VI
СВЕТЛОВ ПЕРЕД ЛИЦОМ ВЛАСТИ
Около трех с половиною часов утра лихая тройка старосты Семена, мчавшая наших друзей по-курьерски, была остановлена сильной рукой Петрована перед опущенным шлагбаумом городской заставы.
Почти в ту же самую минуту из сторожевой будки быстро вышел полицейский офицер в сопровождении караульного.
Офицер прямо подошел к проезжающим.
— Позвольте узнать, господа, откуда вы едете? — спросил он официальным тоном.
— Из Ельцинской фабрики, — спокойно ответил за всех Варгунин.
— Ваши фамилии? — опять спросил офицер.
Матвей Николаич не без умысла начал перечет имен с Светлова, полагая выгородить его таким образом из какой-нибудь непредвиденной задержки, как лицо, еще мало знакомое городской полиции. Но Варгунин ошибся: едва только он назвал фамилию своего молодого друга, как был остановлен.
— Не трудитесь перечислять остальных, — вежливо заметил ему полицейский чиновник, — мне именно господина Светлова и нужно. Я вас должен просить сию же минуту пожаловать к генералу, — обратился он к Александру Васильичу.
— Теперь?.. ночью?! — удивился Светлов, многозначительно переглянувшись с Жилинским.
— Их превосходительству угодно было распорядиться, чтобы вы явились к нему немедленно, когда бы ни приехали, — объяснил офицер.
— Но… — возразил Александр Васильич, — я не состою на службе и не имею никакого расположения видеться в настоящую минуту с кем бы то ни было. Если вы имеете приказание арестовать меня, то прежде потрудитесь предъявить мне его формально. Наконец, я даже не имею чести знать, с кем говорю…
— Частный пристав первой части, — отрекомендовался офицер, несколько смущенный солидным замечанием Светлова и холодным спокойствием его тона.
— Во всяком случае, я желаю прежде видеть ваше полномочие, — сказал Александр Васильич.
— Мне не дано никакого предписания, а сказано словесно. И вы напрасно говорите, что я вас хочу арестовать: «Просить ко мне, как только приедет», — вот собственные слова их превосходительства.
— А если мне не угодно будет исполнить этой просьбы? — иронически осведомился Светлов.
Пристав пожал плечами.
— Я все-таки должен буду представить вас к генералу, — ответил он с едва заметной улыбкой.
— Насильно? — пожелал узнать Александр Васильич.
— То есть как вам сказать? Мне тогда придется задержать вас здесь, а самому поехать доложить их превосходительству, что вы не желаете их видеть… — объяснил полицейский чиновник.
— Не упрямьтесь… — шепнул Светлову Варгунин.
— Другими словами — это арест, но без соблюдения законной формы? — обратился Александр Васильич к приставу. — Извольте, я к вашим услугам.
Светлов перебросился двумя-тремя фразами с друзьями и, крепко пожав им руки, спокойно вышел из пошевней. Шлагбаум, по распоряжению офицера, был тотчас же поднят, и лихая тройка покатила дальше уже по городской улице, сопровождаемая лаем какой-то гулящей собаки…
Представитель местной власти, несмотря на поздний час ночи, работал в своем кабинете над огромной кипой бумаг, когда ему доложили о Светлове.
— Просите, — сказал старик, неохотно вставая.
Александр Васильич вошел неторопливо, как входил везде.
— Позвольте мне прежде всего протестовать, генерал, — обратился он прямо к его превосходительству, вежливо поклонившись ему и не дожидаясь вопроса, — я арестован без соблюдения надлежащей формальности…
Изящная свобода манер и всей фигуры Светлова заметно произвела сильное впечатление на, старика.
— Не горячитесь, не горячитесь, молодой человек, — остановил он его с снисходительной улыбкой, — я сам умел протестовать в ваши годы. Во-первых, вы не арестованы; во-вторых, вы здесь, может быть, к вашей же пользе… Присядьте и успокойтесь, пожалуйста.
Старик учтиво придвинул к Светлову кресло и сел напротив его на другое.
— Вы теперь прямо из Ельцинской фабрики? — осведомился генерал.
— Да, я оттуда.
— Скажите… войско уже там?
— Я встретил его, когда выезжал.
— Не знаете… что там вышла за история? — спросил его превосходительство таким естественным тоном, как будто беседовал запросто с знакомым.
— Рабочие заявили директору, что не желают больше иметь его у себя, а когда он не согласился оставить фабрику добровольно…
— Да, это-то я слышал, — перебил генерал. — А подробностей… не знаете?
— Знаю очень хорошо все; мне, хотя и против воли, пришлось даже участвовать в этой истории, — сказал Светлов, нисколько не уступая собеседнику в естественности тона.
— А! Это интересно. Сделайте одолжение, расскажите мне обо всем поподробнее: я не могу до сих пор добиться тут никакого толку, — попросил генерал, стараясь как можно удобнее приютиться в кресле.
Александр Васильич совершенно правдиво и, вместе с тем, даже художественно обрисовал его превосходительству фабричные сцены; но при этом Светлов как-то так ловко ухитрился вести свой рассказ, что деятелем в них везде являлась только толпа и — ни одной личности, исключая его собственной. Генерал с нескрываемым удовольствием выслушал это мастерское повествование.
— Вы так живо изобразили мне ельцинское движение, что оно как будто стоит теперь у меня перед глазами, и я не могу не заподозрить в вас… художника, — сказал он, медленно потерев ладонью об ладонь. — Очень вам благодарен!
— Литературная привычка, генерал, — скромно заметил Александр Васильич.
— Да, это видно, это видно… — подтвердил его превосходительство. — Но… надеюсь, молодой человек, в вашем настоящем рассказе не дано столько же места фантазии, сколько ей отводится обыкновенно в литературных произведениях? — прибавил он с тонкой дипломатичностью.
— Напротив, даю вам слово, что я скорее убавил что-нибудь, нежели прибавил, — с такой же точно дипломатичностью ответил Светлов, не уступая генералу и в этом.
— Значит, ваше личное участие во всей этой кутерьме только тем и ограничилось, что вы сейчас передали мне? — спросил последний, несколько помолчав.
— Только этим.
— А! так вот что значит на языке директора — «действовал энергичнее остальных»… — как бы про себя проговорил старик. — Так его так-таки и наказали? — снова обратился он к Александру Васильичу. — Ведь это… позор! Я бы застрелился… — заходил генерал большими шагами по кабинету.
Светлов тоже встал и молча ожидал, что он скажет дальше.
— Вы в каком университете воспитывались? — обратился к нему вдруг его превосходительство, круто обернувшись.
— В петербургском-с.
— По какому факультету?
— По математическому.
— Как! — удивился генерал, — математик и… литератор?
— В здешней гимназии я особенно плохо шел по математике, так мне хотелось пополнить этот образовательный пробел в Петербурге, — пояснил Александр Васильич, — тем более, — прибавил он, — что у нас, по крайнему моему разумению, без знания точных наук литератору остается незавидное поприще почетного переливания из пустого в порожнее.
— Да, это так, — согласился генерал. — Это почти и везде так, — заключил он, подумав.
Светлов предполагал, что теперь с ним немедленно раскланяются, и вынул из-под мышки меховую шапку. Но его превосходительство не думал, по-видимому, расстаться так скоро с своим интересным собеседником.
— Я, признаться сказать, люблю молодежь, — заговорил он снова, — ее дурные стороны всегда с избытком выкупаются хорошими. Мой сын тоже недавно кончил курс в петербургском университете… Не слыхали?
Представитель местной власти был вдовец.
— Знаю, генерал, это мой хороший товарищ, даже приятель: мы и до сих пор в переписке с ним, — с живостью пояснил Светлов.
— Вот как! — весело удивился старик. — Приятель моего сына — всегда мой гость, — любезно сказал он, подходя к Александру Васильичу и с обязательной улыбкой протягивая ему руку. — Прошу быть знакомым.
Светлов раскланялся не менее обязательно.
— Сядемте, поболтаем немножко, если вас не очень клонит еще ко сну с дороги, — предложил генерал, занимая прежнее место на кресле, — я имею привычку спать не более четырех часов в сутки. Скажите… почему вы не привезли рекомендательного письма ко мне от сына? Я мог быть полезен вам здесь. Николай забыл, вероятно, — он ведь рассеянный такой, — а вы… поцеремонились?
— Ох, нет! — поспешил сказать Александр Васильич, садясь напротив его превосходительства, — это не зависело ни от того, ни от другого: я просто отказался от письма.
— Почему же? — удивился старик. — Разве вы предполагали встретить во мне… чванную недоступность? Уж будто мой сын не познакомил вас со мной настолько, чтоб вы не думали обо мне так дурно?
Его превосходительство заметно расшевелился.
— Н-ну, не скажите этого, генерал, — успокоил его Светлов, — я еще в Петербурге успел составить о вас понятие, которое, впрочем, отнюдь не противоречит моему сегодняшнему личному опыту; если я и отказался от письма вашего сына, то совершенно по другой причине.
— По какой же именно? — живо спросил старик.
— Дело в том, генерал, что я нахожу возможной только одну рекомендацию — личную. Никто не может представить меня кому бы то ни было лучше, чем я сделал бы это сам. Рекомендация — ведь это, в некотором роде, порука за другого, обязательство; а так как ручаться безошибочно нельзя ни за кого, то, по-моему, и всякое подобное обязательство, как вещь рискованная, по меньшей мере… стеснительно. Лично я еще и не прочь принять ответственность за небольшой кружок людей, но ставить из-за себя в невыгодное положение другого — это не в моих убеждениях.
— Но… — с живостью возразил генерал, — вы преувеличиваете значение такого обязательства: это вексель, которому никто никогда и не доверяет на всю сумму сполна.
— Очень может быть, что мой настоящий взгляд ошибочен, — заметил Александр Васильич, — но я все-таки предпочитаю держаться его, пока не выработаю себе другого, лучшего.
— Ай, какая непростительная гордость, молодой человек! — улыбнулся и шутливо покачал головой его превосходительство. — Скажите мне откровенно… могут быть у вас… враги здесь? как вы думаете? — круто переменил он вдруг тему разговора.
— Не думаю, чтоб были, генерал, — ответил Светлов, несколько удивленный его неожиданным вопросом.
— И однако, мне уже сделан на вас косвенный донос…
Старик, прищурясь, внимательно посмотрел на своего собеседника.
— Очень может быть; но ведь для доноса вражды и не нужно: он чаще всего делается по обязанности… — как нельзя спокойнее молвил Александр Васильич.
— Во имя чего бы он ни делался, быть осторожным все-таки не мешает…
— Если есть чего бояться, генерал.
Наступило неловкое молчание.
— Вы… хороши с доктором Любимовым? — спросил, наконец, старик, очевидно, выйдя из затруднения.
— Да; мы тоже с ним товарищи.
— Он, кажется, добродушный человек в сущности, но очень болтлив; по крайней мере я имею некоторые причины так думать… Вы хорошо сделаете, если будете осторожны с ним… — внушительно предупредил его превосходительство.
Светлов вспыхнул и выпрямился.
— Вы хотите сказать, генерал, что донос… — начал было он энергично.
— Успокойтесь, успокойтесь, молодой человек, — не дал ему договорить старик, — донос не имеет ничего общего с вашим товарищем. Все-таки, — прибавил он, опять помолчав, — вы будьте осторожнее с доктором.
— Но я не понимаю, генерал, о какой осторожности вы изволите говорить? — с изумительной невозмутимостью осведомился Александр Васильич.
Генерал заметно смешался.
— Мало ли есть случаев, где осторожность бывает даже обязательна… — ответил он уклончиво.
— Ах, да! — сказал Светлов, как будто только теперь догадавшись, в чем дело, — но я относительно всех этих случаев могу быть совершенно спокоен: злословить и сплетничать — вообще не в моем характере.
Представитель местной власти зорко окинул его испытующим взглядом.
— Так или иначе, — заметил он, — но вы можете быть уверены, что всегда встретите во мне, как в отце вашего приятеля, как в частном человеке, полную готовность помочь вам, чем могу… Но… как на лине, занимающем известный пост, на мне прежде всего лежит долг — свято исполнять свои обязанности: если я и сообщил вам о доносе, то единственно потому, что он дошел до меня неофициальным путем; кроме того, многое зависит здесь и не от меня одного: тут есть другие самостоятельные ведомства, есть и за мной наблюдающие глаза…
Говоря это, старик продолжал зорко посматривать на своего собеседника.
— Очень вам благодарен, генерал, за такое незаслуженное внимание; но могу вас успокоить вперед, что не злоупотреблю и не воспользуюсь им: я ни от кого никогда не принимаю помощи, — с гордым достоинством поклонился Светлов.
— Может быть-с, может быть-с… Но позвольте! — нетерпеливо остановил его старик, — дайте мне договорить до конца. Все, что я вам сказал перед этим, я сказал потому, что фабричная история может кончиться очень дурно… Я обязан назначить самое строгое следствие по этому делу — и назначу… завтра же. По всей вероятности, сюда замешают и вас с вашими знакомыми. Мне особенно жаль этих двух стариков, и без того достаточно пострадавших на своем веку… Вы, разумеется, будете оправданы; но… одно уже участие таких лиц, как они, в подобной истории может отозваться весьма для них невыгодно, и тут уж… я совершенно бессилен. Впрочем, что можно — все будет сделано, и я, повторяю, всегда к вашим услугам.
Генерал поднялся с места: аудиенция, очевидно, кончилась. Александр Васильич стал раскланиваться. Старику в эту минуту опять бросилась в глаза изящная свобода манер и всей фигуры Светлова.
— Очень рад, что познакомился с вами, — сказал ему генерал на прощанье, дружески протянув руку, — жаль только, что мы встретились при таких… неблагоприятных обстоятельствах. Во всяком случае, в доказательство того, что мною не считается за арест ваш сегодняшний… не совсем добровольный визит ко мне, я заплачу вам его на днях же, — заключил он с обязательной улыбкой.
Светлов только с достоинством поклонился, но не сказал ни слова и вышел.
Он и его беседа произвели громадное впечатление на представителя местной власти. Старик долго еще расхаживал большими шагами по кабинету, преследуемый одной неотвязной мыслью.
«Что это за странная личность такая? — думалось его превосходительству, — совершенно ли это невинный человек, или упорный, закаленный преследователь своих, ему одному известных, целей? — и генерал снова, еще шире, шагал вдоль кабинета. — Таких людей, во всяком случае, надо постоянно иметь в виду…» — решил он, наконец, отходя ко сну.
Александра Васильича тревожили дорогой совсем иные размышления.
«Пальца в рот я тебе не положу, — не беспокойся!» — прежде всего думалось ему о генерале.
На своем, хотя и молодом еще, веку Светлов уже много видал хороших людей, много уже слыхивал прекрасных, симпатичных разговоров, но надеялся он только на самого себя, верил только в прочность своих убеждений…
Представитель местной власти твердо сдержал свое слово: не дальше, как через день после этой ночной беседы, его изящная зимняя коляска остановилась у светловских ворот, произведя необычайную, но совершенно напрасную суматоху во всем доме. Генерал только скромно осведомился у вышедшей к нему навстречу горничной Маши, где живет «приехавший из Петербурга молодой человек, Светлов» — и, по ее указанию, прямо прошел во флигель. Ирина Васильевна, однако ж, не утерпела: она быстро накинула на себя что было у нее понаряднее и торопливо отправилась туда же.
— Позвольте мне представить вас, генерал, моей матери, — с неподражаемой простотой обратился Светлов к своему сановному гостю, когда старушка вошла в кабинет сына, чрезвычайно смущенная близостью присутствия такой, по ее мнению, «всемогущей власти», хотя в остальное время она и верила глубоко, что всемогущ только один бог.
Генерал вежливо встал и рассыпался перед ней в любезностях.
— У меня тоже есть сын, сударыня, но я все-таки завидую вам, — сказал он ей между прочим.
Старушка была очарована.
«Вот все говорят, что он на чиновников ногами топает да вон их выгоняет, что как к нему представляться идти, так дрожат, — а поди-ка ты какой, батюшка, ласковый!» — в наивном восхищении думала она, сидя на диване возле генерала.
Его превосходительство просидел у Светлова с четверть часа, зашел на минуту в школу, где остался очень доволен преподаванием Лизаветы Михайловны, и уехал, оставив в памяти Ирины Васильевны неизгладимое воспоминание о своем визите.
Но, с другой стороны, несмотря на весь свой восторг, старушка в тот же день за обедом не преминула напуститься сперва на мужа, а потом на старшего сына.
— Уж и ты хорош, отец! — обратилась она к Василью Андреичу, — чем бы, батюшка, во флигель к Саньке пойти да представиться генералу, а он сидит себе дома да только трубочку свою покуривает! Уж такой ты, отец, и есть Запечин Иваныч… Шути-ка ты! — может, и тебе бы опять место вышло. Я бы на твоем месте, батюшка, пришла да и сказала…
— «Я бы», «я бы»! — с сердцем передразнил старик жену, прервав таким образом обильный поток ее упреков, — много ты взяла с твоим «я бы»! Уж я говорю, что… Х-хе! — махнул он только рукой; не докончив начатой фразы.
— Да уж и ты, Санька… отличился, батюшка, нечего сказать! — круто перешла Ирина Васильевна к сыну, — чем бы меня подвести к генералу, а ты его представлять выдумал… Уж чему вас, право, там учили, так я и не знаю!
Тем не менее день генеральского посещения получил значение эпохи в глазах стариков Светловых: отныне их домашнее днеисчисление вертелось обыкновенно на до и после того, «как был генерал». Полнейший триумф Ирины Васильевны продолжался по крайней мере дня три, пока она не успела обстоятельно сообщить всем своим родственникам, до единого, о таком «чуде да и только». Но главное значение этого события заключалось в том, что Александр Васильич чуть не на целую голову вырос теперь в ее и отцовском мнении.
— Поди-ка ты, Санька-то наш как отличается!.. — восторженно и в сотый раз твердила на другой день старушка всякому, кто желал ее слушать, — с генералами знакомство водит! Я это сижу вчера утром под окном, смотрю… да еше, грешная, и говорю папе: «Что бы Саньке к генералу сходить? Сейчас бы ему важную должность дал…» И в помышлении-то у меня этого не было, чтоб сам генерал к нам прикатил… Только вдруг слышу, будто к нашим воротам кто подъехал… Заглянула в другое окно, — а он, батюшка мой, и идет по двору-то… Так у меня, мои матушки, ноги так и подкосились!..
Даже и Оленька не чужда была этому восторженному впечатлению. Только Владимирко, порядочно уже навострившийся от брата, относился несколько скептически к ослеплению домашних «неслыханной честью».
— Саша-то, Чичка, книги сочиняет, ученый… — заметил мальчуган сестре по поводу какого-то лестного замечания ее о посещении генерала, — а он, брат, что? Просто… фитюлька с епалетами!
И Владимирко бесцеремонно расхохотался собственной импровизированной остроте.
— Ну, ты!… ври больше! — строго остановила его из другой комнаты подслушавшая этот вольнодумный отзыв старушка. — Ужо вот услышит папа-то, так даст он тебе «фитюльку»!
Но это замечание матери нисколько не разубедило смешливого «химика».
— Знаешь, Ваня, как генерала зовут? — через минуту же обратился он на кухне к своему «наилюбезному камердинеру» — «Фитюлька с епалетами»! — и опять расхохотался чуть не до слез.
Что же касается Александра Васильича, то он и теперь, после этого визита, надеялся только на самого себя, верил только в прочность своих убеждений…
