Глава четырнадцатая
Стефан Баторий, человек угорской, сиречь мадьярской крови, принял польский трон сразу после того, как француз, герцог Анжуйский, избранный законным королем Польши всей «шляхтой и народом», внезапно и тайно бежал к себе, во Францию. Бежал не зря, ибо в Париже умер его родной брат Карл IX, а кто же меняет Париж на Польшу? Герцог Анжуйский торжественно короновался на французский трон, будучи одновременно и польским королем.
Большей обиды для шляхты не требовалось. Короля для Польши тут же избрали нового. Из мадьяр.
Антонио Поссевино расхаживал по кабинету полоцкого замка, который одновременно считался и военным штабом, и малой тронной залой, и обеденным собранием.
Стефан Баторий, король польский, внимал рассуждениям папского нунция, одновременно сводя вместе бумаги, полученные от разных полков. Пушек, мушкетов, сапог и лошадей, согласно этим бумагам, для скорой летней войны хватало. Но все полки требовали денег.
– Денег никогда не хватает, – невпопад кардиналу сказал Стефан Баторий.
– А русские как воюют? – удивился Антонио Поссевино. – Они же безденежно воюют, были бы припасы!
Стефан Баторий махнул рукой и позвонил в колокольчик. В зал просунулась голова мажордома полоцкого замка.
– Кричи мадьярского полковника! – приказал король.
Он точно знал, что сейчас, в одиннадцать часов дня, мажордом из поляков ни крошки на стол не подаст. И выпить – ни капли. Обед, мол, в двенадцать часов ровно. И на том нерушимо стоит Речь Посполита! Играют в ойропейскую страну поляки. В порядок играют. В законопослушание.
Вот и доигрались. Он, Стефан Баторий, чьи предки прискакали на эту землю во время великого набега на Европу русских и татар под воительством хана Батыя, сегодня уже король этой земли. А триста лет назад предок Стефана владел бродом через речку Угра в нынешнем московском княжестве. И любой русский или татарин мог поддать ему, предку, под задницу за медленную переправу.
Мадьярский полковник не совал голову в дверь, не делал сонного лица, подражая поляцкому мажордому. Он уже катил к столу своего государя большой стол на колесах. На столе помещалось много чего, чем можно утолить первый голод перед настоящим обедом.
Поссевино сел за катающийся стол и ухватил гусиную ножку, величиной с собственную ручонку. Король Стефан налил себе венгерского, вымороженного вина, от одной чаши которого падали навзничь польские гусары, и залпом выпил.
Вымораживать вино его предков тоже научили русские…
Антонио Поссевино продолжал рассказывать свое видение европейской политики.
– Австрийские Габсбурги озабочены своими отношениями с чехами и немцами. Им нет дела до польских неурядиц. Шведы только копят силы, ищут руду и строят ружейные заводы. Им тоже никак не по силам лезть в эти смутные земли на границе с Россией. Франция благодаря мальчишескому поступку герцога Анжуйского, самовольно бросившего польский престол, лет триста будет помнить сей конфуз… И про Польшу постарается забыть. Тем паче что у Франции пятьсот лет идут неурядицы с Англией насчет земли и королей. Так что, Ваше Величество, вы остаетесь один на один с русским медведем… А его, старого да беспомощного, простой рогатиной можно завалить…
– Кой ляд – «один на один»? – пробухтел брюхом Баторий. – Как только стало известно, что герцог Анжуйский у поляков в королях, Англия немедля послала в Московию, на Северную Двину, тринадцать кораблей! Корабли привезли все, что надобно русским для войны, – медь, олово, чугун, порох, железные полосы – ковать стволы для ружей!
– «Один на один», – Поссевино наклонился ближе к лицу польского короля, – это значит, что вы один сможете нынче победить русского царя Ивана. А победивши его, сможете сесть на московский престол! А тринадцать англицких кораблей – что? Тьфу! Ну, привезли медные припасы, ну, привезли три мешка пороха. Этих припасов хватит одному полку на одну летнюю кампанию. А дальше – чем воевать?
Антонио Поссевино слегка лукавил. Короля Стефана Батория, володетеля маленького княжества, избрали королем Польши исключительно на время ведения войны с Московией. С ним можно и слукавить. Закончится война победой польских и литовских армий – тотчас найдутся люди, которые потребуют чуждого для поляков короля сменить, а посадить на трон своего, истинного государя – поляка. Польские паны здорово умели разыгрывать демократию, якобы перенятую у просвещенных англичан.
Король Стефан Баторий тоже слегка лукавил. Чуть позже, когда стало доподлинно известно о бегстве герцога Анжуйского с польского престола, в балтийский порт Рига вошли десять шведских и шестнадцать английских «купцов». На левый фланг объединенной польско-литовской армии таким способом англичане и их союзники переправили пятьдесят готовых пушек, да по сто выстрелов на каждую пушку; да две тысячи ружей и по сто выстрелов на ружье. Корабли привезли отдельно свинец для пуль, чугунные и каменные ядра. И, для поддержки морального духа воюющих, тюки с солдатской и офицерской амуницией.
Привезли для короля французского, а короля-то уж нет! Пришлось припасы оставлять новому королю, Стефану Баторию. Величайший вышел конфуз!
Стефан Баторий поразился скорости доставки вооружения. А не надо было радоваться. Нечему. Представители купцов немедленно потребовали у нового польского короля расчет за военные припасы. Золотом!
Месяца еще не просидел польский круль, мадьяр угорского происхождения, на польском троне. Испугался тогда Баторий плохого мнения о своей королевской персоне. И тут же выскреб заморским купцам все золото, привезенное с собой из Паннонии на личные, королевские нужды.
Нынче хрен бы он отдал свое золото англам. Улетело то золото с дымом. Огненные припасы бестолково выстрелились, половину пушек разорвало, амуниция сгнила после первой зимы.
– Наместник Бога на Земле, предстоятель Святого престола, Папа Григорий Тринадцатый, – стал торжественно говорить Антонио Поссевино, – после окончания войны обещал собрать Унию всех заинтересованных государств и окончательно определить границы продвижения католической веры на Восток. Полагаю, что Уния соберется в Вашем новом стольном городе Варшаве, каковой стоит много ближе к новым границам Речи Посполитой, чем древний Краков.
Поссевино так недвусмысленно хотел дать понять этому бестолковому полукочевнику, что председательствовать на Унии будет он, теперь уже как бы навечный король Польши. А «дать понять» – не бумагу подписать.
Посланник вдохновенно и сытно врал. Если бы не его кардинальская мантия, Баторию хоть сейчас можно проорать, что врет папский нунций безбожно. Ибо еще недавно, года за три до избрания Стефана Батория польским королем, большая часть польского и литовского шляхетства выступала за избрание королем Польши московского царя Ивана Васильевича. И литвинам, и полякам надоели бесконечные мелкие и крупные войны, весь смысл которых дикарский – пограбить, пожрать, попить, и снова за саблю…
Англичане не зря возят русским как бы не военные товары, а промысловые: медь, олово, чугун… К англичанам не придерешься. В обратную сторону хитрые англы везут мачтовый лес, канатную пеньку, рыбий клей, ворвань, льняную пряжу на паруса… Тоже не для мальчишеских забав. Поди, тогда тринадцать англицких кораблей увезли к себе, в Лондон, набор как бы гражданских товаров, но для оснащения тридцати боевых кораблей! Англичане нагло играют и правой, и левой рукой. И ежели что – помогут московскому царю Ивану оседлать Польшу. Ибо в Московии все есть, что англам для корабельного дела надобно, а в Польше есть только сабли да головы, прямо-таки лезущие под эти сабли…
– Если, как ты говоришь, ваше преосвященство, ни одно из европейских государств в войну не полезет, то бишь, мешать моим планам не будет, а поможет деньгами, да припасами, я этим летом … помою ноги в реке Угре!
Поссевино вытаращил глаза на короля.
Стефан Баторий рассмеялся:
– Мои предки пришли на земли Паннонии с русской реки Угры! Еще при хане Батые мы, угры, да русы, да татары, да джурджени ходили на Европу! Забыл? Повезло вам, что земли у вас там оказалось совсем мало, негде кочевать… А то бы сейчас…
Поссевино быстренько перевел неприятный разговор:
– Правильно, правильно! Какой хороший обычай! Помыть ноги в реке предков! Нужно рассказать о нем папе Григорию XIII, он любит собирать древние обычаи…
– Ты, ваше преосвященство, собирался рассказать, что некий таинственный английский посол сейчас обитает на Москве. Зачем?
– Не выяснено. Известно лишь, что посол английский на своем корабле тайно обогнул Швецию и Новрвегию, пришел в русское Белое море и сейчас, видать, торгуется с московским царем.
– Что же ты тогда хвастал, Поссевино, что у тебя каждый второй на Москве человек – прозелит в твою веру и твой верный наушник!
– Хвастал этим я давно. А побывал бы ты, Ваше Величество, теперь на Москве, да посмотрел бы на стены кремлевские. Сплошь обвешаны стены трупами казненных… Как шея графини Полоцкой – бренчащими монисто…
Про полоцкую графиню Поссевино намекнул не зря – доказывал королю свое пошатнувшееся московскими событиями всезнайство. Король Стефан Баторий имел на графиню приятные виды, но взаимности не чуял… Хотя золотые украшения дарил графине исправно.
Тут в дверь вышагнул мадьярский полковник:
– Гонведские патрули доносят, Ваше Величество, в десяти польских милях от Полоцка остановлены шесть возков московских. Везут сюда двух послов – англицкого и московского! Пропустить?
Стефан Баторий воткнул в стены древнего русского замка старинную же русскую матерность про корову, которая быка не замечала, а подсуеживала зад барану.
Мадьярский полковник окончания длинной брани уже не слышал. Он уже орал в окно гусарам, чтобы в посольские повозки впрягли свежих лошадей и гнали санный посольский поезд наметом!
Стефан Баторий довольно отвернулся от окна, что выходило во двор замка. Его гонведы кинулись исполнять повеление полковника, не короля! Это – не польский сброд, это – армия!
Зал опустел. Когда успел папский нунций покинуть покои, зачем здесь болтал о мизерности Московии и о величии Польши, Баторий и думать не стал.
Ему найдется о чем думать, когда послы англицкий да русский пройдут обычный ритуал «воздержания послов», перенятый многими странами, где правили чингизиды.
И еще подумал король польский Стефан Баторий, что чем бы не закончилась эта странная война, детские игры в королей и в дворянский сейм, сиречь в парламент, – опору для себя следует искать только в союзе с русскими. Московия позволит Баторию и польский престол сохранить, и предотвратить попытки соседних государств избавить Польшу от лишних, новозавоеванных земель. Это в интересах Московии – иметь дружелюбную Польшу на своих западных границах.
Поссевино болтал об Англии. Англия, она – где? Пока ее полки добредут до Польши, мир уже изменится. И в Польше могут зазвенеть православные колокола.
* * *
Капитана Ричардсона с его добром на трех возках, да с секретарем Макарием, согласно обычаю, поселили во флигеле полоцкого замка. А Осипа Непею, посла воюющей страны, хоть он и ехал одним обозом с английским послом, мадьярские гусары поселили в доме трактирщика Елизара. На дворе трактирщика имелся каретный сарай на шесть мест, да конюшня на двадцать лошадей, да шесть складов, да трактир, известный половине Европы.
Елизар удивительно быстро соображал – когда и с какой стороны класть крестное знамение, с правой или с левой. И никогда не обманывался. Кроме того, он держал контрабандный «съезд», когда к нему в дом, особо предупрежденные, съезжались красавицы со всей округи. Тогда трактирщик доставал из потайных шкапов всяческие дамские изделия, тайно попавшие сюда из Германии, Швейцарии или из самого города Парижа.
Осип Непея, понятное дело, в Англию не один ехал. С ним перемогали дальнюю дорогу дьяк, имеющий сан священника, а главное, разумеющий читать и писать на трех языках. Были еще повар и слуга на все случаи.
Такой малый штат не придавал русскому посольству блеска и уважения, но Осип знал, что припадок коленопреклонения случится у поляков на третий день, когда они совершат обычай «воздерждания послов». А по-русски говоря, после того, как поляки напоят послов сонной гадостью, увлекающей человека на сутки в провальный сон. И начнут искать тайные бумаги али вещи не токмо, что в одеже, а и у коней под хвостом. Все найденные в тайниках бумаги перепишут, все подарки зарисуют. А деньги – деньги ополовинят.
Правда, это где как. На Туретчине при тайном обыске всегда брали только десятую часть посольской казны… А здесь поляки озлоблены и ободраны войной. Могут посольскую казну и ополовинить. Пока начнешь дело о покраже, пока это дело завихляет среди судейских, да дойдет до короля, пора и домой возвертаться. А дома – по голове не погладят. Тебя не судиться в Польшу посылали, а в Англию!
Не по чему станется гладить, когда голова возле ног валяется. Вот такой обряд…
* * *
А потому послы всех подлунных стран готовились к обряду «воздержания послов», как к Чингизидову нашествию. Все, что не требовало внимания чужих глаз, – прятали. И прятали так изуверски, что однажды англицкий посланник Горсей, возвращаясь в Англию с тайной грамотой от московского царя Ивана Васильевича, запрятал ее в свою водочную флягу. Возвращался Горсей через Польшу, его, как положено, опоили маковым отваром, водку из фляги выпили. Но грамоту во фляге не обнаружили. Не сумели.
Правда, как красочно повествовал Горсей, королева Елизавета месяц не могла прочесть грамоту – сильно несло от бумаги сивухой. Пришлось посланнику гнать во Францию личного гонца, чтобы закупил ядреной кельнской воды. Надушенная ею, грамота царя Ивана была наконец Елизаветой прочитана… Королева пожала плечами и медленно уронила грамоту в камин. Царь в том листе долго и пространно описывал местность вокруг Москвы, да хвалился урожаями гречихи, льна, яблок и грибов…
Горсей в истории с грамотой в водочной фляге врал как безбожник на исповеди. Слава Богу, московские дьяки, заранее зная, где ловкий посланник «в обе стороны» будет прятать весьма «содержательную» царемосковскую грамоту, дали Горсею сунуть во флягу листок датской бумаги с безобидным текстом. Натуральную же царскую грамоту московские сапожники, обшивавшие Кремль, надушили персидскими «каплями любви» и вшили в правое голенище горсеевского сапога. Благо, посол, а точнее – шпион Горсей, любил на Москве заказывать обувь. И дешево, и крепко, и вычурно красиво. В Ойропах таких сапог ни у кого не имелось.
Осип Непея, особинный посланник Москвы, тогда, пять лет назад, торговавший у Англии десять мастеровых по литейному делу, месяц ждал в Лондоне приезда Горсея. Со злости на месячную задержку с возвращением модного куртизана, запросто украл его правый сапог, взрезал, достал особую грамоту, а испорченный сапог утопил в Темзе.
Той, настоящей грамотой, царь московский Иван Четвертый начинал с королевой английской Елизаветой частную матримониальную переписку. О желанном соединении двух владычествующих сердец – своего и королевиного. Такую грамоту, такой силы, надобно бы пускать с небесным ангелом, по воздуху. Да вот только ангелы небесные грамот по человеческому заказу не переносят.
