерялось. Шишкари вернулись в деревню из самых дальних урманов. Стоят в тайге лабазы на чистовинах, засыпанные каленым кедровым орехом. Пусть лежит орех в надежных закромах. Падет снег, затвердеют болота, начнется вывоз ореха на лошадях вьючных и санных, на оленях и собачьих нартах.
Тоскует Югана. Есть у нее дочь Тамила и сын Шаман, но болит душа по Косте. Частенько старуха приходит на берег к почтовому ящику, ругает его: «Пошто письма не даешь от Кости?» Молчит ящик.
Но приходит долгожданный день: сердце Юганы купается в радости, Тамила песни поет счастливые. Всем знакомым и незнакомым Югана рассказывает.
– Слышали голос Петки-журналиста? По всем деревням, урманам, городам и заимкам говорит Петка на большой газете. Хорошо писал Петка про Югану. Как она в самолете летала, писал, как соболей промышляла, тоже писал. Хорошо защищал Петка друга Костю. Всю правду писал о нем. Хо! Десять газет с голосом Петки-журналиста на стене у Юганы висят. Приходите, читайте! Как же, и письмо есть от Кости. Говорит он в письме: скоро отпустят молодого оленя на раздолье. Приедет домой друг Костя. Снова придет на берега Вас-Югана.
Пусть плывет по Югану шуга. Пусть завывают метели и бродит зубастый мороз. Вернется Костя. Снова с Кучумом и Юганой пойдет на Соболиный остров. Скучно эвенкийке жить в деревне. Крылья зовут птицу в небо. Душа у Юганы крылатая – зовет ее в Соболиный край. Костя не обманет. Вернется.
3
Ровно и спокойно горит нодья в тайге: два кряжа сосновой сушины лежат один на другом, закреплены на концах кольями, вбитыми обухом топора в не совсем еще промерзшую землю. Меж кряжей, по краям, – клинья-распорыши, регуляторы большого или малого огня. Середина нодьи выгорела. Верхняя сушина осядет, и притухшее пламя вновь запляшет во всю длину кряжей.
Крепко спит Илья на молодых пихтовых ветвях. Одеяло заменяет ему костер. Высокоствольный осинник – стены, а крыша – звездное небо. Отдыхает тело. Отдыхают натруженные ноги в меховых лунтятах-чулках.
Видит Илья сон. Будто летит он над тайгой, как птица, смотрит свой след, похожий на бесконечную веревку, брошенную на мелкий снег. Около дуплистой осины веревка из следов описывает много петель и теряется. Слышит Илья выстрел и видит падающего соболя. Снимает чулком с неуспевшего остыть зверька черную шкурку, а тушку бросает собаке. Распаленная преследованием соболя и уставшая Кара не съела тушку зверька, а с рычанием и злобой изжевала, бросила бесформенный кусок мяса на притоптанный снег.
Исчезла тайга, пропал соболь. Видит Илья, как солнце молнией падает на землю, хочет бежать и не может. Тело вялое, непослушное. А солнце безжалостно палит спину, и ноздри Ильи ловят запах горелого мяса.
Кара сидит близ нодьи, тихо повизгивает. Один из колышков, державший верхнюю сушину, подгорел. Кряж, осев, откатился. Отскочил уголь на телогрейку и будто прилип к ней. Тлеет на спине спящего человека подернутый пеплом рубиновый огонь.
У костра человеку хорошо. У костра он готовит пищу, сушит одежду.
Резкий запах человеческого пота и терпко-волглый запах прокопченной дымом сушащейся обуви давно знаком Каре, но едкий запах тлеющей ваты вселяет в лайку необъяснимую тревогу.
Красное пятно на телогрейке увеличивается быстро. Человек во сне беспокойно дернул плечами, вскрикнул от боли. Мгновенно вскочил на ноги, бросился в темноту, но запнулся о корень, упал. Только тогда Илья окончательно проснулся. Перекатился со стоном спиной по снегу. Снова вскочил. Сорвал тлеющую телогрейку.
Далеко за юганской тундрой солнце пыталось пробить лучами облачный хребет. Ранними утрами в тайге быстро приходит рассвет – снежный покров помогает прогнать мрак. Легкий ветер перетряхивал макушки осин, и засохший лист-перезимок бормотал хриплую молитву. Грохнул выстрел – огрызнулось эхо. Илья, голый по пояс, поеживаясь от холода, приказал собаке:
– Кара, неси!
Кара сторожко взяла в зубы большого филина и притащила хозяину.
Не берет с собой лишнего промысловик, уходя в тайгу на добычу пушнины. Походная аптечка выглядела бы здесь ненужной и смешной. Тайга – самая лучшая аптека.
На все болезни имеет она лекарства: отвар чаги помогает заболевшему желудку, глубокая рана не затягивается – кедровая или еловая живица, перемешанная с медвежьим салом и толченой хвоей, – незаменимая мазь. Успокоит нервы кедровый орех. Понадобится вата – рядом белый мох. Могучий лекарь – тайга! Как не знать про это таежнику…
Илья вытопил филиновое сало, смазал ожог на спине, Кара тоже принимала участие в его лечении: там, где не мог охотник достать рукой больное место, лайка зализывала языком. Илья молча терпел боль. Каждый остяк и тунгус знает, что рана или ожог, зализанные собакой, быстрее заживают и не гноятся…
С древних времен люди Югана не пользуются тяжелыми и громоздкими вещами. Лыжи делают такие, чтобы ноги не чувствовали их тяжесть: на широкую тонкую еловую пластину, как струны, накладываются оленьи жилы и намазываются клеем из лосиного рога; затем обтягивается пластина кисами, шкурами с оленьих или лосиных ног, хорошо идет на подволоки и шкура выдры. Любит охотник тонкий нож из доброй стали с острым лезвием. А охотничью нарту под силу сдвинуть даже ребенку, конечно, негруженую. Любовь к легким и крепким вещам передалась Илье от отца и матери, от всего древнего рода.
Молодой прочный ноябрьский лед местами звенит и, гулко ухая, оседает. Вода в Оглате убыла. В маленьких ледяных пещерах под хрустальным навесом жирует норка. Зверек услышал шаги человека, поднял морду от своей добычи, прислушался. Шаги удалялись и затухали. Речной пират опять принялся за толстую щучью спину. Насытившись, рыжеватый самец передними лапками умыл мордочку и снова послушал глухие, удаляющиеся звуки. Тихо журчит родник. Река, путаясь в затопленных валежинах, недовольно булькает и ворчит.
Голоса реки… Еще не совсем уснул Оглат, но близятся дни, когда закутается он в толстый снежный покров. И замрут речные голоса под прочной ледяной крышей.
Тихо идет по льду Илья. Под унтами поскрипывает мелкий снег. Ружье на плече. Залаяла вдалеке от берега Кара. Охотник вздрогнул. Хотел снять ружье, но сквозь стиснутые зубы вырвался стон. Легкий ветер лохматил березы, слизывал узорчатый кухтач с ветвей, сшибал перемерзшие ягоды рябины и бросал их огненными бусами на снег. Илья посмотрел в сторону рябинника. Он знал, оттуда Кара взяла соболиный след. Но нет сил подняться на крутояр. Болит спина.
– Черт… – ругается Илья. – Как шомпол проглотил – ни нагнуться, ни повернуться.
Опираясь на ружье, Илья поднимается на береговой взлобок. Вот он, небольшой мыс, а на нем приютилась карамо-переночуйка.
Пять дней не выходил из зимовья Илья. Ожог за это время прикоростился. Хотя и побаливала еще спина, но знал таежник – надо торопиться промышлять соболя и белку по мелкоснежью. Оглубится снег, обезножит собака, какой тогда промысел? Стыдно будет перед людьми, если вернется он в Улангай с пустыми руками. Засмеют старухи…
В солнечный тихий день решил наконец Илья выйти на промысел. Путь его лежал через старую гарь, заросшую осинником и березняком. Не скоро молодая поросль схоронит под своими корнями обгоревшие скелеты деревьев-великанов, не скоро повалит ветер на землю обугленный сухостой.
Кара ушла вперед. Илья остановился, снял шапку, прислушался. Лай собаки казался ему то близким, то далеким, то глухим, как из подземелья.
«Видать, барсучью нору нашла», – заторопился Илья.
Когда он поднялся на холм, то сразу увидел под корнями кедра опаренный куржаком сучколом. Берлога. Кара, почуяв близость хозяина, сменила лай на рычание. Поторопился Илья: стрелял в упор – и медведь свалился в берлогу. Вытащить теперь тушу одному охотнику не под силу. Так, как это получилось у Ильи, убивают медведя только трусливые охотники. Немало теперь потребуется времени, чтобы раскидать вход в берлогу. Но делать нечего, Илья не мешкая принялся за работу.
Ему оставалось ободрать зверя, разделать тушу и залабазить мясо, Илья накинул ременную петлю на заднюю медвежью ногу, чтобы поддернуть тушу поближе к жердине-перекладине, поскользнулся на кровавой студенистой луже. Неловко упал. Боль ударила в глаза багровым листопадом. Попробовал охотник подняться, но словно ножом резануло ногу, и снова в глазах затанцевали красные листья. Илья сел, ощупал лодыжку через унты. Перевел дух.
Опасался Илья наступления оттепели. Мясо тогда может испортиться. Нужно выпустить кишки, чтобы пар из нутра вышел. Он поднялся на здоровой ноге, нащупал топор, вырубил в медвежьем боку две ребрины, вывалил на землю внутренности. Потом через силу снял нательную рубашку и повесил возле медвежьей туши – на испуг крупному зверю будет пропотевшая рубашка. Сделал он это скорее по привычке – вряд ли зимой испугается рысь запаха человеческого пота…
Осенью дни короткие, а вечер торопится пораньше закутать тайгу в шерстистое темное одеяло. Здорового охотника не страшит темнота. Если нужно идти, он идет. Если нет нужды торопиться, то рубит нодью и отдыхает всю ночь. Но если промысловик не в силах устроить себе теплый ночлег, у него остается один выход – добраться до своей избушки.
4
Старый домишко Юганы изувечен половодьем: продолбила стрежь в завалинке лазы, подъела стойки. Покупать новый дом Андрей Югане не советовал. Уехал он из Улангая в Медвежий Мыс, а Югану с Тамилой оставил жить в купленной у деда Чарымова части дома. Погоревала Югана маленько, проводив сына. Лене дали квартиру в новом двухэтажном доме рядом с больницей. Пусть живут молодые отдельно. Югана будет к ним в гости ездить, к себе в гости звать.
В большой дружбе живут Югана с Тамилой. Старая эвенкийка балует дочку – деньги у нее есть. Аккордеон купила еще летом. Деревенские парни с девчонками ночными бабочками вьются на береговой круговине возле чарымовского дома. Посиживала Югана на лавочке у окна, слушала разноголосые частушки, и на сердце приходил ее миротвор. Никто в Улангае не мог так играть на большой гармошке-аккордеоне. Никто не мог таким задушевным голосом петь веселые и грустные песни.
За лето выросла Тамила. Помилела собой. Свежей ласкового утра лицо, движения легкие, станом гибка. Глаза парнишонок так и льнут к ней.
Как Югане не гордиться Тамилой: красоте ее дочки придают не малый блеск наряды. Платья, кофточки да юбки Тамиле шила в Медвежьем Мысе лучшая мастерица. Ну как не залюбоваться парням на Тамилу! На шее – бусы смолы янтарной, в ушах серьги-полумесяцы горят.
«Красивая у меня Тамила! Ни у кого в Улангае такой девки нарядной нет», – довольная, думает Югана.
И кажется старой эвенкийке, что даже далекие парусные цыгане ее молодости, с которыми она встречалась на берегах Вас-Югана, завидуют Тамиле.
Поговаривают деревенские пересудницы, что окудесила юная цыганка Югану, разорит в доску старуху. Заворожит подростков – быть поножовщине. Парни на выросте, что жгучая молния, – яры в первой влюбленности. Нельзя в такой поре играть с парнями, нельзя шутить с резвыми сердцами.
Неторопливыми птицами летят зимние дни и вечера в доме Юганы. Всю свою ласку отдает она Тамиле. К зиме Югана такую наготовила одежду своей дочке, что продавщица Соня от зависти бледнеет. Дошка шита из полношерстных беличьих спинок. Унтики скороходные редкой работы, все в бисерных узорах-орнаментах. Шапка с длинными наушниками-лапками меха горностаевого, белоснежного. Идет Тамила по улице, на смуглом личике улыбка не гаснет, в черных глазах прыгает озорной веселый бесенок.
Ох, и красивая девка! Однако не все ладно получается в жизни Тамилы и Юганы.
Вызвал сам директор школы старую эвенкийку. Пришла Югана, разыскала кабинет директорский.
– Здравствуй, директор Яша Курдюк, – сказала Югана и села на диван.
– Югана, прошу тебя, называй меня или по фамилии – Курдюкович, или просто по имени-отчеству. Дети…
– Хорошо. Югана будет звать тебя «Директор». Зачем звал?
– Подожди, Пригласят Тамилу, будет большой разговор.
А пока я тебе объясню: плохо ты делаешь, что балуешь девочку. Ведет она себя в школе отвратительно: грубит учителям, дерется с мальчишками, никого не слушает.
– Красивая одежда Тамилы – плохо? Когда из-за Тамилы дерутся парни – плохо?
– Конечно, – кивает головой директор. – Это неприлично… девочке всего семнадцатый год…
– У Юганы в шестнадцать лет муж был. В семнадцать Югана сама родила девочку…
– Это было раньше. Вы были кочевниками, жизнь была трудной и беспросветной, – старается объяснить директор старой эвенкийке.
– И раньше, и сейчас девки одинаковые – хороших парней в мужья выбирают. А сколько лет девке – пустяк, – упрямится Югана.
– Вот и Тамила, – сказал директор, доставая из стола тетрадь. – Сейчас я прочитаю тебе, Югана, докладную записку классного руководителя.
– Директору не надо читать. Тамила сама скажет…
– Ваша Тамила сочиняет частушки и распевает их на перемене. Дурной пример… – настаивает директор.
– Югана все частушки Тамилины знает. Может, новые какие? Пой, Тамила, Югана слушать хочет.
– Ну, что ты покраснела? Стыдно? – директор сердито смотрел на Тамилу. Ему очень хотелось, чтоб Югана при нем отругала свою приемную дочь.
– Пой, Тамила, пой, – поощряет девушку старая эвенкийка.
– Хорошо, мама. Но только ты их уже слышала. – И девчонка, дерзко глядя на директора, поет лихо: – «Ну, а время идет, время катится. Кто не пьет, не гуляет, после хватится…»
Югана закурила трубку, молча посмотрела на директора. Эти частушки она не раз слышала от Тамилы, смеялась и хвалила дочку. Оказывается, плохо. Ничего не может понять старая эвенкийка. Ждет, что скажет директор, но тот тоже молчит, смотрит на Югану, и тогда старуха говорит:
– Югана знает. Пусть Тамила еще споет, уши директора пусть ловят, пусть она споет: чайники, чайники, кто у вас начальники…
– Мама, не нужно! – вдруг топает ногой Тамила. – В школе я больше учиться не буду! Давай уйдем отсюда…
– У Тамилы есть свое сердце и свой ум. Тамила не будет больше сердить директора, – пытается Югана успокоить директора и Тамилу сразу, но ничего из этого не получается.
5
Бросила Тамила школу. Письмо прислал Андрей, ругал сестренку. Но девушка не унывает, и Югане весело. Теперь язык Юганы не присохнет. В доме разговоры, музыка, песни. Блаженствует Югана, любит она веселье.
Несколько дней назад повесила Тамила над своей койкой небольшой портрет Андрея. Югану не проведешь, неспроста Тамила засматривается на фотографию. Покачала головой старая эвенкийка и решила: тоскует девка по брату. Но не догадалась Югана, что в этой тоске зарождалась большая невысказанная девичья любовь.
6
Вырубил костыли-рогулины из рябинника Илья, доскакал кое-как до переночуйки. Растопил печку, осмотрел распухшую ногу.
«Вывих это, однако… Надо лечить».
Вывернул горелку из лампы, натер ногу керосином. Когда нет ничего под рукой, и керосин – лекарство.
Просидел Илья в избушке всю неделю. Опухоль не опадала, и боль не проходила.
«Наверно, кость лопнула, – решил Илья. – Зря щенят Кары топил. Это она в ту ночь выла и сзывала на мою голову злых духов».
– Вся охота испорчена, – сказал Илья вслух самому себе. – Придется возвращаться.
Охотничья избушка Ильи в сорока километрах от карамо-переночуйки. Там и лабаз с продуктами, и дрова из сушняка, наготовленные на всю зиму. А здесь уже кончились продукты и последнюю охапку дров сжег сегодня утром. Дрова-то – еще полбеды, а вот с едой дело хуже. Надо идти Илье на Оленью гриву к избушке. На льду снега мало – выбивает ветром. Дней за пять можно допрыгать на рогулинах…
Ветер гонит снежные вьюнки по реке, укладывает их в косые гребни. В ветробойных местах вылизан лед до блеска. Как через окно заглядится через него скупое солнце в глубину речной воды.
Прибрежный тальник, раскачиваясь, постукивает застывшими ветвями: «тук-тук». Нарядный дятел, лихо подпрыгивая, выискал червоточину и принялся барабанить старую осину. Дуплистое дерево глухо вздыхает: «ту-ох, ту-ох».
Не поймет обессилевший человек, откуда летит надрывный перестук. То ли деревья хлещутся мерзлыми ветвями, чтоб согреться, то ли дятел кузнечит… Лежит распластавшись Илья на лыжине-голице. Уткнулся лицом в собачьи мохнашки-рукавицы. Уставшая Кара свернулась калачиком, тоже отдыхает. Илья с трудом приподнял голову. Тут-тук… Это натужно стучит его сердце, и в голове кровь долбит виски. Давно уже ничего не ел Илья. Двигаться больше не может – сил нет. Промысловик повернул голову в сторону мучи, речного изгиба. Там, возле валежины, бросил он топор и палатку. Там же разделил с Карой щепотку сухарей, поскребыши из кармана. До охотничьей избушки оставалось еще около семи километров…
– Кара, тяни! – шепчет Илья, но собака с трудом поднимает голову. В больших ее умных глазах слезится тоска. – Тяни, Кара. Кара, тяни!.. – шепчет Илья и протягивает руку к лайке.
Лайка топчется на месте, жалобно повизгивает. Лапы кровоточат, бока впали, шерсть свалялась грязными комками. Илья бессильно уронил голову на мохнашки. Кара подошла, поскуливая, легла рядом, свернулась калачиком, прикрыла хвостом нос и глаза. Но тут же, словно чуя смерть хозяина, вскочила, поджала хвост, села на снег, вскинула к небу морду и протяжно завыла.
Илья очнулся, поднял голову и прохрипел:
– Кара, я живой…
Закусив губу, охотник уперся в заснеженный лед руками. Широкая лыжина со скрипом поползла… Собака натянула постромки.
7
То ли Саше Гулову написал Андрей письмо, то ли сам он решил… Но пришел однажды председатель вечерком к Югане.
Посидел, чай попил, попросил Тамилу сыграть на аккордеоне. Послушал. Хорошо играет девушка, и голос у нее славный. А потом сказал:
– Нужен нам заведующий клубом. Летом будем строить новый клуб. А пока в стареньком не мешало бы порядок навести.
– Тамила станет хорошим начальником клуба, – ответила Югана.
– Я тоже так думаю, – рассмеявшись, поддакнул председатель.
– Я согласна! Согласна, – обрадовалась Тамила неожиданному предложению.
– Ну и хорошо. Спасибо за угощение… Пошел я, – Гулов поднялся из-за стола.
Любит еще Югана, когда гадает ей на картах Тамила. Ушел председатель, а старая эвенкийка уговорила дочку погадать. Эх, как сладко! Любопытно ведь хоть краешком глаза заглянуть в свое будущее… А Тамила лисичкой плетет из чудных словесных нитей паутинку. Гадание согревает кровь старой женщине.
– Мама, карты не врут! У Паши Алтурмесова ты на сердце лежишь червонной дамой… – лукаво говорит бойкая девчонка, не ведая, какие последствия повлекут за собой шутливые эти предсказания.
8
И надо было Тамиле смутить душу Юганы. Паша не раз сватался к Югане в давнее время. Эвенкийка все это принимала за шутку веселого старика. Алтурмесов Паша по годам ровня ей.
Отберу Пашу у Андронихи и женю на себе, рассуждает Югана. Югана считает, тунгус под старость должен на тунгуске жениться. Такой обычай раньше был. Слепа была Андрониха: пошто взяла Пашу в мужья, разве не знала, что он сватал Югану?..
Две недели назад привела Андрониха Пашу в свой дом – поженились без загса. Хо! Югана не из робких – отобьет Алтурмеса.
Хорошо знают Пашу Алтурмесова жители многих деревень. Осенью он нарасхват. Начинает обход Алтурмес с Улангая, потом перебирается в другие поселки.
– Собак на шкуры телаем! Кому мохнашки, тоху шить нато! Собак на шкуры телаем!.. -кричит он на улице.
Предлагает так свои услуги Паша только в чужих деревнях. В Улангае он степенный, выходит на заработок только по приглашению.
Люто ненавидят Алтурмеса деревенские собаки. Где бы он ни появился, всегда его встречает и провожает остервенелый собачий лай. Атакуют разъяренные лайки старика, есть у них давняя причина к этому. Алтурмес их мертвитель. От Пашиной засаленной одежды и ременных вожжей, приспособленных под петлю-давку, всегда разит таким страшным духом, что даже у матерых кобелей-медвежатников хребтина щетинится и хвост льнет в межножье. Там, где побывает Паша, остается веха – болтается на длинной жердине набитая сеном собачья шкура, склевывают с нее остатки мяса стрекотливые сороки и выветривает мороз.
Еще Паша занимается выделкой медвежьих шкур, мерлушек, опойков. В его прокопченной, сроду не беленной избушке стоит неистребимый запах кислых шкур, тухлой мочи и застарелого теста. Сам по себе Паша старик веселый. Пьющий старик.
«Грешна у меня, паря, работенка. Эх ты, ягода-морошка, как тут не зашкалиться!» – приговаривает он обычно хозяину, обдирая собаку. Многие потчевали Пашу-Горемыку за его грешну работу.
Отбился Алтурмесов еще смолоду от своей тунгусской родовы. На охоту был ленив, но как рыбак еще и сейчас славится. Характера Паша отменного. В весеннюю непогодь беляков-волн не страшится. Бывало, хлещут, бьют его облас крутые волны, того и гляди засосут в свою прорву-пучину. И когда страх сядет на закукорки, а руки Пашины ослабнут, начинает он слезно просить: «Осподи, батюшка ты Миколай со своей женой, помоги Паше-тунгусу доплыть к берегу…»
Жалуется Паша богу в таких случаях на свою несчастную жизнь, рассказывает про умершую жену и погибших детей. Преподносит богу своедельные молитвы, придуманные на скорую руку. Но едва Пашина нога ступит на твердый берег, начнет он от радости приплясывать и колотить в небо кулачищем, кроя матом бога со всеми богородицами, приговаривая: «Теперь бох Миколай, хрен меня утопишь. Я на сухом берегу, вот тебе, ягода-морошка… А жена твоя сука!..»
После такой заключительной молитвы, опираясь на весло, спешит Паша к магазину. «Сонюшка, ягода-морошка, подай шкалик, с изморозу-мокроты подсушиться». Соня сроду не отказывала Алтурмесову. Полы в ее комнате устланы медвежьими шкурами Пашиной выделки. Черная собачья доха мягчайшей выделки – тоже Пашина работа. Но учет ведет Соня на известной всем улангаевцам фанерной досточке. Много там палочек-поллитровочек мечено. Ничего, Соне нужно будет выделать соболей на шапку и воротник – Паша в долгу не останется…
10
Принятые решения Югана не откладывает в долгий ящик. На следующий же день после Тамилиного гадания отправилась неторопливо к дому Андронихи. Уверена была, что достаточно сказать Паше: «Я тебя на себе женить буду», как тот уложит свое барахлишко в берестяную конобу и пойдет за ней. Мысли насказали легкое дело, а получилась препона.
Андрониха с Юганой давно враждовали, как порох с искрой. И вот начался между ними дипломатичный разговор-беседа.
– Проходи, Юганушка, гостьюшкой станешь. С морозу чайком попою, винца по стакашечку в семейственности приголубим, – елейно начинает знахарка.
– Рада бы, но некогда воду в кишки загонять… – с достоинством отвечает Югана. – Мороза нынче припоздали. Снег рано заглубил. Тощий промысел у охотников будет.
– У тебя, Юганушка, Тамилка теперь с окладом. Шестьдесят рублей председатель ей положил в месяц… Они на дороге не валяются, деньги-то. Небось подсластила ты председателя? Завклубихой работать у многих баб желание было… – с подковыркой говорит Андрониха.
– Искра дыму не дает. Жадные слова Югана не слышит.
– Что ты, Юганушка, какие там жадные. Хорошо на соболях ты заработала. Рада за тебя. Деньжища густая небось. Сладко теперь пожить можешь, – не унимается вредная старуха, а сама думает: каким это ветром шаманку сюда занесло?
– Верно, деньги есть, – соглашается Югана. – В Медвежьем Мысе в железном ящике берегутся, банкой зовут. Дома тоже есть деньги. Полный ведерный туес.
– Счастье тебе привалило. Честные ребята Костя с Ильей… – подковыривает Югану неугомонная бабка.
– Оно верно. С другими Югана не пойдет в урман, – снова соглашается старая эвенкийка.
Визит Юганы для Андронихи полнейшая неожиданность. Сердце знахарки икает от страха. Она готовила настой аира и разливала зелье по узкогорлым флаконам большим ветеринарным шприцем, когда вошла Югана.
В этот день Андрониха занималась одним тайным делом – придумывала сильнейшее лекарство…
Недавно пилила бабка с Пашей старую осину, что лежала несколько лет у бани, и вывалился из дуплины черный клубок из двух заснувших змей… Андрониха отрубила змеям головы, решила из печени и яда приготовить мазь от суставолома. Оттаявшие змеи лежали сейчас на берестяном листе вместе с отрубленными головами. Югана не слепая – все это видела. Но особенно удивил эвенкийку белый докторский халат Андронихи.
«Не пожалела денег бабка, а может быть, это Соня подарила халат в благодарность за удачное отсушивание Илюхиной любви», – думает Югана.
Паша Алтурмесов не обращал внимания на женщин. Сидел у окна и вязал сеть-частушку. Настроение У Паши с утра сумрачное. Пошаливала голова с бражонки, а похмелиться негде… Андрониха велела Соне не давать больше Паше в кредит водку. А Паше сейчас выпить, ох, как надо, сосет под сердцем желание на вино.
11
Дальнейшие события прочно войдут в устную летопись Улангая. Сам участковый милиционер – один на четыре деревни – приедет протокол-бумагу писать.
– Ты, Алтурмес, давай, оболокайся. Пойдем ко мне жить… – неожиданно говорит Югана хмурому Паше.
– Этого еще не хватало! А я-то ломаю голову, зачем, думаю, ты прихлюздала в мой дом. Мужа родного вырвать хочешь?.. Не сотворится! Не из таковских я, чтоб отдать свой кус из зубов. Поняла?! – строжилась бабка Андрониха, голос подняла до визга.
– Паша – эвенк. Я его в мужья беру. Ты ищи себе другого старика. Оболокайся, Паша, – говорит Югана спокойно.
Андрониха, глядя на нее, закусила сварливый язык, запаслась выдержкой.
Старик бросил иглицу с нитками на подоконник, растерялся. На безбородом лице, на впалых щеках заиграло неуверенное любопытство. В узких глазных прорезях рысковато забегали зрачки.
– Я его обиходила, одежонку справила… А ты на готовенькое? – напирает на Югану Андрониха. – Когда я Пашу человеком сделала, так приметила…
– Алтурмес, ты не глухой, поди. Югана зовет тебя, – обращается старая эвенкийка к Паше.
Глаза старика скачут с одной старухи на другую. Трудно доброму Паше меж двух бабьих огней.
– Чего молчишь, Пашенька, – медово начинает Андрониха, – скажи этой потаскухе, чтоб проваливала из нашей избы. Скажи ей, что забрюхатела я от тебя… Будет дитё, – придумывает ловкая бабка новый ход и заключает смиренно, потупив глаза: – Прости, господи, нас заблудших.
Югана подошла к Алтурмесу, взяла его за руку. Паша попытался изобразить улыбку и, уже поднявшись с табуретки, собрался было идти к вешалке за шубой, когда разъяренная Андрониха схватила со стола шприц, наполненный настоем аира.
– Убью моментом! – взвизгнула она. – Змеиный яд в ём! Беги, ясашная морда, из дому, пока господь сдерживает меня от убивства!
Андронихин палец принажал поршень – ударила тонкая пронизывающая струя из блестящей иглы, выписала на белой печи темные узоры. Югана растерялась, испуганно попятилась к двери. Паша мигом укрылся за старым дощатым шкафом. Он тоже боялся колдовства Андронихи. Отливающий блеском шприц стал в руках знахарки грозным незнакомым Югане оружием.
Правда, однажды она видела, как дед Чарымов таким шприцем лечил корову. Больно было корове, когда длиннющая игла вошла глубоко под кожу. И у Юганы при одной мысли, что Андрониха воткнет ей в тело иглу, заморозило спину. Она стрелой метнулась к выходу. Андрониха ликовала. Югана потерпела поражение. Паше достался победный стакан самогонки.
Но рано торжествовала Андрониха. Зря подсмеивался Паша над трусостью Юганы и восхвалял храбрость знахарки.
Было у Юганы маленькое ружье в кожаном сапоге – подаренная Костей ракетница. Имелись у Юганы и толстые картонные патроны для этого маленького ружья. Андрониха напугала ее машинкой, рыгающей змеиным ядом. Ну что ж. Югана не из пугливых. Она разрядит патрон, начинит дымным порохом и крупной дробью, разнесет выстрелом из маленького ружья Андронихин ядоносец и уведет Пашу в свой дом.
Не ожидала победительница, что Югана еще раз посмеет переступить порог ее дома. Не подозревая надвигающейся беды, мыла посуду, когда на пороге выросла Югана. Кинулась знахарка в угол за шприцем-спасителем… Но – ра-рахнул гром. От пузырьков и шприца во все стороны разлетелись осколки. Избу наполнил приторный запах, перемешавшийся с пороховым дымом. Полностью была бита Андронихина карта. Поражение знахарки подтвердила и расплывшаяся под ногами лужа… Нападение ее соперницы было таким неожиданным, а «левольвер» так напугал бабку Андрониху, что… Да и кто не испугается, когда бабахнут из такого стволища. Вот как оно все получилось-то..
Добыла себе Югана жениха, но Андрониха, тайно посоветовавшись с Соней, обратилась за помощью к закону в лице участкового милиционера.
«Вооруженное покушение на жизнь человека. За такое к тюрьме присудят, не меньше», – жаловалась она женщинам в сельповском магазине.
Пока Югану вызывали в районную милицию, пока разбирались, Андрониха, опять же по совету Сони, увела Пашу в сельсовет и законно оформила брак.
«На, выкуси! Шиш тебе, Юганиха! Загонят тебя в каталажку!» – храбрилась Андрониха, но на всякий случай выпросила у Сони сторожевое магазинное ружье, зарядила его патроном с крупной солью и повесила над койкой. Теперь-то Андрониха знает: при защите своей жизни она может применить любое оружие. Это ей сам «облакат» говорил.
Эх, беда какая! Но Югана не унывает.
«Что мне милиция? Андрониху буду стрелять из маленького ружья», – заявила Югана на товарищеском суде.
Да… Выпала Паше тяжелая судьба – попал он в переплет… Как угодить двум упрямым женщинам?..
