Постукивая и бренча старым, много раз чиненным мотором, катер преодолел перекат и сбавил ход напротив избушки Лисицына.

– Эй, люди! Стан Лисицына этот будет? – крикнули с катера.

– Этот самый, – ответил Лисицын с берега.

Катер круто развернулся и, рассекая собственную волну, ткнулся в песчаный яр.

Лисицын стоял на самом краю обрыва, сдвинув шапку-ушанку на затылок, смотрел на катер и невесело думал: «Ну вот, и лесоустроители припожаловали. Что же мне с ними делать?»

Вечерело. Предзакатное солнце на чистом, голубом небе пылало огненным шаром. Но сибирский август уже делал своё дело: в воздухе веяло прохладой, и солнечные лучи, растекавшиеся над тайгой, были не горячими, а чуть тёплыми. От заросших кустарником берегов Таёжной тянуло густым смородиновым настоем. Созревала ягода.

Не дожидаясь, когда будет положен трап, с катера выпрыгнули двое: очень маленькая, большеголовая, черноволосая женщина лет сорока двух – сорока пяти, с жгуче-чёрными, продолговатыми, как у египтянки, глазами и острым носом, и высокий, стриженный под бобрик, припадавший на одну ногу мужчина с увесистой клюшкой в руках. Женщина была одета в мужское: сапоги, брюки из чёртовой кожи и тужурку-спецовку из тонкого брезента: на плечах мужчины, одетого в такой же покрой, висел накомарник, сплетённый из конского волоса.

На катере, кроме моториста, Лисицын приметил ещё двух мужчин. Едва катер приткнулся к берегу, они принялись перекладывать какие-то ящики и тюки.

– Вы что же, Лисицын будете? – спросила женщина, поднявшись на яр.

– Точно так. Он самый. А вы «здравствуйте» в городе забыли или у вас не полагается? – не в силах сдержать враждебного чувства к прибывшим, с ехидным смешком спросил Лисицын.

– Здравствуйте, товарищ Лисицын, здравствуйте! Я хотела вначале удостовериться, вы ли это, – смутилась женщина и подала руку Лисицыну, назвав себя: – Надежда Андриановна Соловушкина, инженер из треста «Высокоярсклес».

Лисицын слегка сжал маленькую руку женщины, подумал: «Соловушкина? Фамилия подходящая! Послушаем, как петь ты будешь, оправдаешь ли своё прозвание».

Мужчина с бобриком тоже подал руку.

– Никандр Николаевич Хомутников, техник-землеустроитель.

– А кто же из вас за старшего, позвольте спросить, граждане хорошие? – обратился к прибывшим Лисицын.

Почему-то этот вопрос пришёлся не по нраву мужчине с бобриком, и он недружелюбно сказал:

– Вы где-нибудь видели, товарищ Лисицын, чтоб техник занимал положение более высокое, чем инженер?

– Чего не знаю, того не знаю. Совать нос не в свои дела не обучен, – резко ответил Лисицын.

– Начальником нашей группы являюсь я, товарищ Лисицын, – сказала Соловушкина. – А какое имеет это значение?

– А такое имеет значение, что будет важный с вами разговор, – пояснил Лисицын и подчёркнуто небрежно повернулся к технику, как бы наказывая того за грубиянство.

– Я много слышала о вас, товарищ Лисицын, как о прекрасном знатоке улуюльских лесов и очень рада, что именно вы будете нашим проводником, – произнесла Соловушкина мягким, учтивым голоском, явно намереваясь придать этой первой встрече с охотником более душевный характер.

Но Лисицына трудно было поймать на лесть.

– А я к вам, товарищ Соловушкина, в проводники не нанимался и не собираюсь этого делать. У меня своей работы по самое горло. Вот-вот сезон шишкобоя начнётся, а потом охота.

– Но, позвольте, я имею официальное согласие от Мареевского сельсовета относительно вас. Товарищ Севастьянов меня заверил! К тому же от него к вам имеется пакет. Никандр Николаевич, – обратилась она к мужчине с бобриком, – пакет товарищу Лисицыну у вас?

Хомутников вытащил из внутреннего кармана своей куртки-спецовки конверт, сложенный вдвое, и подал его Лисицыну.

Развернув письмо, Лисицын читал его не спеша, с трудом.

– Нет, товарищи хорошие, распоряжение Севастьянова мне не указ. Моё начальство – правление колхоза. Тут Севастьянов пишет, что, мол, председатель колхоза Изотов не возражает, он поставлен в известность… Я бригадир, и пусть мне укажет правление. Вот так, товарищи хорошие…

Лисицын победоносно посмотрел на Соловушкину и перевёл взгляд на Хомутникова.

– Но это же формальный подход, товарищ Лисицын! – воскликнула Соловушкина. – Поймите, что вы ставите нас в безвыходное положение… У нас предусмотрены сроки, мы не можем их срывать, нас взгреет за это трест, а трест получит нахлобучку от министерства. А ведь и министерство тоже в ответе. И перед кем? Перед самим правительством! Это же надо понимать, товарищ Лисицын.

Соловушкина сопровождала свой залп красноречия выразительными жестами. Руки у неё были маленькие, пальчики короткие, на ногтях краснели пятна маникюрного лака.

– А вы думаете, вы одни с понятием? Вы думаете, если вы трест, то умнее вас нету? Если ваш трест такой умный и всё понимает, то зачем он вас послал в синеозёрские леса, где вам совершенно нечего делать? – Лисицын отступил немного от Соловушкиной, уткнув руки в бока.

– Вы смотрите, Надежда Андриановна, какой товарищ Лисицын критик! Для него ни трест, ни министерство, ни правительство не авторитет, – усмехнулся Хомутников, пристукивая своей клюшкой.

– А вы, товарищ, не помню, как вас по имени-отчеству, трест с правительством не путайте. Я тоже на плечах голову ношу, а не кочан капусты и понимаю, что к чему. Если б у правительства руки до вас дошли, оно бы вам так всыпало, что вы бы сюда дорогу забыли…

– Нам эти массивы, товарищ Лисицын, облисполком выделил, – вставила Соловушкина.

– Тем хуже! Облисполком хозяином области считается, а лесов своих не знает! Ну зачем вы лезете в синеозёрские леса? Неужели в других местах вам леса мало? Вы же природу под корень губите! Обнищает Улуюльский край на всякую живность, если леспромхозы в Синеозёрской тайге посадить. Природа! Вы понимаете, что такое природа? Без неё человек шагу ступить не может…

– Природа? – иронически перебил Лисицына Хомутников. – Природа человеком организуется. Вы что-нибудь слыхали, товарищ Лисицын, о полезащитном лесоразведении, о водохранилищах, об искусственных лесопарках, о звероводческих питомниках? Природа в наших условиях на новые рельсы ставится. Человек покоряет природу в своих интересах. Если по-вашему рассуждать, то сиди у природы, любуйся на неё и пальцем не трогай.

– Эх, товарищ землеустроитель! Родине лес нужен! Вижу я, что хоть ты и учёный человек, а дело не с той стороны понимаешь. По-твоему так: вырубай лес подряд, истребляй зверя и птицу, а потом начинай всё это разводить сызнова. Так только глупые или нерадивые люди могут делать. А я так понимаю: всё, что есть у нас от природы, мы должны сберечь и приумножить. У нас в клубе в Мареевке висит плакат, на нём слова самого Ленина. Затрудняюсь я вам, товарищи инженеры-техники, в точности их повторить, память стала дыроватой, а скажу по-своему: «у нас в России всё есть: и крепкие, сильные люди, и замечательная природа, чтобы сделать её, матушку, самой богатой державой в мире». – Лисицын, довольный тем, что ему удалось складно пересказать слова Ленина, с гордецой посматривая на Хомутникова, продолжал, обращаясь больше к Соловушкиной: – А теперь посмотрим, что в жизни? Читаю я как-то нашу областную газету «Высокоярскую правду» – и глазам не верю. Какой-то писака пишет: «Отступает тайга, падает кедр за кедром». Да знаете, что надо сделать за такие слова этому писаке? Дать по затылку, и так, чтоб навек забыл он подобные слова: кедр триста – четыреста лет плодоносит, человека кормит, зверя кормит, птицу кормит, за что же над ним такая расправа?

– Недостатки в работе, товарищ Лисицын, у нас ещё встречаются. Есть они у лесозаготовителей, – с достоинством сказала Соловушкина.

– Недостатки? Вы, извиняюсь, мягко стелете! С этими недостатками такой час наступит, что тот же кедр только на выставке нам будут показывать под стеклянным колпаком, к тому вы дело ведёте.

– Перегибаешь палку, товарищ Лисицын. Зачем же так рассуждать? Мы ведь не для себя стараемся, – с той же внушительностью сказала Соловушкина.

– Стараться надо с умом! Поезжайте в Заболотную тайгу или ещё куда и рубите сколько влезет, никто вам слова не скажет! А рубить Синеозёрскую тайгу – это всё равно что разорять птичье гнездо! Мы детишек за такие проказы наказываем, а тут трест с облисполкомом встрял в такое постыдное дело. И знайте, товарищи начальники, я вам в этом не помощник. Плывите себе на здоровье вверх по Таёжной, там лесов видимо-невидимо.

– Товарищ Лисицын, – воскликнул Хомутников, – вы же вносите анархию! Вы только что на Ленина ссылались, а сами против него идёте. Ленин был за строгий порядок…

– По-твоему, выходит, я против Ленина?! – оскорбился Лисицын. – Ты, гражданин землеустроитель, несуразные слова говоришь! А ты знаешь, что я за Ленина ещё в гражданскую войну раны принял?! Вот, смотрите, распочтенные мои начальники! – Лисицын поднял рубашку, и Соловушкина и Хомутников увидели на его тощем, впалом животе белые рубцы от старых ран.

– Вы неправильно поняли, товарищ Лисицын, Никандра Николаевича. Он ни в чём вас не обвиняет, – попыталась успокоить Лисицына Соловушкина. – Но порядок есть порядок. Раз мы посланы сюда, то обязаны свою работу выполнять, обследовать синеозёрские леса и дать их распланировку. Будут здесь создавать леспромхозы или не будут, это покажет время.

– А где палатки разбивать, Надежда Андриановна? – спросил один из рабочих, принёсший с катера брезентовые тюки.

– Где вы нам позволите обосноваться? – обратилась Соловушкина к Лисицыну.

– А по мне хоть нигде, – резко ответил Лисицын и ушёл в избушку.

Весь вечер Лисицын просидел на парах. Вышел на простор, когда уже наступила ночь.

Лесоустроители спали. В густой темноте, обложившей тайгу, переливались красными огоньками угли не потухшего ещё костра.

Лисицын остановился на берегу, прислушался. Таёжная катила свои воды с тихим, едва уловимым шелестом. Лес шумел, но шум этот был однотонный, глубокий-глубокий и тоскливый до ужаса. Тупая ноющая боль стиснула немолодое сердце Лисицына. И как-то непроизвольно пришли на память стихи Николая Алексеевича Некрасова, которые Лисицын выучил наизусть давным-давно, когда ходил в церковноприходскую школу в Притаёжном:

Раньше, в далёкие, невозвратные дни детства, покорённый простыми и в то же время чеканными словами стиха, Лисицын никогда не задумывался над горем Саши. Это горе было непонятным ему, и безысходные слёзы Саши не вызывали горького отзвука в душе. Но каким же близким, совсем родным показалось ему это горе и эти слёзы сейчас, в тёмную ночь, стоящую над Улуюльем! Да если в самом деле надвинется жестокая беда и начнёт падать сражённый лесорубами синеозёрский лес, он не то что плакать будет, он будет рыдать от горя и кататься по земле от яростного бессилия.

Лисицын курил то трубку, то цигарку. Его уже тошнило от табачного яда, но он курил и курил, не ведая, каким способом ещё можно заглушить боль, которая разрывала на части его сердце и мозг.

В голове возникало то одно намерение, то другое. Минутами ему казалось, что стоит сойти к реке, снять катер с цепи, пустить его по воле течения со всеми инструментами и материалами лесоустроителей, и беда, нависшая над синеозёрскими лесами, отодвинется сама собой.

Через некоторое время он уже отвергал возникший план. Нет, это всё не то! Просто ему надо взять ружьё, встать на правом берегу и не допустить высадки лесоустроителей. Пусть убираются восвояси! Но и это отвергал Лисицын. Вероятно, самое лучшее – это не выполнить распоряжение сельсовета. Без проводника лесоустроители шагу шагнуть не смогут. Они будут неделю-две толочься на берегу, а затем погрузят свои вещи на катер и уберутся туда, откуда прибыли.

Только к исходу ночи Лисицын пришёл к решению, которое его успокоило. Нет, ни на какие ухищрения он не пойдёт! Подло и низко поступать так ему, старому партизану и колхознику! Он попробует доказать свою правоту иным способом. Он сам поведёт Соловушкину и Хомутникова по синеозерским лесам. Он покажет им всё, чем богата эта тайга – золотой, бесценный дар улуюльской природы. Пусть смотрят сами, эти многоопытные инженеры и техники. Если у них есть советская совесть и разум, они не подымут руку на синеозёрские леса. Ну, а если ни того, ни другого у них нет, то есть на свете Москва. Не медля ни одного дня, Лисицын поедет в Высокоярск, а там сядет на самолёт и помчится в столицу. Пусть месяц, пусть два уйдут на эту поездку, но своего он добьётся. Есть же кто-нибудь там на высоких постах, кто выслушает и поймёт его!

Успокоенный собственным решением, Лисицын вернулся в избушку, лёг на нары и сейчас же уснул. Он спал, может быть, час, может быть, два, но встал отдохнувший, полный сил.

Лесоустроители ещё не подымались. Лисицын разжёг костёр, сварил в большом котелке глухаря, вскипятил чайник. Когда Соловушкина, Хомутников и моторист с рабочими встали, у Лисицына завтрак был готов полностью.

– Заспались вы, товарищи лесных дел устроители, подсаживайтесь вот сюда, под навес. Закусим чем бог послал, – добродушно, с усмешкой сказал Лисицын.

Соловушкина и Хомутников переглянулись, дивясь перемене, которая произошла с охотником. Вчера вечером он фактически выгонял их со своего стана, а сегодня любезно приглашает откушать хлеб-соль. Всё ещё с опаской поглядывая на Лисицына и втайне подумывая, не закончится ли это каким-нибудь подвохом, Соловушкина и Хомутников сели на чурбаки, стоявшие под навесом. Видя, что моторист и рабочие не решаются присоединиться к своим начальникам, Лисицын пригласил их особо. И так всё это выглядело душевно, просто, что у Соловушкиной и Хомутникова отпали всякие подозрения.

– О, да у вас завтрак, товарищ Лисицын, по высшей категории, – судорожно поводя ноздрями от вкусного запаха, струившегося из котелка с глухарём, и глотая слюну, сказал Хомутников.

– Завтрак наш таёжный. Едим мы тут без всяких категорий, не то что у вас в городе. Вот, пожалуйста, кушайте! – Лисицын подал Хомутникову алюминиевую миску, в которой лежал кусок глухарятины весом никак не меньше килограмма. Так же щедро Лисицын наделил дичью и Соловушкину, и моториста, и рабочих.

– Нет, что ни говорите, а вкусна таёжная еда! К ней бы ещё полстопочки водочки, и тогда такой пище позавидовал бы сам шахиншах Ирана, – восхищённо причмокнув языком, проговорил Хомутников.

– Водочки нету. Извиняйте. Когда она появляется, то долго не держится, – шутливо промолвил Лисицын.

– У меня поллитровочка припрятана, пойду принесу, – проворно поднимаясь с чурбака, сказал молодой рослый моторист.

– А что ж, случай подходящий. Начало работы, начало нового знакомства, – предвкушая удовольствие, заключил Хомутников.

Поллитровку выпили за один приём. Предисловие произнёс Лисицын:

– Ну, как говорится, со свиданьицем и чтоб выпала каждому удача!

После выпивки никто, конечно, не захмелел: слишком мало было выпито, но знакомство как бы получило своё надлежащее оформление.

– А что, товарищи устроители, если сегодня я вас поведу осматривать синеозёрские леса? – предложил Лисицын. – Сухо пока, а то как бы дождичек не надвинулся. Давно его не было.

– Лучше бы через денёк. Кое-какую документацию необходимо подготовить, – поглядывая на Соловушкину, сказал Хомутников.

– Нет, Никандр Николаевич, терять дни не будем. Прежде чем начинать работу, нам нужно произвести общий осмотр лесов. Какая вам для этого нужна документация?

– Можно и сегодня, – поспешно согласился Хомутников.

После завтрака Соловушкина, Хомутников и двое рабочих с рюкзаками двинулись в путь.

Впереди шёл Лисицын.

Всё лесное Улуюлье, примыкавшее к берегам реки Таёжной, разбивалось на обширные районы, и каждый район носил своё наименование.

Вначале границы той или иной тайги были совершенно условными, но впоследствии, когда геодезисты и картографы составили карты севера Высокоярской области и передали их для использования в хозяйственные органы, наименование таёжных районов стало входить в официальный обиход. Теперь на карте лесов Улуюлья значились: «Мареевская тайга» (это были леса, примыкавшие к Мареевке, расположенные по нижнему течению Таёжной и по берегам реки Большой), «Заболотная тайга», «Весёлая тайга» (сюда входили кедровые массивы, примыкавшие к селу Весёлому, и сосново-еловые леса, на которых размещались лесоучастки леспромхоза «Горный») и, наконец, «Синеозёрская тайга». Всё это объединялось одним общим понятием – Улуюльская тайга, которая, в свою очередь, была составной частью Улуюльского края, представлявшего по территории, как справедливо писал один высокоярский экономист, «целое, средней величины, европейское государство».

Синеозёрская тайга начиналась от пасеки Мареевского колхоза, захватывала староверческий скит, Тургайскую гриву, на которой находился постоянный стан бригады Лисицына, и, перейдя на правый берег Таёжной, простиралась к северу до моховых болот километров на сто. Ширина Синеозёрской тайги была различной: на левом берегу она не превышала тридцати – сорока километров, а на правом берегу растекалась веером – до шестидесяти километров, а может быть, и больше.

Осмотреть все угодья Синеозёрской тайги за два-три дня было немыслимо, и потому Лисицын составил специальный маршрут. На просторах Синеозёрской тайги было несколько удивительно красивых мест. К ним относились само Синее озеро, Тунгусский холм, омута Утиной речки, Широкий плёс Таёжной. При других обстоятельствах Лисицын не позволил бы себе миновать эти места, не дав возможности свежим людям вдоволь налюбоваться красотами природы, но в данном случае это не входило в его расчёты. «Проймёшь их красотами природы, дожидайся! Как они были губители лесов, так они ими и останутся! Им надо выгоду неприкосновенного содержания тайги показать, чтоб закрались в их мозги сомнения насчёт порубки», – размышлял Лисицын.

Первым делом Лисицын повёл лесоустроителей на Широкий плёс. Путь туда лежал по правому берегу через великолепные кедровые леса.

День выдался жаркий. К полудню солнце поднялось в зенит и палило с яростной силой. Вокруг стоял звон, казалось, что звенит сам воздух.

Соловушкина набросила на свою чёрную голову белый платок. Хомутников нахлобучил парусиновую панаму.

Заметив, что лесные специалисты изнемогают от жары, Лисицын успокоил их:

– Ничего, потерпите ещё малость, товарищи начальники, скоро прохлада наступит.

– На небе ни облачка, товарищ Лисицын! – усомнилась Соловушкина.

– Уж как-нибудь освежимся и без облачка, – загадочно усмехнулся Лисицын.

Пройдя с километр по мелкому разнолесью, они вошли в густой кедровник. Деревья здесь были до удивления толстые, высокие и с такой густой кроной, что солнце до земли не пробивалось. В кедровнике не было ни кустарника, ни трав, ни завалов сушняка. Землю здесь покрывал толстый слой хрустящей хвои.

– Вот где благодать-то! – воскликнула Соловушкина, испытывая истинное наслаждение от прохлады, стоявшей в кедровнике.

– О том-то я и говорил вам, товарищи начальники! Часок пробудете тут, на солнышко запроситесь, – с лукавинкой в голосе сказал Лисицын.

– А что, кедровник этот плодоносит или уже в тираж вышел? – спросил Хомутников.

– И как ещё плодоносит! В урожайные годы по пяти мешков шишек с каждого кедра собираем. – Лисицын задержался возле одного кедра, похлопал ладонью по могучему стволу, покрытому капельками прозрачной смолы, восторженно продолжал: – Это же не дерево, а дойная корова! Ни сена, ни пойла не требует, а молочко даёт!

Но рассуждения Лисицына не увлекли его спутников. Осмотрев дерево от корня до вершины, Соловушкина поделилась своими мыслями с Хомутниковым:

– Посмотрите, Никандр Николаевич, древесина далеко не высшего качества. Сучок идёт почти от земли.

– Мда! Впрочем, на карандашную дощечку пойдёт, – отозвался Хомутников.

«Губители! Отъявленные губители лесов! Ничем не проймёшь! Зря затеял я этот поход!» – с упавшим сердцем подумал Лисицын.

Дальше шли молча. Давно уже можно было выйти на берег, но Лисицын не спешил. Казалось ему, что синеозёрские кедровники не могут оставить равнодушными даже тех, кто всю свою жизнь обмерял леса, чтобы потом пустить их под вырубку. И Лисицын дождался своего.

– Какие леса! И чистота какая, хоть в орлянку играй! Смотрите, Никандр Николаевич, дерево к дереву, будто посажены человеческой рукой, – восторженно говорила Соловушкина.

– Отличные леса, Надежда Андриановна! – отозвался Хомутников. – И поглядите, почти от земли усыпаны шишками. А что, товарищ Лисицын, весь урожай собираете? – спросил Хомутников.

– Какой там весь! – с горечью воскликнул Лисицын. – Добываем только поблизости от берега. Вывозить не на чем. Катеров нету, на лодках сплавляем. Просили райпотребсоюз подмогу оказать, пока ни с места. Живём, как при купце Тихомирове!

Хомутников посочувствовал Лисицыну, но тут же, как бы спохватившись, сказал:

– А потому, товарищ Лисицын, живёте, как при царе Горохе, что нерентабельное это дело. Государству интереса в этом нет. Если б был этот интерес, давно и катера и прочая техника появилась бы!

– Ну, насчёт интереса подожди, земельный устроитель! Попробуй посчитай вначале! Я прибрасывал как-то на бумаге, и получается так: если собрать весь урожай кедровых лесов Улуюлья и переработать на масло, то каждому жителю Высокоярской области придётся его по пяти пудов на год.

– Подсчёт с потолка! – авторитетно заявил Хомутников.

– Нет, товарищ земельный устроитель, не с потолка. Вот придём на стан, так и быть, покажу я тебе всю свою бухгалтерию.

– Крайне интересно, товарищ Лисицын, познакомиться с вашими подсчётами, – с живостью отозвалась Соловушкина.

«Спасибо и за это на первый случай», – с надеждой подумал Лисицын и произнёс:

– Ну вот, любуйтесь, товарищи начальники! На Широкий плёс вышли.

Он уже стоял на кромке высокого берега, с которого открывался вид на прямой плёс реки Таёжной. Течение реки тут как бы замирало. Вода серебрилась, поблёскивала в своём спокойном величии. Крутые берега курчавились роскошными кронами кедров и сосен.

– И чем же знаменито это место? Красотой? Красота сама по себе в наше время, товарищ Лисицын, не самое главное… Польза! Вот в чём собака зарыта! – вставая рядом с Лисицыным, проговорил Хомутников.

– А наш брат, таёжник, любит живописные места! Поглядишь вот на такое местечко, и жить как-то легче становится, – вполне серьёзно сказал Лисицын, подумав про Хомутникова: «Чурбан бесчувственный!»

– Я согласна с вами, товарищ Лисицын! – поддержала его Соловушкина. – В самом деле, чудесная долина, Никандр Николаевич!

– Понятно, есть доля прелести, – уступил Хомутников.

– А польза этого места такая – скот сюда ходит, – сказал Лисицын. – Вот видите, в берегах промоины. По ним скот спускается к реке, пьёт воду, купается. Берега тут плотные, песчаные, нет ни водоворотов, ни ям.

– Скот, говорите?! А что, разве тут поблизости есть населённые пункты? – спросил Хомутников.

– Ближе Мареевки никаких селений нету. А скот ходит наш, таёжный! Да вон, смотрите на ту сторону, идёт как раз стадо на водопой.

Соловушкина, Хомутников и рабочие устремили глаза на противоположный берег. По тропе в промоине спускались к реке лоси. Вначале виднелись только их головы, потом показались спины, наконец первый лось вышел к воде.

– Смотрите, их сколько! Ах, какие красавцы! – воскликнула Соловушкина, всплеснув маленькими ручками.

Хомутников принялся считать зверей:

– Один, два… пять… восемь… десять… пятнадцать… семнадцать! В самом деле – целое стадо!

Лоси выстроились в ряд, пили воду. Должно быть, до них доносился людской говор. Они вскидывали головы, прислушивались, раздували ноздри.

– И много их тут водится, товарищ Лисицын? – спросил Хомутников.

– По моим подсчётам, только в Синеозёрской тайге голов триста – триста пятьдесят. Нынче обещают нам дать лицензию на отстрел двадцати скотин.

– Вот это рентабельное дело! – с восхищением сказал Хомутников. – А без лицензии не убивают?

– В войну случалось. Теперь не слышно. Да и бережём мы тайгу. Охотники у нас круглый год дежурство несут. Я тут с дочкой почти безвыездно…

Разговор о лосях затянулся. Соловушкина наперебой с Хомутниковым расспрашивали Лисицына о повадках зверей, о кормах, о способах охоты на них. Лисицын на все вопросы отвечал подробно и с таким знанием, которое приобретается долголетним опытом.

Охотник чувствовал, что лосиное стадо произвело большое впечатление на лесоустроителей. «Ну-ну, походите, поглядите на таёжную живность, может быть, ваше жестокосердие пообмякнет малость», – думал он.

Поразмыслив про себя, куда теперь выгоднее вести лесоустроителей, чтобы впечатление от Синеозёрской тайги не ослабло, Лисицын взял направление на ягодники.

Западная обочина кедрового массива представляла собой тоже своеобразное чудо природы. Местность здесь становилась всхолмленной, кедровник редел, чаще появлялись сосны, кое-где попадались берёзовые островки. Широкие поляны между деревьев, особенно склоны холмов, были заняты ягодниками. На обочину синеозёрского кедровника слетались стаи птиц, сбегались звери, и невесть сколько их собиралось сюда на щедрую, сытную кормёжку!

Пока шли к ягодникам, снова встретили лосей. Звери паслись на полянке, поросшей мшаником. Склонив свои ветвистые рога, они толстыми мягкими губами выискивали растения и бережно выщипывали их.

Увидев людей, звери подняли головы, встрепенулись в испуге, но, словно почуяв, что люди не таят против них ничего дурного, опять опустили головы.

– Смотрите, Никандр Николаевич, пасутся себе, и хоть бы что! Смирный зверь в синеозёрских лесах! – удивлялась Соловушкина.

– А отчего ему беспокоиться? Он тут дома, обжился, присмотрелся. Знает, что завсяк просто его никто не тронет. Мы тут без надобности выстрела лишнего не делаем. Зачем? Зверь и птица существа нерьвенные. Они хоть бессловесные, а за покой добром человеку платят. Вот возьмите, к примеру, птицу. – Лисицын на миг приостановился, не желая упускать случая для полезного разговора с лесоустроителями. – Сидит она, сердешная, на яйцах, весь жар своего тела отдаёт потомству, и вдруг поблизости: «Трах! Бух!» Она пугается, взлетает. А яички тем временем стынут. А тут, глядишь, и хищник начеку. Подойдёт время потомство ей выводить, а у ней, у сердешной, в гнезде почти ничего не осталось. Кому потеря? Не только птице – перво-наперво убыток человеку. Тишина и порядок, товарищи лесные устроители, в тайге нужны не меньше, чем в населённом пункте…

– Послушай, товарищ Лисицын, как вы отстрел лося производите? Какой попадётся или ещё как? – заинтересовался Хомутников.

– Нет, дорогой товарищ, не какой попадётся, а какой нам нужен: тот, что постарее годами, поболее весом, – заметно воодушевляясь, продолжал Лисицын. – И учти, в моей бригаде такой порядок: забивать зверя в одиночку, чтобы стада поблизости и не было. Лось – чувственный зверь, он переживает пальбу так, что аж весь дрожмя дрожит. А ведь охотник – человек, он не истязатель какой-то, ему мучения живой жизни, хоть бы птичьей или звериной, ни к чему! Я сам как приучился? Бью сразу наповал. Этому и дочку свою обучил, этого от всей бригады требую. Вот оно какое дело!..

– Ишь какие у вас премудрости! – воскликнул Хомутников, увлечённый рассказом.

– А без премудрости и дела нет! Хвати любое занятье – во всём так! А тайга, – Лисицын разбросил руки, обвёл ими круг, – она, товарищи начальники, жизни от человека требует, от самых юных годов до гробовой доски.

– Правильно говоришь, товарищ Лисицын. Тайга – это свой мир. Его и знать надо и понимать надо. Вы, видать, немало в этом преуспели, – искренне изумлённая хозяйскими рассуждениями Лисицына, сказала Соловушкина.

– Ну, есть знатоки похлеще меня… – Лисицын сказал это и задумался: «А кто похлеще-то? Разве Марей Гордеич только».

Вдруг Соловушкина остановилась, схватила шедшего впереди неё Лисицына за рукав рубахи, спросила:

– А что там краснеет?

– Брусника, товарищ Соловушкина.

– Брусника? Боже мой, как её много.

И правда, по склонам холмов брусники было столько, что земля краснела от неё. Казалось, что кто-то расстелил здесь зелёно-красный ковёр и вот не убирает его, пока не подивятся пришлые люди.

Чем гуще становился брусничник, тем чаще выпархивали из него птицы. Рябчики взмывали ввысь быстро, крылья их свистели в воздухе. Они пролетали всего лишь сорок – пятьдесят шагов и садились то на берёзу, то на пихту. Деревья покрывались серыми пятнами. Тетерева взлетали с хлопаньем крыльев и падали снова на землю, как брошенные камни. Тяжело, с сильным шумом поднимались грузные глухари. Сторожкие птицы разлетались вокруг и вскоре чернели на сухих вершинах кедров и сосен.

– Ай-ай, сколько же тут птицы! – изумился Хомутников, оглядывая деревья, унизанные рябчиками.

– Набирает птица силу на вольных хлебах, – пояснил Лисицын, сдерживая довольную улыбку.

– А заготовку ягод, товарищ Лисицын, производите? – спросила Соловушкина.

– За морем телушка – полушка, да рубль перевоз. Райпотребсоюз обещал катер со сборщиками прислать, да пока не слышно, – ответил Лисицын. – По-хорошему тут бы на месте ягоду надо было обрабатывать: на варенье сварить, засахарить в кадках, сок отжать.

– Неужели такое богатство под снег идёт?! – В голосе Соловушкиной прозвучало возмущение.

– Конечно! Много ли птица съест? Я-то что советовал нашим начальникам: вы, мол, отведите часть ягодника для птицы и зверя, а остальное под сбор. Дал в райисполком все расчёты. Чистый доход! А уж какая подмога населению!.. Обещали посоветоваться, обсудить… Лён их за горло держит! Область только за лён с них спрашивает… Да вы не думайте, что тут только одна брусника. Вон, глядите, какая там чернота! Это черника растёт. Её видимо-невидимо тут! Она уже отходит. А по берегам Таёжной и речки Утиной тут столько чёрной смородины, что от неё иной год кусты ломятся. Есть и малина! Да что там, вот остановимся на ночёвку, сами все сорта отведаете.

Упоминание Лисицына о ночёвке было вполне уместным. Приближался вечер, к тому же и расстояние, пройденное по тайге от стана Лисицына, было немалым. Лесоустроители устали, и сам охотник, почти не спавший в предыдущую ночь, тоже подумывал об отдыхе.

Костёр разожгли у родничка, клубившегося из земли возле черёмухового куста. Лисицын повесил чайник с водой и неслышно исчез в зарослях черносмородинника.

Он вернулся через полчаса. В руках бережно нёс огромные листы лопуха, сложенные наподобие тарелок, стопкой.

– Ну вот, граждане-товарищи, испробуйте сами, – сказал Лисицын и, боясь рассыпать с листьев ягоду, осторожно опустился на колени. – Это вот брусника, это черника, это чёрная смородина, это красная смородина, а это княженика.

Лесоустроители с говором окружили Лисицына, пробовали ягоду, восхищались её запахом и вкусом. Лисицын зорко наблюдал за ними, и в его прищуренных глазах с лукавинкой горел огонёк радости.

– Я так размышляю, – вставая с колен, сказал Лисицын многозначительным тоном, – южный фрукт – ценность, а только целительности в нашей сибирской ягоде куда больше. Ягода – бесподобное лекарствие! Всё в ней: вкус, сладость, пользительность. Скажем, вот черника. Уж не вкусна ли? А вряд ли какое другое снадобье сравнится с ней, когда животом занеможешь. Или брусника! По осени, перед снегом, она слаще сахара, а если у человека недомогание от давления кровей – лучше ничто не поможет, как брусничный сок. Пей его себе на здоровье сколько влезет! Приятность в нём, как в хорошем вине или в медовой браге, и в то же время не пьянит и облегчение приносит. А возьмите чёрную смородину? Она от тыщи болезней помогает. Устал ли ты, томление в тебе или в грудях покалывает – она в момент успокоит. А уж о клюкве и говорить не приходится! Всяк знает – горло перехватило, остудился, ревматизм тебя сокрушает – ешь её с мёдом, а то и без, если, конечно, желудок кислое воспринимает…

– Ну, а княженика как, товарищ Лисицын? – перебила Соловушкина, вертя на стебельках пахучие ягоды княженики.

– Княженика? О, это же благородная ягода! Недаром ей и прозвание такое дадено: то есть вроде княгини, которые прежде при царских особах находились. Ягода эта отменная для варений. Много её у нас не произрастает, а всё-таки можно было бы подходяще набрать. Таким вареньем, скажу вам, не совестно в Кремле заморских гостей угощать. А уж какое душистое, ну просто от запаха захлебнуться можно! И опять же польза есть, а не только вкус: сильно облегчает, когда человека кашель давит или дышится тяжко при жабе в грудях.

– Да вы, товарищ Лисицын, прямо академик! – с усмешкой воскликнул Хомутников.

Но Лисицын отвёл похвалу. Он взглянул на Хомутникова с укором, с прямодушной резкостью сказал:

– А зачем ты, гражданин-товарищ, одурачиваешь меня? Ты думаешь, если я таёжный человек, то у меня и понятия нету насчёт академика? Я тебе от душевности всё это говорю. Не мной это придумано. Ты поди думаешь, что ты первый сюда пришёл? А тут, милый человек, люди давным-давно живут. И, заметь, они не дурнее нас с тобой были. Люди на своей жизни всё это испытали.

– Зря вы обиделись, товарищ Лисицын. Я же пошутил, – сконфуженно промолвил Хомутников.

– А я ничуть не обиделся. А только шутка, она место своё знает, – не отступил Лисицын и в доказательство того, что он действительно не обиделся, придвинул чайник и стал наливать из него в кружку Хомутникова.

– Есть у нас ещё одна ягода, – увлечённо продолжал Лисицын, – огромадная от неё польза. Прозывается – калина. Парят её бабы в корчагах в русских печах, пироги с ней пекут. Особенно хороша, как морозцем её хватит. Её у нас в пучки связывают наподобие веничка и вывешивают на вышках. Зимой снимают её оттуда, как с куста. Вкуснота – на редкость! И на желудок оказывает полезное действо… Есть и другие ягоды: малина, черёмуха, голубица, костяника, земляника – и всего тут, в синеозёрских лесах, в большом достатке. А вот ещё есть одна ягода, та язви её, идёт для водочки. – Лисицын засмеялся, и смешок этот как бы говорил: «И эту, будь она неладна, нуждишку людскую предусмотрела природа». Прозывается эта ягода – жимолость. Растёт в болотистой местности на таких же, чуть разве поболе, кусточках, как и голубица. Ягодки у неё продолговатые, голубые, с густой просинью. Собирают её, сушат, в мешочки ссыпают. Подойдёт праздник, её берут и сыпят десятка по два ягодок в графин с водкой. Постоит водка с недельку и такой становится вкусной, благодарственной, что водка уже не водка, а как прежнее церковное причастие, только, конечно, силой покрепче разочков в сто.

– Непременно попробую! – увлечённо произнёс Хомутников.

– Спробуй, – поддержал его Лисицын. – Набрать жимолость и тут можно, и возле моего стана болотце есть. Вот так-то, почтенные товарищи-граждане городские начальники.

– А грибы здесь бывают? – спросила Соловушкина.

– Отчего им не быть? По берегам Таёжной любой гриб найдёшь: груздь, маслёнку, подосиновик, волнушку, рыжик. По-хорошему, райпотребсоюзу всё это собрать бы надо, засолить, замариновать. Сколько пищи народу вдобавок можно предоставить! А у нас так: приезжаю я как-то в Притаёжное, там у меня свояк в райпромкомбинате работает. Вижу, он на зады усадьбы навоз возит. Спрашиваю: «Не огурцы ли задумали выращивать?» – «Хватай, говорит, выше: шампиньоны будут тут произрастать. Райисполком директиву дал – для райстоловой». Я чуть со смеху не помер. «Вот, говорю, и всё у вас с райисполкомом так. Мать-природа чего только не рождает! Знай собирай, обрабатывай на удовольствие людям, а вы на то ноль внимания, зато на чепуху всякую народную деньгу заколачиваете. Неужели, говорю, у вас другой нужды нет?» Ну, свояк мой, конечно, человек маленький, развёл руками, говорит: «Да я им об этом самом же все уши прожужжал, да только проку никакого нету. Собираюсь, говорит, ещё на партийном собрании критику на них навести».

– Крайне неостроумно выращивать в Притаёжном шампиньоны, – засмеялся Хомутников. – Этот гриб – деликатес, он больше подошёл бы для Высокоярска, где ресторанов много.

– Что в Высокоярске! Я там тоже всякого насмотрелся, – подхватил Лисицын. – Приезжаю как-то зимой, областной слёт бригадиров проводили. Посидел на заседании денёк, томленье меня взяло, дремота, как жернов, давит. Говорят больше про лён. Наш Дегов там тоже поучал… Встал я, вышел из зала помаленьку, оделся, затопал на воздух. «Дай, думаю, похожу по магазинам, посмотрю, чем наши советские торгаши народ радуют. Захожу на главной улице в самый большой магазин под названием «Гастроном». Товаров подходяще, цены, правда, за карман хватают без жалости. Ну что же, дело ясное, после такой войны разве можно ждать сразу полегчания? Стою рассматриваю товары. И вот вижу стеклянную банку с маринованной капустой. Пригляделся я к ней, читаю наклейку: «Херсонская белокочанная». Ого, думаю, откуда её, бедную, приволокли! Иду дальше. Опять стеклянные банки. Эти с огурцами. Читаю наклейку: «Полтавские». И злость и оторопь меня взяла. Что они, думаю начальники – дураки или умные? Неужели в Сибири капусту и огурцы нельзя вырастить, везут их из таких далёких краёв?

Продавец подходит ко мне, спрашивает: «Ты что, старик, молча стоишь, о чём затосковал?» Я говорю ему: «А что, заведующий ваш хорошо по ночам спит?» – «Жалоб, отвечает, от него не слышал». «Так-так, говорю, а тот начальник, который над ним власть имеет, тоже хорошо спит?» – «Этого, говорит, точно не могу сказать, редко с ним вижусь, но, по всей видимости, сон у него хороший, так как вид он имеет всегда свежий, даже румянец на щеках играет». – «Совести, говорю, у них нету! Казённые они люди! Если б совесть у них была, мучились бы они без сна, переживали бы за свою безобразную работу!» Продавец в лице переменился, видатъ, стало обидно ему за своё начальство. «А чем вы недовольны, гражданин, что вам ещё нужно? Товаров у вас согласно ассортиментному списку имеется на все сто процентов». А я ему в ответ: «Нет, товарищ хороший, на список вы не ссылайтесь, лучше посмотрите на наклейки. Почему у вас капуста и огурцы с Украины? А варенье у вас вон из Киргизии! А маринованные грибы из Подмосковья?» – «А вы, говорит, гражданин, забыли, где вы живёте? Вы живёте в Сибири!» Ну, тут меня затрясло! Закричал я на весь магазин: «Да будет вам на Сибирь-то поклёп возводить! Привыкли всё готовенькое получать. Вы лучше под ноги посмотрите, по золоту ходите!» Продавец развёл руками, говорит: «А что вы на меня кричите? Моё дело продать. Идите в облисполком и там доказывайте».

А тут уже и народец подсобрался, кое-кто ещё в наш разговор встрял. Одна старушка поддакивает мне, кричит: «Куда подевали кедровое масло? В магазинах у купца Голованова, бывало, его хоть вёдрами черпай. И халва кедровая, и конфеты, и сбой, и печенье из ореха – всё было».

Продавец видит, что разговор крутой пошёл, шмыгнул в дверь, в складское помещение, ведёт этакую толстую тётку: вот вам помощник заведующего! Та послушала, послушала и говорит таким ласковым голоском: «Что же, товарищи, работа торговой сети у нас не без изъянов. На той неделе мы проводим конференцию покупателей. Милости просим, приходите, охотно выслушаем ваши замечания.

Ну, я вижу, делать мне больше тут нечего, говорю ей: «Спасибо за приглашение. Привет и лучшие пожелания заведующему, а что касается замечаний, то вам их передаст товарищ продавец».

Вот как бывает в вашем Высокоярске, дорогие начальники, лесных дел устроители!..

Рассказ Лисицына развеселил всех, Соловушкина долго рассыпала звонкий смешок, всплескивая маленькими ручками, Хомутников гудел, как шмель, откашливался, гладил бобрик седых волос. Рабочие посматривали на Лисицына с восхищением. Бойкий на язык, подвижный, как юноша, охотник нравился им всё больше и больше.

Спать улеглись вокруг костра.

Лисицын и тут не изменил своей привычке: сбросил сапоги, лёг с голыми ногами, вытянутыми к самому огню.

Ночь была прохладная, чуть потягивало ветерком. Свежинка прижала комаров и мошку в траву. Дышалось легко.

Сражённые усталостью, все уснули в момент. Спали хорошо, крепко – так не спят на перинах. Костёр горел ровно и источал тепло, как добрая печь.

Когда чуть забрезжило, послышался шутливый голос Лисицына:

– Товарищи начальники, отчизна призывает нас пробудиться. Пойдёмте скорее на омута – иначе не увидим ответственной картины в жизни природы.

Просыпались неохотно. Хомутников долго перекладывал свою раненую ногу с места на место. Соловушкина судорожно вздрагивала, позёвывала.

Лисицын подал ей чайник с родниковой водой.

– Ополоснись, товарищ инженер. Холодная водичка сразу приведёт тебя в чувствие.

Соловушкина умылась, подала чайник Хомутникову. Тот уже встал, опираясь на клюшку, растирал ногу, кряхтел.

– Завтракать будем, товарищи начальники, впоследствии. Теперь же прошу не терять дорогих минут. Прозеваем – придётся ждать до завтрашнего утра.

И вот цепочка людей в сумраке рассвета двинулась по лесу. Изредка слышался предупреждающий голос Лисицына:

– Под ноги глядите, яма!

– Глаза береги!

– Колода!

Через полчаса Лисицын остановился, вполголоса сказал:

– Теперь, граждане-товарищи, чуть пройдём и замрём, будто нету нас в живых. До омутов рукой подать.

Лисицын сделал двадцать – тридцать шагов, остановился, сдвинул шапку-ушанку на самое ухо и, вскинув руку, замер в настороженной позе. Лесоустроители тоже остановились, прислушались.

Утреннее спокойствие тайги огласилось странными скрежещущими звуками. Они всё нарастали и нарастали. Казалось, что кто-то очень сильный с треском раздирает воздух.

– Это что же такое, товарищ Лисицын? – удивлённо округлив глаза, прошептала Соловушкина.

– Щедрость нашей природы, – шевельнув пальцами приподнятой руки, тихо и загадочно ответил Лисицын.

Он согнулся и пошёл дальше, осторожно раздвигая ветки черёмуховых кустов и то и дело останавливаясь. Наконец он развёл руками чащобу и, шевельнув губами, едва слышно сказал:

– Смотрите…

Лесоустроители сгрудились возле охотника. Перед ними лежала изогнутая полуподковой долина, поблёскивавшая круглыми зеркалами воды в окаймлении ярко-зелёных зарослей хвоща, камышника и осоки. Зеркала были сейчас заполнены копошащимися серыми пятнами. От них, от этих серых пятен самой разнообразной формы, и взлетал над тайгой этот монотонный скрежет. Лесоустроители стояли в молчании, удивлённые таким бессчётным числом уток.

– Вот как солнце взойдёт, начнёт эта утва расползаться по траве. А ещё через недельку-другую выводки потянутся отсюда на новые места, поближе к полям, где хлеба созревают.

Лисицын сказал это громко, без опаски. Потом он деланно закашлял, громко захлопал в ладоши. Утреннее чуткое эхо отозвалось сразу со всех сторон. И тотчас же серые пятна на ближайшем омуте пришли в сильное движение. Послышался шум, посвистывание крыльев, и в небо взмыла живая туча.

Через минуту, встревоженные беспокойством соседних стай, всколыхнулись утки на дальних омутах. Небо, освещённое первыми лучами восходящего солнца, запестрело от клубящихся и вскинувшихся ввысь утиных потоков.

– Вот это чудеса! Шестьдесят лет прожил, сколько земли перемерил, а такого чуда не видел! – возбуждённо говорил Хомутников, всматриваясь в голубеющие просторы небес.

– А что, товарищ Лисицын, не пробовали вы этому поголовью счёт произвести? – спросила Соловушкина, всё ещё не отрывавшая своего взора от неба.

– Прибрасывал! Многие тысячи получаются.

– Богатство! Огромное богатство! – восклицал Хомутников.

– Ну, теперь пора чаевать, – предложил Лисицын, видя, что лесоустроители попритихли, исчерпав свои восторги.

Из всех наиболее поразительных чудес, которые была в Синеозёрской тайге, оставались не показанными лесоустроителям тёплые источники. Но путь туда был неблизкий. Однако не только расстояние сдерживало Лисицына: там, на берегах Синего озера, работала группа экспедиции. Со слов Ульяны Лисицын знал, что Анастасия Фёдоровна заканчивала описание источников и готовилась к отъезду в город с образцами вод и грязей. Лисицын раздумывал: «А чёрт их знает, этих лесных устроителей, что они за народ? Приведёшь их туда, а они и повернут все эти изыскания в свою пользу. Нет уж, на источники я их не поведу».

За чаем, когда лесоустроители в один голос снова нахваливали ягоды Синеозёрской тайги, Лисицын сказал:

– Показал бы я вам, товарищи начальники, ещё одно расчудесное место, но идти туда далековато. Скажу на словах. Хотите – верьте, хотите – нет. Бьют в том месте тёплые ручьи и лежат пользительные грязи. За других говорить не хочу, а сам я годов пять тому назад, а может, поболе, обезножел окончательно. И если б не эти грязи, сидел бы сиднем и по сей день.

– Охотно вам верим, товарищ Лисицын. На таких просторах не может не быть целебных источников, – самоуверенным тоном произнесла Соловушкина. – Наша сибирская земля такая щедрая, чего-чего в ней только нету.

И тут в разговоре у костра наступило долгое и не предвещавшее ничего отрадного молчание. И Лисицын и лесоустроители понимали, что надвигается трудная, жестокая минута, когда должен быть поставлен неотвратимый вопрос: что же делать дальше? Ни у Соловушкиной, ни у Хомутникова не хватило духу заговорить об этом. Лисицын поглядывал на них вопрошающим взглядом, но, видя, что они молчат, заговорил сам:

– Ну что же, товарищи начальники, понимаете вы теперь, на какие леса вы замахиваетесь? Или у вас по-прежнему рука не дрогнет разорить это улуюльское гнездо?

– Не так, товарищ Лисицын, вопрос ставишь, – сказала Соловушкина.

– А как вы хотели бы его поставить, товарищи начальники?

– А вот так: есть ли в Улуюлье леса, которые можно взять вместо синеозёрских? Таких лесов нет!

– А Заболотная тайга?! – воскликнул Лисицын.

– Поймите, товарищ Лисицын, нам не просто нужен лес, нам даны показатели по сортименту. Заболотная тайга – это леса среднего качества, мы обязаны дать стране древесину высшего качества.

– Возьмите её в других местах. Вон верховье Таёжной – отменные леса!

– Синеозёрская тайга предусмотрена генеральной схемой.

– Вы меня не пугайте учёными словами! Генеральную схему составляли люди. Схема не с потолка упала.

– Но она утверждена, и её не просто изменить!

– Непросто, но можно изменить! – не отступал Лисицын. – Изменить можно всё на свете. Была бы охота! Триста лет народ жил при Романовых, а потом взял и дал им лопатой по месту, которое ниже поясницы.

– Спор этот бесполезный, товарищ Лисицын, – вступил в разговор Хомутников. – Вы учтите, что ни я, ни Надежда Андриановна ничего изменить не можем. Нет у нас такой власти! Мы простые служащие треста. Если мы не будем выполнять указаний треста, нам не будут платить заработной платы.

– Эх, товарищи начальники! – страдальчески морщась, вздохнул Лисицын. – Какие же вы робкие… Трест! Власти нету! А подумайте лучше: разве вы тресту служите? Вы государству рабочих и крестьян служите! Вы государственные служащие! А рассуждаете как?

– А что бы вы хотели от нас, товарищ Лисицын? – спросила Соловушкина, краснея от сильного возбуждения.

– А вот что: вы посылаете в трест бумагу. Так и так, дескать, осмотрев синеозёрские леса, подтверждаем, что губить их – дело недопустимое. Народ за это спасибо не скажет ни теперь, ни в будущие годы. Надо на эти леса наложить запрет. Без них рухнет природа всего Улуюльского края… Можете вы это сделать или нет?

– Ни под каким видом! – крикнула Соловушкина. – Если мы это сделаем, завтра же последует приказ: вместо того чтобы обмерить синеозёрские леса, специалисты треста Соловушкина и Хомутников занялись подсчётом того, сколько птиц село на берёзу и сколько зверьков пробежало в норку. Да вы знаете, товарищ Лисицын, что нам за это будет?!

– Ну, коли так, товарищи начальники, знайте: нету у меня в жизни врагов более лютых, чем вы, истребители природы! И выход у нас с вами один: либо вы закопаете Лисицына в землю, как старую дохлую собаку, либо он вас выпрет отсюда, да так, что вы навсегда забудете пути-дороги в Синеозёрскую тайгу!

Лисицын сдёрнул шапку с головы и, яростно стиснув её в кулаке, стремительно скрылся в лесу.

Утром следующего дня по тропе от стана Лисицына на Тургайской гриве шли двое. Они держались друг от друга на почтительном расстоянии. Впереди шагал Лисицын. Он торопился в Мареевку, к начальнику экспедиции научного института, чтобы посоветоваться с ней, как отвести беду, надвинувшуюся на природные сокровища Улуюлья. Вторым человеком была Соловушкина. Она шла в Мареевку, чтобы нанять здесь для своей изыскательской партии нового проводника по синеозёрским лесам.