Глава тридцать пятая
Капитана Ричардсона в тот жуткий вечер позвал на праздник капитан Пекни.
Когда обе шхуны встали вечером на кормовые якоря возле крутого берега, Ричардсон один сел в шлюпку, привязанную веревкой к носовому бимсу. Течение тут же отнесло шлюпку под борт второй шхуны.
Капитан Пекни истово верил в Деву Марию. Поэтому он с почтением принял на борт своей шхуны падре Винченто, изгнанного капитаном Ричардсоном, и даже уступил ему свою маленькую каюту в левом крыле кормовой надстройки.
В тот июньский день католики отмечали праздник явления Богоматери в Испании. Падре Винченто в тот день слизал с горлышка стеклянного штофа три последние капли опиумной настойки. Чтобы успокоить душу, которая было засвербела от страха, что у него в брюхе снова поселится блевотная немочь от качания корабля, падре Винченто задумал выпросить у командира экспедиции, капитана Ричардсона, двойную порцию вина три раза в день!
Поэтому и вспомнилось падре явление Богоматери в затерянном испанском селе, а капитан Пекни на коленях с восторгом молился перед святым отцом за неожиданное обретение праздника.
Капитан Ричардсон прибыл, и матросы второй шхуны попрятались в трюм.
Шхуна тихо качалась на слабой речной волне, поэтому стол на три персоны корабельный кок без опаски для посуды накрыл на капитанском мостике, под непривычными звездами сибирского неба.
Ричардсон не стал выпытывать у Артура Пекни, что за праздник случился в такой тихий и теплый вечер. Он с удовольствием выпил португальского вина, отхватил себе от копченого, местами уже зеленого окорока, хороший ломоть мяса и стал жевать.
– Истинное благочестие нашего дела в том, – неожиданно сказал падре Винченто, – что мы первыми несем в этот дикий край тишину, покой и божье умиротворение…
Капитан Ричардсон уставился на падре и перестал жевать. Через год здесь не будет ни тишины, ни покоя! Об этом знал каждый матрос на кораблях. Слово Божье не скоро вознесется к здешним небесам, ибо пространство здешнее сильно велико, а пушек у Англии пока мало. А сначала всегда идут пушки.
Капитан Ричардсон начал выражать эту мысль вслух, когда на его шхуне грохнул невероятной силы взрыв.
Что случилось потом, Ричардсон не помнил. Взрывом шхуну капитана Пекни оторвало от якорного каната, сильно накренило и бросило на самую середину реки. Ричардсон крепко резнулся затылком о боковой дубовый поручень капитанского мостика. Сверху на него швырнуло падре Винченто. Прежде чем уйти от боли в темноту безмыслия, Ричардсон успел увидеть широкое сальное лицо священника и услышать его слова:
– Две кружки вина три раза в день…
* * *
Рано утром, при свете туманного солнца, шхуна капитана Пекни подошла к месту чудовищной беды. Обломки погибшего корабля и трупы матросов утащило течением, а то, что тяжелее дерева, – легло на дно Оби.
Пустым гляделось место беды. Только в глинистой стене берега торчало рулевое колесо от шхуны капитана Ричардсона. Оно врезалось в берег с такой силой, что, зацепивши колесо кошкой, только пятеро матросов сумели его выдернуть и поднять на борт второй шхуны.
Матросы первой вахты собрались на носу корабля и что-то тихо обсуждали. Можно догадаться – что. Они искали причину, по которой нельзя плыть дальше, а нужно плыть назад. И к этому располагает даже огромная река – она сама течет в ту сторону, куда бы надо плыть английскому кораблю из этой страшной страны. То есть к берегам Норвегии, а потом и к берегам Англии.
У капитана Ричардсона болела и тряслась голова. Он мог ходить, только провожая взглядом каждую ногу. Говорить мог, но тихо.
Увидев кучку матросов, он тихо сказал капитану Пекни:
– Застрели двоих, налаживай дисциплину! Нужно плыть дальше!
Утренний ветер дул как раз с кормы на нос шхуны, и матросы услышали приказ капитана, оставшегося без корабля. Такой капитан может и сам застрелить матроса. Люди разбежались по местам и стали тянуть канаты, подворачивая шхуну к перемене галса. Только подвернули, как корабль нырнул носом и под днищем зашуршало.
– Мель! – заорал кто-то дурным голосом.
Капитан Пекни кинулся к левому борту. Река мелела прямо на глазах. Вода отступала, освобождая песчаный берег.
– Не успели по большой воде пройти до Иртыша, – услышал Пекни тихий, дрожащий голос Ричардсона, – вода сходит. Половодье кончилось. Но мы поплывем дальше…
– Поплывем, поплывем, – испуганно ответил Артур Пекни, – что нам остается делать?
– Тогда не стой! – прошипел Ричарсон. – Плыви, корова!
Прошипел это и упал в беспамятстве от внутреннего напряжения.
Пекни переступил через упавшее тело и крикнул своему боцману Булту – готовить шлюпку для якорного завода.
На сотню ярдов назад, по течению, вывезли на шлюпке носовой якорь, сбросили в реку. Матросы навалились на рукоятки брашпиля; шхуна начала медленно подтягиваться к собственному якорю и через десять ярдов уже свободно качалась на речных волнах.
Матросы засвистели от радости. На правом, высоком берегу матросскому свисту вдруг ответил собачий лай.
Капитан Пекни резко обернулся. На берегу стояли три человеческие фигуры в звериных шкурах. По прямой линии от капитана до этих страшных людей было всего тридцать ярдов. Капитан Пекни хотел скомандовать про оружие к бою, но только засипел горлом.
Жуткие люди исчезли, и собачий лай замолк.
Капитан Пекни прокашлялся и внезапно заорал, подражая истерическим интонациям капитана Ричарсона:
– Пушки – к бою! Оружие – к бою!
* * *
До Шеркалы ватажный бриг не дошел верст пятьдесят. Резкий спад паводка застал ватагу в двух верстах от того места на Оби, которое в лоциях у Макара называлось «Узелок». Хорош узелок! На карте этот «Узелок» петлял так, что голова могла закружиться от долгого разглядывания речных извивов.
Обь не только обмелела до своих истинных глубин, но и сузилась. Теперь идти по ней галсами, будто по морю, – не получится. Попробовали идти без зигзагов, у правого, высокого берега. Там и глубина побольше, и ветер вроде покруче. Так и получилось. Бриг шел против течения, но весьма медленно.
Когда вошли во второй завив реки, Макар велел остановиться.
– Оглядеться надобно, – пояснил он, – нам вроде как здесь помирать.
– Иди ты к Богу в рай! – озлился Хлыст. – Англам помирать, не нам!
– Здраво ты сказал, – поправил себя Макар, – конечно – англам.
Однако нечаянная тревога толкалась у него под ребрами. Он все никак не мог забыть далекий, далекий гром, день назад прокатившийся по воде и потерявшийся в глиняных берегах.
– Доглядчиков надобно послать…
– Это – мигом! – оскалился Хлыст. – Сенька! Ерошка! Пора вам катить в догляд за подлыми гостями!
Мигом спустили шлюпку, развернули широченный парус. Бывалый Сенька и Молодший Ерошка добавили к силе паруса свою – и начали загребать еще мутную воду веслами. Шлюпка понеслась назад, по течению реки, так быстро, что стало даже завидно. Макару бы так плыть себе, да плыть. Например, к Катарине в Лондон. Доплыть, обнять вдовушку и уснуть у нее на пухлом, сладостном плечике.
– Ты только посмотри, Макар, что за река, екера мара! – Хлыст вытолкнул Макара из сладких дум.
Посмотреть было на что. Змеи так заковыристо не извиваются, как извивалась Обь в своем русле. Извивалась туда, на юг, к Иртышу, к самому горизонту. По этим извивам получалось, что надо версты три плыть на юг, потом плавно заворачивать и три версты плыть на север. Всего в двухстах шагах от того места, где только что плыл на юг.
– Сообразил? – спросил Макар улыбающегося Хлыста.
– Чего?
– Как помирать будем, – серьезно ответил Макар.
– Хоть ты и сын боярский, а я тебя!..
– Не ори. Доглядчики назад вернутся, и тогда я тебе нарисую всю нашу жизнь на пару дней вперед… Кому она останется, эта жизнь.
* * *
Три остяка, от жуткого любопытства вставшие в рост на высоком берегу как раз напротив английской шхуны и своим нарядом из собольих шкур жутко напугавшие главного человека на большой лодке, пригнали три собачьи упряжки к чуму хана Изоты.
Хан, узнав, как страшно погибла первая большая лодка, велел своим охотникам ставить ему чум на берегу. Но точно напротив того места, где будет стоять малая большая лодка со страшным лицом на материи, привязанной к верхушке гладкого столба, что поставлен посреди лодки.
* * *
Пообедали мучной подболткой и жареной рыбой совсем без соли. Соль кончилась неделю назад. Терпели.
После обеда вся ватажная команда спустилась в прохладный трюм брига, подремать по обычаю. Макар и Хлыст привалились спинами к левому борту брига, лицом от солнца, сняли сапоги – охолонить ноги, тихо подремать.
Подремать не получилось. Всякие мысли лезли обеим в головы. И мысли не благостные.
– Всю амуницию, весь порох, все, что осталось от еды, все это поднимем на вон тот, высокий берег, – тихо толковал Макар. – Потом заведем бриг во-о-о-н в тот поворот, поставим корабль поперек реки, бросим оба якоря и прошибем в обшивке дыры. Бриг чутка затонет и на день-другой остановит англов…
– И мы тогда темной ноченькой, да с ножами пойдем на шхуну – помирать… Теперь я тебя понял, Макар. Лестное дело ты придумал! Главное – дело нам понятное!
– Один корабль мы, конечно, вырежем, – убежденно сказал Макар. – И начнем мы резню со второй шхуны. У нее на палубе пушки уже готовы к стрельбе. Этими пушками мы переднюю шхуну будем бить до самого, что ни на есть конца. Или нашего, или англов…
– Ружья на дело брать не надо, – убежденно сказал Хлыст. – Дело пойдет в тесноте трюма, а с ружьем в трюме не развернешься.
У Хлыста был большой разбойный опыт резни на кораблях. Макар про ружья согласился.
– От ружей надобно снять багинеты и взять с собой, – подумавши, добавил он.
Немцы, коим в Риге не достался бриг и припасы на нем, придумали совать в дула своих тяжелых ружей штыки – багинеты. Штык, он в бою надежнее одного выстрела.
– Бывалый Сенька и Молодший Ерошка останутся на берегу, – сказал Макар. – Один опытный, другой сильный. Мало ли что. Если дело случится не в нашу пользу, пусть идут верх по реке. Мне говорили, что там, в середине Оби и Иртыша, наши казаки вроде как уже поставили остроги. Встретят казаков, те им помогут вернуться в Москву. Доложат царю про нашу…
– Молчи! – хрипанул Хлыст.
– … про нашу малую войну.
– Годится про войну. Конечно, про нашу войну пусть царю доложат, – Хлыст привстал, осмотрел из-за борта кусок земли между петлями реки, который предстояло пешком пройти ночью. Там вроде бы сухо. Сейчас вот доглядчики возвернутся, надо сходить, разведать ту низкую да узкую землю…
Хлыст снова сел.
– Одиннадцать человек с ножами, да ночью, и не такой корабль возьмут на кровь. Только уговор – никого не жалеть.
– Годится, – согласился Макар. – Давай малость ухватим дремы.
Макар закрыл глаза, и сразу возникла Катарина. Вот она идет к нему по Москве-реке, тянет навстречу руки…
Макар открыл глаза. Сказал вслух сам себе:
– Как это Катарина может идти по Москве-реке?
А Хлыст уже вскочил на ноги и свистел в ту сторону, куда уплыли доглядчики.
Шлюпка с Бывалым Сенькой да Молодшим Ерошкой показалась на повороте речного извива. Лодчонка шла против течения без паруса, на веслах, и шла устало. Хлыст раскрутил тонкую веревку с привязанным к ней обломком дубовой скамейки. Докинул куда хотел. Молодший Ерошка ухватился за обломок, намотал веревку на крюк на носу лодки. Сам упал без сил…
Когда лодку подтянули к борту брига, Бывалый Сенька сразу сказал:
– Братцы! Одной шхуны уже нет! Одно рулевое колесо от нее осталось. И капитан с проломленной башкой!
– Как так? Кто успел без нас кончить половину англов? – весело заорал Хлыст.
Молодший Ерошка на крик очухался, поднял кверху потное лицо, тряхнул волосьями, ответил:
– Нам, доглядчикам, это незнаемо…
Сенька добавил к докладу Ерошки:
– Идут, сволочи, ходко. Ветер, как назло, дует верхом, по-над берегом. Ходко идут… надо бы нам шевелиться.
