Глава сорок третья

Пять дней, с раннего рассвета до полной тьмы, татары и русские гнались на конях за англицкой шхуной, несущейся на полных парусах, да по быстрому течению. Гнались по Иртышской пойме, а это дело тягостное и гибельное. Два десятка коней пришлось прирезать: те поломали ноги в болотистых кавернах поймы. Трое татар сломали шеи, один – позвоночник, падая со споткнувшегося коня. Его свои же милосердно и прирезали.

Хлыст вывихнул порезанную ватажными беглецами левую руку, но терпел и даже не матерился. Некогда.

На шестой день отряд начал ход, но застопорился. Изнуренные кони не шли. И татарские люди роптали.

Чубатый Тарас подошел к Макару и глухо проговорил:

– Все, Макар Дмитрич. Согни выю.

– Ты гни выю. Я же хоть один, хоть безлошадно, но побегу дальше!

– Ошиблись мы, – продолжал шептать Тарас. – Надобно было творить переправу на тот, высокий берег, и по нему гнаться. Там путь ровный, а здесь – гибельный.

Хлыст слышал, что говорят Макар и Тарас, но в разговор не вмешивался. Он согнал с веселого пока коня молодого татарина, отобрал у него лук и колчан со стрелами и пошел по реке туда, куда утекла шхуна. Коня Хлыст повел в поводу.

Макар посмотрел на толпу татарских конников волчьим глазом. Тоже выбирал коня. Десятский Тохтай сам выдернул уздечку у ближайшего воина и подвел коня Макару. Заставил подняться с травы своего скакуна и пошел вслед за Хлыстом. Макар начал дергать подаренного усталого коня. Тот не поддавался. Мимо Макара за Тохтаем теперь прошагал и Тарас. Он лупил своего – кулаком по крупу. Тот вспрядывал задом, но шел.

Они спустились к реке, на узкую песчаную полосу и увидели, что там, где река делает поворот влево, на мокром песке, на коленях, стоит Хлыст и громко молится.

– Господи Исусе, – отчетливо донеслось до Макара по воде, – я тебе клянусь, что вот этих только зарежу – и больше даже комара не убью. Дай ты мне такое право, Господи Исусе. И спасибо тебе за милостливое отношение к нам, русским и татарским людям…

– Сбрендил он, что ли? – испугался Макар.

– Господи Исусе, – молился Хлыст, – еще я даю тебе обет вернуться на Югру, если ты мне соблаговолишь, и во славу твою буду рубить дома для югорских местных людей, ибо, кроме рубки, я ничего не умею, Господи Исусе…

Макар бросил повод коня и побежал к стоящему на коленях Хлысту. Пробежал так сто шагов и вдруг тоже упал на колени. И начал истово креститься:

– Отче наш, иже еси на небесех…

Когда Тарас и Тохтай подбежали к Макару, они увидели открывающийся поворот реки и шхуну, намертво застывшую у дальнего берега.

– Господь наш нас не оставил, – сообщил Макар подбежавшим. – Господь загнал англов на такую мель, с которой им до скончания века не слезть.

Подошел Хлыст, веселый, дерзкий.

– Изота тоже нас не оставил, – сообщил он. – Приглядись на тот берег.

Макар всмотрелся. На высоком и покатом правом берегу сидели люди и собаки. Собаки чуяли, когда на шхуне шевелились люди, и бешено на англов лаяли.

С палубы шхуны правый берег казался земляной стеной. Из пушек и ружей собак и людей никак не достать. И подыматься на берег, чтобы убежать от реки, – тоже никак нельзя, собаки совсем бешеные, сожрут. Полная ловушка.

Макар повернулся к Тохтаю. Тот улыбался, и так сощурил и до того узкие глаза, что они совсем спрятались.

– Найди ложбинку с водой и вели своим людям спать и отъедаться, – сказал Макар, – только ради Бога, не таскайте нам жареную конину. Русские мы…

Через день, когда татары съели трех коней и наварили конского нутряного сала, Макар махнул рукой. Хлыст и Чубатый Тарас палили в шхуну из ружей, татары макали стрелы в конский нутряной жир и поджигали. Горящие стрелы творили больше беды, чем ружья, и Макар ружейную стрельбу прекратил.

Шхуна стояла косо, кормой к середине реки. Только две пушки смогли довернуть англы, чтобы отвечать на рой горящих стрел. Потом огнем схватилась парусина на левом борту, и пушки замолчали. Англы орали и, видать, бегали там, за парусиной, с ведрами воды. Погасили.

Чубатый Тарас скинул сапоги и блаженно прилег на траву:

– Наверное, в том месте, где они застряли, есть осетровая яма. Там осетры зимуют. Вокруг ямы бывает песчаная мель, а сама яма глубже двух саженей. Шхуна на полном ходу пробила подводный песчаный бугор и шлепнулась в осетровую ямину. Все, каюк им! На реке Яик я такие ямы шарпал. Осетры там в два аршина длины. И оченно вкусные!

Хлыст тоже снял сапоги. Пошел к реке, постоял в воде, остужая ноги. Потом вернулся к костру, сильно задумчивый.

– Макар Дмитрич, а ведь англы могут нас обмануть! – сказал он. – Я бы в ихнем положении точно нас обманул. Шлюпка на шхуне есть, а плот связать из мачты, да из всякого корабельного дерева – плевое дело. Сядут в шлюпку, сядут на плот – и опять от нас утекут. Плевое дело!

Тохтай перестал грызть конское ребро, кинул его в кусты, поднялся и пошел к своим. Вскоре двадцать татарских конников кустами и ложбинами направились на север, по течению руки. Поехали ставить засаду.

Тохтай вернулся к костру, начал стаскивать с ног свои ичиги.

Ночью луна светила в половину света, но светила. На шхуне шла возня; грот-мачта наклонилась и тихо легла на кормовую надстройку. Хлыст оказался прав: англы намерились бежать на плоту и на шлюпке. Ну, до чего же подлый народ!

Хлыст и Чубатый Тарас в ту ночь не спали – тоже вязали плот. Тихо ругались, поминая при том голозадых крестоносцев. Им требовалось двести аршин веревки или чего другого вместо нее, а веревки оказалось всего аршин полтораста. Хлыст нешутейно выматерился и пошел к конскому стану. Собрал кожаную упряжь с десяти запасных коней и начал резать ее на концы. Скоро развеселился, ибо, чем удержать плот, теперь имелось.

Тохтай под самое утро поскакал к своим людям. Макар пустил коня шагом, ибо непривычное дело – езда в седле – набило мозоли на седалищном месте. Это место нестерпимо болело. Лучше бы его выпороли плетями…

Хлыст и Чубатый Тарас привязали плот за крепко вбитый кол, повели шагов на сто против течения и оттолкнулись от берега, истово работая шестами. Плот быстро оказался на середине реки, и течение все ближе и ближе тащило его к шхуне.

Веревка натянулась, плот ударился о корму криво стоявшего корабля. Хлыст достал топор, Чубатый Тарас вытянул из ножен саблю. Оба перекрестились и по свисающим до воды вантам от срубленной мачты полезли на борт.

На палубе темнели люки без крышек, валялся разный хлам, и сильно скрипело дерево погибающей шхуны.

– Отчего они не взорвали корабль? – спросил Хлыст.

– Наверное, оставили здесь раненых… или шибко торопились, – подумав ответил Тарас и тут же потянул Хлыста за больную руку. Тот дернулся, но застыл. Из кормовой надстройки, из каютного окна донеслась молитва… Или плач?

Хлыст поднялся на мостик, к рулевому колесу, выхаркнул злые слова и тюкнул топором в дверь каюты. Тюкнул и вывернул топор на себя. Дверь вывалилась наружу. Хлыст осторожно сунул голову в темный проем. Там он увидел человека в длинной черной сутане.

Падре Винченто стоял на коленях у кровати и молился на раскрытую толстую книгу.

Снаружи с палубы крикнул Тарас:

– В трюмах людей нет! А порох есть! Но весь замочен! Выходи, Хлыст, все равно хоть огнем, да потешимся!

Хлыст ухватил падре Винченто за капюшон сутаны и молча выволок на палубу.

Хлыст и Тарас быстро перебирали руками веревку, подтягивали плот к берегу. Тянулось натужно, река хвалилась перед людьми своим норовом.

Падре Винченто стоял на бревнах плота на четвереньках и все бормотал и бормотал тягучие латинские словеса. Потом позади них зло загудело, затрещало. В спины ударил поток горячего воздуха.

Хлыст оглянулся. Шхуна взялась огнем, и тот радостно разбегался по просмоленным доскам корабля. Чубатый Тарас умел поджигать шхуны, шнявы, баржи и фелюги. В чужом Каспийском море их плавало много, и все – с нужным казакам товаром.

Когда плот ткнулся в берег, падре Винченто вдруг резво вскинулся с колен на ноги и первым соскочил с мокрых бревен на сухую землю. И тут же вытащил из-за пазухи матерчатый сверток. Торопясь, развернул. В руках падре оказался англицкий флаг с красными крестами, косым и прямым.

Хлыст тут же резнул святого отца по затылку:

– Я тебе покажу, как чужим флагом махать на русской земле! Тарас! Резай!

Чубатый Тарас хищно моргнул и тут же посек саблей крестатый флаг на мелкие полосы.

Тохтай и Макар прискакали к татарам, посланным вперед, в засаду на утеклецов, когда дело уже заканчивалось. Три бездвижных тела уплывали по течению. За ними плыл пустой несуразный плот, безнадежно качаясь на волнах.

Возле берега волны бесполезно толкали перевернутую верх днищем шлюпку.

Молодой, спесивый татарин в красных юфтовых сапогах, с волчьей шапкой на голове, крикнул несколько злых слов Тохтаю.

– Двое живых осталось, – перевел Тохтай. – Сидят под шлюпкой и не выходят. Ему, воину, это обидно.

Макар отвязал ружье от седельной вязки, чиркнул кремнем, запалил фитиль. Подсыпал пороху на полку затвора и прицелился. Выстрелил. Пуля сотворила малый пролом в шлюпке. Там, внутри, послышались глухие крики.

Макар подобрал английские слова и ответно крикнул:

– Я сказал, что иду за вами! Вот он я! Пришел!

Второй выстрел снова пробил дыру. Один английский матрос поднырнул под борт шлюпки и начал карабкаться на крутой берег. Его тут же догнала татарская стрела. Макар выстрелил еще раз. Шлюпку изнутри толкнуло. Потом на поверхность воды вынырнул захлебывающийся боцман Булт. Пять стрел тут же прилетели к нему, и боцмана не стало…

Прощались с татарами в Уральских предгорьях, у прохода на Челябу.

Макар с Хлыстом теперь должны были ехать вдвоем, такой уговор. Две лошади были под ними, две лошади запасных, да под бочки с Изотовой данью две лошади, да две под разные припасы и под падре Винченто. Ему даже руки не связали, пусть едет, молится.

А татарам Макару дать нечего. Выходит, он их обманул, пообещав англицких людей и корабль.

Макар прокашлялся, достал мешочек с драгоценными камнями. Протянул Тохтаю шесть камней, два сунул обратно – мало ли что в дороге станется. На Русь теперь выходят, там порядки злые, датошные.

Тохтай принял камни в раскрытые ладони и так их держал.

Молодой, спесивый татарин обиженно проговорил отталкивающие слова.

– Обижается, – перевел Чубатый Тарас, – что мы корабль сожгли. Татарам бы этой платы хватило. Зачем им камни?

– Переведи мальцу, что на эти камни он купит шесть таких кораблей, – шепнул Макар. – Им пушки были потребны, а пушки могут и против наших встать. Понял?

Тарас перевел все, кроме как про пушки.

– А продадите камни в Бухаре – получите золотом!

Татары загалдели, вскинулись на коней и пошли наметом спускаться с холма на тобольскую приречную долину.

Макар и Тарас обнялись. Потом Тараса обнял и Хлыст. Стащил с головы казака истрепанную в походах матерчатую шапку, а в обмен надел свою, богатую, соболью. Чубатый Тарас до того растрогался, что два раза промахнулся ногой мимо стремени. Наконец попал, уселся в седле и поехал вслед за татарами. Обернулся, махнул шапкой и пустил коня в галоп.

– Ну, Хлыст, – сказал Макар, – теперь молись. – К царю едем, не в баню. Говори громко, ходи гоголем!

– Меня, Макар Дмитрич, мамка да батька по рождению назвали Николой. Да те времена, Николины, давно прошли… Это я сказал к тому, что если мне придется помирать, то отпевай Николу, ладно?

– Ладно… Хлыст, – ответил Макар и тронул плеткой татарского коня. – А пошел, родимый, пошел, пошел!