Часть четвертая
БЕЛОВОДЬЕ И ЦАРЬ-ГОРА

– Теперь мне все ясно, – торжественно провозгласил Федор с порога. – Беловодье – это тайная партизанская база в труднодоступных горах.

– Оригинально, – оценила Аглая, чуть опешив и забыв пригласить гостя в дом. – Такого еще не было.

– Это не моя мысль, – отверг лавры Федор. – Так думал полковник Шергин. Или примерно так… – Он на миг замолчал. – Но вообще-то, я полагаю, меня стоит впустить.

– Ох, – сказала Аглая и посторонилась. – Только не делай больше таких громких заявлений. Тетя приболела, и, если услышит, ей станет совсем худо. Она у меня впечатлительная.

– Понял. Буду делать заявления шепотом.

Федор расположился в старом-престаром кресле-качалке и, переполненный заявлениями, усиленно закачался. Аглая наскоро приготовила чай с алтайским кумысом. Осторожно понюхав кувшинчик с густым грязно-белым молоком, Федор поинтересовался:

– Лошадиное?

– Верблюжье.

Еще раз понюхав, он не решился рискнуть и отодвинул кувшинчик.

– Зря, – сказала Аглая. – Очень питательно. Ну, я слушаю тебя.

Федор принялся шептать, с чувством выкатив глаза:

– Я собираюсь идти в горы.

– Для чего? – насторожилась Аглая.

– Искать клад, оставленный там полковником.

– Очень интересно, – сказала она нисколько не заинтересованным тоном. – У тебя есть карта сокровищ?

– Есть. – Федор вытряхнул из-за пазухи мемуары прапорщика Чернова. – Вот она. Здесь все описано. Шергин искал Беловодье, то есть ту самую партизанскую базу…

– Легенда о Беловодье появилась лет на двести с гаком раньше, – перебила Аглая.

– Знаю, но Бернгарт мог просто использовать этот бренд для своего караван-сарая.

– Допустим. – Аглая шевельнула бровями, и в этом движении не было совершенно ничего допускающего. Федор, однако, был увлечен рассказом, чтобы замечать ее мимику.

– В полку, хотя это скорее было несколько рот, ходили разные мнения насчет конечной цели похода. Судя по всему, Шергин был очень скрытен. Это, конечно, сильно вредило ему и нагнетало атмосферу в отряде. Но здесь, – он постучал по книге, – упоминаются Беловодье и Белый Старец, который жил на высокой горе. Тебе это о чем-то говорит?

– Цагаан-Эбуген, монгольское божество? – Аглая пожала плечами. – Пока ни о чем.

– Может, и божество. Или не божество. Они ведь нашли эту гору, и Шергин с ротой солдат полез на нее. А там двое рядовых заблудились и наткнулись на Белого Старца. Один потом вернулся, а второго Старец оставил у себя. Больше того парня никто не видел. Но второй передал Шергину пару слов от «божества». После чего полковник пришел в сильное возбуждение, долго писал что-то и в результате оставил на горе свою шкатулку, с которой никогда не расставался. Что в ней было, кроме этого письма, неизвестно. Но Чернов видел, куда полковник ее спрятал, и подробно описал место. Как думаешь, зачем?

– Чтобы кто-нибудь когда-нибудь ее нашел.

– Точно. И этот кто-то – я. Письмо полковник писал мне.

– Почему ты так уверен?

– Чернов стал свидетелем гибели семьи полковника в Ярославле. Он был уверен, что убили всех. А в тот день на горе Шергин, как безумный, твердил про своего потомка. Сказал, что получил обетование о потомке. – Федор умолк, глядя в стену остановившимися глазами. – Вот и решай – божество сей Белый Старец или кто.

– Или где, – сказала Аглая. – Как ты собираешься искать эту гору?

– Найду. Туземцы так и называли ее – гора Белого Старца. Может, и сейчас кто-нибудь из них знает.

Федор вопросительно посмотрел на девушку.

– Ладно, поспрашиваю, – согласилась она. – А в книжке написано, как он погиб?

– Написано. Но мне не все ясно. Это только внешняя сторона дела. А мне нужны показания главного свидетеля.

– Старик Плеснев мертв, – напомнила Аглая.

– Не его. – Федор мотнул головой. – Полковника Шергина.

Освободившись от заявлений, он допил чай и расслабился. Теперь можно было перейти к другим вопросам. Он сосредоточил во взгляде всю нежность, на какую был способен, и постарался, чтобы это было заметно.

– Что ты так страдальчески смотришь? – спросила Аглая, отведя глаза, и стала зачем-то переставлять на столе чашки.

Федор немедленно сменил нежность на решительность.

– Послушай, я понимаю, когда я только явился сюда к вам, ты воспринимала меня, и, наверное, справедливо, как некую эманацию городского хаоса. Этакого столичного ковбоя, который сбежал в деревню, потому что ему вздумалось вообразить себя лишним человеком. Вот, ты улыбаешься, значит, так все и было. Но кое-что изменилось. Я ведь почти три месяца тут живу. И ваши сельские натурфилософские эманации на меня тоже действуют. Поверьте, Аглая… пардон, забылся… Поверь, я стал другим. Я, можно сказать, возродился здесь душой к новой жизни и…

Аглая прыснула, закрывшись ладонью, и все красноречие Федора как рукой сняло.

– Что? – с глупым видом спросил он.

– А кто в Бийске хвастал красивой жизнью и сорил деньгами? – тихо смеялась она.

Федор помрачнел и долго не находил слов. Потом встал, ушел к окну и сказал:

– В сущности, это не более чем сублимация подавленных желаний. Но теперь я понимаю, какой же я дурак. Как пошло и скудоумно вел себя. Это оттого, что я совсем потерял голову. – Он порывисто вернулся к столу. – Я сейчас задам тебе прямой вопрос и хочу услышать на него прямой ответ…

– Ты хочешь знать, пойду ли я с тобой в горы? – опередила его Аглая. – Разумеется, да.

Федор вскочил, схватившись за голову, и зашагал по комнате.

– Нет, это невозможно! – отчаянно произнес он. – Эта женщина сведет меня с ума!

Он остановился, задумчиво глядя на нее.

– Кажется, я никогда не смогу раскусить тебя. Но, черт побери, мне это нравится. Сам не знаю почему.

– Я же не сахар, чтобы меня раскусывать, – с усмешкой сказала Аглая.

– Это я уже понял, – проворчал Федор.

Степь выгорела на солнце до рыжины – у нее стал портиться нрав, и все чаще вокруг Усть-Чегеня перекатывались темные клубки пыльных бурь. Только флегматичным верблюдам было хорошо – вся остальная живность, не исключая людей, стремилась в горы. Из-за нашествия туристов Федор на время потерял Аглаю и от тоски начал выдумывать разнообразные причины для ревности. Прождав неделю и окончательно разочаровавшись в женской последовательности, он отправился на поиски единственного знакомого алтайца – желтолицего Бельмондо. Полдня Федор ходил по степи, высматривая горбатые кочки на фоне дымчато-синих гор – верблюжье стадо. Наконец, умаявшись и возжаждав, догадался повернуть к стойбищу. Там и наткнулся на обоих – бездельничающих и весело болтающих на туземном языке. Аглая была в том самом платье, которое купил в Бийске Федор, насилу уговорив ее не сопротивляться подарку.

Голубой бархат смотрелся на ней превосходно, но посреди убогих монгольских юрт это выглядело насмешкой, и Федор даже догадывался над кем. В голову ему пришла беспомощная мысль, что он не заслужил такого обращения с ее стороны. Но тут же эту беспомощность перебила другая мысль, намного более мужественная. Он подумал, что, даря женщине красивые платья и драгоценности, мужчина покупает все это для себя. И трудно было бы требовать от женщины, которая тебе не принадлежит, чтобы она подбирала к подаренному соответствующее окружение. Разве что подарить и его тоже.

– Надеюсь, тебя не переименовали в Голубую Березу? – изображая цинизм, спросил Федор. – Впрочем, это было бы куда как романтичнее, чем Белая. Голубые дали, сиреневый туман…

– Здравствуй, Федор. Я тоже рада тебя видеть.

– Разве бывают голубые березы? – спросил Жанпо. – Ты, наверно, плохо учился в школе.

– Я вообще не учился в школе, и до сих пор мое невежество служит притчей во языцех, – объяснил Федор.

Жанпо онемел в изумленном восторге.

– Похоже на правду, – улыбнулась Аглая.

– А теперь мне не терпится пойти в горы, искать Белого Старца, чтобы он поделился со мной своей мудростью, – тонко намекнул Федор.

– Так это тебе нужен мой дедушка? – Жанпо обрел дар речи.

– Твой дедушка – Белый Старец? – не без удивления спросил Федор.

– Его дедушка шаман, – ответила Аглая. – Ты же хотел познакомиться с шаманом?

– Дедушка очень старый, – сказал Жанпо, – он больше не призывает духов.

– Да и моя бабушка немолода, – брякнул Федор, однако немного подобрел, испытывая интерес к шаману, к тому же очень старому.

– При чем тут твоя бабушка! – сердито подняла брови Аглая, и Федор ощутил сладость удовлетворения – наконец-то ему удалось засунуть холодную руку под теплое одеяло ее безмятежности.

– А сколько лет дедушке? – спросил он Жанпо.

Полуобморочно закатив глаза, алтайский Бельмондо долго шевелил губами.

– Много, – подвел он итог подсчетов. – Дедушка родился еще до того, как в священное дерево Кер-Огоч попала молния.

– До тысяча девятьсот десятого, – перевела Аглая.

Федор присвистнул.

– И до сих пор ты скрывал столь ценный исторический артефакт от общественности?

Жанпо неуверенно моргнул.

– Я ничего не скрывал.

– Ладно, оправдываться будешь потом. Показывай мне своего дедушку, – распорядился Федор. – Кстати, чем тут, кроме прокисшего верблюжьего молока, утоляют жажду?

– Чакой, – ответила Аглая, шагая позади.

– Что такое чака?

– Местный энергетический напиток, по вкусу похоже на кока-колу.

– Надо же. Из чего ее делают?

– Из маральего корня. Мелко нарезают, потом пережевывают и…

– Что-что делают?! – затормозил Федор.

– Смешивают со слюной, чтобы началось брожение, – с невинной улыбкой разъяснила Аглая. – Жанпо, угости Федора чакой.

Алтаец послушно направился к ближайшей юрте.

– Стой! – сдавленно крикнул Федор. – Не надо чаки.

Но туземец уже исчез в юрте и быстро вернулся с пластиковой бутылкой в руках.

– Это не чака, – объяснил он сомлевшему Федору. – Это пепси.

– Черт побери, – пробормотал тот, глядя на этикетку. – Миклухо-Маклаю здесь определенно нечего делать.

Одолев жажду, Федор поинтересовался:

– Так мы идем к дедушке?

– Мы уже пришли.

Жанпо показал на юрту, куда ходил за бутылкой. Лишь теперь Федор заметил на ее войлочной крыше спутниковую антенну-«тарелку». Выглядела антенна нарядно – ее украшали прицепленные по краю маленькие бубенцы с яркими ленточками, нежно позвякивавшие на степном ветру. Федор невольно засмеялся:

– Дедушка любит праздники?

Жанпо серьезно покачал головой.

– Нет. Дедушка очень старый, – повторил он, – уже не камлает. Но он смотрит по телевизору, как камлают белые люди.

– Что он имеет в виду? – Федор озадаченно повернулся к Аглае.

– То, что сказал, – пожала она плечами.

Жанпо открыл дверь юрты:

– Заходите. Только тихо. Дедушка не любит шума.

Несмотря на дедушкину нелюбовь, телевизор был включен громко – наружу звук не проникал из-за толстых войлочных стенок юрты. Дедушка сидел на полу спиной ко входу и к гостям не повернулся. Его внимание поглощала шумная, истерическая перепалка на экране – показывали ток-шоу, из тех, в которых громче остальных орет по обязанности ведущий. Федора иногда интересовал теоретический вопрос, откуда берут таких бешеных, но теперь его больше занимал дедушка, полностью экипированный в шаманское облачение. Меховая парка была густо обвешана разнообразными амулетами – палочками, крючками, бубенчиками, зубьями, резной костью, перышками и прочим охранительным добром. В руках старый шаман держал огромный бубен – больше полуметра в диаметре и с минутными интервалами бил в него колотушкой, издавая сильный, низкий звук. К пению бубна шаман присоединял монотонную горловую руладу, от которой Федору хотелось прокашляться.

Жанпо стоял смирно и не тревожил дедушку, видимо, дожидался момента, когда будет можно. Федор, хотя не понимал, чем занят шаман, также покорно молчал и тщетно пытался разрешить загадку камлания белых людей. Когда начался перерыв на рекламу, он не удержался и на излете горловой вибрации шамана вежливо кашлянул.

Старый колдун не повернулся. Опустив бубен и уронив голову на грудь, он захрапел – очень громко и демонстративно. Жанпо в ответ на вопросительный взгляд Федора приложил палец к губам.

На последней секунде рекламы шаман пробудился от фальшивого сна, поднял к экрану пульт и приглушил звук. Затем с кряхтеньем повернулся к гостям.

– А, это ты, Жан-Поль.

– Я, дедушка Алыгджан.

– Кого ты привел с собой? Мои глаза стали плохо видеть этот мир.

– Это Белая Береза и с ней чужой приезжий человек. Он говорит, что хочет найти в горах Белого Старца. Он думает, что ты поможешь ему.

– Он так думает? – переспросил шаман. – Это очень странно. Почему он так думает?

– Уважаемый дедушка, – Федор решил проявить инициативу, чтобы ускорить процесс переговоров, – беря во внимание ваш преклонный возраст, я уверен, что вы не могли не слышать о горе Белого Старца. Именно о ней я и хотел бы узнать от вас.

– О горе Белого Старца? – Шаман сморщил желтое лицо, дубленое ветром и солнцем, поднял бубен и тихо ударил – звук все равно получился мощным, остро пронзившим пространство юрты. – Ни один белый человек еще не спрашивал меня о горе Белого Старца. Но моего отца, великого шамана Ундагатуя, тоже спрашивал об этой горе белый человек. Это было очень давно. Мой отец рассказал ему, но духи наказали его за это. Люди, которые были с тем человеком, убили его жену, мою приемную мать. Я видел это своими глазами. Кого убьешь ты, когда я расскажу тебе?

Федору захотелось дать честное слово, что никого убивать не будет. Но тут ему вспомнилась ночь в горах, когда он рассматривал в свете факела труп на дне расселины, и давать зарок он не решился. Однако следом за этим его посетила счастливая мысль.

– Я знаю, о чем идет речь, – сказал он. – Знаю все, что произошло тогда. Великий шаман Ундагатуй призывал духов, чтобы они исцелили больного. Но во время камлания умер один из тех, кто пришел вместе с белым человеком. Поэтому случилось то, что случилось.

– Твой голос молод, – на лице шамана проступил ужас, – ты не мог видеть этого своими глазами, как я. Ты умеешь смотреть сквозь время?

Федор усмехнулся.

– Это моя профессия.

– Ты великий белый шаман?

– Что-то вроде, – уклончиво ответил Федор. – Я даже могу описать, как выглядел тот белый человек. У него на голове был большой шрам, вот здесь.

Он провел пальцем над правым ухом.

– Тебя послали духи, – глухим голосом проговорил шаман, – и я должен рассказать тебе все, что ты захочешь.

– Приблизительно так, – подтвердил Федор и подумал, что нисколько не соврал.

– Дедушка Алыгджан, а мне ты никогда не рассказывал про то время, – обиженно встрял Жанпо.

– Твоей непутевой голове это не нужно, Жан-Поль. Что тебе рассказывать? Сперва сатана-антихрист Бергай пришел, потом сатана-антихрист Шергай пришел. Потом снова Бергай, все хозяйство у нас отбирал, мало оставлял. От него сюда бежали, на ровную землю.

– Сатана-антихрист? – удивился Федор. – Странная лексика для шамана.

– Жанпо увлекается чтением Апокалипсиса, – пояснила Аглая. – А дедушка иронизирует.

– Что ты хочешь знать? – спросил шаман у Федора.

– Как найти гору Белого Старца.

Шаман думал так долго словно решил на всякий случай посовещаться с духами и внимал их нашептываниям.

– Сам я никогда не ходил туда, – прокряхтел он наконец. – Великий шаман Ундагатуй говорил, что человеку не нужно ходить к горе Белого Старца. Ее охраняет дух гор. Но тебя тоже послали духи. Не хочу спрашивать, зачем тебе туда идти. Гора Белого Старца очень высокая, выше всех других, ее сразу видно. До Большого Ильдугема дойдешь, оттуда встречь солнцу два дня, если не жалко ног. От Сартынги начнутся красные горы, там ищи.

Шаман пошарил вокруг себя, нашел выпавший из руки пульт.

– Больше мне нечего тебе сказать. Я хочу остаться один. Жан-Поль, напомни мне, на какой кнопке идет тот сериал, который я всегда смотрю.

– На второй, дедушка Алыгджан.

Выйдя из юрты, Федор поделился впечатлением:

– Не хочу никого расстраивать, но дедушка, по-моему, пребывает в маразме. Хотя географические ориентиры в целом совпадают.

– Дедушка очень старый и мудрый, – согласился Жанпо. – В телевизоре очень сильные шаманы и очень хитрые, им служат много духов, сильных и злых. Но дедушка не даст им себя перехитрить.

– Так, – Федор потерял терпение, – я не понял, о чем этот парень все время толкует.

– Но это же так просто, – с улыбкой заметила Аглая. – Взять, к примеру, рекламу…

– Рекламные духи очень пронырливые, – сказал Жанпо, – они пролезают даже через охранные заклинания. Это низшие духи, они вцепляются в человека и топчутся у него в голове. Но их можно обмануть – сделать вид, будто спишь, тогда они не влезут в голову. А в сериалах живут другие духи, они высасывают жизнь из тех, кто их смотрит.

– Новейшая демонология, – констатировал Федор, вспомнил про бешеных ведущих ток-шоу и подумал, что и сам всегда был не чужд подобному толкованию. – Если следовать данной концепции, ток-шоу – это камлание?

– Это плохое камлание. Оно впускает духов в мир людей, а это очень плохо, опасно, нельзя это делать. Духи должны оставаться в своих мирах. Мир людей для них слишком мал, они разорвут его. Настоящий шаман призывает духов только на время, чтобы они что-нибудь сделали и ушли обратно к себе.

– Ну а ты почему в шаманы не пошел, Бельмондо? – строго спросил Федор. – Семейную традицию порушил.

– Шаманство – дремучее язычество, – гордо ответил Бельмондо. – Шаман с духами разговаривает, а они с неба свалились. Я пойду, Белая Береза, у меня еще дела.

– Пока, Жанпо.

– Твоя работа? – Федор повернулся к Аглае. – Стефан Пермский, просветитель диких зырян.

– Ну, раз уж ты сам об этом заговорил, давай серьезно.

– Вижу, начало ничего хорошего не предвещает, – вздохнул Федор.

– Я всего лишь хочу предупредить. Алтайцы – дети гор, они сжились со своими духами и умеют с ними договариваться. Но с другими в горах часто случается… всякое.

– Что такое – всякое?

– Сам увидишь. Обязательно что-нибудь попадется по пути. А может, уже попадалось?

Федор предпочел не ответить.

– Я просто советую тебе креститься, – сказала Аглая. – В горы лучше идти без долгов на душе.

– Убежал я от своих долгов, – вяло признался Федор.

– Ты убежал, а они за тобой хвостом прибежали. Они за всеми бегают. От них и на край света не уйдешь.

Федору была слишком неприятна эта тема, изгнавшая его из Москвы, поэтому он предложил другое развитие беседы:

– Если уж все так серьезно, надо по крайней мере устроить испытание вер, как князь Владимир. Чин по чину. Почему христианство, а не, к примеру, буддизм?

– Да все просто. Не только вера дает силу народу, народ тоже дает силу своей вере. А русские очень крепкий и сильный народ.

– Летать рожденный не будет ползать, – согласился Федор.

– Но сейчас русским нужно много силы, чтобы выжить. Слабых всегда пытаются добить. А где ее взять? Да там же, где и раньше.

– Может, хоть для порядку в мечеть к братьям-мусульманам наведаться? – торговался Федор.

– А чего туда наведываться, – пожала плечами Аглая. – Если бы князь Владимир принял ислам, мы бы с тобой сейчас жили в разных государствах, наверняка не соседних, и говорили бы на разных языках. Может, и взрывали бы друг друга.

– Да, трудное положение. Но ничего, и не такие передряги бывали, – бодро заверил Федор.

Аглая внимательно посмотрела на него, не останавливаясь, и тут же отвернулась, опустила голову.

– Эй, – позвал Федор, – так ты со мной?

– Конечно, с тобой. Один заблудишься, – насмешливо ответила она, блеснув в его сторону глазами.

Наутро Федора разбудило конское ржание у окна. Разлепив веки, он увидел рыжую лошадиную морду, просунувшуюся в открытую форточку и жующую листья домашнего вьюнка. В испуге Федор попытался набросить на нее одеяло, но промахнулся и повалил с подоконника цветочные горшки. Лошадь закивала головой, разразилась недовольным ржанием.

– А ну не ори тут! – погрозил ей Федор, в спешке натягивая брюки.

Дверь в комнату распахнулась, на пороге возник дед Филимон, из-за него выглядывала Аглая.

– Чего буянишь-то? – поинтересовался дед.

Федор, вдруг засмущавшись, торопливо надел рубашку, застегнулся.

– А вы-то чего? Врываетесь… Лошади какие-то… – Он оглянулся на окно, но наглой морды уже не было.

– Ты ж в поход собрался, – ответил дед, – а все дрыхнешь. Вон, Аглайка прискакала.

Федор посмотрел на часы – они показывали половину пятого.

– Да, – медленно сказал он и потер висок, – если девушке приспичивает в полпятого утра идти со мной в поход, это что-нибудь да значит.

Аглая громко и выразительно фыркнула.

– В горах нет уличных фонарей, надо пользоваться солнечным светом. А солнце давно в небе.

– Чья это лошадь? – В мысли Федора закралось не очень приятное подозрение.

– На ближайшее время – твоя.

– Ох, нет, – простонал он.

– Да, – улыбнулась Аглая. – Готовь свое седло к долгому массажу.

Федор на мгновение одеревенел от изумления.

– Где ты набралась этого вульгарного цинизма?

– Ты просто плохо меня знаешь, – ответила она, исчезая. – Даю тебе на сборы пятнадцать минут.

– Во так вот, – сказал дед, двинув головой. – Понял, Федька?

– Тоже мне, командирша нашлась, – крикнул Федор в окно.

– И штаны застегни, – сурово добавил дед. – А девку мне чтоб не обижал.

Суетливым движением Федор подтянул молнию на брюках.

– Обидишь ее, как же, – пробормотал он.

…Пять часов спустя позади осталось горное ущелье с ручьем, по которому перешли на другую сторону Курайского хребта. Федор взмолился:

– Все. Перерыв на обед.

– Натрудил мозоль?

– Целых две.

– Говорила же тебе, сиди ровно и держись ногами. А ты прыгаешь на лошади, как бурдюк.

– Да лучше сидеть на электрическом стуле, чем на этой скотине, – вспылил Федор.

Аглая подъехала ближе и вдруг хлестнула сорванной веткой по крупу его лошади.

– Догоняй!

Она понеслась галопом. Кобыла Федора, резко сменив скорость с первой на третью, поскакала следом, отставая на полкорпуса.

– Ты что делаешь?! Я же упаду! – завопил Федор, прижимаясь к холке лошади.

– А как еще быстро научить тебя держаться в седле? – крикнула Аглая и направила своего чалого жеребца наискосок через мелководную речку. В фарватере поднятых брызг вздымала воду и его каурая кобылка.

Федор, крепко облепив лошадь руками и ногами, отдался на волю судьбы.

Когда он почувствовал, что кобыла пошла медленнее и тяжелее, вокруг был лиственничный перелесок, покрывающий горный склон. Узкая дорога забирала вверх и терялась в свиристящих зеленых дебрях.

– Сколько это мы отмахали? – спросил он удивленно.

– Километров восемь. Хочешь передохнуть?

Федор распрямил спину, проверил свои ощущения и с содроганием ответил:

– Я не смогу с нее слезть. Кажется, я прирос к этой скотине. Даже страшно подумать, что ждет меня на земле.

– Вот и хорошо. Едем дальше.

– Дорогая моя Аглая, – с мукой в голосе произнес Федор, – тебе кто-нибудь когда-нибудь говорил, что ты изверг? Извергиня.

– Первый раз слышу.

Федор стоически превозмогал себя еще пару часов, периодически принимаясь разминать затекшие плечи и седалище: крутил поочередно руками и пытался вставать в стременах.

– Что ты делаешь? – спросила Аглая, наблюдая за его телодвижениями.

– Даю роздых мозолям, – ворчливо ответил Федор.

За эти два часа вокруг сменялись разнообразные картины: сосновые боры, светлые кедровые редколесья, ковыльные степи, кормящиеся стада овец и дремлющие возле них пастухи, альпийское разноцветье, гудящее шмелями и завораживающее красками. В конце концов Федора начало клонить в сон. Он уткнулся лицом в гриву кобылы и вдруг осознал, что сидит в густой лесной траве, прислонившись к стволу дерева, а нос ему щекочут мелкие листья соседнего кустарника. Лошади паслись неподалеку, Аглая раскладывала на земле самобранку.

– Как это я? – встряхнулся Федор и тут же пожалел, что сделал это. Все тело, до самой мелкой косточки, ныло и жаловалось, не желая больше совершать какие-либо движения. Да и без движений все мышцы пели на разные лады, выводя грустную, очень несчастную мелодию боли.

– Лошадям тоже нужен отдых, – флегматично объяснила Аглая.

– А-а, – сказал Федор и подумал, что нужно бы оскорбиться, но не стал – не было сил.

Он принялся молча насыщаться. Не хотелось тратить усилия на разговор, и вскоре Федор обнаружил, что ни ему, ни Аглае затянувшееся молчание не в тягость.

– Хорошо, когда людям есть о чем молчать, – заметил он, жмурясь на пробившееся сквозь сосновые лапы солнце. – Между прочим, это важный показатель психологической совместимости.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Просто хочу, чтобы ты имела это в виду.

– С тех пор как ты приехал сюда, это первый раз, когда тебе лень изображать болтуна, – сказала Аглая.

– Непринужденная светская болтовня тоже, знаешь ли, большое искусство, – раздраженно ответил Федор. – И потом, почему ты все время мне перечишь? Самоутверждаешься за мой счет? В конце концов знай свое место, женщина.

В глазах Аглаи появилось удивление.

– Прости, – кротко и как-то по-детски попросила она. – Я больше не буду.

– Не будешь перечить мне? – не поверил Федор.

– Не буду.

– И я могу болтать, о чем мне вздумается?

– Да.

– И ты никогда не будешь пытаться оспорить мои… слова?

– Да, – с запинкой произнесла она.

– И… мои действия? – Федор понимал, что его заносит, но не мог остановиться, испытывая границы дозволенного. В конце концов не он пригласил ее на прогулку в горы, где на много километров вокруг одни елки-палки и где не властен голос разума – здесь живут только инстинкты.

Аглая пожала печами и отвернулась лицом в сторону.

– Как хочешь.

Федор счел это необыкновенным подарком и от волнения даже не стал задумываться о причинах подобной щедрости. Но немедленно освободить подарок от упаковки ему было не под силу, – каурая кобылка на неопределенное время превратила его в чистого платоника, вынужденного лишь любоваться видами.

Ничего не сказав, в несколько приемов он поднял свое бренное тело с земли и, чувствуя себя переполненным во всех смыслах, медленно пошел в глубь леса. В нескольких метрах от него по веткам скакала темно-серая белка, во рту она держала шишку. Федору вдруг с пронзительностью подумалось, что скоро зима, когда всякая тварь сидит по берлогам и приживает детенышей. В горах заметно было увядание – жухла трава, в лесной зелени, среди берез-вековух с мозолями древесных грибов на стволах проглядывали рыжие пятна осени. И ему тоже остро захотелось иметь собственную берлогу, приживать в ней детенышей и, ни о чем не тревожась, смотреть из окна на метельные снегопады.

На обратном пути, недалеко от поляны, где Аглая возилась с поклажей, он остановился. В траве между кустами бересклета белела голая человеческая нога. Оглянувшись по сторонам, Федор подошел ближе и осторожно отвел ветки. На земле лежал мертвец, полностью обнаженный и местами поеденный. От его вида внутри Федора взбунтовался съеденный обед, и многих трудов стоило усмирить его с помощью дыхательной гимнастики.

Звуки этой борьбы привлекли внимание Аглаи.

– Стой, – страшным голосом крикнул он ей, – не подходи.

Но она уже подошла и увидела ногу.

– Лучше не смотри, – честно предупредил он.

Аглая подняла ветки кустов и надолго замерла. Федор заглянул ей через плечо.

У мертвеца отсутствовала одна нога и рука – казалось, их выдернуло из тела какой-то невероятной силой. Лицо сохранилось, но глазницы были пусты.

– Это же… – Федор прикусил язык.

Аглая быстро обернулась к нему.

– Ты его знаешь?

Не выдержав ее взгляда, Федор виновато отвернулся.

– Его Толиком звали… Мы поехали в горы вчетвером. Он пропал первой же ночью.

Аглая молчала и не сводила с него глаз.

– Ну что ты буравишь меня! – взорвался Федор. – Искали мы его. Не нашли. Как сквозь воду. Так и подумали – в реке утонул. И второго тоже… – Он осекся.

– Что тоже?

– Медведь заломал, – сдался Федор. Голос его разом поблек, стал пустым и невыразительным. – Страшенный медведь.

– А вас не тронул? – пытала Аглая.

– Нет, ушел.

Аглая в задумчивости отошла от кустов, скрывавших мертвеца.

– Это она.

– Кто? – растерянно спросил Федор.

– Она, – повторила Аглая.

Федор передернул плечами и решил замять тему:

– Думаешь, надо милицию?

– Не надо. Только хуже будет.

Аглая стала собирать сухие палые ветки и прочую земляную ветошь, забрасывая ими труп. Федор обломал соседние кусты и укрыл мертвеца зеленым саваном. Постояв немного возле импровизированного кургана, Аглая сказала:

– Идем отсюда.

Федор покачал головой.

– Бред какой-то.

Аглая отвязала лошадей, взнуздала и вывела на лесную тропку, протоптанную не то охотниками, не то лосями. Федор, забыв о том, что каждая его клеточка тянет жалобную ноту, скрепя сердце, оседлал рыжую кобылку. Аглая по-ковбойски взлетела в седло и пустила жеребца вскачь.

К вечеру следующего дня они добрались до Верхнего Ильдугема. Река к концу лета обмелела, лошади без труда перешли ее по каменистому дну, намочив ноги седоков и лишь изредка пускаясь вплавь. Федор начинал обвыкаться с верховой жизнью и с мыслью, что это не худший способ передвижения. Он даже пытался немного джигитовать для развлечения. Аглая скептически взирала на эту сомнительную акробатику и просила не мучить напрасно лошадь. По временам на Федора нападала задумчивость, он отпускал поводья, предоставляя смирной кобыле самой передвигать копыта в нужном направлении, и рассеянно оглядывал горные зубцы, вонзающиеся в небеса. В такие моменты ему становилось неуютно и хотелось без оглядки скакать назад.

– Куда влечет меня судьба? – задался он вопросом.

Его лошадь не знала ответа и прянула ушами, пренебрежительно отмахнувшись от несъедобной риторики.

– Никуда, – отозвалась Аглая. – Она просто пытается тебя догнать.

– Что, снова самобытная сельская философия? – попытался отшутиться Федор.

– Ну если несамобытная городская не может ответить ни на один вопрос, – парировала Аглая.

Он испустил долгий выдох.

– Догнать, говоришь? И перегнать?

– Твои долги – твоя судьба. Они за тобой, и она с ними. Когда она догоняет – ты видел, что бывает.

– Не понял. Поясни.

– Тот мертвец под кустом.

– Снова не понял, – набычился Федор.

– Оглянись… Вон там, где ельник у ручья.

Он нашел глазами ели, густо облепившие скалистый пригорок. На фоне темной хвойной зелени не сразу, но угадывались бурые очертания знакомой фигуры в плаще с капюшоном. Он быстро отвернулся и в легкой панике спросил:

– Да что ж ей нужно от меня?

– Тебя ведет то, чего она боится. Ей это не нравится.

Федор ударил пятками в бока лошади, гикнул и понесся вперед, навстречу выползающему из ущелья облаку.

Вечером, помешивая в котелке суп, Аглая сказала:

– Завтра дойдем до Сартынги. Оттуда, наверное, уже недалеко.

Федор лежал на спальнике у костра и считал звезды. В горах они были ближе и казались размером с мелкие яблоки. От котелка распространялся деликатесный запах: Аглая не признавала супы-концентраты, которыми запасся Федор, и творила кулинарные изыски из того, что росло под ногами. Находила корешки, травки, кромсала мясистые стебли и листья, добавляла тушенку и заправляла молитвой. На вкус было непривычно, но после первой же порции Федор понял, что никакие французские повара не смогут затмить Аглаино искусство супа-из-ничего.

Вечер был уютный и безмятежный, дым от костра поднимался тонкой белесой жердиной. Федор отвлекся от звезд, будто с намеком подмигивающих, и посмотрел на Аглаю. Она стояла на коленках, склонясь над котелком. На ней были кожаные брюки и короткая куртка мехом наружу, которая напомнила Федору его недавние мысли о теплой, тесной берлоге, где так хорошо тереться бок о бок…

Он неслышно встал и подобрался к ней сзади, опустился на колени, положил руки ей на плечи. Подождал немного, боясь шевельнуться. Ничего не произошло. Его не шарахнуло невидимой дубиной и не ослепило молнией. Аглая отключила свою «боксерскую защиту» и ждала продолжения. Федор едва не потерял рассудок от такого развития событий. Поцеловав ее в волосы на затылке и прижав к себе, он превратился в желание, очень горячее и остро заточенное.

Аглая, извернувшись, влепила ему кулаком по скуле, стремительно отскочила. Федор пошатнулся, схватился за щеку. Желание разочарованно съежилось.

– Что это было? – спросил он ошарашенно.

– Пощечина, – взволнованно ответила она.

– Да? Мне показалось, это был хук справа.

Федор медленно растирал скулу.

– Прости, не рассчитала.

– Но почему?! – возопил он. – Зачем ты сказала вчера, что не будешь возражать против моих действий?

– Я не имела в виду это. Ты мне не муж.

Федор остолбенел.

– Ты… ты что… еще ни с кем?..

Аглая фыркнула и принялась помешивать суп.

– Только дуры торопятся сесть на кол.

– Ну, это же… – Федор пытался подобрать слова, которые были бы удобоваримы для нее. – Это слегка старомодный взгляд на вещи.

– Старые моды всегда возвращаются.

Федор не хотел верить ей и искал способ уличить.

– В таком случае, зачем ты пошла со мной в эти дикие горы? Разве это прилично для порядочной девушки? Одна, с мужчиной, какой кошмар! – Он зло изобразил женское истерическое кудахтанье.

– У меня нет таких подруг, которым нравилось бы обсуждать мою репутацию, – мирно ответила Аглая. – А тетке я сказала, что иду по маршруту с туристами.

Ее спокойствие передалось Федору. Он взял себя в руки и уже без всякого подтекста спросил:

– И все-таки, почему ты здесь?

Этот вопрос застал ее врасплох, или же она сама не знала ответ на него и придумывала на ходу.

– Почему? Потому что эта история не только твоя, но и моя. Там, в девятнадцатом году, осталось что-то недосказанное, незавершенное. И нам – тебе, мне – нужно это досказать, поставить точку… или точку с запятой. А может, восклицательный знак. Да и вся та война была одной большой недосказанностью. Одним на всех многоточием. Не знаю, как ты, а я это просто чувствую. Не могу жить с этой незавершенностью.

– Я тоже, – пробормотал Федор, ощущая себя умственно неполноценным. – Я тоже не люблю недосказанностей… Хотя мы говорим немного о разном.

Потирая горящую скулу, он подумал, что незавершенность в отношениях между мужчиной и женщиной может быть намного невыносимее всего остального. Особенно если прежде, в другой жизни, завершенность подразумевалась в самом начале отношений и не было никаких недомолвок, все происходило легко и необременительно. А здесь не только другая жизнь, но и как будто другой мир. Самым странным было то, что Федор не мог решить, лучше он или хуже, стоит ли научиться понимать его или нет.

…Сартынга бежала шумным потоком, стиснутым высокими скалистыми берегами, редко поросшими лиственницей. Красноватого цвета река спускалась с гор далеко впереди и катила навстречу путникам вдоль хребта. Красно-кирпичным оттенком щеголяли и скалы, обнаженные горные породы ниже границы снегов заливались на солнце легким румянцем.

– Киноварь, – объяснила Аглая. – Ртутная руда. Здесь ее много.

– Эти горы просто напичканы символизмом хаотического, революционного, – сказал Федор. – Представляю, какие занимательные мысли могли возникнуть у полковника Шергина, когда он шел в Беловодье через красные горы.

– Хаотического? – удивленно переспросила Аглая. – Никогда бы не подумала.

– Горы сами по себе – взбунтовавшийся хаос земли.

– Нет. Горы – это молитва земли к небу, – возразила она. – Кого горы манят на самый верх, тот слышит эту молитву и присоединяет к ней свою. Каждым своим шагом к вершине он молится о том, чтобы выдержать испытание. Чтобы не оказаться недостойным той чистоты, которая там.

Аглая показала рукой на снежные зубцы гор.

– Однако я уже чувствую себя недостойным, – удрученно сказал Федор. – После такого вступления ничего другого не остается.

– Ничего другого и не нужно. Если ты будешь чувствовать себя достойным, то никогда не поднимешься туда… Тебе известно, как выглядит та гора?

– Думаю, смогу узнать. Прапорщик Чернов довольно живо описал ее.

– На что она похожа?

Федор помедлил мгновение.

– На коронационные торжества Российской империи.

Но когда он увидел ее, то не сразу смог догадаться, что это она. В лучах падающего вечернего солнца гора полыхнула ярко-красным цветом, а снега на макушке заиграли розовым и бирюзовым. Ближе и дальше нее вершины горбились, уступая в росте, и казались блеклыми отражениями. Федор утомленно скользнул по ней взглядом и снова погрузился в свои мысли. Гора тем временем, пока сходило солнце, закуталась в пурпурно-лиловую мантию, расшитую серебром.

– Смотри, какая красота, – позвала Аглая.

Федор рассеянно покивал и предложил устраиваться на ночевку. Гора впереди взбила вокруг себя перину облаков и медленно скрылась из глаз. Ночью над ней висел круглый белый месяц, а Федору не спалось – мерещились движущиеся тени, шепот и тревожное щелканье, похожее на резкие звуки бича.

На рассвете он вылез из спальника, обошел кругом место ночлега, ничего не обнаружил. Затем разжег костер, чтобы согреться, сел и посмотрел на горы.

Теперь он узнал ее, будто с глаз упала пелена. В свежести раннего утра гора сияла бело-голубым сверху и изумрудным ниже. Федор окликнул Аглаю. Он позвал ее тихо, но она услышала и проснулась.

– Вот она – Царь-гора, – сказал он.

Какое-то время они смотрели молча, затем Аглая промолвила:

– Там живет Белый Старец.

– Он сидит у входа в свою пещеру под толстым и старым деревом, – добавил Федор, – и время от времени прикасается к своему посоху, чтобы продлить себе жизнь.

– Но не исключено, что этот седой реликт давно окаменел, – добавил он через минуту.

– Нет, – покачала головой Аглая. – Я слышала ночью шепот.

– Я тоже слышал. Думаешь, Белый Старец развешивал вокруг нас свои чародейские наговоры?

– Вовсе не думаю так, – нахмурилась Аглая. – Это духи гор. Им не нравится, что мы здесь. Они не хотят пускать нас дальше. Не хотят, чтобы мы увидели Белого Старца. Значит, он там.

– Прелестный силлогизм, – со вздохом произнес Федор, поднимаясь. – Нам надо идти. Если они встретятся нам по дороге, можешь не бояться – я поговорю с ними, и они поймут всю глупость своего поведения.

– Ты совсем не изменился, – с легким недоумением сказала она.

– С тех пор как мы ушли в горы? – уточнил Федор.

– С тех пор как приезжал сюда пятнадцать лет назад. Не сомневаюсь, что если ты сейчас увидишь горелую березу, ринешься к ней, как тогда.

– Это похвала или наоборот?

– Ни то, ни другое. – Аглая встала и звонко добавила: – Но если что-нибудь в этом роде нам встретится по дороге, можешь не бояться. Пока я с тобой, ты в безопасности.

Федор рассмеялся.

– Иными словами, мы два сапога пара. Ну так вперед, дружище-сапог.

Однако помех на пути не встретилось. Очевидно, духи шарахались от них, освобождая дорогу. Далеко за полдень гора нависла над ними, как Гулливер над лилипутами. Понизу ее опоясывали лиственничные перелески, между которыми попадались светлые березовые рощицы, похожие на девичий хоровод. Аглае рощицы очень понравились. Она спешилась и ласково обнимала тонкие белые стволы, гладила их, прижималась лицом, что-то тихо говорила и загадочно улыбалась.

– Нашла родственные души, Белая Береза? – ревниво спросил Федор, не выдержав соблазнительного зрелища.

– Нашла. Разве ты не видишь?

– Чего я не вижу? – проворчал Федор. – Я все хорошо вижу. Прекрати наконец миловаться с этими деревяшками. Для таких дел и я вполне сгожусь.

– Этим березам не больше десяти-пятнадцати лет, – счастливым голосом сказала Аглая, будто не слыша его.

– Это не причина, чтобы сходить с ума. – Федор задумался. – Что ты хотела этим сказать?

– Помнишь, я говорила, что в наших краях перестала расти береза?

– Ботанический курьез. Не стоит принимать так близко к сердцу.

– Курьез – то, что говоришь ты. Эти березы… это… как если бы… – Она не могла найти слов.

– Я примерно понял, – помог ей Федор. – Это как если бы ты сейчас сказала мне «да» и так же ласково прижалась лицом к моему плечу. Верно?

– Приблизительно, – слегка кивнула она. – Зачем ты притворяешься, если все понимаешь? Зачем таскаешь за собой всюду своего черного человека?..

– Я хочу затащить его на гору и сбросить в пропасть, – то ли пошутил, то ли серьезно сказал Федор.

Задолго до сумерек они оставили лес внизу. Дальше вверх поднимались неровные увядающие луга. Красные скалы вспарывали их, вылезая из земли наружу, и чем выше, тем больше пространства отвоевывали. Федора посетила меланхолическая печаль, которая наложила на его лицо резкие складки тени и сделала похожим на высеченное из камня. Он ощущал, что внутри него что-то происходит, что-то затвердевает, принимая некую форму с царапающими острыми углами. Будто кто-то водрузил там большую гранитную глыбу, и нужно приниматься за работу, стесывая с нее все лишнее, чтобы в конце концов получилось нечто скульптурно-изящное. Но при всем том Федора не покидало чувство, что замысел этой скульптуры принадлежит кому-то другому, а ему остается до поры неизвестен.

Глядя, как к небу улетают искры костра, он сообщил:

– Дальше я пойду один.

Аглая промолчала.

– Не спорь со мной, – сказал Федор.

– Я и не спорю.

– Я вижу, что споришь.

– И не думала. Кто-то должен остаться с лошадьми.

– Да, – чуть погодя произнес Федор, – об этом я не подумал.

– А о чем ты подумал?

– Что здесь безопасней. Я не могу взять тебя туда.

Аглая посмотрела на вершину горы, загораживавшую половину темно-синей портьеры неба с лучащимися прорехами звезд.

– Безопасней там, – ответила она так тихо, что Федор не расслышал.