Глава пятнадцатая

Капитан Ричардсон не боялся тайного обыска, ибо в послах никогда не состоял и про таковский обряд не ведал. Он выпил две чаши рейнского вина, прожевал кусок свинины, две жареные колбаски и упал лицом в блюдо с подливом.

Не в колбасках, а в рейнском вине особые придворные растворили убойное изобретение Парацельса – опиумную настойку. Но Вильям Ричардсон потом всю свою короткую жизнь боялся червей и пиявок. В последний момент, когда глаза еще видели, что лицо падает в подлив, капитану явно померещилось, что там плавают черви и пиявки. Опиум, он такой…

Не боялся тайного обыска и Макар Старинов, ибо про таковские обряды ему строго поведал дядька, Осип Непея. У Макара, окромя складного ножа древней чувашской работы, ничего ценного не имелось. Правда, в дорожной суме, вместе с куском мясного пирога, лежали две четвертинки простой бумаги, извилисто разрисованные. Будто дети баловались. Так ведь бумагу личный секретарь капитана мог хранить для соблюдения чистоты тела, как нижнее полотенце.

На самом деле на четвертинках бумаги Осип запечатлел для племянника чертеж, каким путем выбираться из Англии, в случае чего, а еще – каким путем уходить ему с Оби в московские пределы, буде доведется Макару попасть на Обь стараниями англов.

Деньги, что обязательно потребуются в Англии, вез в своих возах Осип Непея. Вез и золото, и серебро, и даже алмазы. Тогда по всей Ойропе прокатилась волна слухов, что голландские стекольные мастера наловчились те алмазные камни точить и шлифовать. Занятные, говорят, выходили камни, с новым названием «Бриллиант»! Царь велел Непее купить ему таких шлифованных камней, при случае, но недорого. А нешлифованными алмазами – вести потребный расчет.

Осип Непея должен был отдать Макару деньги по прибытии в Англию. А не то заподозрит что неладное капитан Ричарсон. Так и порешили.

С «гостевым приветом от царя Батория» к московскому послу Осипу Непее пришли исключительно поляки. Хозяин дома, «перевертыш» Елизар, разогнал домашних по родне, гостевать, а сам устроился в своем трактире. Поляки достали стеклянные бутыли с вином, трактирные слуги притащили разных заедков. Непея обряд опаивания знал, а потому шумел громче всех гостей, пару раз непотребно помянув своего царя. Этим шумством он сумел отвлечь польских прохиндеев от своего стакана, а потому так получилось, что опийного зелья хлебнул мало – на пять часов крепкого сна. Но ведь не на сутки же! А вот слуги Осипа свалились, получив по полной дозе. Им такая доля пришлась, чего поделаешь?

С московского посла, крепко спящего, содрали дорогую шубу, кафтан, штаны и сапоги. То же самое проделали и со слугами. Вместо шести поляков в доме очутилось сразу шестнадцать. Трое тут же пошли вниз, в каретный сарай – обыскивать посольские возки.

Возки, как возки, только новоделы. На крышах крепко привязаны колеса. После Полоцка, стало быть, надо снимать зимние полозья и «переобуваться» в колеса. Все было, как полагается, и, отчаявшись заработать награду на тайном обыске, трое поляков, углядев в соломе бутыли с водкой, а в корзине – жареных зайцев, стали пировать за посольский счет.

А в доме Елизара польские шпионы одномоментно нашли то, что искали. Собственно, искать-то не пришлось. Большая кожаная посольская сумка лежала прямо на комоде. А в сумке – личное послание царя Московского королеве Англии Елизавете Первой с прямым предложением руки и сердца. Этот документ имел такую силу, производил такой неожиданный перелом во всей ойропейской политике, что заслуживал немедленной передачи всем государям – союзникам Польши.

Поляцкие шпионы только смеялись, когда писец, срочно копировавший письмо Ивана к Елизавете, вслух зачитывал ласковые обращения Грозного царя к англицкой повелительнице, засидевшейся в девах.

– Чекайте, панове: «А касательно того, что я немощен, не верь. Плод нашего священного союза появится точно через девять месяцев после венчания!» – читал писарчук. Остальные хохотали до матерных взвизгов.

Поляков, производивших обыск в доме, жестоко обидело то, что у московского посла не имелось наличных денег. В шубе да в кафтане набралось всего на три талера медью да серебром.

– Посол без денег – не посол! – высказался подстолий Селькович, командовавший обыском. – Что-то мы пропустили. Будем опять искать, панове!

– Искать неча, – возразил писарчук, державший в руке лист голубой бумаги. – Посольские деньги, количеством в пятьсот англицких фунтов, – вот где!

Трижды голубая бумага переходила от одних грамотеев к другим. Но только писарчук разумел англицкую мову. Он и растолковал остальным, что эта бумага есть вексель, долговое обязательство, по которому только сам посол, Осип Непея, получит в Англии деньги из рук королевского канцлера.

Подстолий Селькович за такой ловкий ход с деньгами собрался идти бить спящего московского посла. Его еле удержали.

Но в расчет за безденежный обыск решили гулять два дня в доме Елизара – и так прогуляться, чтобы московский посол за год не смог расплатиться с принимающим его Елизаром. Порешив так, поляки вечером бросили все, как есть и пошли в нижнюю залу выпить и погулять.

Через час все гуляки спали под мощный храп подстолия Сельковича. Ведь Елизар отчетливо понимал, что за еду и вино получить будет не с кого. И сыпанул в винные кувшины «дремучего» французского порошка. Недаром трактирщик имел контрабандные связи с Францией исключительно ради дам. Французские дамы тем «дремучим» порошком укладывали спать своих мужей, имея в виду тайное свидание в чужом доме…

Осип Непея, к вечеру проспавшийся, вышел в залу, где пьянствовали королевские прохиндеи. Осторожно скатал царскую грамоту на деревянный валик, замотал, где надо, цветной нитью, нагрел на свече тонкий ножичек и вернул красной царской печати из сургуча нужное положение. Грамоту Ивана Васильевича Непея спрятал обратно в посольский кошель, потом внимательно прочел то, что списал с оригинала польский писарчук. Список валялся на столе, под головой писарчука. В трех местах Осип Непея поправил списанное, потом подошел к выходной двери из залы и дернул за шнурок.

Через два мига в зал вбежал краснолицый Елизар. Осторожно оглядел беспробудно спящих поляков и низко поклонился совершенно трезвому Непее.

Осип протянул трактирщику список с царской грамоты:

– Давай, Елизарий, гони хоть верхом в полоцкий замок, к королю. Расскажи, что здесь видел, да укажи, что эту бумагу нашел среди винных бутылей на столе. Уверен – награда тебе сама в руки упадет! Про меня королю Баторию не говори, я спать пошел. Спать охота, мочи нет!

– А чего поднялся? – удивился Елизар, знающий силу опиумного сна.

– С детства приучен – на позыв малой нужды соскакивать с кровати. Если перину оболью – пороли страшно. Ну, ты русский, сам знаешь, как у нас порют за ночное ссанье… Вот в страхе и соскочил…

Елизар скрылся в сенях. Потом со двора донесся конский топ. Елизар гнал коня не в городской замок, а на берег Западной Двины. Мадьяр угорских кочевых кровей, Стефан Баторий в предвесенние благостные дни любил спать в шатре у замерзшей реки, под тихие вздохи распряженных коней…

На колокольне храма, где зеленел медный католический крест, срочно воздвигнутый вместо креста золоченого, русского, православного, вразнобой затренькали колокола. Ксендз вышел из притвора храма и стал приставать к утренним прохожим:

– Заходьте, панове, заходьте!

Панове, почти все в русских кафтанах и азямах, говорили в лицо ксендзу непонятные выражения отказа и переходили на другую строну улицы. Ксендз улыбался проходящим, ибо они часто отвечали ему: «мать твою».

Русской словесности и русской матерности ксендз не ведал.

Мимо храма проскакал отряд гонведов со свирепыми лицами. Кони пристали у ворот дома трактирщика Елизара. Гусары ворвались в дом. Внутри послышались крики, удары чем-то твердым о мокрое. Потом на улицу выползли поляки в разномастных одеждах и попытались бежать в разные стороны. Человек десять благодарно укрылись в храме под позеленевшим крестом, к большой радости ксендза.

Первым из послов в тот день польский король Стефан Баторий принимал английского посла капитана Ричардсона. Прием проходил в приречном шатре короля.

При тайном обыске ни у капитана, ни у его секретаря русского происхождения ничего особенного и ценного не нашли. Загадку – зачем Ричардсон ездил в Москву странным северным путем – не разгадать обычным разговором по душам. А пороть посла Англии кнутами – дурь несусветная. И русского, что едет с капитаном, – тоже нельзя пороть. Получалось обыденно и просто – английский посол, бывший в Московии, едет через войска воюющих стран. И выполняет закон – ищет приема у короля нападающей стороны. Чтобы сделать подорожную отметку и двинуться дальше.

Стефан Баторий вышел из шатра, поглядел на возки русской работы, запряженные каждый четверкой добрых, крупных лошадей. Возки уже стояли на колесах, полозья загодя сбросили.

– Ладно, – пробурчал король Баторий капитану Ричардсону. – Лошадей отдайте мне, плачу по три талера за лошадь. И ехайте с Богом!

Осип Непея, стоявший в сотне шагов от шатра и дожидающийся королевского приема, озабоченно зашагал вперед, к королю.

Баторий перевел на него узкие, степные глаза и громко сказал:

– Лошадей у вас все равно австрияки отберут. Что поделаешь – война. А взамен от меня гиблых кляч не получите. Хороших, степных коней дам.

Осип остановился.

И точно – к шатру подогнали шесть четвериков низких, ладных коней, но уже выработанных в сражениях. И то – хорошо.

Непея незаметно кивнул Макару. Макар кивок дядьки перевел англичанину. Англичанин кивнул Баторию. Личная охрана короля принялась перепрягать возки.

Перепрягли лошадей капитана Ричардсона, перепрягли лошадей и московского посланника, а Стефан Баторий все еще разговаривал с московитом.

Говорили громко, разговор шел на языке степняков. Придворные поляки послушали, послушали клокочущие звуки и отошли. Макар Старинов отвернулся от говорящих. Ему как-то претило, что стоят два противника, и противника немалых величин, и продают друг другу тайные тайны своих государств.

– Письмо царя Ивана к королеве – истинное? – спрашивал Баторий.

– Крест кладу – истинное, – отвечал Осип Непея.

– Не верю я, что королева англицкая пойдет под венец с царем Иваном, – продолжал допытываться Баторий. – Ей тогда надобно поменять свою новокрещеную веру на веру православную… Она не захочет…

– Да к тому же наш государь женат, – поддержал сомнения польского короля Осип. – Три месяца, как осьмой раз женат.

– Ну, это совсем великое препятствие для королевы Елизаветы! – ухмыльнулся король Стефан.

– Как сказать, как сказать. – Непея сделал паузу. Потом брякнул: – На словах мне велено передать королеве Елизавете, что наш царь ради нее готов и развестись. Живет он с новой женой всего три месяца, чего бы не развестись?

– А Церковь? – изумился король Баторий.

– А Церковь царя поддержит. До сих пор все браки царя Церковь поддерживала и сейчас поддержит. Все творимое государем делается на благо государства нашего.

Стефан Баторий легонько ругнулся от такого поворота разговора – помянул, чтобы Хан Тен Гри, Бог Неба, упал на русских за такой блуд.

– Лайся не лайся, – строго произнес Непея, – а как наш царь похочет, так и будет.

Возки капитана Ричардсона уехали почти за версту, но остановились. Видимо, Макар Старинов так велел, чтобы англ ждал русского посла. Или запугал капитана внезапными налетами на послов. Война же кругом.

– …Не верю я, что мои… эээ… польские дворцовые шпионы нашли у тебя, Осип, все, что ты везешь, – скучно проговорил Баторий.

– Не веришь – и правильно делаешь. Не умеют поляки… грибы искать. – Непея расстегнул свой широкий посольский кошель. Достал оттуда еще один свиток с гербовыми царскими печатями и протянул королю.

То было отдельное письмо царя Ивана Васильевича племяннице королевы Елизаветы, тоже засидевшейся в девках, написанное Грозным государем ласково и настойчиво.

– И в этом письме наш царь делает предложение о женитьбе. Если королева Елизавета откажется, то я передам это письмо ейной племяннице… Племяннице скоро будет двадцать пять лет, а она все в девках ходит.

– Вариант не имеет проигрыша, – согласился Баторий. – Но как мои соглядатаи пропустили документ такой важности?

– Я его под подушку себе спрятал; поляки, видать, подушек брезгуют.

– А это что за свиток? – король увидел в руках Непеи длинный и толстый свиток. – Его тоже под подушкой прятал?

– Глубже – под периной.

Осип Непея осторожно развернул толстую ткань. Стефан Баторий опять помянул падающее Небо.

Непея держал в руках парсуну – картину, написанную года три назад итальянцем, самовольно приехавшим в Московию для изыска подходящей работы. Оной итальянец не нашел, зато хорошо заплатил за кров и еду – написал парсуну русского царя. Тот вышел моложавым; сидел на фоне кремлевских башен, а вдали, за башнями, в утренней дымке текла река, по реке плыли широкопарусные лодии, а по берегам реки паслись стада разного скота.

Это итальянец изобразил за левым плечом царя. А за правым плечом шагали военные рати, и вдалеке, в самой дальней дали, – горел город. Судя по башням из камня – европейский город горел.

Осип Непея осторожно свернул парсуну, засунул ее в кожаный длинный и узкий мешочек, сунул в дорожную суму.

Помолчали.

Стефан Баторий крикнул своим гонведам, чтобы привели его лошадь. Легко перекинулся в седло, но узду придержал.

– Осип, – попросил, – назад станешь возвертаться, возвертайся через мои пределы, ладно?

– Через какие? – сощурил глаза посол московского государя. – Через угорские или через польские?

– Через мои! Польские! Угорских пределов мне, видимо, уже не вернуть.

– Ладно, – согласился Непея и пошел садиться в возок. Пора было гнать лошадей, до Франции путь неблизкий.

Стефан Баторий вдруг развернул коня, вмиг очутился у посольского возка. Опять на древнем, угорском языке тихо сказал:

– А царю передай… Мы на этом рубеже и постоим. Пока он женится. На англицкой королеве…

Осип Непея, двадцать пять лет с лишком состоявший при Посольском приказе, видавший королей и султанов и даже один раз – императора, говоривший с ними, никогда им не верил. А Стефану Баторию, князю от древних угорских кровей, – поверил. «Решила собака стать вожаком волков, да все равно ее к людям тянет…» Этой правде царь Иван Васильевич очень обрадуется.

Следовало попрощаться с королем тоже задушевно, ласково. По-угорски.

– Коган Батори, – развернулся к Стефану Осип, – а река Угра до сих пор в своих берегах. Не обмелела. Каждую весну в нее стерлядь с Волги заходит, на нерест…

Король польский Стефан Баторий с особым горловым взвизгом древних кочевников ударил камчой своего аргамака и понесся к городу Полоцку, не разбирая, где люди, а где безлюдье.